Читать книгу: «Актуальные проблемы государственной политики», страница 23

Глава 19. Политическое насилие

§ 1. Насилие как объект изучения политической науки

Одна из критических проблем государственной политики – политическое насилие. Оно может быть направлено против существующей власти и порядка или, напротив, применяется государством или его союзниками для подавления сил, посягающих на власть и порядок. Здесь мы рассматриваем структуру и динамику этого явления без оценочных суждений и разделения насильственных действий как государства, так и его оппонентов на «хорошие» и «плохие».

Некоторые политологи считают конфликты, к которым относятся и насильственные, ключевым понятием политической науки. Однако эта наука в основном разрабатывала проблему насилия на службе государства. Т. Гоббс видел именно в общем страхе перед насилием со стороны людей в их «естественном состоянии» главный мотив создания государства, которое могло бы взять под контроль применение насилия. М. Вебер в качестве отличительной характеристики государства назвал его монополию на физическое насилие.

Тем не менее политологи до недавнего времени избегали исследовать проблемы политического насилия в его структурной полноте. Эта тема методологически очень сложна и противоречива. В обществоведении наибольший интерес к ней проявляют историки. Так, они создали обширную литературу о крестьянских восстаниях в Англии, Франции и России начиная с XII в. Очень большой интерес социологов был вызван русской революцией и Гражданской войной. П. Сорокин, сам свидетель и участник этой революции, даже опубликовал в 1925 г. книгу «Социология революции». Он показал, что Первая мировая война и русская революция были результатом огромных сдвигов во всей социокультурной системе буржуазного общества и его периферии. Он предвидел, что последствиями этих событий будут еще более серьезные потрясения.

Из истории политической науки

Питирим Сорокин (1889—1968)

Российский и американский социолог, один из основателей русской социологии. Известен своими работами в области теории социальной стратификации и социальной мобильности.

Основные сочинения: «Система социологии» (1920), «Социология революции» (1925), «Кризис нашего времени : социальный и культурный обзор» (1941)

Основные классы, на которые условно делятся эпизоды политического насилия, – беспорядки, заговоры, внутренние войны.

Беспорядки – относительно спонтанное насилие со значительным участием населения (забастовки, бунты, столкновения и местные восстания). Заговор – высокоорганизованное насилие с ограниченным участием населения, включая политические теракты, маломасштабные партизанские войны, перевороты и мятежи. Внутренняя война – высокоорганизованное насилие с широкомасштабным участием населения, партизанские и гражданские войны, революции. Границы между этими категориями размыты, процессы динамичны.

Историческая иллюстрация

По данным до 1967 г., конфликтами, унесшими более 300 000 жизней (не считая Первой и Второй мировых войн), были: восстание Тайпинов 1851—1964 гг.; американская гражданская война; война в Ла-Плате 1865—1970 гг.; Гражданская война в России 1918—1920 гг.; первая и вторая китайские гражданские войны 1927—1936 гг. и 1945—1949 гг.; испанская гражданская война 1936—1939 гг.; общинные мятежи в Индии и Пакистане 1946—1948 гг.; Вьетнамская война 1961—1975 гг.; гражданская война в Индонезии 1964—1966 гг.; гражданская война в Нигерии 1967—1970 гг.

Цитата

Институты, личности и политика правителей инспирировали вспышки насилия на протяжении всей истории организованной политической жизни. Обзор истории жизнедеятельности европейских государств и империй, охватывающий двадцать четыре столетия, показывает, что в среднем на четыре мирных года приходится один год беспорядков, сопряженных с применением насилия. Не в лучшую сторону отличаются и современные народы: между 1961 и 1968 гг. определенные формы насильственных гражданских конфликтов имели место в 114 странах и колониях из 121. Большинство актов насилия оказали незначительное влияние на политическую жизнь, но некоторые из них были чрезвычайно губительны в отношении человеческих жизней и политических институтов. Десять из тринадцати наиболее смертоносных конфликтов за последние 160 лет [до 1967 г.] были гражданскими войнами и мятежами; начиная с 1945 г. попытки свержения правительств организовывались чаще, чем национальные выборы. Противовесом этому жестокому перечню может служить тот факт, что иногда политическое насилие приводило к созданию новых, более прогрессивных обществ. В пользу случайных благотворных результатов насилия свидетельствуют последствия Американской, Турецкой, Мексиканской, Русской революций.

Т.Р. Гарр. Почему люди бунтуют

§ 2. Общая характеристика политического насилия

Любые акты политического насилия угрожают власти и государству, поскольку они разрушают образ монополии силы, которая является важным атрибутом государства. А в обыденном смысле эти эксцессы нарушают нормальное течение политических процессов. Социальная цена конфликтов с насилием очень велика – «насилие обычно пожирает и людей, и материальные ценности». Последствия насилия чаще бывают деструктивными, нежели конструктивными, во всяком случае на протяжении короткого отрезка времени, и могут привести к огромным страданиям тех групп, которые пошли на конфликт с насилием.

Распространено мнение, что политическое насилие есть нерациональная реакция на условия, вызвавшие острое недовольство. Однако есть работы, которые показывают, что весь процесс политического конфликта, как правило, сопровождается рациональным расчетом. Чтобы предполагать, рационально или иррационально поведение в конкретном конфликте, требуется основательный структурно-функциональный анализ с оценкой всех причин и факторов.

Важно!

Чтобы оценить значимость конкретной акции политического насилия, надо «измерить» три ее основных переменных. Это: степень участия (масштаб); разрушительность насилия (интенсивность); продолжительность насилия (длительность). Так, П. Сорокин при оценке политического насилия в русской революции определял: долю населения, подверженную насилию; долю населения, активно вовлеченного в насилие; продолжительность, интенсивность и степень жестокости насилия.

Однако эти замеры еще не дают оснований для прогнозирования развития конфликта и предвидения последствий насилия и принимаемых контрмер. Структура таких конфликтов сложна и непрозрачна, знание о них слишком ограниченно и неточно. Хотя за последние полвека все заметные конфликты во всех уголках мира внимательно изучаются антропологами и психологами, системными аналитиками и политологами, пока что продвинулись разработки технологий разжигания таких конфликтов, а контроль за ними и их умиротворение опираются на опыт и искусство политиков.

Важно!

В структуре конфликта выделяют такие блоки: причины обращения к политическому насилию – развитие неудовлетворенности; политизация неудовлетворенности; реализация насильственного действия, направленного против политических объектов.

Условия, вызывающие неудовлетворенность, даже политизированную, и установки на насилие могут присутствовать долгое время в латентном состоянии. Сдвиг к открытому конфликту – процесс нелинейный, и лишь по достижении порога начинается цепная реакция насилия. Этот порог может быть отодвинут разными средствами, например усилением коэрсивного (подавляющего) контроля или программой расширения институциональной поддержки власти в обществе.

Самые многочисленные акты насилия начинаются с демонстраций и митингов, перерастающих в беспорядки, которые начинают группы радикальной молодежи (нередко с погромами), полиция пытается их унять (иногда, напротив, провоцирует на насилие) – происходит столкновение. Полиция разных государств в разные периоды применяет разные тактики. Например, в Гамбурге полиция действует жестко, и 1 мая часто происходят настоящие побоища. В Испании в 1990-е годы полиция иногда давала эмоциям демонстрантов «выдохнуться», и колонна безработной молодежи мирно проходила через весь город, разбивая по пути витрины банков и светофоры. А во время франкизма, в 1960—1970-е годы, установились негласные знаки: если жандармерия выходит в обычной форме – предлагает избежать насилия; если в шлемах и со щитами – будет избивать; если надела старинные черные треуголки – будет стрелять, увидев ее, все разбегаются.

Очень часто определенные формы коерсивного контроля увеличивают интенсивность беспорядков и даже способствуют их превращению в бунты и революционные движения. Результат определяется балансом ресурсов режима и его противников.

Цитата

Степень институциональной поддержки диссидентов и режимов является функцией относительных пропорций численности национальных организаций, которые им удалось мобилизовать на службу себе, сложности и сплоченности этих организаций, их ресурсов и той степени, в которой они способны обеспечить упорядоченные процедуры для получения ценностей, разрешения конфликтов и каналирования агрессивности. Рост организации диссидентов может в короткие сроки способствовать развитию политического насилия, но он также, вероятно, может обеспечить неудовлетворенных новыми средствами облегчения лишений в долгосрочной перспективе, минимизируя таким образом насилие … Участники процесса политического насилия могут оценивать его в качестве средства выражения своих политических требований или противостояния нежелательному политическому курсу. Ограниченное насилие может также оказаться полезным для правителей и политических систем в целом, особенно как симптом социального недомогания, когда становятся неадекватными иные средства выдвижения политических требований… Легитимность правительств – это главная детерминанта того, будет ли народный гнев направлен против властей или каналирован в другого рода акции. Этот аргумент был верифицирован во многих исследованиях: легитимные правительства редко становятся мишенями мятежа. Но эта модель также упрощает реальность, выдвигая линеарное утверждение, что люди бунтуют, а правительства отвечают. Это выглядит как имплицитное предположение, что мятеж – это проблема, а правительство – решение. Более внимательное прочтение показывает, что правительства причастны к созданию и изменению условий возникновения конфликта на каждой стадии этой модели. Насаждаемое правительством неравенство – это главный источник обид, репрессивная политика увеличивает гнев и сопротивление, отрицание права на использование конвенциональной политики и протеста толкает активистов в подполье и плодит террористическое и революционное сопротивление.

Т.Р. Гарр. Почему люди бунтуют

Интенсивность государственного насилия против диссидентов вопреки стереотипному мнению мало зависит от типа политического режима. В своем обзоре Т. Гарр указывает, что «некоторые демократии бывают крайне репрессивными в отношении меньшинств, в то время как некоторые автократические лидеры выполняют долгосрочные программы социального реформирования, так что «демократия» – это не единственный фактор… Все лидеры в каких бы то ни было политических системах обладают сильным инстинктом выживания, и, если их безопасность и безопасность их народа подвергается серьезной и повторяющейся угрозе, они прибегнут практически к любым средствам, чтобы нанести поражение тем, кто бросает такой вызов».

§ 3. Причины обращения к политическому насилию

Рассмотрим причины, побуждающие те или иные группы общества применить политическое насилие против своего государства или его подсистемы. Сначала отвлечемся от исключительно важного внешнего фактора – заинтересованности иностранных политизированных акторов (государственных или иных) в ослаблении данного государства или в смене его власти.

Первый класс причин – психологические и социально-психологические мотивы. Самые распространенные из них обозначаются терминами «фрустрация» и «депривация».

Важно!

Фрустрация – состояние, возникающее вследствие какой-то непреодолимой помехи, препятствующей достижению цели; проявляется в ощущениях гнетущего напряжения, тревоги, отчаяния, гнева. Депривация – чувство, которое люди испытывают, когда находят свое положение неблагоприятным в сравнении с положением других индивидов или групп.

Понятно, что эти чувства порождаются не непосредственно самой реальностью, а ее восприятием. А оно формируется мировоззрением, культурой группы, общими социетальными условиями и доступом к информации. Люди интерпретируют те экономические и социальные ситуации, в которых они оказались. Значит, объективное состояние социальных показателей само по себе не позволяет объяснить психологическое «самочувствие» разных групп. В социологии популярна «теорема Томаса»: «Ситуации, определяемые людьми как реальные, реальны по своим последствиям». Р. Мертон сформулировал ее так: «Общественные определения ситуации (пророчества или предсказания) становятся неотъемлемой составляющей ситуации и тем самым влияют на последующие события».

В середине 1950-х годов некоторая часть молодежи из элитарных семей, информированная об образе жизни западной элиты, стала испытывать фрустрацию («стиляги»). Это небольшое сообщество впервые бросило принципиальный вызов советскому строю, сильно удивив массу сверстников. Это было важной вехой на пути к краху СССР – «первой стадией революционного процесса является снижение социального консенсуса». Через десять лет, когда кино и телевидение ввели иностранные фильмы в массовую культуру, фрустрация этого типа распространилась в широких слоях населения.

Иными словами, на распространение фрустрации и возникновение чувства депривации большое воздействие оказывают демонстрационные эффекты. Особенно сильно эти эффекты действуют в ходе модернизации, когда большая часть населения близко соприкасается с инокультурными ценностями в форме образов, стилей, вещей (например, джинсов и автомобилей).

Надо заметить, что в контексте данной темы речь идет об относительной депривации. Она возникает в результате сравнения себя с другими. Материальный уровень жизни «стиляг» объективно был существенно выше среднего, но они ощущали себя обездоленными в сравнении со своими сверстниками из среднего класса США. В 1970-е годы, когда средний уровень жизни в столичных городах СССР резко вырос, чувство относительной депривации – опять же в сравнении со своими сверстниками из среднего класса США – у молодежи стало массовым. Урбанизация и смена поколений усугубили этот культурный кризис, и через 10 лет в столицах сложилась общность фрустрированных молодых людей, потенциально готовых к политическому насилию. И это стало объективной реальностью.

Историки пишут о «хлебных бунтах» в Англии и Франции XVIII в., что их участники были далеки от реального голода – они выступали не против голода, а против повышения цен, грозившего голодом. И вот важное наблюдение: «Побуждение к насилию возрастает по мере того, как экономические позиции людей падают вниз, к грани существования, но резко снижается, когда эта грань достигнута». За «порогом голода» затухают революционные порывы. Люди, жизнь которых сведена к уровню физического существования, не способны к мятежу. Как выразился Э. Хобсбаум, «когда люди действительно голодны, они слишком заняты поисками пищи, чтобы делать что-то еще, иначе они умирают». Эту критическую грань зафиксировали многие авторы. Но это наблюдалось и в ходе реформ в России в 1990-е годы.

Из истории политической науки

Эрик Хобсбаум (1917—2012)

Британский историк-марксист.

Основные сочинения: «Век капитала» (1975), «Век Империи» (1987), «Нации и национализм» (1990), «Эпоха крайностей» (1994)

Директор Центра социологических исследований В.Э. Бойков писал в 1995 г.: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недовольства». В работе этого социолога есть даже целый раздел под заголовком «Пауперизация как причина социальной терпимости».

Американский политолог Дж. Соуле считал, что людей, терпящих бедствие, к революции скорее побуждает не угнетение, а изменение, если не сбываются порожденные им надежды: «Достаточно часто, когда люди находятся в наиболее отчаянном и убогом положении, они в наименьшей мере склонны восставать, потому что в этом случае они теряют надежду… Только после того как их позиция каким-то образом улучшилась и они начали ощущать возможность перемен, они могут подняться против угнетения и несправедливости. Если что и может дать отбой восстанию, так это само осуществление надежды, а не утрата ее, возрастание доверия, а не беспросветное страдание».

П. Сорокин отметил важную вещь: «Падение режима – обычно результат не столько усилий революционеров, сколько бессилия и неспособности к созидательной работе самого режима». В нашей истории есть наглядный пример. После февраля 1917 г. Временное правительство, от которого ждали окончания войны и национализации земли, обмануло надежды. И политизированная часть общества (солдаты и рабочие) в октябре свергли это правительство. В марте 1920 г., продолжая спор с меньшевиками и эсерами, В. Ленин сказал им: «Нашелся ли бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу? Почему вы этого не сделали? Потому, что ваша программа была пустой программой, была вздорным мечтанием».

Фрустрация, вызванная обманутыми надеждами, обусловленными сменой режима или политики, – очень важное побуждение к насилию.

Цитата

Только большой гений может спасти князя, который обязуется облегчить участь своих подданных после долгого гнета. Зло, которое терпеливо сносили как неизбежное, становится нестерпимым, коль скоро воспринята идея избавления от него. Тогда все устраненные злоупотребления представляются менее значимыми в сравнении с теми, что остались, так что ощущение их становится более болезненным. Зло действительно стало меньшим, но более острой становится чувствительность к нему. Феодализм на вершине своего могущества не возбуждал во французах столько ненависти, как на исходе своего существования.

А. Де Токвиль. Старый порядок и революция

В истории человеческих обществ существует роковой закон, который почти никогда не изменял себе. Великие кризисы, великие кары наступают обычно не тогда, когда беззаконие доведено до предела, когда оно царствует и управляет во всеоружии силы и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой робкой попытке возврата к добру, при первом искреннем, быть может, но неуверенном и несмелом поползновении к необходимому исправлению. Тогда-то Людовики Шестнадцатые и расплачиваются за Людовиков Пятнадцатых и Людовиков Четырнадцатых.

Ф.И. Тютчев, 28 сентября 1857 г.

Когда мы говорим о фрустрации и депривации, имеются в виду чувства обиды и несправедливости, вызванные широким спектром политических, социальных и культурных факторов, а не только уровнем материального благосостояния. Любой тип конфликта, даже сугубо экономического, приобретает черты конфликта ценностей. Уже Аристотель писал, что расхождения в понимании социальной справедливости ведут к ценностной несовместимости: «Всякий раз, когда одна или другая часть не может быть удовлетворена таким политическим влиянием, какое согласуется с их собственной концепцией справедливости, она становится источником призыва к мятежу».

Интенсивное чувство несправедливости легко политизируется, поэтому более жесткими являются акты насилия, которые сосредоточены на политической системе. В последние десятилетия большинство актов коллективного насилия имели объектом воздействия политические объекты.

Ряд исследователей считают, что необходимой (однако, разумеется, не единственной) причиной революции является «элитная непримиримость» – категорическое нежелание пойти на назревшее изменение политического курса. Ч. Джонсон пишет в большом труде о революциях: «В наиболее грубой своей форме элитная непримиримость – это откровенное волевое проведение элитой реакционной политики, т.е. такой политики, которая скорее обостряет, нежели упорядочивает рассинхронизацию социальной структуры, или политики, которая нарушает формальные ценностные нормы системы».

Ценностный раскол общества – латентный фактор, побуждающий к политическому насилию. Политологи должны учитывать ситуации, когда группы населения прибегают к политическому насилию, не имеющему шансов на успех, – моральные факторы пересиливают инстинкт сохранения. Т. Гарр пишет: «Политическое насилие может повысить общую сумму удовлетворенности. Это может быть справедливым для тех случаев, когда само насилие и его непосредственное воздействие оцениваются выше материальных и человеческих ресурсов, которые оно потребляет, или в тех случаях, когда насилие обеспечивает общепризнанную регуляторную функцию».

Такую функцию в прошлом выполняли, например, крестьянские бунты и восстания, что отражается в фольклоре.

Важно!

Очевидно, что, помимо мотивов, для политического насилия требуются условия, при которых это действие имело бы шансы на минимально приемлемый уровень успеха. Люди обдумывают, оправдан ли тот риск, которому они подвергают себя, оценивают шансы, хотя и знают, что вероятность ошибки велика. Важнейшее условие – это баланс между способностью недовольных людей к действию и способностью правительства подавить или перенаправить их гнев.

Поэтому анализ групповой мобилизации и политической акции требует совместить изучение мотивов (обид) и убеждений с анализом мобилизации как процесса. Структура такого анализа сложна: надо определить уровень и длительность культурных санкций на насильственные действия в обществе в данный момент; надо оценить действенность (качество) символических призывов, оправдывающих насилие, и эффективность каналов их распространения; надо трезво оценить легитимность политической системы и ее реакцию на сигналы о справедливости и обидах, которые направлялись власти – и решить множество иных задач.

Величина политического насилия в системе и формы, которые оно принимает, частично детерминированы масштабами и интенсивностью политизированной неудовлетворенности, которая выступает необходимым условием обращения к насилию в политике. Однако каким бы интенсивным и сосредоточенным ни был порыв к насилию, на его актуализацию в конкретной политической общности оказывают сильное влияние типы коерсивного контроля и институциональной поддержки. Если режим и те, кто ему противостоит, обладают приблизительно равными степенями коерсивного контроля и институциональной поддержки, мы будем иметь дело с политическим насилием максимальной величины, и оно с наибольшей вероятностью примет форму внутренней войны. Коерсивные возможности режима и обычная практика их применения – это решающие переменные, оказывающие влияние и на формы, и на длительность насилия – как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе.

Т.Р. Гарр. Почему люди бунтуют

§ 4. Политическое насилие в эпоху постмодерна

В последние десятилетия происходят большие сдвиги в культурах практически всех обществ – форсированная модернизация в одних, мобилизация «бунтующей этничности» под давлением глобализации в других, быстрые переходы «порядок – хаос» из-за кризисов, необычных войн и терроризма, массовой миграции с возникновением в индустриальных обществах «нового трайбализма» и др. Это разные срезы системного кризиса индустриализма (переход к «постиндустриальному» обществу). Одно из проявлений – появление новых типов и новых мотиваций для политического насилия. Трудно понять рациональность и ценности и диссидентов, и противостоящих им властей, и внешних сил, которые вмешиваются в эти конфликты. В научных лабораториях проектируются «цветные» революции, которые разрушают благополучные государства, народы остаются на пепелище и не могут понять, что за наваждение втянуло их в самоубийственный поход.

Важно!

Постмодернистский характер политических технологий, применяемых при «демократизации» государств переходного типа, проявляется в архаизации общественных процессов, однако это ничего не объясняет. Вот пример: одним из проявлений этой архаизации стал политический луддизм, новый вид политического насилия. Речь идет о том, что во многих регионах мира оппозиция демонстративно препятствует работе власти вообще – борется не против конкретной политики, а отвергает власть как институт, образно говоря, разрушает «машину государства».

Для выборов в Южной Азии (Шри-Ланка, Индия, Бангладеш) на первом этапе после освобождения было характерно, «что протестующие толпы людей нападают на правительственные здания и уничтожают их и государственное имущество, парализуя общественные учреждения и службы, то есть тот самый общественный капитал и инфраструктуру, которые созданы для их обслуживания» (С. Тамбиа).

Политический луддизм был применен в ходе «оранжевой» революции на Украине в 2004 г. Трудно было ожидать, что он органично впишется в политические технологии страны с все еще высокообразованным населением. В полномасштабном и трагическом виде эта технология была применена в Киеве и в 2013—2014 гг.

Эта сторона «оранжевой» революции вдохновила и некоторых российских политтехнологов-постмодернистов. Они увидели в ней новую форму политического действия. Как пишут, суть ее в «организационном оформлении широкого народного движения нового типа, которое будет видеть смысл и цель своего существования не в борьбе за власть, а в борьбе с властью. Отсюда, от этого полюса, будет постоянно исходить импульс атаки на любую власть, какой бы она ни была по персонально-качественному составу или идейно-политической ориентации. В случае возникновения и организационного оформления этого полюса в России может возникнуть инструмент эффективного, не отягощенного конформизмом посредников воздействия на власть».

Западные философы говорят о возникновении общества спектакля. Г. Лебон сказал о толпе, что «нереальное действует на нее почти так же, как и реальное, и она имеет явную склонность не отличать их друг от друга». Стирание грани между жизнью и спектаклем – тревожный сдвиг в культуре. Это происходило, как писал М. Бахтин, при ломке традиционного общества в средневековой Европе. Сегодня эти культурологические открытия делают политические технологии.

Из истории политической науки:

Гюстав Лебон (1841—1931)

Французский социолог, антрополог и историк.

Основные сочинения: «Психология народов и масс» (1885), «Психология воспитания» (1902), «Психология социализма» (1908)

М.М. Бахтин (1895—1975)

Русский философ и культуролог, специалист в области европейской культуры и искусства.

Основные сочинения: «Проблемы творчества Достоевского» (1929), «Вопросы литературы и эстетики» (1975), «Эстетика словесного творчества» (1979)

Мощное средство ослабить (или даже разрушить) государство переходного типа – превращение выборов в политический театр, завершая спектакль этническим насилием. Оно не ставит перед собой никаких целей, понятных в традиционной рациональности, – это аномалия неустойчивых синкретических культур.

Идеальное описание демократии как разумной системы, в которой рациональный индивид делает свой выбор по принципу «один человек – один голос», есть условность западного общества. Во многих культурах на этапе модернизации демократия есть способ политического действия масс. Апелляция к этническим ценностям «почвы и крови» в государствах переходного типа не есть извращение принципов демократии. Согласно антропологическим исследованиям, это и есть действительная суть западной демократии, скорректированная реальностью этих государств. Это называют «парадоксом Уайнера», смысл его в том, что именно демократические процедуры, а не их искажение и порождают этническое насилие.

В современной политологии, особенно в государствах переходного типа, должна появиться совершенно новая глава о генезисе и развитии структур политического насилия, порожденных синтезом постмодерна и архаики.

Цитата

«Демократические» политические выборы в недавно получивших независимость странах представляют собой один из основных компонентов саги о коллективном насилии. Более того, поскольку в рассматриваемых нами обществах ставки на выборах и их результаты представляются очень высокими и важными и поскольку выборы позволяют и фактически поощряют преднамеренное выражение и осуществление поляризующей враждебности, постольку они вполне могут затмить все ранее имевшиеся случаи периодических вспышек рутинного насилия…

Ориентация на толпу и мобилизацию масс открывает дверь для подготовки и распространения лозунгов и идеологий, рассчитанных на коллективы людей и на обращение к коллективным правам групп, определяемых на основе «сущностных принципов» («substance codes») крови и земли. Сегодня «этничность» служит самым мощным возбудителем энергии, воплощая в себе и выражая религиозные, языковые, территориальные и классовые самосознания и интересы; этничность является также тем прикрытием, под сенью которого ищутся решения и сводятся личные, семейные, коммерческие и другие местные счеты.

С. Тамбиа. Национальное государство, демократия

и этнонационалистический конфликт

Основные выводы

Одна из критических проблем государственной политики – политическое насилие. Оно может быть направлено против существующей власти и порядка или, напротив, применяться государством или его союзниками для подавления сил, посягающих на власть и порядок

Основные классы, на которые условно делятся эпизоды политического насилия, – беспорядки, заговоры, внутренние войны. Беспорядки – относительно спонтанное насилие со значительным участием населения (забастовки, бунты, столкновения и местные восстания). Заговор – высокоорганизованное насилие с ограниченным участием населения, включая политические теракты, маломасштабные партизанские войны, перевороты и мятежи. Внутренняя война – высокоорганизованное насилие с широкомасштабным участием населения, партизанские и гражданские войны, революции. Границы между этими категориями размыты, процессы динамичны.

Условия, вызывающие неудовлетворенность, даже политизированную, и установки на насилие могут присутствовать долгое время в латентном состоянии. Сдвиг к открытому конфликту – процесс нелинейный, и лишь по достижении порога начинается цепная реакция насилия. Этот порог может быть отодвинут разными средствами, например усилением коэрсивного (подавляющего) контроля или программой расширения институциональной поддержки власти в обществе.