Читать книгу: «Не щадя себя и своих врагов», страница 24

Михаил Шолохов

Михаил Александрович Шолохов, заслуживший мировую известность своим романом «Тихий Дон», стал первым советским писателем-коммунистом, удостоенным Нобелевской премии по литературе. Когда он прилетел в Лондон с супругой и сыном, мне позвонил Аджубей: «Возьми интервью у Шолохова». И повесил трубку. Я знал, что Шолохов дает интервью лишь газете «Правда». Но задание есть задание. Обратился к Михаилу Алексан

дровича, когда он на посольской машине собирался поехать осматривать знаменитый Британский музей. Я к нему с просьбой от Аджубея. Он грубо ответил: «Не намерен давать интервью» и захлопнул за собой дверцу. Молодой дипломат Владимир Семенов шепнул: «Садись в машину. Ты давно не был в музее? Поедем». Он сопровождал Шолохова. Увидев мой фотоаппарат, Шолохов сказал: «И позировать для вас не собираюсь».

Три часа мы ходили по залам музея. Возле выставленных гробниц с мумиями египетских фараонов Шолохов покачал головой. Промолвил: «Ох, сколько награбили колонизаторы». Я сказал: «А в Каире, в музее нет ни одной. Растащили по всему миру». Шолохов молчал. Он встрепенулся, когда зашли в огромный зал рыболовных снастей африканских аборигенов. Каждую снасть Шолохов пристально рассматривал, словно изучал. Они висели на стенах, были спрятаны за стеклом. Я достал фотоаппарат. Будь что будет! И когда он поднял голову, я щелкнул затвором. Он будто не заметил этого.

Тогда малоопытный журналист-международник, я не знал многого о подковерной борьбе в Кремле. Теперь думаю, что интервью являлось попыткой привлечь Шолохова на сторону Хрущева. Как выдающегося писателя, Шолохова очень ценил Сталин, оперативно реагировал на его письма о бедственном положении сельских жителей Дона, откликался на просьбы защитить товарищей.

Однажды, в связи с юбилеем Шолохова, я поспешил в «Известия» к редактору отдела литературы. Показал ему оригинальную фотографию Шолохова, снятую мною в Британском музее. Редактор, мой старый знакомый, сказал: «Шолохов не наш, не демократ, – и выругался. – Ладно, напечатаем оригинальное фото». Но фразу «Ух, сколько награбили колонизаторы», упомянутую в конце моего комментария к портрету Шолохова, зачеркнул. Что же, шел не первый год перестройки. Надо привыкать к «свободе слова», гласности и «бесцензурной» на словах печати.

Но в душе я кипел. Почему это Шолохов не наш? Не он ли правдиво описал коллективизацию в «Поднятой целине»? Тринадцать раз беседовал со Сталиным в его кабинете, о чем говорят записи в книге приема посетителей? Да, наш он до мозга костей! Советский, с мировой известностью, дважды Герой соцтруда, четырежды избирался депутатом Верховного Совета СССР. В Мехико, недалеко от моего корпункта, в магазине Санбернс, продавали сладости, фрукты, косметику и книжки. При входе, в центре круглого стеллажа, лежал «Тихий Дон». Среди книг других зарубежных классиков.

В Лондоне в книжном магазине я также видел в переводе на английский «Тихий Дон». Переводчики, видимо, мучились над заглавием романа. Сошлись на трех словах: по-английски получилось «Медленно течет Дон». Критических материалов о Шолохове в лондонских газетах я тогда не встречал. Однако в нашей перестроечной прессе 80-х использовались предлоги для того, чтобы вернуться к старой проблеме авторства гениального произведения. Дескать, Михаил Шолохов не мог написать столь талантливое произведение в юном возрасте, один пожилой историк выразился хлеще: не мог, мол, мальчишка сочинить шедевр. Использовал чужую рукопись, издал ее под своим именем. Впоследствии была обнаружена рукопись Шолохова, она была официально признана властями.

В связи с этим мне вспомнилось, что мой любимый поэт Михаил Лермонтов написал шедевр – драму «Маскарад» в свои юношеские годы. Ему исполнился тогда 21 год. Как и Шолохову, когда он напечатал свои «Донские рассказы», спустя два года появились две первые части «Тихого Дона». Лермонтов в этом же возрасте начал первую главу романа «Герой нашего времени».

Критики Шолохова отказывали ему в авторстве, восклицая: почему за многие десятилетия после окончания «Тихого Дона» в 1940 году писатель ничего не создал достойного талантливого художника. «Поднятую целину», «Они сражались за Родину», «Судьбу человека» они не принимали в расчет.

Интересно, не так давно в Ростове-на-Дону обнаружены документы, проливающие дополнительный свет на жизнь и творчество Михаила Александровича. Эти документы находились около двадцати лет в семье сотрудника старочеркасского музея Андрея Афанасьевича Земнова. Он в течение многих лет был техническим секретарем Шолохова. Помогал писателю в большой общественной работе. Об этом – найденный архив, состоящий из пяти больших ящиков. Здесь уже говорилось о депутатской деятельности писателя. Сессии Верховного Совета СССР длились несколько дней. Шолохов не только выступал с трибуны сессии. Он выполнял большую работу, участвуя в заседаниях комиссий и комитетов. Отвечал на обильную почту с различными просьбами. Молодые писатели просили мэтра высказать мнение об их произведениях. Шолохов был членом Всемирного Совета мира, присутствовал на съемках «Они сражались за Родину», познакомился с тогдашними «звездами» нашего кинематографа: Шукшиным, Никулиным, Лапиковым. И, конечно, писатель дружил с режиссером фильма Сергеем Бондарчуком.

Не знаю, как оценил Михаил Шолохов немой, черно-белый фильм «Тихий Дон», снятый в 1930 году студией «Союз кино». В фильме играют, если не ошибаюсь, будущие знаменитости нашего кино Э. Цесарская – Аксинья и А. Абрикосов в роли Григория. Я с большим наслаждением смотрю эту киноленту. В ней сохранен в титрах удивительный колорит казачьего говора, крестьянских привычек и обычаев. К сожалению, в последующих уже цветных и озвученных версиях «Тихого Дона» этот колорит утерян.

Мне думается, Михаил Александрович запретил мне его снимать во время экскурсии в Британский музей просто потому, что не любил фотографироваться. Среди найденных ящиков писателя один полон фотографий на рыбалке, во время бесед с делегациями, посещавшими его родную станицу. Есть фото – Шолохов играет в карты со своими знакомыми. Этот ящик с фотографиями писатель счел неинтересным.

Однако его облик невысокого, молодцеватого мужчины, с короткими усиками знаком миллионам советских людей. Его выступления на сессиях Верховного Совета были яркими, завораживающими, приправленными известными с детства казачьими прибаутками. Я запомнил одно его выступление, вызвавшее бурю аплодисментов. Он критиковал, иронически улыбаясь, советских бюрократов. Это короткое появление писателя на трибуне показывали в очередном выпуске «Кинохроники». Показали, как оратору хлопали в ладоши члены Политбюро, министры, сидевшие в президиуме. Все они были депутатами. Я хорошо помню эту речь Шолохова, так как находился в гостевой ложе в зале. Тогда в группе «известинцев» я работал над речами депутатов, представлявших все братские республики и крупные области СССР. Мы помогали исправить стилистические погрешности, если требовалось, сократить длинные речи. Заготовки депутатов начинались сообщением о достигнутых успехах. Далее, в пространной критической части отмечались недостатки в хозяйственной и культурной жизни. В конце депутаты заверяли партию и правительство, что выполнят решения очередного съезда КПСС.

Много лет я жил на Сивцем Вражке, в небольшой комнате с одним окном. Из окошка был виден на углу Староконюшенного переулка многоэтажный красивый дом старинной постройки. В этом доме была квартира Михаила Александровича. В ней он редко появлялся. Только наездом из станицы Вешенская. Часто гуляя по Староконюшенному, я гадал, не встречу ли великого писателя. Увы, лишь однажды я увидел его выходящим из двери подъезда. Я ускорил шаг. Подошел, когда Шолохов садился в ожидавшую его автомашину. Приблизился, поклонился ему. Лондонский «знакомый» меня не узнал. Жаль! В Лондоне любительской кинокамерой я успел снять короткий сюжет. Михаил Александрович вместе с супругой и сыном выходят из советского посольства и направляются на прогулку в Гайд Парк.

СТИХИ, ПЕРЕВОДЫ

Моя мать Мария Степановна, в молодости крестьянка, внучка крепостной, была рада, что два ее сына заканчивают десятилетку. Как-то она сказала: «Хватит, детки, я помогала вам в учебе. Завтра ухожу на курсы медсестер. Вот вам деньги, будете ходить обедать в заводскую столовую». Мать отказывала себе в обновках, покупала нам книжки, классиков литературы. Однажды она принесла в дом толстенный том, страниц семьсот. Они были пропечатаны мельчайшим петитом. На обложке значилось: М. Ю. Лермонтов. Полное собрание сочинений. Цена – 3 р. 50 к. Переплет – 40 к. Государственное издательство, 1930 год. Я был тогда подростком, но погрузился с головой в волшебный мир поэзии. Лермонтов стал для меня на всю жизнь любимым поэтом. И я начал пробовать писать, как я говорил, стихосложения. Ибо их содержание было наивным.

Первое напечатанное стихотворение появилось в многотиражке «Ильичовец», принадлежавшей заводу имени Владимира Ильича, как и пионерлагерь, где я провел лето и сотворил что-то про пионерский горн, барабан и яркое солнце. Второе стихотворение опубликовал в многотиражке авиаучилища в Ленинграде. Оно рассказывало о лыжном походе курсантов и о неудачнике, пришедшем последним на финиш. По-настоящему я стал писать на войне. Два стихотворения были опубликованы во фронтовой газете, где литературным отделом заведовали или печатались там наши маститые поэты. Некоторые стихи я помещал в «Боевые листки», которые мне поручал выпускать политрук эскадрильи. А большинство сокровенных стихов я читал в узком кругу однополчанам. Помню, что читал наизусть, не записывал и со временем позабыл. Их было около 140. Вспоминаю отдельные названия и строчки. Например, как проклинал танцы, когда приходилось громко-громко играть на баяне одни и те же фокстроты и танго. «Вы посходили с ума, вы потеряли разум: Танцы – это чума, это – зараза. Ну, поглядите сами! Словно баранов стадо бьете друг друга боками и … рады».

Шагая до полевого аэродрома в Польше, проходил возле пасущихся красивых жеребят. Пугливых. Лишь один позволял приблизиться и погладить. Обращаясь к милым юным лошадкам, написал: «Скоро, скоро еще молодыми оседлают и вас, как меня». Надо же, однажды комиссар полка, услышал эти строки, но только усмехнулся и погрозил мне пальцем.

Война закончилась, началась студенческая жизнь. Я расстраивался, когда читал стихи перед студенческой аудиторией на концертах, ибо мне вежливо хлопали и только. Зато мои песни вызывали горячий прием. Они звучали в исполнении профессионалов, будущих выпускников консерватории, учившихся в нашем вечернем заочном отделении. Среди студентов были свои отличные голоса – тенор Юра Волков, баритон Николай Серегин и другие. Я им аккомпанировал. Сколько радости, счастья приносили эти концерты! Выпускница консерватории И. Стебакова, ставшая известной пианисткой, аранжировала и записала ноты для пиано свыше сорока моих песен. Папка с нотами хранилась много лет в ящике на лоджии. За годы лишь пожелтели края бумажных листов. А однажды вдруг обнаружил другую папку, со стихами. Страниц 90 на машинке. Я про них забыл. Прочитал заново. Мне понравились. Некоторые даже очень. Я предлагаю их вашему вниманию. Прочтите, надеюсь, не пожалеете.

Посвящение

Когда мой ум и сердце негодуют,

Когда тоска, бессилие, слеза,

Я Музу призываю и целую

Ей руки, плечи, шею и глаза.

Она мне шепчет рифмы и мотивы.

Беру перо – дрожит моя рука.

Строку окончу – я уже счастливый!

Стихотворенье кончу – где тоска!

Бессилье, слезы, ненависть? – Я снова

Спокоен, тверд, упрям в своем пути.

Так, может, чувство переходит в слово,

Других тревожа. Но в моей груди

Стихает боль. И рана заживает.

Пусть ненадолго, пусть не навсегда!

(Не тот счастлив, кто вовсе не страдает.)

Так я лечился радостью труда.

Была причина слезам и бессилью,

Тоске, всему, что веет от стихов.

А каждый стих был взмахом юных крыльев,

Что поднимали ввысь до облаков.

Не выбираю лучшие – их нету

И не сжигаю худшие. К чему?

Здесь все, что в молодости спето,

Предназначалось сердцу моему.

29.06.49 г. Истра

У костра

Люблю у костра я о счастье мечтать;

Пока его жар не остынет,

Из тысячи горных дорог выбирать

Прямую к заветной вершине.

Люблю я смотреть, как пылают дрова,

А пламя охвачено дрожью.

И думать, что где-то родная Москва

Мне будет надежным подножьем.

Огонь то утихнет, то снова лизнет

Сухие сосновые доски.

Мне в жизни шагать то назад, то вперед

Сквозь радости, горе и розги.

Костер догорает, еще угольки

Сверкают. Пока не погасли.

Есть время понять, отчего нелегки

Дорожки, а цели – неясны.

От досок сгоревших лишь дым голубой,

Да сажа и пепел остались.

Я знаю, мне надо быть в топке людской

Крепче кованой стали.

25.11.45г. Торн

Что может быть?

Вспомнишь мечты – задергает веки,

Руки, дрожа, окунутся в вине.

Брызнет слеза по годам, улетевшим на ветер,

Брызнет слеза по ушедшей весне.

Взглянешь назад – передернутся плечи,

Смотришь вперед – и качнешь головой.

Тем тяжело, кто судьбою навек искалечен,

Тем нелегко, кто остался живой.

Стоит ли, друг, хмурить брови и лица?

Стоит ли нам унывать и хандрить?

Хуже того, что прошло, что во сне не приснится,

Хуже того что еще может быть?

05.12.45 г. Торн

Роды

Был тихий, теплый, майский вечер,

Когда шептал ей, обнимая

Тугие неземные плечи:

«Я… я… беременен, родная».

О, сколько месяцев забота

Бросала в жар и пот холодный,

Когда вынашивал кого-то

Подобно женщине дородной.

Тайком стонал, когда все спали,

Вертясь с лопатки на лопатку.

Мне все казалось: вот, начало,

Идут предродовые схватки.

И в этот трудный час вся в белом

Она спускалась мне в объятья.

Как будто права не имела

Прийти к роженцу не в халате.

И не припомню, как все было:

Во рту полынь, в глазах двоится.

Казалось, труд мне не под силу

И никогда не разродиться.

Но я родил, родил в мученьях.

Как мне хотелось, мальчугана.

Назвал же я свое творенье…

р о м а н о м.

28.08.44 г. Крынки (Полльша)

Голубь

Ноябрь. И безмолвно и голо

В лесу опустевшем и грустном.

Чу! Где-то воркует голубь,

Валежник под снегом хрустнул.

Головку под крылышком спрятав,

Беспечный на ветке дремал,

Не видел, как ствол автомата

Поднялся и целиться стал.

Хоть век голубиный небыстрый,

В нем долго глупышка не пробыл.

Скосил его выстрел,

Обидно: случайный, пробный.

То, меряя силу и меткость,

Стрелял автоматчик лихой.

Ломались посохшие ветки.

О кочку удар глухой.

Снежок окровавленный таял

На голубе сизом, как дым.

Наверно, как люди, не чаял

Погибнуть таким молодым.

А бой впереди. Еще лягут

Не голуби – люди, солдаты.

Стрелявший приподнял беднягу

И крылья сложил аккуратно.

Готов был кормить его крупкой, —

Распахнут у мертвого клюв.

Узнает, заплачет голубка,

К своим голубятам прильнув.

18.10.44 г. г. Крынки

С именем Суворова

Аэродром. Ноябрь. Сорок первый!

На лицах техников слезятся капли пота.

Приказ получен! На пределе нервы

У летчиков, шагавших к самолетам.

Стрелок-радист еще раз для порядка

Проверить рацию решил: включил, настроил.

И вдруг Москва звучит!

Спокойно, редко

Слова вождя неслись. (Он там! Он с нами!)

–Пусть вдохновит вас дух великих предков!

Пусть осенит вас ленинское знамя!

Пожарский, Минин, Александр Суворов!

…Взлетели две зеленые ракеты.

–По самолетам! Воздух!

Набирая скорость,

Исчезли в небесах «бомберов» силуэты.

«Вперед, орлы! За Родину, ребята!»

И с той поры прославленный Суворов

Сражался с нами то простым солдатом,

То полководцем, то в строю «бомберов».

И орден имени Суворова на нашем

Сверкал гвардейском знамени недаром:

Мы рвались в бой с суворовским бесстрашьем,

Спасая мир, охваченный пожаром.

Мы с ним ворвались в первый вражий город.

Нас не сдержали ли леса, ни топи.

И маршал русской армии Суворов

Нас вел вперед, как прежде, по Европе.

16.05.50 г.

Молчали вы, а я вас слушал

Я не спешил, и вы не торопились

Уплыть во сне мечтою за мечтой.

И близость эта – силы без усилий —

Манила светом и толкала тьмой.

Да, может быть, холодным равнодушьем

На миг мы были близки и равны,

Молчали вы, а я вас жадно слушал,

Как звук еще не тронутой струны.

Мы шли тогда к взволнованному устью

Реки людской разгадывать сердца.

Вы были сдержанны, а я немного трусил

Красы волшебной вашего лица.

Казалось, бог творил назло уродам,

А жизнь при том старалася не зря.

Светились вы подобно небосводу,

Когда горит вечерняя заря.

Казалось, скульптор долго и упорно

Резцами высек каждую черту:

И строгость глаз, задумчивых и черных,

И дерзких губ святую простоту.

Казалось, это сказка либо

Кольнувший сердце обнаженный меч.

Мой взор припал к божественным изгибам

Высоких бедер и покатых плеч.

И я не раз дыханьем черный локон

Поцеловал вотще у вас на лбу:

Вы были близко, а душой далеко,

Мне в трудный час преддверия в судьбу.

28.10.46 г.

Не спрашивай!

Не спрашивай, как долго длится счастье.

Не спрашивай, когда сгорит заря,

Пока крепки на нашем судне снасти,

Пока целы на борте якоря.

Не спрашивай, куда несут нас волны.

Не спрашивай, откуда ураган,

Пока мы счастья и блаженства полны,

Как бурь и гроз мятежный океан.

02.02.49 г.

Мне снишься ты

Мне снишься ты птицей, парящей над морем.

А я трепещу на уступе скалы

И вижу, как буря шумит на просторе,

Как бьются о берег морские валы.

Мне брызги доносят и ужас и холод

Пучины морской. Но вдруг в вышине

Я слышу зовущий на подвиги голос,

И в небо подняться так хочется мне!

Туда, где лучи, пробиваясь сквозь тучи,

Мелькнут на мгновенье, где также темно,

Но где почему-то мне кажется лучше

Уж тем, что безумным геройством полно.

Я вижу, как чайкой ты носишься в небе

И песнею манишь подняться к тебе,

Чтоб вместе нестись через бури к победе

И счастливым быть в неустанной борьбе.

Я вижу, как борешься ты с облаками.

Я воздух глотнул, горделиво окинул

Просторы морские, но только крылами

Взмахнул – как едва не свалился в пучину.

10.12.49 г.

Кляну тебя

Екатерине К.

Порою я тебя кляну,

Молю: – Уйди, оставь мой разум.

Порою на тебя взгляну

Задумчивым и влажным взглядом.

Пусть не кипит, как прежде, кровь.

Зачем вдруг задрожали веки?

Неужто первая любовь

Незабываема навеки?

Любовь, что выцветший портрет

Оставила, чтоб сердце ранить

И вызывать ночами бред

Когда-то молвленных признаний.

Распять его – нет сил в руках.

Забыть его – незабываем.

Так о несбывшихся мечтах

Мы горько плачем и вздыхаем.

Где облегчение найти,

Тоске глухой и грусти этой?

Боюсь, не встречу на пути

Мечты, взлелеянной поэтом.

И страшно знать, что красоты

Мне больше не встречать на свете.

Лишь иногда твои черты

Небесные я вижу в детях.

И счастлив вновь…

17.04.49 г.

Порви сама

Нет, нет! Пусть прошлая любовь

Тебя не будет мучить.

Пусть никогда не дрогнет бровь

И боль не будет жгучей!

Пусть светло-ясные глаза

Не помутит нисколько

Ручьем бегущая слеза.

Пусть будет боль и только!

Пусть белых рук не тронет дрожь

И кисти не ломает!

Когда с ресниц покатит дождь,

Какой бывает в мае.

Короткий, теплый, штормовой.

О, дождь перерожденья,

Несущий грозы над землей

И миру обновленье.

Нет, нет! Пусть прошлая любовь

Тебя не будет мучить!

Порви мои стихи и вновь

Живи! Так будет лучше!

Порви! Ведь сам я не могу

На части сердце резать,

Чтоб остудить его в снегу

Иль заковать в железо.

29.02.52 г.

Загадкой вопроса

Студенческое

Загадкой вопроса

Смотрю я на косы,

На букли причесок и сажу ресниц

И слушаю говор, беспечный и скорый,

Простых и жеманных кокеток-девиц.

И что мне до пляски

Их мод и раскраски,

Одежды фартовой, красивой с лица.

Ах, милые «клуши»

Пусты ваши души,

Пусты ваши мысли, коварны сердца!

Как хочется верить,

Что шелест материй

Упрятал иное, иную, иных,

Которых, я знаю,

Еще повстречаю

Среди неизвестных и скромных святых.

05.10.46 г.

От суеты и печали

Нет, я не могу быть с тобою на «вы».

Мне так дорога твоя внешность:

Глаза – необъятное море травы

И голос – певучий скворечник.

Мне снова мерещится жемчуг во рту,

Очерченный ало-вишневым…

Вот так потерявший находит мечту

Когда-то до боли родного.

И кажется, снова ласкает черты

Любимой, умчавшейся в дали

От суеты

И печали.

10.09.47 г.

Синица в руке

Она на язык лихая.

Такая во сне не приснится:

Идет – не идет, порхает.

И блузки цвет от синицы.

Все парни из института

За нею стадом. И очень

Синюю птичку опутать

Каждый хочет.

И я приложил усилья,

Но преуспел в одном:

Держу ее крепко за крылья,

Она же. крутит хвостом.

01.03.52 г.

Если дома один

Если дома один —

Вечер грустный бывает.

За окошком жасмин

Потускнел, опадает.

Все желтеет вокруг,

Все становится голо.

Тишина. Только стук

Слышу сердца младого.

Много стройных берез

В подмосковном лесу.

Я тебя уберег,

Я тебя унесу.

Я целую листы

У березки одной.

Ну и что ж, что не ты

В этот миг предо мной.

Перепрыгну межу

И пройду через гать.

Я тобой дорожу

Мне другой не сыскать.

Ты цветок на лугу.

Только мне ты видна.

Я хочу – не могу!

Не пойму: чья вина!

Если дома один —

Вечер грустный бывает.

Я смотрю на камин,

О тебе напеваю.

О тебе для тебя

В этой песне поется.

Сердце нежно будя,

Пусть летит, не вернется.

Пусть влюбленной строкой

Постучится в окошко.

Месяц всплыл молодой

Золоченою брошкой.

После жаркого дня

Пусть закроются очи.

Хоть немного меня

Вспомни ты этой ночью.

В доме гаснут огни

И темно за окошком.

Ой, ты песня! Шепни

О любви ей немножко.

15.09.51

Любовь бедняка

Подарю я бусы милой,

бусы-жемчуга.

Чтоб она меня любила,

помнила всегда.

Чтобы нежно посмотрела

«Здравствуй!» говоря.

Чтоб на щеках заалела

у нее заря.

Чтоб не вырвала вишневых,

непокорных губ.

Чтоб не думала такого,

будто парень скуп.

Чтоб пылинку на костюме

как жена сняла.

Подарю! Какая сумма —

велики дела!

Чтоб вовеки не забыла

верного дружка.

Подарю я бусы милой,

Бусы-жемчуга.

Подарю!!!

Дождусь получки.

Только долго ждать!

Что же делать?

А не лучше…

у нее занять?

24.03.52 г.

О туфлях, купленных невесте

Товарищ!

Ты туфли невесте купил,

Чтоб ноги укрыть ей в ненастье.

Этим поступком ты заложил

Фундамент семейного счастья!

Ты этим не только любовь доказал,

Ты станешь примером для многих.

Так как один медик сказал:

«Все болезни идут через ноги».

А ноги – это нужная вещь,

Деталь – из деталей первейшая!

Поэтому их – жалеть и беречь,

Челом бить, поклоны вещая!

Техника жизни тебя не спасет.

Машина – она полезная,

Но она – не ноги, она устает;

А ноги – они железные!

Ходят они каждый день в институт,

Держат тебя у парадного,

На рынок бегут, в аптеку несут,

В театр уводят нарядного.

Что говорить! Основа основ,

Гордость и сила многих,

Залог успеха и… нежных слов —

Вот что такое НОГИ!

Товарищ! Фундамент жизни крепи!

Смотри за ногами в оба.

На новые туфли жене копи.

ДАЕШЬ ОТЛИЧНУЮ ОБУВЬ!

09.10.52 г.

Женщина

Я видел женщину шагающей в шинели

Не по размеру длинной и широкой.

Презреньем, гневом у нее горели

Глаза к врагам, заклятым и жестоким.

Я видел женщину на вахте, у станка.

Врагу на смерть! Торпеду за торпедой

Точила тонкая и шустрая рука.

Скорей, скорей! Для фронта – для Победы!

Я видел женщину на жатве, за рулем

Машины сложной. Спорилась работа!

Мужчины – там, на фронте; день за днем

На лбу сушило солнце капли пота.

Я видел женщину в землянке фронтовой

В кругу бойцов во время передышки,

Внимавших голосу артистки молодой.

А там, снаружи: ночь, зениток вспышки.

Я видел женщину в Кремле, когда она

Держала речь с трибуны, на которой

Не раз покоилась рука вождя,

К нему тянулись все сердца и взоры.

Осенняя

На Москву плывут осенние дожди,

Больше не поют по рощам соловьи.

Разве редко

С ветки на ветку

Прыгнет белка – вестница зимы.

Припев:

Отцвели сады.

И поля пусты.

Ветер срывает с деревьев листву

И гонит дожди на Москву.

Где-то там Москва, отсюда не видать.

Ты скажи, пойдешь до рощи провожать?

Или слова

Мне дорого

Ты не скажешь, руку не пожмешь?

Припев.

Я тебя с собою в сердце унесу

Васильки в полях и ландыши в лесу.

Пусть об этом Вспомнится летом,

А пока о большем не молю.

Припев.

Август 1948 г.

Передний край

Вот он, город-герой Сталинград!

Волга-матушка воды катит.

Насмерть стоял здесь советский солдат

Против фашистской рати.

Здесь на просторах русской земли

Спасал он народы Европы.

Зарубцевались, травой поросли

Рвы, воронки, окопы.

Но что это? Снова изрыта земля,

Гусениц след чернеет.

Будто танк за танком петлял

По гигантской траншее.

Да, снова здесь советский народ

Большое ведет наступленье.

Вгрызаясь ковшом в глубину пород,

Механик выжал сцепленье.

Рычаг на себя,

Толчок вперед —

Земли бадья

Наверх плывет.

На край, на склон.

«Ровней клади!» —

Несколько тонн

Летит из бадьи.

Не для войны

Огромный ров

Здесь до весны

Будет готов.

Не для войны

Трасса легла.

Из глубины

Взлетает стрела.

Бежит канал,

Уводит вдаль.

Ревет металл,

Грохочет сталь.

Машин, машин!

За цепью цепь

Народ-исполин

Направил в степь.

Чтоб здесь садам

В цвету стоять

И тут и там

Не сосчитать!

Чтоб в закромах

Был хлеб степной,

Делает взмах

Экскаватор лихой.

Нагнется вниз: —

– Ух, разойдись!

Поднялся вверх:

– Ушибу, поверь!

Один работяй

Полканала вырыл.

Вот он – передний край,

Передовая мира!

Вот он – город-герой Сталинград!

Волга-красавица воды катит.

Скоро ей – ни шагу назад —

Русло плотиной у ней перехватят.

Скоро ей турбины вертеть,

Ярко светить в городах и селах,

Влагой поить прикаспийскую степь.

Бьется о сваи чугунный молот.

По котловану бетон ползет.

Воздух наполнен волненьем:

Здесь за мир который год

Идет большое сраженье.

25.09.51 г.

Монолог обывателя

Жизнь – ледяная гора,

А счастье – ее вершина.

Забрался – кричишь «Ура!»

И разгибаешь спину.

Иной разогнался. Ух!

Казалось, взлетит, и что же?

Испустит последний дух

И снова к ее подножью

Кубарем катится вниз.

Больно ему и обидно.

Скользка и гориста жизнь,

А счастье? Его не видно!

Иным не страшна гора:

Удачно выходят замуж,

Пойдут погулять с утра,

А к вечеру, смотришь, там уж!

Другие – войско подлиз,

Поплачут, а где подмажут.

Для них дорожка-жизнь

Царева паркета глаже.

Другие ползут с пелен,

Гнут свою спину и ноги

И испускают прощальный стон

Седыми, на полдороге.

Упорно иной ползет,

Ступеньки на льду вырубает.

Проходит за годом год,

И вот он застыл у края.

Еще подтянуться – и там!

Стараясь вползти скорее,

Ладони несет к губам,

Дыханьем их долго грея.

Ногтями ступень разрыв,

Чуть приподнимется выше,

Все отдавая в порыв,

И смотрит на счастье «высших».

А там!.. Как в горячем бою!

Тому, кто повыше ростом,

Дележка идет вовсю

За счастье большое и

просто счастье.

1950 г.

Последняя песня

Встают над Москвою весенние зори

Последних студенческих дней.

Давай на прощанье слезу переборем

И песню споем веселей.

Припев:

Как быстро года пролетели,

И в новую жизнь мы сегодня идем.

Мы много студенческих песен пропели —

Последнюю песню споем!

На север и юг широка и могуча

Раскинулась Родина-мать.

Приветливо встретит детей своих лучших

Сумеет она приласкать.

Припев:

Услышим сердечное слово.

И всюду познаем большую любовь.

Не знаю, друзья, где мы встретимся снова.

Но верю, что встретимся вновь.

А если служить нам придется далеко,

В чужом, незнакомом краю,

Товарищ! Не будем и там одиноки,

Мы Родину любим свою.

Припев:

Мы верность храним как невесте

Любимой отчизне своей на года.

Россия, Россия – могучая песня!

Ты с нами везде и всегда!

Встают над Москвою весенние зори

Последних студенческих дней.

Давай на прощанье слезу переборем

И песню споем веселей.

Припев:

Споем институту родному

«Спасибо!» за ласку,

заботу,

любовь.

Не знаю, друзья,

где мы встретимся снова.

Но верю, что встретимся вновь!

04.04.52 г.

Прометей

Лорд Байрон¹

(перевод)

1.

Титан бессмертный! Ты познал

Мир горя смертных, мир печали.

Все то, что боги презирали,

О чем скорбел, чему внимал;

Но какова была награда?

Борьба немая, муки ада,

Оковы, коршун и утес;

Ты дух великий перенес,

Всю боль и скорбь печали тайной,

Весь гнет тоски.

Лишь вздох случайный

С самим собой наедине

Ты позволял. Но как боялся,

Чтоб отзвук к небу не поднялся,

И вздох твой таял в тишине.

2.

Титан! Тобою пережита

Борьба страдания и воли,

Где вместо смерти – только пытки

Тебя небес слепая воля

И деспотизм Судьбы глухой —

Начала ненависти злой,

Что создает все естество

Затем, чтоб сокрушить его,

Лишили смерти и дарили

Жизнь в муках вечных – Жалкий дар!

Ты не страшился божьих кар,

И громовержец был бессилен

Тебя повергнуть на колени;

Из уст твоих жестокий бог

Угрозу вырвать только смог:

Ты знал его Судьбы теченье,

Хранил молчанье на устах;

Оно звучало приговором,

И в грудь его закралось скоро

Раскаяние, зловещий страх

И молнии дрогнули в руках.

3.

Твое святое преступленье

Явилось в том, что ты хотел

Людей избавить от мученья,

Что ты был добр, что ты сумел

Возвысить разум в человеке.

Ты нам примером стал навеки

Как дух могучий, символ воли,

Упорства, твердости – всего,

Что силы Неба и Земли

В тебе разрушить не могли;

Примером смертному в его

Борьбе упорной с силой рока.

Как ты – он частью божество,

Струя, чуть мутная в истоках;

Он узнает в борьбе твоей

Свою печальную судьбу:

Путь одинокий, гнет цепей,

Страданье, горести, борьбу —

Все то, чему бросает вызов

Он – дух, как ты сильней несчастий,

Дух, страх которому неведом,

Он – воля, что находит счастье

С презреньем бросить вызов аду,

В мученьях видит дар награды

И превращает смерть в Победу.

Ода

авторам билля, направленного

против разрушителей станков

Лорд Байрон

(перевод)

1.

Прекрасно, лорд Эльдон! Чудесно, лорд Райдер!

Под вашей управой быть в Англии раю,

Помогут вам Гексбери с Горриби – все же

Лекарство скорее УБЬЕТ, чем поможет.

Ткачи негодяи. Как стали упорны,

Все помощи просят. Не лучше ли, право,

повесить у фабрик их всех непокорных

И этим мгновенно ОШИБКУ исправить.

2.

Пожалуй, и грабить начнут негодяи:

От голода пес на любое готов.

Правительству деньги и хлеб сберегая,

Повесить – и все! за поломку станков.

Дороже станок, чем рабочий. Бесспорно,

Чулки драгоценнее жизни народа, —

Так Шервуд украсит ряд виселиц черных

Расцвет знаменуя Торговли, Свободы.

3.

Идет правосудье! – отряд гренадеров,

Отряд полисменов, отряд волонтеров,

Полков два десятка на бедных ткачей

И судей орава – толпа палачей.

Иные из лордов к закону взывали.

Напрасно! Не стоило тратить усилий:

Согласья на суд в Ливерпуле не дали,

Не судьи несчастных ткачей осудили.

4.

И страшно подумать. Там голод взывает.

Тут слышатся бедности вопли – и что же?

За ломку станков людям кости ломают,

А жизнь человека – чулка не дороже!

Раз так, то, пожалуй, не лучше ли будет

Свернуть раньше шеи (И кто пожалеет!)

Безумцам, которые бедному люду,

Что помощи просит, шлют петлю на шею.

Последние слова о Греции

Лорд Байрон

Что мне былая, будущая почесть

И горе вновь рожденного народа?

Хотя за них отдал бы, если хочешь,

Все, кроме лавров, все былые годы!