Читать книгу: «Зори Соловецкие», страница 2

Глава 3. Исход

(1434 – 1435 гг)

«Ты знаешь что осталось, брат Савватий,

Еды в кладовке месяца на два…

И чем потом питаться будем? Кстати,

К нам долго не придут на острова.

Сойдут снега, очистится и море,

Придётся вновь налаживать карбас,

Просить мирян нам дать крупы и соли,

Преставимся, гляди, не ровен час».

«На всё, брат Герман милый, воля Божья,

Не брашно²⁴ суть здесь бренных наших дней,

Господь насытит пищею не ложной,

И станут дух и плоть ещё сильней.

К Нему молитва – есть спасенье наше,

А снедь – всего лишь внешний атрибут

И искушение нас сытной чашей,

Мамоне²⁵ мы с тобой не служим тут.

«Живёт здесь Бог не по углам» ²⁶и ёлкам,

Везде и всюду нас с тобой опричь²⁷,

А в книгах, что лежат в скиту на полках…

В них мысль, желающих Его постичь.

О Нём ни слова в Нём не утвердившись,

В греховности других не осуждай, -

Добавил, помолчав, перекрестившись, -

Но прежде их свои не забывай.

Нам Богом день сегодняшний дарован,

Но завтрашний, Господь, не обещал,

Про час вечерний  также Он ни слова,

Дождись вперёд рассветного луча²⁸.

Так, что о завтра станем, думать позже,

Не первый год проводим зиму здесь,

Досадно будет, если обезножу,

Слабеть, брат Герман, стал я весь.

С водою первой двигай сразу к людям,

Один-то я, с харчами, протяну,

На Бога положусь и, будь что будет,

Но ты быстрей старайся обернуть».

…Савватий взглядом проводил тот парус,

Вздохнув, вернулся снова к себе в скит,

Заря горела сполохом-пожаром

В тиши глухой казалось, что всё спит.

Они ещё не знали, что расстались

На веки вечные и больше ни-ког-да!

Один из них из невозвратной дали,

Не сможет, ни на час прийти сюда.

Великая любовь и благомудрость

Господняя витает надо всем –

Никто не знает миг последний, трудный,

Чтоб ждать его и мучится. Зачем?

Пришёл в часовню, встал перед иконой

Создателя и внятно зашептал

Молитвы. Бил челом Ему поклоны,

Просил, чтоб силы и терпенья дал:

«Господи милосердный, укрепи мя

в страданиях и лишениях моих,

укрепи дух мой и силу телесную,

яко и Ты, Всетерпец, на Кресте Своём

Терпел за всех ны.

Прошу Тебя, Всевышний,

пошли брату моему,Герману,

спокойного моря и ветра не злого.

На Тебя уповаю и верую

в Отца Твоего, и Пресвятую Троицу.

Господи Всемилостивый, не оставь ны

без благословения Твоего,

сохрани и помилуй ны!»

К исходу мая Герман вышел в море,

Но к осени вернуться не сумел.

Погода не позволила дотоле,

Остался в зиму на Онеге, заболел.

На остров не собрался он и летом,

В постель свалила новая болезнь.

Когда на ноги встал, то следом

Дошла печальная о старце весть.

С великой скорбью в сердце пребывал он,

Ну, разве можно душу заменить?!

Такого человека вдруг не стало!

С потерей этой трудно теперь жить.

При жизни книгочеем был изрядным

И светозарным, кротким мудрецом,

Всегда тепло с ним рядом и отрадно,

Был чистым он и искренним во всём.

…Савватий сокрушался, не дождавшись,

«Случилось что-то…?», – думая, гадал.

Уже не мил был глазу снег упавший,

Но мысли от себя плохие гнал.

За год последний старец изменился,

Линяла глаз бездонных бирюза.

Как мог ещё держался и крепился,

Здоровье таяло и чахло на глазах.

Предчувствуя не исподволь кончину,

Решился инок переплыть на Выг,

С печалью скит ухоженный покинул,

За годы жизни здесь к нему привык….

…На третий день челнок уткнулся в берег,

И старец, выйдя, сушею побрёл,

Вёрст пять, а, может, шесть уже отмерил,

Когда заметил – встречно кто-то шёл.

И с ним сойдясь, увидел он монаха,

Приветствовал его: «Христос средь нас еси²⁹!»,

А тот: «И есть, и будет» и полшага

Ступив, не выдержал, Савватия спросил:

«Откуда, отче, ты идёшь и кто ты?

Монахов тут на пальцах перечесть…

Тебя же, брат, прости, не вспомню что-то,

И держишь путь сей час в какую весь³⁰?

А я иду к больному для причастья,

Игумен здешний я, Нафанаил.

Погода-то…, – посетовал,– ненастье

Осеннее никто не отменил».

Савватий, опершись на палку-посох,

Услышав кто пред ним, возликовал.

Боясь, что тот уйдёт и станет поздно,

К руке его припав, себя назвал.

«Сподобь теперь же Тайн Святых причастье,

Прошу, отец, грехи мне отними,

И Богом данной свыше тебе властью,

Ты исповедь, не мешкая, прими.

Давно желаю радовать я душу

Божественною пищей этих Тайн,

Утешиться хочу, взирать и слушать,

Молю сей час же ею напитай.

Мне встретился  ты Божьим устроеньем,

А жизни близится моей конец,

Уже прощальных слышу уст я пенье

И сделай так, как я прошу, отец».

Стоял игумен много удивлённый

Нежданной просьбой, встречей не в урок…

Помнилось, что не старец, а с иконы

Сошедши миг тому, стоит пророк.

«Иди и в келье жди, что при часовне,

Когда вернусь с причастия назад,

И там, блюдя канон молитвословный,

Свершу, отец, как ты велишь, обряд».

«Откладывать и ждать уже нельзя мне

И будем ли мы живы – нам ли знать!

С тобою встретился игумен зане³¹,

Господь сподобился тебя послать».

«Тогда приступим к делу, брат Савватий,

Коль ты по воле Божьей так решил.

Глагол бесплодный только время тратит,

Не служит во спасение души».

Приняв причастье, душу исповедав,

Отшельник долго келью не искал,

Бывал он здесь в то памятное лето,

Потом и дни зимой в ней коротал.

И с чувством отрешения земного,

Прилёг в углу на старенький топчан,

(к покою вечному душа готова)

Слова псалмов в полголоса шепча.

Глава 4. Зосима

(1436 г.)

Село Толвуя знают в Заонежье³²,

Паль-остров рядышком, в шести верстах.

Монах³³ однажды брёл здесь побережьем

Прельстившись им, остался в сих местах.

В пещере жил на острове.  Вериги

Носил не лёгкие, пудовые на вес,

Усугубляя тем свои подвИги,

Смиряя также плоть и страсть через….

Со временем возникла здесь обитель³⁴

С Уставом строгим, как игумен сам.

Корнилий был и пастырь, и учитель,

Рождественский при нём воздвигли храм.

Трудом своим, молитвой неустанной,

Обитель добывала хлеб и соль,

Средь жителей округи богоданной

Росли её влияние и роль.

«Копил отец, копил, да всё напрасно…,

Ни злата мне не нужно, не жилья,

Раздам богатства бедным и несчастным,

К иному просится душа моя», –

Раздумывал чернец, здоровый малый,

На лавке, после тризны, за столом.

Наследство отчее ему досталось,

Почто же хмурилось его чело?

Осталась мать одна и без пригляда,

Ему же тягостно давно в миру,

Одним он был в семье (что редко) чадом,

Теперь и тех не станет скоро рук.

Пришла на память давняя размолвка,

Остатком горечи лежащая в груди,

С тех пор всегда он чувствовал неловкость,

Что матери с отцом не угодил…

«Оставлю всё кому, хребтом что нажил?

Женить тебя пора уже, Зосим.

Жених ты вырос всем на зависть ражий³⁵,

В Шунге соседней есть, кого просить.

Мы с матерью невесту приглядели,

Родителей согласье надо лишь.

Поедем свататься на той неделе,

Что скажешь сын? Почто молчишь?».

Слова отца – ушат воды холодной,

Зосим от новости в унынье впал.

Змеёй вползала новость подколодной,

Ломалось всё, о чём давно мечтал.

 «Отец, не видел я в глаза её ни разу!

Хочу ли под венец я, ты спросил?

Почто же вдруг за всех нас тут же сразу,

Своею прихотью и волею решил?

Мне рано, бать, семьёй обзаводиться,

К тому же я в монахи ухожу…

Прости, отец! Мирского отрешиться

Давно желаю. Богу я служу».

Кирилл опешил, встретив твёрдость сына,

С досады был готов обматерить.

«Взять вожжи – поздно, вымахал детина,

Посмел бы разве раньше возразить!

Пенять себе за чадо плоть от плоти?

В меня пошёл упрямством и умом,

А кротостью и лаской в мать напротив,

Не думал я ни духом и ни сном»….

Шептались на деревне меж собою:

«Зосимка-то, слыхали, учудил?

А было бы в семье их, братьев, двое,

Спокойно бы почил себе Кирилл.

Теперь он, чай, в гробу перевернулся –

По ветру всё добро пустил сынок.

Отец его был правильного курса,

По крохам собирал, как только мог.

Варвара³⁶, мать, кудахтала наседкой,

Учила счёту, буквам и письму,

Облизывала, словно он конфетка,

Учить-то надо было не тому….

Теперь-то что судачить здесь об этом?

Варвара  век в монашках докоптит,

А сын, Зосим, ещё запрошлым летом

Хотел уйти куда-то в дальний скит.

С мальства стремился парень к книгам Божьим,

К ребячьим играм редко выбегал.

Отцовским делом ум свой не тревожил,

Тем более монахом нынче стал…».

«Ну, хватит, что ли, воду толочь в ступе,-

Одёрнет, устыдившись, кто из баб,-

Ещё незнамо кто из нас и как поступит,

Таких забот³⁷  у каждой здесь изба».

Простился с матушкой, оставил землю,

Склонил пример Корнилия к тому,

«Иного аще сердце не приемлет,

Побыть сынок не бранно одному.

Храни Господь тебя во всех скитаньях

От зверя лютого, людей лихих,

Пребудет пусть с тобой Он в испытаньях,

Что промыслом Своим тебя подвиг».

Дороги вывели на Беломорье,

На Сум-реку, где Герман пребывал,

С потерей подруга, в великом горе,

Как дальше быть, пока не представлял.

Сумской Посад – поморское селенье,

Считай, по меркам времени, село,

Народ от века к веку в поколеньях

Рыбацким занимался ремеслом.

Стояли избы вольным строем ломким,

Большие, тёмные, бревно к бревну в обло³⁸,

За ними бани у реки, по кромке.

Вечерний час, но солнце не зашло…

Сплошных заборов не было в помине,

Все люди друг у друга на виду.

Жердины редкие – преграда животине,

Помнут все грядки, если забредут.

У первой же Зосим остановился,

Залаял пёс, учуяв чужака.

Открылась дверь, хозяин появился,

Унял собаку, пнув её слегка.

«Христос средь нас! Хозяин, мне б водицы,

Сегодня в путь отправился с зарёй,

Пришлось ногам в дороге потрудиться,

К кому, не скажешь, можно на постой?»

«И ты будь здравым также, странник Божий!

Почто к кому? Здесь каждый гостю рад.

Входи, входи, накормим, спать уложим,

Словами сыт не будешь, говорят».

Чужого на селе всегда заметят,

(а тут явился новью всей чернец),

Как принято, по-божески приветят,

Потом уже расспросят, наконец.

Суровый быт, на грани выживания,

Ничуть не очерствил сердца помор,

Но выручка в нужде и состраданье

ЖилО всегда, живёт в них до сих пор.

На первый взгляд покажется неспешным,

И без огня, с ленцой мужик-помор,

Он слово тянет, окая потешно,

Но как всегда обманчив этот взор!

Не вымолвят здесь слова, не подумав,

А любят, как солома не горят,

Но дО смерти, неистово, без шума…

И старших, помня, уваженьем чтят.

Узнав, откуда и зачем здесь инок,

Хозяин, не от праздности, спросил:

«Почто стремишься так к местам пустынным

На жизнь без дома и родных могил?

Какая сила манит на лишенья,

Что вы готовы жертвовать собой?

Во имя душ своих и их спасенья?

Зосим, скажи мне: движет что тобой?

По мне, дак³⁹ это блажь ума большого,

Ходи, вон, в церковь, кайся за грехи,

Христова заповедь для всех основа,

И ею искони так жили старики.

И мы живём, и дети наши будут,

В грехе рождались, грешными помрём.

Но в чём же грех? Что сыты и обуты?

Что меньше вашего псалмы поём?

Что руки наши грубые в мозолях,

А в море ходим ради живота?

По правде, то никто нас не неволит,

Но это наше, мы привыкли так…».

Зосим смолчал, подумав: «Что тут скажешь?

Понять – ума не хватит одного.

Пока все мысли с сердцем не увяжешь,

На это сроку нужен был не год».

Хозяин, пропустив его молчанье,

Повёл о Германе, монахе, речь.

А гость же слушал с искренним вниманьем,

Хотя уже готов был спать прилечь.

«Живёт у нас здесь при часовне, в келье,

Монах-отшельник Герман с Соловков,

Я слышал, вдругорядь⁴⁰ вернуться целит,

Попутно ждёт карбаса рыбаков.

Наведайся, ужо он обрадеет⁴¹,

Узнав, что ты стремишься в те места.

Но аще глянуться ему сумеешь –

Считай, Зосим, затея не пуста.

Он, паря, летось бы туда умчался

Да хворь свалила, сил лишив его.

Печалился зело, что друг остался.

Один, в летах – не вышло бы чего?

Потом дошли до нас окольно вести,

Что старец осенью уже почил,

В Сороках схоронили честь по чести,

Был Герман, сам не свой, известье получив.

Не медлите, коль скоро сговоритесь,

Пока тепло и ветер вам в корму,

Своим карбасом в море выходите,

Не бойся, страшно только одному».