Читать книгу: «Зори Соловецкие», страница 4

Глава 7. Ничто не вечно

(1476 – 1478 г.г.)

Людьми обитель всё же пополнялась,

В пределах прежних стало тесно жить,

И в трапезную с храмом не вмещалась,

Нормально – не питаться, не служить.

Воздвигли новые усердьем и стараньем,

Забор поставили – высокий частокол,

Срубили для потребы общей баню

И всюду камнем вымостили пол.

Выпаривали соль на солеварнях –

«Поморкою» прозвал её народ.

Хлеба для братии готовила пекарня,

А пасека давала воск и мёд.

Смекалистость являли, расторопность,

Избытки  все меняли на товар,

Признала их прибрежная вся область,

Купцов уже теснили и бояр.

Для Германа, Зосимы день покоя…?

Но где возьмёшь его, и он не ждёт.

Встречают, молятся, хоронят, строят…–

И так всю жизнь они, из года в год.

В делах, молитвах дней не замечали,

Обильным снегом только в волосах

Да немощью свой возраст выдавали,

Осенней грустью в выцветших глазах.

Но мысль о Савве их не оставляла,

Он виделся, случалось, им во снах,

А жизни сроку оставалось мало,

В обитель привезти мечтали прах.

«Брат Герман, мучаюсь давно смущеньем,

Что мощи честные Савватия не там

Лежат, где он прожил в уединении….

А что ты думаешь об этом сам?»

«Отец игумен, часом, не читаешь

Чужие мысли, прежде не спросив?

Я точно так же, как и ты, желаю

Чтоб мощи к нам сюда перенести».

Однажды утром (было воскресенье),

Монах сошёл с карбаса, но чужой,

В обычном, как у всех здесь, облаченье,

С мешком заплечным, посохом-клюкой.

«Отец Зосима, тут монах нездешний

К тебе с потребой, просится впустить».

«Заходит пусть. Узнаем, что за спешность,

И что заставило в такую даль заплыть?».

Вошёл чернец и замер у порога,

С поклоном в пояс и: «Отец, благослови», –

Приветствовал.  Игумен глянул строго:

«Господь благословит. Откуда ты? Яви…»

«С краёв я дальних, отче, с Белозерья,

Обитель есть Кирилловская там,

И ноги нёс сюда не для веселья.

С письмом к тебе послал игумен сам.

Печалимся премного. Благоверный

Савватий был и нам совсем не чужд,

Из нашей братии из всей он первый

Зажёг на этом острове свечу», –

Сказав, монах отдал ему посланье.

Читал Зосима и лицом светлел:

«Закончились мои переживанья».

И в храм созвать всю братию велел.

Он стал читать посланье вслух им снова,

Возрадовались братья как один,

(Письмо дало ещё Зосиме повод

Карбасы за мощами снарядить):

«Благодать и милость от Бога Отца

И Господа нашего Иисуса Христа,

Боголюбивому игумену Зосиме

С братией, всегда радоваться!

Мы слышали, что вашими трудами

На острове устроен монастырь,

Что братии уже там, вместе с вами,

Премного есть – Господь вам Поводырь.

Мы слышали у вас всё по Уставу,

Молитвам Богородицы Святой,

Но лишь Савватия мощей, по праву,

Недостаёт в обители родной…»

…Вздохнули оба старца облегчённо –

Благое дело их свершилось, наконец,

И мощи обрели приют законный…

Пусть с миром почивает здесь чернец.

Зосима приходил к мощам нетленным,

Простаивал часами возле них,

Молился истово и всепрощенно

О душах всех: усопших и живых.

Нечасто оставаясь сам с собою,

Игумен признавался, что дряхлел

И, становясь за книгу к аналою,

Всей мыслью возносился за предел…

«Боже вечный, Царь Безначальный,

Творец и Владыка всякого создания.

Ты, Спаситель душ и Избавитель

верующих в Тебя. Ты, покровитель

всякого добра, Утешитель плачущих,

Радость святых. Пресвятой Царь,

Преблагий Господь, не отврати

лица Твоего от молитвы моей,

сохрани и спаси ны. Верую и

уповаю на Тебя и Которого прославляю

С Отцом и Святым Духом вечно».

…Ничто не вечно в этом мире бренном

И час пришёл прощания с земным,

И братья молвили проникновенно

Слова любви, прощаясь каждый с ним…

Апрель сверкал ручьями и капелью,

И птицы пели громче, веселей,

Колокола не блАговест звенели,

А плачь несли и скорбь по всей земле.

Без Германа не стало бы Зосимы,

Бок о бок жил с ним долгие года.

И в радости, и в час невыносимый

Надёжною опорой был всегда.

Простак некнижный и весьма практичный

Он стал в среде насельников душой.

В дела обители вникая самолично,

Ничто не обходил он стороной.

Стараньями его жила обитель,

Пришёл трудами многими расцвет,

И он был самый старый долгожитель –

Без малого провёл полсотни лет.

Бежало время, и менялись люди,

И былью прошлое казалось им,

Насколько путь к Вершине ВЕРЫ труден?! –

Доподлинно известно им двоим.

Свой день последний встретил в Новограде,

Успел причастье Тайн Святых принять

И исповедь свершить. Почил в усладе –

Отдал ВСЁ людям, не умея, брать.

Стоял июль лазоревый и звонкий,

Тянулась к солнцу вся живая тварь…,

А колокол гудел печально, громко

И звук его летел и вширь, и вдаль.

А монастырь жил жизнью заведённой,

Ждала его нелёгкая судьба

В борьбе, за мысль и веру.  Закалённый,

Ни перед кем и чем не отступал.

Но грозен будет ветер разномыслия!!!

Часть 2.

Глава 1. За «аз» единый

                В просторах серой беломорской ночи,

                По каменной груди монастыря,

                Скатился синей каплей Колокольчик,

                Слезой благочестивой звонаря…

                Склонив колени, буду скорбно слушать

                И грех, и святость, и печаль Руси.

                Спаси, Господь, загубленные души

                И души загубивших их, Спаси!

               Игорь Басанов «Соловецкое»

За двести лет найдём ли год спокойный;

Без войн и крови, происков врагов,

Без лютых драк (прямых или окольных)

За власть и трон, под небом русским кров?

Дворцовый гром и лет лихих ненастья,

Не минули ворот монастыря…

И меркло куполов благообразье,

Стихал молитвы голос за царя.

Нередко вместо благостного звона

Набат гудел, пугающий простор,

Слова не богословские с амвона⁵⁶

Неслись и  пел не «аллилуйя» хор.

Не слёзы по щекам от умиленья,

Но кровь текла у стен седых не раз.

Он был для многих – местом усмиренья

И гибли в муках за единый «аз».

За двести лет обитель изменилась,

В ней мало что вещало о былом:

Оделась в камень и мужала силой,

Обласканная царственным двором.

Предстала перед Русью всей твердыней –

Союз креста смиренного с мечом.

Несла в умы людей Христово имя,

Надёжным в дни грозы была плечом.

Возросшая на почве благочестья,

Держалась древнерусской старины.

Но странно, что попутно с этим вместе,

Здесь чах с годами свет её весны.

За внешне обретённым благолепьем

Жил мир духовный, внутренний, другой.

Терпенье подменялось чаще плетью,

Устав держался властною рукой.

Игумены, потом архимандриты⁵⁷

Её втянули в сонм мирских забот.

Ветшала мысль, мешала часто сытость,

Снижался прежней святости полёт.

От чистоты возвышенной начальной,

Училища апостольских наук, –

Осталась роскошь позолот сусальных

Да символ-знак – монашеский клобук.

Стоит поныне – витязь непокорный,

Обитель Божья, воин-бастион…

Он кажется совсем нерукотворным,

А Матушкой-землёй сюда явлён.

Живёт он,  монастырь, непостижимой

Для нас, обычного ума людей,

И тайной силою веков хранимый,

Своею жизнью сокровенной в смуте дней.

Кто видел хоть однажды эти стены,

Навряд ли мощью не был поражён,

Не чувствовал как кровь бурлит по венам,

Огонь в груди неведомый зажжён.

Глава 2. Лето 1658 года

Июнь на севере всегда непредсказуем:

Сегодня жарко, завтра дождь и снег,

Вдруг ветер необузданный задует,

Волной крутою бросится на брег.

В декаде первой был карбас с Поморья,

Из ХОлмогор⁵⁸ привёз людей и кладь.

Монахи тут же всё стащили на подворье,

УстАвщик⁵⁹  крикнул им: «А ну-ка, не замать!

 Отец Илья, – спросил, – об этом знает?

Откуда груз и кто был рядом с ним?»

«Мы, Боголеп, брат, только помогаем,

Здесь старец был.  Ушёл, – вот ждём, сидим».

А старец в келье был архимандрита,

О новых о служебниках вёл речь:

«Почто таишься? – спрашивал сердито,-

Ты хочешь гнев Макария⁶⁰ навлечь?

Осьмнадцать книг по осени прислали

Да денег с ними двадцать три рубля,

А ты, отец Илья, грешно слукавил

И братии не дал прочтенья для.

По-старому ведешь богослуженье,

Решение Собора ⁶¹ не указ?!

В насельниках не видно тоже рвенья.

Учти! Взываю к вам в последний раз».

Гуд колокола, сочный и тягучий,

Всю братию созвал под купола,

Архимандрит к ней вышел – туча тучей,

Толпа, насторожившись, замерла.

«Прислали книги для богослуженья,

По старым чин вести запрещено!

Велят их все, что есть, предать забвенью

И праведников⁶² наших заодно.

Нас щепотью⁶³ креститься заставляют,

Три раза «аллилуйя» петь, не два,

Те книги латиняне исправляют…

На что ещё решится к нам Москва?!

Поклоны не земные – только в пояс,

Одноголосье требуют в церквах,

Они, о «ляцких крыжах» ⁶⁴беспокоясь,

Забыли перед Богом всякий страх!

Молитесь, братья, чтобы Он сподобил

Нас в вере православной умереть,

Как деды и отцы. Сей час тот пробил,

Противно ересь слушать и смотреть.

Кто есть согласный с этим приговором,

Зову вас руку приложить к нему.

Иных же, чтобы не было раздора,

Не выпускать по знаку моему».

Бросался словом в братьев настоятель –

Седой, высокий, высохший старик.

Не всем он был в речах благоприятен,

Негласный, но протест уже возник….

…Подстёгнутые пастырским известьем,

Монахи возроптали громоглас:

«Латинской службе нет здесь места,

Как не было. Не будет и сейчас!

Её мы не хотим и не приемлем,

Не нужно нам служебников таких,

Учили нас наставники затем ли, –

Богопротивный петь по храмам стих?»

Шептались,  кто согласен был, по кельям.

Роптали на глумленье, произвол,

Что настоятель, как князёк удельный,

Порядки непотребные завёл.

Попы: Кирилл, Садоф, Виталий, Никон

И иже с ними Герман, Спиридон

Составили письмо, просили вникнуть

Святейшего. Отправили с трудом.

«Челом, Святейший, бьют и извещают

Попы и богомольцы с Соловков.

Архимандрит Илья нас притесняет,

Что не поём по-старому псалмов.

По присланным служебникам обедню

Пропели, – биты были все плетьми.

Терзают нас, как если, псов последних,

Тебя мы просим – меры к ним прими.

Собрали здесь Собор намедни чёрный,

И много сказано хулы на нём

Про книги. Нам кричали вздороно:

«Из трапезной не выпустим живьём!»

Что мы от православья отвращаем,

Предания отеческого нет,

И карами нас яростно стращают,

Отец Илья нам тем же кажет вслед».

Глава 3. Митрополит

Митрополит всея Руси московский,

Святейший Никон, занят был иным.

Решались лично патриаршие вопросы –

Престол церковный шатким стал под ним.

Вкусивши мёду царского всевластья,

Стал мнить себя первейшим на Руси.

И с твёрдостью настойчивой и страстью

Он требовал признанья, – не просил.

Мольбы монахов были безответны,

Хотя считал обитель он своей,

И постриг принят был им в ней обетный,

И жил средь братии немало дней.

Отсюда начал путь свой восхожденья

К Олимпу Православия Руси.

Все новшества вводить стал принужденьем,

Противникам анафемой⁶⁵ грозил.

Упрям в гордыне был он непомерной,

Умён весьма, начитан, устремлён,

И сам решал: что благо, а что скверна,

Не видел рядом значимей имён.

Вельможенравный был и сребролюбий,

Вершин достигнув, он себе служил.

В общении с людьми небрежный, грубый,

Не недругов – врагов себе нажил.

«Егда приехал», то всегда за ручку,

«ЗдорОво, яко лис» и знал, как звать.

Святейшим став, на все закрылся крючья,

Друзей в крестовую – ни-ни, пускать⁶⁶

Не просто всё, как видится сначала,

Раскол давно был начат, но не им,

Продолжил он и, Русь всея вскричала,

Воистину: не думая, творим.

Поссорился с царём⁶⁷, Москву оставил

Притворно, но с обидой, на показ.

Снял сан с себя в обход церковных правил⁶⁸,

На жесты Никон был всегда горазд…

Ну, ладно. Бог с ним. Вспомнили попутно.

Вернёмся снова лучше в монастырь,

Расскажем, как жилось там трудно,

Как ширилась в среде монахов гиль⁶⁹.

(1660 – 1663 г.г.)

…Архимандрит Илья скончался вскоре,

Но сразу выбран был Варфоломей,

В обители, на клиросе, трудясь дотоле,

Уйдя в другую, связь не рвал он с ней.

Был призван братией единогласно,

(весною Новгород поставил в сан),

Возможно с ним, надеялись, угаснет

Страстей кипевших до него вулкан.

«Чтоб правил по преданью благочинно,

Учал⁷⁰ заветы старцев сохранять,

Умел судить по их Уставу вины,

За братию, коль надо, постоять».

Искра, упав на высохшую почву,

Пойдёт, занявшись, палом низовым.

Затихнув, шаеть⁷¹ будет днём и ночью,

Чтоб вновь подняться валом огневым.

Вот так и мысль, попав в среду глухую,

Поддержку сразу вряд ли в ней найдёт.

Особенно когда не растолкуют,

Когда народ в мирке своём живёт.

Принявши сан, (а лет он был осенних),

Наверно сознавал Варфоломей,

Что ничего один он не изменит,

Хоть будь того всей братии умней.

«Послушайте, возлюбленные братья!

Меня вы возжелали год назад

В начальники себе. Но мог ли знать я,

Как скоро стану этому не рад?

Как снова вспыхнут между вами ссоры,

Как рясы будете друг другу драть.

Плевать вам на церковные Соборы,

Указы их как должно исполнять.

Я зазрю⁷², братья, к службам нераденье,

Монашеский обет переступив.

Меня толкаете, чтоб силой принужденья

В обители порядок укрепил?

Священники, диаконы решили,

Подумав крепко, я не возражал,

Чтоб впредь «наречным пением» ⁷³служили.

Поэтому я свой Собор созвал.

Давайте здесь своим соизволеньем,

Объявим приговор един для всех –

Вести по-новому богослуженье

И не чинить к тому никем помех»,-

Взывал к монахам новый старец строго

И зыбкая повисла тишина….

Кто «за», кто «нет» – их было много,

Но больше тех, кого пугала новизна.

Казалось бы: люд самый просвещённый

И в книгах новых видеть мог прогресс,

Но ум, догматами закрепощённый,

Имел над новым полный перевес.

И всё же! С приговором согласились

И руки приложили, не томясь…

Три года соглашением крепились,

Как смута вновь наружу прорвалась.