Читать книгу: «Зори Соловецкие», страница 6
Глава 6. Противостояние
(1665 – 1668 г.г.)
«Живёшь, живёшь, а некуда деваться, –
говаривала бабушка одна, –
Придёт пора со смертью обниматься,
Теперь-то, внук, она мне не страшна».
Потомки станут век тот звать «бунташным».
И он похож был, в общем, на котёл:
Непредсказуемо бурлящий, страшный
В борьбе за веру, волю и престол.
Вначале голод, смута и Лжедмитрий,
Болотников, поляки, семь бояр….
Романов Михаил97, поднявши скипетр,
С трудом, но на престоле устоял.
Но, что он взял тогда себе в наследство?
Голодную державу и разброд?
Врагов неукротимых по соседству,
Всегда готовых выступить в поход?
Но время, о котором повествую,
Устойчивостью видится в одном –
В умах державность снова торжествует,
А Русь опять, как раньше, под крылом
И под присмотром мудрых глав орлиных,
И бдящих зорко запад и восток…
Зевнёшь и, орды половодьем хлынут
На Русь, урвать себе земли кусок.
В Крыму татары, шляхта в Польше, шведы
Клинки всегда держали под рукой,
За Камнем98 край подробно не изведан
До моря дальнего и мало обжитой.
И сыну он оставил, Алексею,
С престолом вместе – множество проблем.
Окинуть взором – мозги цепенеют
От мыслей: «Как решать, когда и c кем?!»
Помимо всех отцовских старых,
Рождались новые теперь, свои,
Но их никто решать не будет даром,
А только лишь за злато и рубли.
Обитель не оторванной от мира
И жизни государственной жила…
Всегда своим трудом себя кормила
И тяготы повинностей несла.
За милости былые, благосклонность
К себе Москвы не раз платить пришлось,
Рублём немалым царскую корону
Поддерживать с надеждой на «авось».99
Казна пустела часто и надёжно,
И надо было как-то пополнять,
И шла Москва тогда известной стёжкой
К монахам же…. Попробуй отказать!
Почти три года в равновесии шатком
Монахи соблюдали приговор,
Смотрели друг за другом и порядком,
И, чтоб никто не шёл наперекор.
Но мыслить не заставишь всех едино
И жизнь уставоправную вести.
Иной, сюда пришедши, новый инок
Порою жил в ней с целью – погостить.
Мирян, бежавших от невзгод житейских,
Опальных бунтарей скопилось здесь
Немало. Решительных и дерзких
И лучше к ним без повода не лезть.
И часть из них несла другие мысли
Из жизни не духовной, а мирской,
Но всех их к братии нельзя причислить,
Как только тех, кто выслан на «покой».
Тут Никанор, архимандрит и старец
И строго бдящий отцепреданый завет,
И рядом Львов100 – вожак монахов-пьяниц,
Участник их затейливых бесед.
Дух братства и любви давно здесь – мести,
Вражде и настроеньям уступил.
И в старцы возводились не по чести,
А кто расположением стал мил.
Архимандрит и здешний настоятель
Варфоломей нестройным житиём
Доверие к себе совсем утратил…
Такое пьянство расцвело при нём!
Писали богомольцы в челобитной,
Кто крепок благочестьем и умом:
«Живёт Варфоломей, неблаговидно,
Позоря землю Русскую во всём.
В тюрьме нас держит, голодом пытает
И гонит из обители долой,
Монахов обирает без утая,
Привёл в упадок наш устав и строй.
Казну, страстям своим в угоду тратит,
Запасы монастырские извёл,
Приказчики в усольях101 мздою платят,
Растление творит и произвол».
Весной по следу этой челобитной
Гонец бумагу царскую привёз,
По ней, в Москве, (по тону было видно)
Варфоломею будет там допрос.
За всю обитель, за себя не только
Придётся отвечать, нести вину
И много выслушать упрёков горьких…
«Сместят с поста и, глазом не моргнут».
Лишь осенью, пред самым ледоставом,
Архимандрит решился на отъезд,
Оставив по веленью эту гавань,
Святых он больше не увидит мест.
В Москве подарки и гостинцы любят,
Он, зная это, щедрые повёз.
«Клади, клади, отсюда не убудет», –
Приказывал, оглядывая воз.
С собою взял (монахи настояли)
Письмо от них пространное к царю,
С напутствием тревожным провожали
От пристани в холодную зарю.
А в том письме, вернее, челобитной,
Совсем не оставляя грёз-надежд,
Царя молили богомольцы взрыдно
Остаться в вере им как есть допрежь.
Собор спросил с архимандрита строго
За книги новые, служебный чин,
И, что в обители из рук вон плохо, –
Ответа внятного не получил.
Бумагу богомольцев он не Отдал,
Свою Собору сказку сочинил
И после этого чуть больше года
В Москве, в подворье Соловецком, жил.
Уехав, старец, словно в воду канул,
Ни слуху и не духу целый год.
Монахи меж собой: «С ответом тянут,
Почто вот только? Знать бы, что нас ждёт…»
Глава 7. Осень 1666 года
Молва всегда бежит быстрее лани,
Посланцев нет, а вести тут как тут.
О том, кто едет и зачем, заранее
Монахи знали и, что власти ждут.
Осенним утром прибыл старец Сергий102
С наказом царским их увещевать,
И движимый благим к тому усердьем,
Велел, не медля, братию собрать.
Прочёл указ, решение Собора,
В ответ услышал яростный протест,
Толпа кричала в рясах долгополых:
«Мы не приемлем троеперстный крест!
Указу государя мы послушны
И повинуемся во всём ему.
Архиерейские решенья веру душат,
Ведут нас всех не к свету, а во тьму!»
Встаёт тут Сторожевский настоятель,
Здесь живший на покое, Никанор,
В таком же чёрно-длинном платье,
Воскликнул, перекрыв всеобщий ор:
«Учения такого не приемлю!
Не вижу в нём апостольских основ,
В сырую лучше, отче, лягу землю,
За веру нашу я страдать готов!
У вас теперь главы нет, патриарха,
А без него совсем вы не крепки!»
И старцу Сергию вдруг стало жарко,
Что всё идёт не так, а вопреки.
В ответ на это он негромко крикнул:
«Пошлите мне, с кем можно говорить
И, чтобы он, в вопросы мои вникнув,
Толково обо всём бы мог судить».
«Геро-онтия-я! – толпа загомонила, -
Он знает, что сказать, – зело учён».
Толпа, по знаку словно, расступилась,
Подталкивал кто в спину, кто в плечо.
«Оставьте нас с Геронтием. Без шума
Я сказки ваши выслушать хочу.
А чтобы лишнего никто не думал,
Свидетелей назначить поручу
Двух, трёх – не больше. Сами отберите
Того, кто богословием силён.
Над всеми нами будет лишь Спаситель
В одном лице Он – Правда и Закон».
Монахи выйдя, стали ждать у храма
Когда и чем закончится дуэль,
Твердили меж собою «нет» упрямо,
Смотрели с нетерпением на дверь.
А старец Сергий умный, осторожный,
Познавший много на своём веку,
Расспрашивал Геронтия дотошно
И, слушая его, был начеку…
«Всегда от нас земля вся просвещалась
И под зазором монастырь не бЫл.
Но яко столп и утверждение сиял он,
На мир, на весь наш православный слыл.
Вы новой вере учитесь от греков,
От них архиереев шлёте к нам,
И мы их здесь, как сами век от века,
Креститься учим – просто стыд и срам!»
«Геронтий! Государь наш благоверен
И православен ли, благочестив?
В своём ответе твёрдо ты уверен
Иль я спросил, чего-то упустив?»
«Благочестив и нет сомнений в этом.
И православен он, христианин.
Молясь, мы долгую желаем Лету», -
Монахи отвечали как один.
Но Сергий продолжал пытать монаха:
«Скажи мне, православен ли Собор
Наш освящённый? Отвечай без страха,
Как в челобитных смел был до сих пор.
А повеления его к вам православны?
Но, аще «да», зачем тогда буза?
Почто не исполняли их исправно?
Глаголь и прямо мне смотри в глаза».
Застигнутый врасплох, чернец запнулся.
Ответить «да» – себя оговорить,
А скажешь «нет» (Геронтий содрогнулся),
Представив, что за это может быть.
Помявшись, он уклончиво ответил:
«Да, были патриархи православны,
Живут в неволе нынче и, Бог весть
Теперь никто не знает и подавно,
Но иерархов русских чтим мы здесь.
А веры новой, отче, нам не нужно,
Соборного посланья не хулим,
Святым преданьям чудотворцев служим
И в вере этой умереть хотим».
Давно за полдень солнце убежало
И тень уже густела под окном,
Но всё напрасно, как не убеждал он, –
Монахи же стояли на своём.
Исправленные книги не отдали,
Хотя наказ был строгий: «Отобрать!»
«Гниют, наверно, где-нибудь в подвале,
А мне глаголили: «Не можем их сыскать».
И Сергий, день побыв ещё, уехал
С большой досадой в сердце на себя
За то, что не сумел достичь успеха:
«Под Богом все мы… я ли им судья».
Глава 8. Никанор, 1667 год
За год минувший многое случилось.
Монахи сами выбрали главу,
Не убоявшись впасть к царю в немилость,
Что власти их к ответу призовут.
Стал келарем 103в обители Азарий,
Геронтию доверена казна.
И вновь в Москву с мольбой письмо писали,
Но как поступят там, – никто не знал.
Просили в нём, сменит архимандрита,
Не слать учителей им в Божий дом.
В конце письма совсем уже открыто:
«За веру от меча скорей умрём!»
Нашла, как говорят, коса на камень;
Мешает, а убрать его, – нет рук.
Принудить их к смирению полками?
Но вряд, – ворота наглухо запрут.
В Москве уже не знали что придумать –
Не нужных жертв и крови избежать,
На что ещё монахи могут клюнуть
И, чтоб вражды не ширилась межа,
…Нашёл его, сидящего, за книгой,
Любил бывать он в тишине один.
Послушник, подойдя, в дверь стукнул тихо,
В ответ ему: «Не заперто. Входи».
«С бумагой, отче Никанор, приехал
гонец. Просил, найти и сообщить».
«Скажи, пусть ждёт, а мне не к спеху,
Не я, а он ко мне обязан быть».
…Присев к окну, он стал читать бумагу,
В ней велено весною быть в Москве.
Пока снега серьёзные не лягут –
Держать не стоит думу в голове.
Умел он видеть тайны междустрочья,
И здесь всё тоже понял без труда.
Слова, слова… – пустая оболочка –
И мыслям негде было в ней плутать:
«Не кАтаньем – мытьём, как говорится,
Зовут, от веры отступить меня
Хотя бы даже малою частицей,
Но разве душу только поменять…»
Большой Собор Московский патриархов
Расколет Православье на века,
Мирскую власть закрЕпит за монархом –
Проявит волю царская рука.
А Церкви он велит в делах духовных
Придать призор всему и чистоту,
А тех, кого признают здесь виновным
По-разному накажут, как сочтут.
Москва. Собор. Вопросы, уговоры…,
Монахи с Соловков – все заодно.
Но больше всех досталось Никанору –
В опале государевой давно.
Согласье дал притворно, под давленьем,
Служить как требует того Собор,
В себе оставив истинное мнение,
Он каялся, глаза потупив в пол.
Клобук одел на новый лад от греков
(сквозь землю провалиться, был готов),
Под мнимо-искренней к нему опекой
Соборных старцев всех чинов.
Не он, другой поставлен настоятель –
Иосиф из Москвы, архимандрит.
На остров Никанор отправит к братии
Письмо о том с Фадейкой104. Упредит.
Поехали втроём с большим обозом,
В общении не чувствуя нужды,
Варфоломей на Никанора косо
Смотрел и не таил к нему вражды.
Везли с собой вино, медЫ и пиво
Из царских, патриарших погребов.
Монахи, глянув на дары брезгливо,
Всё тут же вылили без лишних слов.
Иосифа и с ним Варфоломея
В своей тюрьме закрыли под замок.
«Почто, – спросил Иосиф, – как злодеев
Нас в клетке держите? Какой вам прок?»
«От вас нам пользы так и так не будет, –
Заметил им Геронтий, казначей, –
Ты вор, Варфоломей, большой паскудник,
А ты, отец Иосиф, нам зачем?»
На этом разговор их был закончен,
Подержат и отпустят без вреда…
Рассказ о них продолжу многоточьем
И больше не напомню никогда.
А Никанор явился чуть позднее
(в Архангельске провёл четыре дня),
Сомнения у братии развеял,
Покаялся и…, будто камень снял.
Повёл себя уже как настоятель:
Суров и твёрд, рачителен, умён
И отчей веры зоркий надзиратель,
Порядок стал в обители при нём.
Не строгих в вере и не крепких – выжил,
Умеренных пока ещё терпел,
Приветлив к тем, кто духом ему ближе…
Печальный вскоре ждал их всех удел.
Нависло небо хмуро над Поморьем,
И южный ветер дул и нёс грозу.
Наступит день, здесь всё зальётся болью,
Века не смогут высушить слезу.
…«Что делать, отче Никанор? Советуй.
Москва взялась, гляжу, за нас всерьёз.
Я думаю, как лёд сойдёт, то к лету
Дойдёт от уговоров до угроз.
Не дай Господь, ещё возьмёт да войско,
Пошлёт по наши душеньки с тобой».
Но тот с усмешкою: «А ты не бойся!
Ты много ли стрельцов пошлёшь водой?
Свинца, к пищалям зелья сколько надо,
Еды им в день хоть пару раз, – подай,
И даже вдруг решаться на осаду,
Ты глянь на стены: крепость – не сарай.
А наша братия… – не фунт изюма
И в деле ратном многих – не дурней.
Ей пушки к бою зарядить – раз плюнуть,
Всегда готова к недругу извне.
Ты к лучшему готовься, брат Азарий,
Нагрянет худшее, не спросит нас…
К вечерне, слышишь, колокол ударил,
Глагол оставь, пришёл молитвы час».
