Читать книгу: «Путь домой через бездну», страница 6

Глава 14

На следующие десять дней меня перевели в строго охраняемое отделение режима. Барак, в котором я оказался, представлял собой карцер внутри трудового лагеря. Он стоял отдельно от всех других построек и был окружён колючей проволокой. Здесь была своя столовая, предназначенная исключительно для заключённых карцера. Вход и выход строго запрещены. Если раньше ещё можно было бегать из одного барака в другой, чтобы навестить друзей или знакомых, то здесь это было совершенно невозможно. Общение с другими заключёнными вне зоны было невозможно.

Утром нас выводили на работу, вечером возвращали и запирали до следующего утра. Мы выходили только после того, как все остальные уже отправлялись на работу, и возвращались до их прихода. Так было обеспечено, чтобы заключённые строгого режима не контактировали с остальными рабочими.

В этом заключении многие мужчины теряли свои жизни. Невыносимая работа, пытки, постоянный голод и принуждение к выполнению дневной нормы истощали тело, делая его уязвимым для болезней и в конечном итоге приводя к мучительной смерти.

В столовой выстраивались длинные очереди. Голодные мужчины набрасывались на те скудные порции, которые им выдавали. Командир колонны всегда присутствовал при раздаче пищи и лично контролировал процесс.

– Порции слишком большие, – кричал он раз за разом. – Следи, чтобы не раздавать слишком много густой еды этим преступникам. Наши строительные солдаты должны есть больше.

То, что нам давали, было нельзя назвать супом. Это была пресная баланда из картофельной кожуры и других отходов, без соли и приправ, загущённая цельнозерновой мукой. Баланда отвратительно пахла и была ещё хуже на вкус.

– Все витамины находятся прямо под кожурой, – повторял командир.

Я с усилием засовывал эту кашу в рот и закрывал его руками. Я глотал и давился с каждым ложкой. После еды меня рвало, я вытирал рот рукавом и шёл работать в лес.

Мужчины вокруг нас умирали, как мухи. Они падали за едой или на работе и умирали прямо у нас на глазах. Это было ужасное зрелище, которое до сих пор преследует меня в моих снах.

Массовая гибель моих товарищей – горы обезображенных, истощённых, искривлённых трупов, тела которых состояли только из кожи и костей. Они были тощими, покрытыми красными, коричневыми и синими пятнами и обнажёнными, потому что нас заставляли раздевать их, чтобы использовать одежду для других. Их рты были широко раскрыты и искажены, как будто они кричали. Глаза оставались открытыми, создавая впечатление, что они не нашли покоя после смерти.

Меня спасал лишь маленький кусочек хлеба, который нам выдавали вечером. Я был маленьким, худеньким мальчиком и нуждался в меньшем количестве пищи, чем взрослые мужчины вокруг меня. Это, вероятно, и было причиной того, что я всё ещё оставался в живых.

Люди дошли до такой степени отчаяния, что больше не заботились о приличиях. Голод был сильнее всего. Речь шла только о собственном выживании, и каждый боролся за это до последнего вздоха.

Мужчины толпились у раздачи еды, отталкивая слабейших в сторону, чтобы получить свою порцию несъедобного супа. Они собирались возле барака и ждали, когда бригадир придёт с мешком хлеба, чтобы напасть на него и отнять хлеб. Они забирали его у своих же товарищей. Я никогда не участвовал в этих стычках, а терпеливо ждал следующей порции супа.

Дело доходило до того, что бригадир, сопровождаемый несколькими вооружёнными охранниками, нёс хлебные буханки в своё отделение, чтобы отразить нападения.

Люди были до крайности изголодавшимися. Им нужна была пища. Если бы у них была возможность проникнуть в склад, где хранился корм для лошадей, они бы ворвались туда и съели зерно.

Но в конюшне не было шансов. Там конюх ходил с палкой в руках и следил за тем, чтобы никто не украл корм. Но это мало кого останавливало. Мужчины снова и снова пытались туда пробраться, терпели побои, лишь бы ухватить горсть корма с пола.

Я провёл в этом трудовом лагере год – долгий, мучительный год.

***

В 1943 году настал день, когда в наше отделение назначили нового конвоира. Во время утренней переклички он внимательно осматривал каждого, морщась от недовольства.

– У этого разорванные штаны, – указал он. – А этот вообще босиком, даже лаптей нет! Они слишком слабы, слишком больны! Я не могу взять их на работу!

Пальцем он указал на упомянутых людей.

– Ты, ты и ты. Выйдите из строя.

Мужчины сделали шаг вперёд.

– Сегодня вы останетесь здесь. Я не возьму вас на работу.

Командиру отряда он доложил:

– В восьмом режиме двадцать пять человек. На работу годятся только десять. Остальных я не возьму.

– Что значит, не возьмёшь? – возмутился командир. – Ты будешь выполнять дневную норму вместо них?

– Я не могу взять этих людей. Одежду им дайте, обувь, тогда возьму.

К сожалению, этот конвоир не задержался в лагере надолго. Спустя несколько дней он исчез. Пришёл другой, и что случилось с его предшественником, осталось загадкой.

Однажды я получил письмо из дома. Когда мне вручили серый конверт, я испытал великую радость. Наконец-то весточка от моей матери! С трепетом в руках я вскрыл конверт, пробежал глазами строки и осознал, что письмо сообщало страшное.

Мать написала такие трогательные слова, что я не смог сдержаться. Я разрыдался. Она сообщала, что больна и лежит в больнице. Это её последнее письмо, и, вероятно, мы больше не увидимся в этой жизни. Я был потрясён и глубоко опечален. Письмо выпало из моих дрожащих рук. Смирившись с судьбой, я опустил взгляд. Я плакал, как маленький мальчик, так сильно это ранило мою душу.

Я тосковал по матери и по дому. Уже больше года я не бывал там. До этого письма я не знал, как обстоят дела у матери и жива ли она. Также мне было неизвестно, жив ли мой отчим.

Точно не помню, как это произошло, но наша вольнонаёмная мастерица, работавшая в трудовом лагере, сразу заметила, что со мной что-то не так. Она подошла ко мне и обняла. Я, плача, прижался к её груди.

– Что случилось, Ваня? – спросила она, покачивая меня в своих объятиях. Мария была доброй женщиной. Её глаза излучали невероятное тепло. Она всегда проявляла заботу и была готова выслушать каждого из нас. Внешность её была не примечательной: слишком длинный нос, тонкие, почти безжизненные волосы, заплетённые в тугую косичку. Ей было около сорока пяти лет, и она очень напоминала мне мою дорогую мать.

Я протянул ей письмо. Она посмотрела на бумагу, как будто та была заколдована, и не двигалась с места.

– Прочти, – прошептал я.

Она взяла письмо и начала читать. Я наблюдал за ней, пока она пробегала глазами строки. Её глаза потемнели, и их затуманили слёзы. Она сочувствовала мне, ведь я был всего лишь мальчиком, который нуждался в своей матери.

– Я тебе помогу, – сказала она. – Обязательно помогу.

Есть хорошие, отзывчивые люди, редкo, но они существуют, даже в тяжёлые времена. Они – носители надежды, маленькие маячки в длинном тёмном тоннеле. Мария была ангелом, моим ангелом-хранителем, который отныне постоянно заботился обо мне.

Она устроила так, чтобы меня назначили на менее тяжёлую работу, где дневная норма была немного ниже. Каждый день Мария сопровождала меня на смене, помогала выполнять дневную норму. Она сделала всё возможное, чтобы я выжил и вернулся домой к своей матери, которая, я надеялся, ещё была жива.

Мысли о матери не давали мне покоя, и я тоже заболел. На моей коже появились болезненные фурункулы, преимущественно в области подмышек.

– У тебя жар, – констатировал еврейский врач, недавно переведённый в лагерь, который в гражданской жизни был учителем. При осмотре он внимательно и скептически смотрел на меня.

– Раздевайся, – приказал он.

Я снял одежду, и он внимательно осмотрел моё тело.

– У тебя фурункулы, – объяснил он. – Это типичное явление при ослабленном иммунитете и недостаточной гигиене.

– Это серьёзно? – спросил я, с тревогой вглядываясь в его лицо.

– Тебе нужно переливание крови. Твоя кровь заражена вирусами. Если этого не сделать, фурункулы не пройдут. Они будут появляться снова и снова.

– Я согласен. Делайте, что нужно. Я хочу выздороветь.

Врач усмехнулся.

– Если бы всё было так просто. У меня нет запасов крови. Хотя подожди …

Его лицо приняло задумчивое выражение, и у меня появилась надежда.

– Медсестра! Она помогает мне в работе. Спроси её вежливо, может быть, она согласится дать тебе свою кровь.

– Я не хочу кровь от женщины, – возразил я резко, о чём теперь мне смешно вспоминать. Я действительно думал, что если кровь женщины будет течь в моих жилах, я сам стану женщиной. Грустно осознавать, насколько я был необразован и верил в такие глупости.

– У тебя нет другого выбора, – засмеялся врач. – Всё будет хорошо.

Мне сделали переливание, и фурункулы начали постепенно заживать. Через два дня в санчасти врач отправил меня обратно в барак. Я ещё не был полностью здоров, температура оставалась высокой, и я чувствовал себя ужасно. На следующее утро я снова пришёл к нему. Он измерил температуру и был потрясён её высотой. Температура колебалась между тридцать девятью и сорока градусами.

Самопровозглашённый врач нахмурился. Он был в замешательстве и не знал, что со мной.

Каждый день я приходил к нему, так как не чувствовал ни малейшего улучшения. Врач измерял температуру, записывал её в мою карту и отправлял меня обратно. Он не мог поставить правильный диагноз и назначить надлежащее лечение. Он освобождал меня от работы на один, два, три дня, но это не помогало.

Когда я выходил на свежий воздух и делал несколько кругов вокруг барака, казалось, что головная боль немного утихала. Затем снова появлялось чувство голода. Я крадучись пробирался на кухню, умоляя дать мне какую-нибудь работу – чистить картошку, мыть посуду, – в надежде, что повар подкинет мне миску супа. Вернувшись в барак, я снова испытывал мучительные головные боли, и температура поднималась.

Скоро начальство заметило моё поведение. На работу я не являлся, но имел силы бродить вокруг в поисках еды. Меня задержали и привели к врачу.

– В каких вы отношениях? – спросил командир у нас обоих.

– Никаких, – ответил еврейский врач. – Я знаю его только как пациента. Понятия не имею, откуда он и кто он.

– А ты? – обратился командир ко мне, глядя злобно. – Ты его знаешь?

Я покачал головой. – Нет, я его не знаю.

– Почему ты так часто освобождаешь его от работы?

– Потому что он серьёзно болен, – ответил врач. – У него жар не проходит.

– Сними рубашку, – приказал командир.

Я послушно снял рубашку.

– Измерь ему температуру двумя термометрами, – приказал он врачу. Тот взял приборы и поместил их мне под обе подмышки.

Через три минуты он вынул термометры. Оба показывали тридцать девять градусов.

– Высунь язык, – последовал новый приказ. Я открыл рот, и мне тут же засунули термометр под язык. За этим последовали ещё как минимум восемь измерений в различных частях тела. Каждый раз термометр показывал одно и то же.

Они натирали меня перцем и чесноком, заставляли пить какую-то невыносимо отвратительную жидкость, но ничего не менялось – я оставался болен, а температура продолжала держаться высокой.

– Что теперь? – спросил я в отчаянии.

Командир, переступая с ноги на ногу и засовывая руки в карманы брюк, вздохнул и сказал:

– Ты поедешь в Азанку. Там есть лучше оборудованный медицинский пункт. Завтра троих мужчин отвезут туда в санитарном вагоне для операции. Ты поедешь с ними. Обязательно привези справку, я лично её проверю.

На следующий день меня посадили в поезд до Азанки вместе с четырьмя другими больными. Нас сопровождал конвой из двух военных.

Мы все были зарегистрированы на операцию и размещены в восьмой палате больницы. Эти дни были тихими и спокойными. Мы всё время лежали в постели, получали по семьсот граммов хлеба и порцию супа на каждого ежедневно. У каждого была своя кровать с чистым постельным бельём, приятно пахнущим мылом, и белоснежными наволочками. Там было так хорошо, что мне не хотелось уезжать.

Глава 15

Со временем выяснилось, что меня не собирались оперировать, а лишь обследовать.

– Ради Бога, – испуганно произнёс мой сосед по палате. – Ты хоть представляешь, что с тобой сделают, когда комиссия приедет и узнает об этом?

– Нет, не представляю.

– Регулярно, раз в месяц, сюда приезжает комиссия и тщательно всё проверяет. Если кто-то случайно проговорится, ты и командир, который тебя сюда направил, будете в большой беде. Местный командир – хороший человек, не стоит ему создавать проблемы.

Я испугался, что комиссия обратит на меня внимание.

– Где я могу найти этого командира?

– Его кабинет в конце коридора, последняя дверь слева.

Со страхом я пошёл к указанной двери и тихо постучал.

– Входите, – раздался голос изнутри.

Нерешительно я открыл дверь и заглянул внутрь. Командир был один. Он сидел за столом, заваленным бумагами.

– Могу я войти? – спросил я.

– Да, конечно. Входите.

– Мне кажется, произошла ошибка с моим направлением в медпункт. Я хотел бы обсудить это с вами, – объяснил я.

Он поднял взгляд и внимательно посмотрел на меня.

– В чём дело?

– Меня направили в восьмую палату, но мне не нужна операция.

– Почему?

– Потому что у меня нет показаний для операции.

– Тогда зачем ты здесь?

– Для нас четверых, приехавших из Карабашки, выписали общее направление. Трое были направлены на операцию, а я только на обследование.

– Когда вы прибыли?

– Три дня назад.

Он открыл сейф за своей спиной, достал несколько бумаг и начал их просматривать. Затем нашёл нужный документ и сказал:

– Действительно, ты прав. Как я мог это упустить? Спасибо, что обратил моё внимание на это. Хорошая работа, – похвалил он меня.

Он тут же выписал мне справку о выписке и перевёл в рабочий барак той же зоны, несмотря на то, что я ещё не был полностью здоров.

Там меня заставили перевозить древесину с лесозаготовительной станции в лагерь. Мужчины загружали тележки, везли их по рельсам в лагерь, разгружали, рубили и укладывали дрова. Товарную тележку мы толкали по железнодорожным путям вручную.

На лесозаготовительной станции дорога шла под уклон. После того как мы загружали тележку пятью кубометрами древесины, мы садились сверху и катились вниз по крутому склону. За сто пятьдесят метров до зоны была резкая кривая, где тележка часто сходила с рельсов. В этот раз тележка тоже сошла с рельсов, и остальная часть моей рабочей группы обязала меня устранить повреждение.

– Ты ведь механик, – заявил один из них. – Разве ты не работал трактористом до начала войны? Ты наверняка что-то понимаешь. Сделай что-нибудь.

Мужчины не хотели полностью разгружать товарную тележку, чтобы снова погрузить её на рельсы и заново загрузить. Они искали более простое решение, которое я должен был им предоставить. Честно говоря, я знал не больше, чем они. Но я не хотел этого показывать. Однако бездействовать мы не стали. Мы выгрузили два бревна из тележки, подсунули их под тележку, чтобы создать своего рода рычаг, и подняли её с помощью общей силы.

Мастер из зоны увидел нас издалека и поспешил к нам. Мы рассказали ему, что случилось.

– Эй, ты, – обратился мастер ко мне. – Если ты тракторист, залезь под тележку и направь её в нужное направление.

Я последовал его указанию и медленно залез под тяжело нагруженную телегу. Пространство между ней и землёй было очень узким. Я едва мог пролезть.

– Поднимите тележку выше, я под ней, – крикнул я снизу. То, что произошло дальше, было непостижимо. Тяжёлый груз вдруг свалился на меня и прижал мне руку. Я пронзительно закричал.

– Поднимайте, – тут же велел мастер. – Поднимайте эту штуку!

Мужчины пытались поднять товарную телегу, пока мастер вытаскивал меня из-под неё. Я взглянул на кровоточащую руку, услышал, как голоса вокруг меня становились тише, и почувствовал, как теряю сознание.

Мужчины донесли меня до лагеря, но охранник нас не пустил.

– Утром выходит определённое количество, и то же количество возвращается вечером. Поняли? – Строго посмотрел он на нашу группу. Его взгляд был неумолим, и не имело смысла продолжать спор.

Мастер был единственным из нас, кого пустили внутрь. Он прошёл мимо охранника, нашёл телефон и позвонил начальнику санитарной службы. Вскоре главный санитар прибыл на пост охраны.

– Что значит, раненого не пускают? – удивлённо спросил он.

– Не разрешено, – ответил охранник.

Санитар нахмурился и фыркнул:

– Ты с ума сошел? Не видишь, что он истекает кровью? Ему срочно нужна медицинская помощь. Немедленно запиши, что один из четырех вернулся в лагерь. Я не понимаю, в чем проблема.

Благодаря строгому выговору охранник в конце концов пропустил меня. Врач отвел меня в санчасть, вызвал медсестру и приказал принести миску с горячей водой. Он уложил меня на операционный стол, сунул деревянную палку между зубами и велел:

– Крепко кусай, будет очень больно!

Медсестра принесла миску, и санитар начал аккуратно вытаскивать раздробленные кости из ткани. Боль была невыносимая. Время от времени я терял сознание. Без морфия, без обезболивающих средств. Врач проводил операцию при полном моем сознании. Казалось, это длилось вечность. Наконец он закончил, перевязал мне руку и с мягкой улыбкой сказал:

– Ты смелый парень. Теперь не бойся. Я оставлю тебя здесь на некоторое время.

Несколько дней я оставался в санчасти и за это время успел поговорить с хирургом. Я узнал, что он был еврейским заключенным, которого режим считал ответственным за смерть видного советского партийного деятеля Сергея Кирова. В лагере он занимал должность главного врача санчасти. Родом он из Ленинграда и работал там хирургом. Теперь он был привилегированным заключенным, которому разрешалось свободно передвигаться и не находиться под постоянной охраной. Он был женат, но его жена осталась в Ленинграде. В лагере он познакомился с молодой медсестрой, которая работала там добровольно. У нее был домик неподалеку от лагеря, и она жила там вместе с еврейским хирургом.

– Ты действительно стрелял в Кирова? – спросил я потрясенно.

Я слышал многое о покушении, произошедшем в 1934 году, когда Кирова убили в Ленинграде. Причины этого преступления так и остались невыясненными, но оно вызвало масштабные чистки. По приказу Сталина, с помощью НКВД и прокуратуры, миллионы невинных людей, как предполагаемых, так и действительных противников сталинской системы, были арестованы. Их обвиняли в шпионаже и экономическом саботаже, отправляли в лагеря принудительного труда или казнили. Арестовывались не только внутренние партийные оппозиционеры, но и огромное количество членов партии и обычных советских граждан.

Ходили слухи, что покушение было организовано НКВД с ведома Сталина, несмотря на то, что ответственность за убийство он возложил на внутрипартийную оппозицию. Однако никто не осмеливался говорить об этом открыто. Страх быть пойманным тайной полицией был слишком велик, ведь они подстерегали на каждом углу и слушали всё, что говорилось. Каждое слово могло быть использовано против человека, и если его хватали, то он был практически обречён.

– Я никогда не видел этого Кирова, – ответил хирург с явным раздражением. – Я не понимаю, почему меня арестовали и обвинили в экономическом саботаже. Я врач. Никогда не имел дел с политикой.

Глава 16

Лето и осень 1943 года я провёл в относительном спокойствии под защитой еврейского хирурга в Азанке. В Карабашку я больше не возвращался.

Когда приближалось время ежемесячной ревизии, хирург нагружал меня двумя контейнерами, которые я носил на верёвке через плечо, и отправлял на железнодорожную станцию. Я должен был выгружать контейнеры и возвращаться в лагерь только после того, как проверяющие уедут. Таким образом, он обеспечивал мне возможность избегать встречи с ревизорами, поскольку моё пребывание в Азанке оставалось нелегальным.

Я больше не находился под постоянной охраной и мог свободно передвигаться за пределами зоны без сопровождения конвоя. Это давало мне значительную свободу и обеспечивало особый статус в лагере. Я сопровождал беременных женщин, которых освобождали из Трудармии в связи с их будущим материнством, помогая им с оформлением документов в органах власти и доставляя их до железнодорожной станции. Мне было разрешено покидать зону в любое время суток и возвращаться до полуночи.

Заключённые лагеря включали не только трудовых солдат, но и осуждённых преступников, которые торговали со мной. Криминальные авторитеты ГУЛАГа пользовались большим уважением внутри лагеря.

Однажды один заключённый попросил меня:

– Мне нужна бутылка водки на сегодня, – и протянул мне кожаную куртку.

– Надень её, – сказал он. – Красивая, правда?

Я надел куртку. Она была очень мягкой на ощупь.

– Мне всё равно, сколько ты за неё выручишь, главное, принеси мне бутылку.

Для меня это не составляло проблемы, я мог достать всё, что требовалось: алкоголь, табак и даже картошку. За это мне всегда что-то перепадало, иногда даже полбуханки хлеба. Я часто ел досыта и всегда имел табак для курения. Так я выживал.

Однажды у меня даже осталось два куска хлеба по семьсот пятьдесят граммов каждый. Спрятать их было негде, поэтому я положил их под подушку. Когда вечером я хотел поесть хлеб, его уже не оказалось на месте.

– Эй, Миша, – обратился я к своему соседу. Он был хорошим и честным человеком. Я познакомился с ним во время пребывания в Азанке и знал, что он никогда ничего не возьмёт у меня без разрешения. Но я всё равно должен был спросить.

– Ты взял мой хлеб? Если да, то ничего страшного, просто скажи честно.

– Нет, – покачал он головой. – Твой хлеб пропал?

– Да, я спрятал здесь, под подушкой, два куска.

Мой сосед явно сочувствовал мне. Я не знал этого, но после нашего разговора он обратился к одному авторитетному заключённому.

Тот сразу подошёл ко мне.

– У тебя украли хлеб?

– Да забудь, – ответил я.

– Сколько у тебя было?

– Неважно! Забудем об этом!

– Сколько у тебя было? – повторил он вопрос.

– Два куска хлеба, – ответил я неохотно, потому что не хотел неприятностей.

– Есть что покурить?

Я пожал плечами.

Его спутник подмигнул мне и дал понять, что я не должен отказывать ему в сигарете. Я вырвал кусок бумаги из книги, свернул из него сигарету, набил её табаком из кармана и протянул заключённому.

– Спасибо, друг, – сказал он дружелюбно. Затем он встал с кровати и ушёл, не сказав ни слова.

Я смотрел ему вслед, как он властно шагал в сторону заключённых. Хотя заключённые не жили отдельно от рабочих, у них был свой угол, где стояли их кровати.

Началась суматоха и хаос распространился мгновенно. Я видел, как он заговорил с пожилым заключённым. Вскоре он схватил его за воротник левой рукой и стал избивать правой.

Это было ужасно. Я не мог смотреть и отвёл взгляд. Почему я вообще открыл рот? Эти два куска хлеба не стоили того, чтобы человек теперь страдал.

Он бы убил его, если бы охранники не разняли их. Заключённого посадили в карцер на десять дней. Он отсидел свой срок и вернулся, как ни в чём не бывало. У них были свои законы, которые они соблюдали в своей группе. Никто, ни один человек, не смел противостоять этим правилам, и этот инцидент вызвал большой резонанс, о котором ещё долго говорили.