Читать книгу: «Не щадя себя и своих врагов», страница 22
в барском именье. Значит, мы с братом – выходцы из крепостных.
Мама, уже «баба Муся», с любимым внуком Андрюшей, моим сыном.
Мои родственники по жене Елене, студентке Иняза, где мы вместе учились (фото вверху), моя теща – Вера Павловна, зав. секцией ювелирного магазина «Самоцветы», тесть – Андрей Евгеньевич Страментов, видный инженер, член-корр. Академии архитектуры.
В 1956 году «Комсомольская правда», где работал в иностранном отделе, послала меня военным корреспондентом в Египет. Там шла война из-за Суэцкого канала. Во время перемирия отправился посмотреть знаменитые пирамиды.
Моя первая длительная загранкомандировка в Англию собкором «Комсомолки». Вместе с молодой супругой в Гайд-парке.
Братья Анатолий (слева) и Владимир Силантьевы в деревне Чувашиха возле родного дома, построенного отцом и дедом Матвеем.
Командир полка – Трофим Тюрин принимает гвардейское знамя (слева) от представителя Генштаба ВВС.
Присяга гвардейцев. Это полевой аэродром Валдае. Туда прилетели Тюрин и Лернер
Гвардейцы – начальник разведки полка М. Морозов слева и штурман полка А. Никулин уточняют маршруты полетов в тыл фашистов.
И.Голубничий и штурман Ю. Дерябичев (слева) у моего второго самолета.
Остатки моего третьего самолета, сбитого над Витебском.
Герои Советского Союза Валентин Сугрин (справа) и Евгений Романов. Они летали на моем четвертом самолете (Шаталово на празднике Дня Победы).
«Где же вы теперь, друзья однополчане?» В гостях у Лиды Дидоры,
эскадрильского «метеобога» (слева), рядом – Лиля Дерябичева. Пирог – хлеб-соль – весом в один пуд принимает Виктор Петров, ему помогает Валя Петрова
Встретились дорогие друзья – токарь-поэт А. Сакеллари (слева)
и певец-тенор, любимец авиаторов Константин Григорьев. В центре – Зайнаб, супруга Кости, которая ждала его всю войну.
День Победы. В гостях у Юры Дерябичева в Калининграде (ныне Тверь). Собрались однополчане из разных городов. Хозяин дома (слева) вместе с автором книги и Анатолием Поповым, Героем Советского Союза. Он летал на моих двух первых «пешках».
У могилы экипажа Климанов-Политыкин. Иван Ильич Абрамов (слева), сын Политыкина – Владимир, племянница Климанова – Эмилия.
Победа! Спасибо тебе, боевой самолет, за добрую службу!
Заместитель командира полка А.Романов слушает рассказ летчика-ночника В.Кокорева, вернувшегося из партизанского отряда.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ВСТРЕЧИ – МИЛЫЕ, СТРОГИЕ, УДИВИТЕЛЬНЫЕ
Клавдия Шульженко
Я верю в любовь с первого взгляда. А возможна любовь с первой услышанной задушевной песенки незнакомки? Сомневаетесь? А вот такое случилось со мной. Юношей. Шел предвоенный 1940 год. Я был допризывником. На афишной тумбе прочитал: «Центральный клуб железнодорожников. Сегодня концерт ленинградского джаз-оркестра. Солистка К. Шульженко. Адрес клуба. Время концерта». До его начала оставалось полчаса. Неужели это та Клава, что очаровала меня волшебным голосом по радио? Ах, была не была.
Бегу с Калужской площади до Крымского моста. Там на метро до Казанского вокзала. Кассирша уже закрывает окошко. «Тетенька! Один билетик», – умоляю. «Где ж вы были? Осталось два билета на задний ряд». Сую в окошко рубль с чем-то. Захожу в огромный зал. Ба, прямоугольный! Вытянутый так, что с заднего ряда едва видны фигуры джазистов. Дирижер дал команду и сам сел за рояль. Хорошо, что концерт начался увертюрой. Мое сердцебиение прекратилось.
И вот она на сцене. Издалека – худая девушка. Вся в белом. И лицо бледное. Продолговатое. И прическа ничего особенного. Словом, не красавица. А первой же песней схватила за душу. Какая-то новая интонация, трогательный голос, перепады с высоких до низких нот, прерываемые в меру речитативом. Не как у всех! Зал затаил дыхание, когда она заканчивала петь теперь уже знаменитый романс «Запаска». Я был поражен мгновением. Она проговорила: «Я давным-давно не та!», роняя порванные у зрителей на глазах листочки писанной когда-то записки-признания в ее семнадцать лет.
Клавдия не пела уже перепетой тогда всеми певицами «Синий платочек». Исполнила три незнакомые мексиканские мелодии. Сначала в ритме танго «Голубку» (кубинцы утверждают, что это их песня, но стала и нашей любимой). Затем я услышал в ритме быстрого вальса «Челиту». Задорную про «девушку с характером», которая «прекрасна и властна, что ей возражать опасно». Буря аплодисментов! В заключение прозвучала еще одна в ритме сумасшедшего самбо «Кукарача». Я был заворожен. Стоял долго у выхода, не замечая расталкивающих меня уходящих зрителей.
А дальше? Дальше война. Курсантов авиаучилища выпустили досрочно и отправили на Западный фронт. Наш аэродром располагался в Подмосковье, в Монино. Миновали проходную в гарнизон и… ахнули от восторга. Шикарная казарма, в пятиэтажном доме со всеми удобствами, прекрасная столовая с накрытыми белыми скатертями столами. Еда! Пальчики об лижешь! Футбольное поле, настоящее, как на «Динамо» в Москве. И еще сюрприз. Огромный Дворец культуры Красной Армии. При входе объявление: «Сегодня у нас в гостях замечательная Клавдия Шульженко со своим джаз-оркестром». Сели поближе к сцене. Заметили бархатный занавес. Как в Большом театре. М-да, страна ничего не жалела для «сталинских соколов». Клава вышла, как всегда, в белом платье. Какая встреча! Правда, мексиканской «Челиты» она не спела и даже «Голубку». Все военные песни.
Наступил разгром немцев под Москвой. Наши две эскадрильи воздушных разведчиков передислоцировались в освобожденные города. Одна – в Калинин, на аэродром Мигалово. Моя «эскадра» – севернее, в район Валдая, на аэродром с именем деревни Выползово. Минуем гарнизонную проходную и видим разбомбленные кирпичные жилые дома, административный корпус, столовую. Все схожее с монинскими строениями, только скромнее. Нам придется жить в заброшенных деревянных домишках и первым делом колоть дрова и топить печки. Мерзли всю ночь. А утром за кустарником увидели такой же, как в Монино, высоченный Дом культуры. В него также угодила немецкая фугаска. Стену отремонтировали. На расчищенной площадке я по вечерам играл ребятам на танцах. Однажды приехала фронтовая агитбригада артистов. О, чудо! В ее составе была любимица Клава Шульженко. Она появилась в гимнастерке. Спела «Синий платочек», но с новыми словами. Их сочинил солдат Волховского фронта М. Максимов. Их знают ныне все советские люди: «За них, родных, любимых, желанных таких, строчит пулеметчик за "Синий платочек", что был на плечах дорогих». Зал взорвался овацией. Заставил ее повторить исполнение.
Мы были первыми, кто услышал обновленный «Синий платочек». Помню, в Выползово я вскочил на сцену, припал на колено и поцеловал руку певице. Разговорились. Она рассказывала, как выступала в осажденном Ленинграде, как не раз переезжала «дорогой жизни» по льду озера. Я спросил ее, не забыла ли она «Челиту» и «Кукарачу». Она улыбнулась. Всему свое время.
И верно. Я через многие годы стал корреспондентом «Известий» в Мехико. Я не встречал там девушку по имени Челита, хотя озорных девчат там хватало. Зато мелодия быстрого вальса композитора Фернандеса стала там чуть ли не вторым гимном. Она звучала по радио, на свадьбах, на проводах. Всюду! Только называется она «Cielito Lindo». В буквальном переводе «Небо прекрасное». В устах мексиканских мужей, женихов звучит более ласково и поэтично «прекрасное облачко», «моя звездочка». Припев начинается так же, как мы знаем: «А-я-я-яй!» Но дальше – ни слова про Челиту:
Ay, ay, ay, ay canta y no llores
Por que cantando se alegran
Cielito lindo los corazones.
В моем сухом переводе звучит: «Пой, а не плачь! Поскольку пение веселит сердца». А откуда же взялась Челита? Не знаю, но догадываюсь, что поэт Н. Лабковский первую букву в названии песни «Сьелито» прочитал (или ему подсказали) как «Ч». Далее все сходится. Воздадим ему хвалу за выдуманный образ задорной, строптивой Челиты. Он поступил как отличный поэт-текстовик.
Если кто-то из туристов захочет послушать «Сьелито», надо ехать в центр Мехико, на площадь Гарибальди. Там днем и ночью дежурят несколько оркестров «марьячис» в национальных костюмах. Такой удивительной ярмарки оркестров нигде нет в мире. Вы выбираете оркестр, сговариваетесь о цене одной песни или целой вечеринки в вашем доме. Не понравилось пение, идете к другим марьячис. Однажды я стал подпевать незнакомому оркестру. Все ту же «Челиту». Музыканты прислушались и спросили, на каком языке я пою. Я ответил, что я русский. Нашего брата в Мексике уважают. Они попросили меня спеть все куплеты, а сами подтянут лишь припев. Так они решили завлечь посетителей. Я спел, что помнил:
Ну, кто в нашем крае Челиту не знает:
Она так умна и прекрасна
И вспыльчива так и властна,
Что ей возражать опасно.
И утром и ночью поет и хохочет,
Веселье горит в ней, как пламя,
И шутит она над нами,
И с нею мы шутим сами.
Припев:
А-я-я-яй! Что за девчонка!
На всё тотчас же сыщет ответ,
Всегда смеется звонко.
А-я-я-яй! Зря не ищи ты,
В деревне нашей, право же, нет
Другой такой Челиты.
Жемчужные горы сулят ей сеньоры,
Но денег Челите не надо,
Она весела и рада
Без денег и без наряда.
По нраву Челите лишь солнце в зените,
А всех кавалеров шикарней
Считает простого парня,
Что служит у нас в пекарне.
Припев.
Для нашей Челиты все двери открыты,
Хоть лет ей неполных семнадцать,
Но взрослые все, признаться,
Ее, как огня, боятся.
И любим ее мы и сердим ее мы,
И справиться с нею нет мочи.
Над нами она хохочет
И делает все, что хочет.
Михаил Суслов
Многим, очень многим могут гордиться советские люди. Иностранцы по возвращении из СССР удивленно рассказывали, что в метро, автобусах видели пассажиров, склонившихся над книгами. И подтверждали факт, что вчера еще полуграмотная крестьянская Россия стала самой читающей страной в мире. К слову, в главе о моем друге токаре-поэте Саккелари рассказывается, как комсомольцы учили рабочих «ликбезу». Книжки у нас издавались миллионными тиражами. До рассвета в Москве, на Неглинной, занимали очередь у магазина, принимавшего заявки на подписные издания.
Все мои книжки о заграничной жизни имели броские названия и тиражи от 40 до 100 тысяч экземпляров. Не сравнить с нынешними мизерными тиражами произведений большинства авторов. Хотя прошло более полувека, испытываю досаду от неточного заголовка моей книги про Англию «Фог рассеивается». О чем идет речь? Во многих городах-гигантах мира миллионы людей знают про «смог» – загрязнение воздуха, несущее отраву, сажу фабрик, газы автомобильных выхлопов. Слово «смог» запустили в ход англичане от сочетания слов «смоук» («дым») и «фог» («туман»).
Он и ныне закрывает английские острова и в непогоду никуда не рассеивается. Однако психологический «фог» бытует в головах людей. Вспоминаю: политический туман, плотный и вредный, стоял, когда я приехал в Лондон работать собкором от «Комсомолки». То было в разгар «холодной войны». Но вскоре убедился, что всякий туман не вечен. Пропаганда вражды и неприязни к советской стране в английской прессе стала спадать. Еще бы! Россия первой запустила спутник, поразивший весь мир сигналом «бип-бип». Делегации из Москвы одна за другой стали навещать туманный Альбион. Лондонскую публику удивил кукольный театр С. Образцова. В лучших просторных залах как Альберт Холл гастролировали ансамбль Игоря Моисеева, позже выступали танцевальные коллективы из Украины и Грузии. Приезжал с гастролями МХАТ.
Но были визиты и очень ответственных государственных деятелей. Расскажу подробнее о парламентской делегации, которую возглавлял многолетний член Политбюро ЦК КПСС Михаил Суслов. Тогдашний наш посол Яков Малик пригласил меня на встречу с Сусловым, предназначавшуюся лишь для дипломатов. Я внимательно слушал Суслова и убедился, что он «наш» владимирский-нижегородский, «окает». Хотя уже давным-давно живет в Москве. Голос высокий, неторопливый разговор. Ничего нового он не сообщил. Сначала я подумал, что зря пришел на встречу, но понял одно. Уже тогда спецслужбы располагали техникой прослушивания даже через толстые стены.
Суслов заинтересовался английским опытом создания вокруг столицы городов-сателлитов с дешевым панельным жильем. Мы – журналисты – вслед за ним. Не успели. Он уже выходил из одного нового дома, пригнув голову к двери. Долговязый. И потолки оказались низкими, тесными комнаты и кухня. Теперь я думаю, что Суслов, ссылаясь на свою поездку в английский город-сателлит, мог поддержать идею строительства в Москве, да и по всей стране панельных пятиэтажек, прозванных «хрущобами».
Заключительным аккордом поездки М. Суслова в Лондон явилось посещение Хайгетского кладбища. Там похоронены Карл Маркс и его супруга. Там высится прекрасный монумент великому философу, основателю коммунистического учения. Все советские делегации обязательно отдавали дань первому идеологу коммунизма на земле, возлагая К. Марксу цветы.
Вспоминаю, как в «Известиях» ввели новшество – парламентских корреспондентов. Вместе с Юрой Голошубовым мы готовили репортаж о заседании иностранной комиссии Верховного Совета СССР о предстоящей ратификации международного договора о запрещении бактериологического оружия. Громыко, Суслов, представители рабочих, интеллигенции выступали в поддержку ратификации. Речей набралось на два номера «Известий». «Как быть?» – обратились мы к Толкунову, тогдашнему нашему главному редактору. «Пошли к Суслову», – сказал он. Михаил Андреевич, усталый, часто вытирал пот со лба. Приказал: «Уместите все на полполосы в газете». Мы занялись сокращением речи самого Суслова, председателя иностранной комиссии, затем Громыко. Остальных даже не упомянули.
Последний раз я видел М. Суслова на расстоянии 15—30 метров, когда спешил на своей «Волге» по Кутузовскому проспекту. У гостиницы «Украина», где тогда всегда было мало автомашин, я развил приличную скорость. И вдруг уперся в «пробку». Скорость – 40 км в час. По разделительной полосе двигался правительственный «ЗИЛ», сбоку его прикрывала милицейская машина. Я действительно спешил и решил аккуратно обогнать «членовоз». Если остановит гаишник, отобьюсь. Скорость не превышал. Взглянув в открытое окно черного лимузина, я увидел сгорбившегося на переднем сиденье Михаила Суслова. Знающие «известинцы» позже мне рассказали, что Суслов не выдерживал быстрой езды на роскошном лимузине «ЗИЛ», ибо у него подвеска заднего моста на пружинах, мягкая, укачивающая пассажира.
Михаил Суслов, прозванный у журналистов «серым кардиналом», берег как зеницу ока чистоту партийной идеологии. При нем строго следовали указаниям из Москвы руководители братских компартий. Партия и лично Брежнев высоко ценили безотказного друга и соратника по Политбюро. М. Суслов – единственный, кто удостоился похорон на Красной площади, погребен в могиле в тылу Мавзолея, что по кремлевским традициям полагалось лишь покойным генеральным секретарям.
Михаил Андреевич пользовался признанным авторитетом в партии и в высшем руководстве страны. Поэтому не удивительно, что ему поручили сделать доклад на историческом октябрьском Пленуме ЦК 64-го года об ошибках Хрущева. Объективный доклад, основанный на фактах и теоретических выкладках, вызвал одобрение участников Пленума. Хрущев в своем крикливом стиле стал было защищаться. Но, послушав выступавших в прениях с осуждением его деятельности, стушевался, просил прощения, даже расплакался. Он рассчитывал еще поработать. Не вышло. Впервые в истории нашей партии демократично, голосованием он был снят с поста первого лица. И ничего экстраординарного не случилось.
Борис Чирков
Не помню, кто из друзей заметил, что моя молодая супруга Елена находилась «в положении», и стал советовать: «Если родится сын, надо дарить роскошную шубу жене». И надо же такому случиться – в срок появился на свет мой наследник, и пришлось купить норковую шубу. Елене шуба понравилась, она показывала ее подружкам. А мне шуба испортила жизнь. Моя прелестная Елена выглядела в шубе толстушкой, тетенькой под сорок лет. Толстушек я не любил с детства и просил жену шубу продать или подарить.
Однажды, вернувшись из редакции домой, я увидел необычную картину. На столе была разложена шуба, и какой-то мужичок щупал и разглядывал мех. Он настолько низко склонился над шубой, будто пытался нюхом установить, не поддельный ли мех. Возле мужичка стояла Елена. Мужичок ощупал рукава, воротник шубы и сказал: «Хорошо. Берем». И повернулся ко мне. Мы встретились лицом к лицу. Не знаю, что чувствовал мой незнакомец, но я точно переживал шок.
Вот так встреча! В моем доме, передо мной находился великий русский актер Борис Чирков. Видя мое замешательство, он сказал: «Дорогая роскошная шуба! Такую вещь надо обмыть. Пожалуйте ко мне домой в гости. Это недалеко». Борис Петрович Чирков жил в высотном доме напротив метро «Лермонтовская», точнее, само метро, называвшееся при строительстве «Красные ворота», располагалось в чреве красивого высотного дома. Квартира наших новых знакомых была небольшой, но уютной. Застолье продолжалось недолго. Борис Петрович повел меня в свой кабинет с книжными стеллажами по всем стенам. Он пояснил, что на полках есть все, что заинтересует специалиста-коллекционера. А его увлечение – собирать редчайшие произведения классиков в миниатюрных изданиях, иные не больше спичечной коробки. Выдвинул книжный ящик и показал с десяток таких раритетов.
Но, конечно же, его главной страстью было актерское искусство. Чем больше ролей, чем более они разные, тем счастливее становился Борис Петрович. И так – многие истинные актеры. Я узнал от него, что он до сих пор любит сыгранного в фильме «Чапаев» старика. Роль-то на пять минут! А как сыграна! Теперь не показывают этот блестящий фильм, а жаль. Чирков-старик (ему тогда было чуть больше 20 лет) спрашивает Василия Ивановича: «Кто тут из вас Чапай?» – «Ну, я» – ответил комдив. Старик: «Что ж получается, белые придут – грабят, красные тоже. спасибо, вернули
утащенное у крестьян. А вы, Чапай, народ интересуется: за коммунистов или большевиков?» Василий Иванович задумался. Наконец ответил: «Я за интернационал!»
Мы, будучи маленькими пацанами, впервые смотрели «Чапаева» в тридцатых годах, сидя на полу у экрана, и вскакивали, топали ногами, кричали «ура», когда в конце кинокартины наша конница несется громить белых, мстить за гибель любимого командира. А старик? Борис Петрович напомнил, что месяца через три он уже снимался в знаменитом, обошедшем экраны мира фильме-трилогии «Юность Максима». Его песенка «Крутится, вертится шар голубой; крутится, вертится над головой.» стала на десятилетия любимейшей мелодией советских людей. Борис Петрович был завален тысячами писем, в которых требовалось одно – рассказать, что случилось далее с Максимом. Так появились фильмы «Возвращение Максима», «Выборгская сторона». Актер был, как говорится, в зените славы.
Но «Юность Максима» могла и не выйти на экраны. Тридцатые годы – время литературных споров, кинокритики не восприняли «Юность». И лишь случай помог. Уговорили посмотреть картину верховного вождя в искусстве – самого Сталина. При просмотре присутствовали режиссеры Козинцев и Трауберг. И также Калинин, Каганович и другие «жрецы». Делали замечания. «Не было в Питере такого завода», – сказал Калинин. Кто-то из членов Политбюро заметил: «Паренек – рабочий, а сочинил прокламацию к забастовщикам. Будто не было тогда интеллигентов». Рассказывали, что из-за критических замечаний Козинцев потерял сознание. Трауберг в своих воспоминаниях о Чиркове пишет, что никто не падал в обморок. Но просмотр прошел без положительных замечаний. Лишь когда режиссеры уходили, Сталин выкрикнул: «А Максим – хорош. Хорош Максим!» Еще бы! Его сыграл артист с лицом рабочего паренька, родом из Вятской губернии. То была путевка на большой экран.
О многом в тот вечер после застолья я говорил с Борисом Петровичем. Мы даже поспорили. Я утверждал, что «Юность Максима» воспитала мое поколение патриотами. И это сыграло свою роль в разгроме фашизма. Борис Петрович достал из заветного ящичка раритетную книжицу «Как закалялась сталь». «Мой Максим жил в первые годы революции, – сказал он. – Он прекрасен, но Павка Корчагин ближе предвоенной молодежи». Я признался, что прочитал «Как закалялась сталь» на одном дыхании. Но меня заинтересовала судьба влюбленных друг в друга рабочего паренька-оборванца и девушки из богатой семьи. Я хотел, чтобы они соединились. Однако на последних страницах стало ясно, что у Павки другая судьба.
Последние годы Борис Петрович входил в труппу Московского драматического театра им. Н.В. Гоголя. Там же работала его супруга Мила, ради которой Борис Петрович и пришел к нам когда-то покупать шубу. Театр им. Гоголя возник на месте хорошо известного мне по школьным годам клуба Кухмистерова. То был огромный цех или паровозное депо. Там я играл в волейбол за «Локомотив». Зал огромный, потолки высокие, но угодишь в крепящую крышу балку – и ошибка. В театре им. Гоголя я видел много пьес с участием Бориса Чиркова. Он продолжал сниматься в кино, несмотря на болезнь глаз. Подружка Милы сказала моей Елене, что Борис Петрович ослеп на один глаз вскоре после Великой Отечественной. Да и на фотографиях он часто снят с правой стороны.
А сколько ролей – разных и, казалось бы, не для него – оставил он нам в наследство! Борис Петрович удивил меня, когда я смотрел фильм «Александр Пархоменко». На экране появился батька Махно, который поет песню. Да это же Борис Чирков! Да, он! Помните: «Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить». Я всегда считал, что сам актер – неисчерпаемый кладезь народных песен. Так оно и есть! Он написал 73 странички «Неоконченной книги о песнях». Собирал, расспрашивал народ. Недавно я слышал концерт Кубанского казачьего хора, исполнившего «Любо жить». Оказалось, что это длинная песня про казачьего атамана. В фильме «Возвращение Максима» он поет: «Сколько раз из-за вас мучилси, томилси. Один раз из-за вас чуть не утопилси». Песня народная. Помню, до войны ее пел пионервожатый, а я подыгрывал ему на баяне.
На свое 70-летие Борис Петрович пригласил знаменитых актеров, режиссеров. А также меня, Елену и ее подружку. Выступали с тостами о великих и значимых ролях, сыгранных юбиляром. И никто не обмолвился о «Юности Максима». Оратор я никудышный, но не выдержал и попросил слова. Я сказал, что не было бы Максима, мы, защитники Москвы, сдали бы столицу гитлеровцам. А помните, как в боевом киносборнике Чирков- Максим поет на мотив «Крутится, вертится»?… «Пушки и танки фашистов громят. Летчики наши на Запад летят. Черно-фашистская подлая власть крутится, вертится, хочет упасть!» Я пробрался сквозь столы приглашенных, подошел с бокалом к Борису Петровичу. Чокнулись и расцеловались. Великий актер и скромный журналист, на груди которого висели военные ордена и медали. Регалии Чиркова, однако, сравнимы с маршальскими звездами. Он народный артист СССР, Герой Социалистического Труда. Был депутатом Верховного Совета. Пять раз удостаивался Сталинской государственной премии страны. Он был человеком с большой буквы. Скромным, неутомимым, веселым, отзывчивым.
