Читать книгу: «Актуальные проблемы государственной политики», страница 25

Заключение. Политология

кризисного общества

Еще долго российская политология должна будет прилагать особые усилия для выявления и анализа проблем кризисной государственной политики и управления. В равновесном состоянии государства и общества локальные кризисы политическая наука может рассматривать как временные аномалии, для гашения которых есть ресурсы. В исторические периоды, когда кризисы самого разного рода идут чередой и соединяются в системы с кооперативным эффектом, усиливая друг друга, такой взгляд на политику и управление не годится.

Объекты анализа политолога не просто изменяются, можно говорить, что они перерождаются, так что привычные модели, показатели и критерии «отказывают». При лавинообразном нарастании потока проблем государство «захлебывается», ресурсов не хватает (а для разрешения необычных проблем их может вообще не быть). Резко возрастает неопределенность, перестают действовать привычные институты, возникают «серые зоны» и поднимают головы все антигосударственные силы, включая преступный мир. Общество травмировано, и для коммуникации с ним государству требуются новый язык (дискурс) и новые каналы связи. Возникают чрезвычайные условия политики и управления.

Рассмотрим ряд ситуаций, которые в ходе рефлексии философов, социологов и политологов отмечены как факторы успеха или неудачи политики в кризисный период. Все они отражают частные срезы системы кризисогенных факторов, все они взаимодействуют, усиливая друг друга. Задача государственной политики – расчленить эту систему и нейтрализовать ее элементы по частям.

Тяжелый и славный ХХ век оставил российским политологам ценнейший учебный материал. Его надо осваивать, отодвинув идеологические пристрастия.

1. Кризисная политика должна учитывать несоизмеримость чаяний и расхожих мнений населения.

Кризис активизирует в обществе процессы и дезинтеграции, и консолидации – как внутри отдельных общностей, так и в их связях, соединяющих в общество. Неопределенность и ощущение угрозы меняют оценки и приоритеты, подвижными становятся системы координат в сфере интересов и ценностей, распадаются и возникают социальные сети и каналы информации. На фоне этого текучего состояния возрастает роль фундаментальных вопросов народного бытия. Пойти на диалог по этим вопросам – и ресурс, и риски для власти.

Испанский философ Ортега-и-Гассет, переживший долгий раскол Испании, завершившийся гражданской войной, так ставит этот вопрос: в переломные моменты настоящий политик должен распознать чаяния народа – под текучим слоем расхожих мнений. Только в этом случае общество может объединиться вокруг политического проекта.

Цитата

Фихте гениально заметил, что секрет политики Наполеона и вообще всякой политики состоит всего-навсего в провозглашении того, что есть, где под тем, что есть, понимается реальность, существующая в подсознании людей, которая в каждую эпоху, в каждый момент составляет истинное и глубоко проникновенное чаяние какой-либо части общества.

Политика – это работа в равной мере и мысли, и волеизъявления; недостаточно каким-либо идеям промелькнуть в нескольких головах, надо, чтобы они получили социальную реализацию. А для этого необходимо, чтобы на службу идеям решительно устремилась энергия широких социальных групп.

Для того же, чтобы идеи нашли мощную поддержку, они прежде всего должны стать безоговорочно близкими для всех без исключения, всецело заполнить сердца.

Но случается так, что люди – одни из-за недостатка культуры, другие – в силу отсутствия рефлексивных способностей, третьи – потому что не получили от этого удовлетворения, четвертые – не имея мужества… – не смогли ясно увидеть, четко сформулировать свое глубинное внутреннее чувство. Отсюда та миссия, которую, согласно Фихте, и надлежит выполнить политику, настоящему политику: провозглашать то, что есть, отказываясь от витающих в воздухе и лишенных ценности расхожих суждений, от устаревших сентенций.

Х. Ортега-и-Гассет. Старая и новая политика

Когда власть нарушает эти правила, основа ее легитимности сильно повреждается. Примером служит зарождение культурного кризиса в конце 1950-х годов в СССР. Идеократическая основа государства была ослаблена «приземлением идеалов» – заменой далекого образа справедливой и братской жизни в общине критериями потребления, к тому же необоснованными («Догнать Америку по мясу и молоку!»). Обоснование государства включает две связанные вещи – утопию (идеал) и теорию (рациональное объяснение жизни и проекта будущего). Государственная идеология периода «оттепели» Хрущева испортила оба эти компонента и разъединила их. Утопия была уничтожена ее недопустимым приближением («нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме») и опошлением (коммунизм означает «бесплатный проезд в городском транспорте»). Теория была испорчена профанацией проекта и даже разумных программ (кампания по «внедрению кукурузы», «химизация народного хозяйства» и др.).

Элементы зарождающегося кризиса были соединены в систему во многом под воздействием дискурса власти.

2. В государстве, погружающемся в кризис, политика власти должна соединить две разные задачи: создать базовые условия для жизни населения и начать реализацию программы движения к «образу будущего.

Это соединение сложно, обе ценности несоизмеримы, взвесить их и протянуть связь – искусство политиков. Эта проблема дополняет постулат п. 1 – политик должен соединить чаяния «существующие в подсознании людей» с их «расхожими суждениями», т.е. с насущными обыденными потребностями.

«Образ будущего» всегда имеет свое актуальное социальное измерение – программа, сохраняющая жизнь сегодня, стабилизирует настоящее, оправдывая его грядущим «светлым будущим».

Полезный учебный материал дает опыт «военного коммунизма» трех правительств: царского, Временного и советского. Концепция продовольственной продразверстки, примененная в широком масштабе якобинцами (сторонниками экономического либерализма), была хорошо известна¹¹. Германия приняла закон о хлебной монополии уже 25 января 1915 г.

В 1915 г. в России были установлены твердые цены и начались реквизиции, которые ударили только по крестьянам (помещики откупались взятками). 23 сентября 1916 г. была объявлена продразверстка. Она должна была быть доведена до каждого двора. К сдаче подлежало 772 млн пудов зерна. Объявленная на 1917 г. продразверстка провалилась из-за слабости государственного аппарата и коррупции. В феврале председатель Госдумы М.В. Родзянко подал царю записку: «Предполагалось разверстать 772 млн пуд. Из них по 23 января было теоретически разверстано: 1) губернскими земствами 643 млн пуд., 2) уездными земствами 228 млн пуд. и, наконец, 3) волостями только 4 млн пуд. Эти цифры свидетельствуют о полном крахе разверстки».

В начале 1917 г. возникли перебои в снабжении хлебом Петрограда и ряда крупных городов, а в феврале произошли революция и свержение монархии.

Временное правительство, будучи буржуазным и либеральным, также принимает закон о хлебной монополии уже 25 марта 1917 г. Владельцы продовольствия должны были весь хлеб за вычетом собственного потребления и хозяйственных нужд передавать в распоряжение государства. С 20 августа 1917 г. предписывалось применять вооруженную силу к тем, кто утаивал хлеб. Практически Временное правительство оказалось недееспособным. 16 октября 1917 г. министр продовольствия С.Н. Прокопович заявил, что «хлебная монополия, несмотря на удвоение цен, оказывается недействительной и… при данном положении дел для хлебных заготовок придется употреблять военную силу». По продразверстке 1917 г. было собрано ничтожное количество – 30 млн пудов зерна (около 1% урожая). Причина – слабость власти и ее социальной базы, отказ правительству в легитимности из-за расхождения его проекта с ценностями большинства.

Cоветское правительство ввело продовольственную диктатуру 9 мая 1918 г. В хлебные районы посылали рабочие продотряды, половина добытого ими зерна поступала предприятию, половина государству. Эти отряды составили затем государственную Продармию, которая насчитывала 41 тыс. человек. В 1919/20 г. собрали 260 млн пудов, что составляло менее половины довоенного экспорта зерна. Эти меры устранили угрозу голодной смерти (но не голода) в городах и в армии. Пайками обеспечили практически все городское население и часть сельских кустарей (всего 34 млн человек). За счет этого горожане получали от 20 до 50% потребляемого продовольствия (остальное давал «черный рынок»). Более того, продразверстка укрепила авторитет власти и среди крестьян – для них главное было прекращение смутного времени.

3. Эффективная политика в условиях кризиса требует немедленных мер и отказа от догм.

Рассмотрим близкие нам примеры политических решений – усугублявших кризис или преодолевающих его.

После Февраля 1917 г. целью Временного правительства было создание государства западного типа. Но М. Вебер предвидел, что в случае поражения монархии через прорванную кадетами плотину хлынет антибуржуазный революционный поток, так что цели либералов станут недостижимы. Аграрная реформа, которую предлагали кадеты, «по всей вероятности мощно усилит в экономической практике, как и в экономическом сознании масс, архаический, по своей сущности, коммунизм крестьян… что должно замедлить развитие западноевропейской индивидуалистической культуры» – вот вывод Вебера. Несмотря на эти предупреждения, Временное правительство ликвидировало структуры «старого режима». Были ликвидированы посты губернаторов и градоначальников, полицейские и жандармские должности и управления. В армии была проведена чистка командного состава (за первые недели была уволена половины действующих генералов). Керенский признал уничтожение российской государственности одним из важнейших явлений февральской революции.

При этом правительство не решилось на создание новых государственных структур, оставляя его на ответственность Учредительного собрания. На общество накатил вал проблем, которые могло разрешить только государство – и позиция «непредрешенчества» сразу подорвала легитимность этого правительства.

Советская власть приняла концепцию, сложившуюся в крестьянских общинах и кооперативном движении. Но Советы возникали стихийно на заводах и в деревнях, часто действовали по типу прямой демократии. Их решения никем не регулировались и с точки зрения государственного управления нередко были разрушительны. Местное законотворчество было «стихийным творчеством масс», пока не была принята в июле 1918 г. первая Конституции РСФСР.

Над задачей превращения Советов в систему государственной власти работали еще не придя к власти. Сложные решения, для которых не было прецедентов и учебников, опирались на анализ высокого качества, быструю рефлексию и хороший прогноз. Можно сказать, что советские политики не подпадали под очарование своих идей и доктрин – если практика обнаруживала их дефект, следовала коррекция.

Н. Бердяев писал в 1932 г.: «Самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 г., и наиболее верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универсальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием».

А. Деникин в дневниках признал, что ни одно из антибольшевистских правительств «не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать. Большевики бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать».

Под действием мировоззренческого кризиса в 1980-е годы Советское государство утратило эти качества.

4. Консолидация общества вокруг главных ценностей.

Два фактора предопределяют неудачи в решении этой проблемы: резкое расхождение систем ценностей властной элиты и большинства населения; неверное представление власти о «карте» ценностных систем основных социокультурных групп.

Это ситуация постсоветской России.

В сложном городском обществе для составления такой «карты» требуются исследования научного типа, интуиции и личного опыта правителей недостаточно. Особенно большие трудности возникают в переходные периоды и в обществе, пережившем культурную травму.

Вести диалог и находить компромиссы в условиях ценностных расколов внутри общества и между социальными группами и властью – одна из наиболее сложной функцией государственной политики (см. главу 19). П.А. Сорокин в важной работе «Причины войны и условия мира» (1944) пишет: «Гражданские войны возникали от быстрого и коренного изменения высших ценностей в одной части данного общества, тогда как другая либо не принимала перемены, либо двигалась в противоположном направлении. Фактически все гражданские войны в прошлом происходили от резкого несоответствия высших ценностей у революционеров и контрреволюционеров. От гражданских войн Египта и Персии до недавних событий в России и Испании история подтверждает справедливость этого положения».

Гражданская война – крайний случай. Но и при мягких вариантах ценностного раскола государство слабеет из-за роста общего недоверия, которое создает атмосферу коррумпированности и порождает неформальные институты, что способствует возникновению «серых зон», усилению теневой экономики и сетевой преступности.

Социолог В.Э. Бойков в исследовании социально-политических ориентаций россиян (осень 2009 г.) делает важный вывод: в шкале ценностей всех возрастных когорт в России главной остается социальная справедливость. Здесь – главное противоречие в духовной сфере между элитой и большинством населения, но концепции государственной политики разрешения этого конфликта пока не выработано. Неолиберальное представление об этой ценности сохраняется в ядре доктрины социально-экономической реформы.

Он пишет: «Как показывают данные исследований, распределение мнений о сути социальной справедливости и о несправедливом характере общественных отношений одинаково и в младших, и в старших возрастных группах… Именно несоответствие социальной реальности ментальному представлению большинства о социальной справедливости в наибольшей мере отчуждает население от политического класса, представителей бизнеса и государственной власти».

Другая важнейшая ценность – гражданская безопасность. Здесь также возник сложный ценностный конфликт. Историки (Ф. Бродель) относят возникновение упорной классовой ненависти к периоду Возрождения, и причина ненависти – расслоение в сфере социальной безопасности. И дело не в разделении по доступу к материальным благам, а в отношении к главной тогда опасности – болезни. Это было воспринято как разрыв с идеей религиозного братства. В городах Европы во время чумы богатые выезжали на свои загородные виллы, а бедные оставались в зараженном городе, как в осаде. Происходило «социальное истребление» бедняков. По окончании эпидемии богачи сначала вселяли в свой дом на несколько недель беднячку – для испытания.

Сейчас для населения России одним из главных показателей стала безопасность от преступного насилия. Человек ощущает много угроз, за годы реформы их круг расширился. Они стали частью повседневной жизни, а привычные системы защиты от них ликвидированы. В 1990-е годы в Москве 75% жертв разбойных нападений не заявляли о них в правоохранительные органы – считали это бесполезным. Появились новые опасности, которые раньше не были даже предусмотрены Уголовным кодексом – похищение людей, взятие заложников, убийства по найму, едва прикрытое рабовладение. В зрелом СССР не боялись насилия на национальной почве, а теперь оно перед глазами. В «обществе риска» растут подростки. В целом большинство населения считают опасности для личности в России неприемлемо высокими и мириться с таким положением не собираются.

Конечно, обеспечить безопасность страны и лично граждан при глубокой дезинтеграции общества и аномии – слишком тяжелая задача, но эти проблема должна быть включена в национальную повестку дня.

5. Ликвидация разрыва непрерывности истории.

Интуитивно люди чувствуют, что их связь с историей – огромная и жизненно важная ценность, хотя редко могут обосновать это логически. Один из первых советов Шопенгауэра в его «Афоризмах житейской мудрости» таков: «Чтобы жить вполне разумно и извлекать из собственного опыта содержащиеся в нем уроки, следует почаще припоминать прошлое и пересматривать все, что было прожито, сделано, познано и прочувствовано при этом, сравнивать свои прежние суждения с настоящими, сопоставлять свои задания и усилия с результатами».

Когда под давлением кризиса или политтехнологий распадается «цепь времен», люди лишаются исторических координат, и это наносит им культурную травму. Представление и реализация государственной политики в таком обществе резко усложняются. Крах СССР и послевоенного мироустройства потряс культуру, что резко ускорило сдвиг к постмодерну в обоих этих мирах. Культурный кризис стал фоном политики.

В 1919 г. Джон Стюарт Милль писал, что «самой сильной из всех является идентичность политических предшественников; наличие национальной истории, а следовательно, общие воспоминания; коллективные гордость и унижения, радость и сожаление, связанные с тем, что случилось в прошлом».

Идеологическая машина перестройки произвела большую работу по разрушению коллективной исторической памяти и той идентичности, которую формирует эта память. Были очернены, осмеяны, перемешаны символы-вехи национальной истории. Затем был создан хаос в системе мер, оценок и даже временной последовательности событий, образующих историческую картину. Общество в целом и каждый человек в отдельности потеряли возможность анализировать прошлое и использовать его уроки для того, чтобы определять свою позицию в конфликтах настоящего.

В 2001 г. было проведено большое исследование исторического сознания граждан РФ. Был задан вопрос: «Искажается или нет отечественная история в современных публикациях?» Только 5% ответили «Нет». В наибольшей степени искажался советский период, перестройка и реформы 1990-х годов. Люди чувствовали, что у них разрушили историческую память и не дают ее восстановить. Это чувствовали даже 63,5% опрошенных, не имевших среднего образования. Подчеркивалось, что «наиболее искажается история советского общества, когда руками, умом, трудом народа осуществлены такие свершения, которые вывели нашу страну в разряд великой мировой державы, что является обобщающим достижением всех народов, населявших тогда СССР».

Разрушение памяти о советском периоде сильнее всего бросалось в глаза, потому что людей не мог не удивлять тот факт, что они каким-то образом забывали черты своей собственной жизни, жизни своего поколения. Но в действительности разрушалась историческая память на очень большую глубину – память не поколения, а народа. Ю. Лотман писал: «Каждая культура нуждается в пласте символов, выполняющих функцию архаики. Сгущение символов здесь особенно заметно». При этом он подчеркивал, что самые простые архаические символы образуют символическое ядро культуры, и именно насыщенность ими позволяет судить об ориентации каналов коммуникации.

Цитата

Количество традиционных исторических символов в сегодняшнем среднем номере газеты меньше, чем даже в начале 1950-х годов. Тогда за небольшой, скажем, трехмесячный период в обычной газете можно было обнаружить ссылки на все без исключения века русской истории, сотни исторических имен, причем сама отечественная история была представлена как связное единое целое. История не знала огромных «черных дыр»: ни в смысле исторических «провалов», ни в смысле сплошного очернения… Общая плотность исторической символики, идущих из глубины веков, духовно-исторических полей и энергий в СМИ была достаточно высокой. Историко-символические ресурсы служили национальным интересам.

А. Иголкин. Историческая память как объект

манипулирования

История этой большой программы актуальна для политологов. Как другой поучительный пример рассмотрим важную политическую акцию в СССР, которая также привела к разрыву непрерывности отечественной истории. Опыт периода 1945—1956 гг. показал сложность либерализации общества «тоталитарного» типа. После смерти Сталина власть стала радикализовать выход из «мобилизационного социализма», перейдя в 1956 г. к слому сначала его идеологической, а затем и организационной базы. Эволюционная «десталинизация» сменилась разрывом с прошлым: на закрытом заседании XX съезда КПСС Н.С. Хрущев сделал доклад, который стал шагом к разрушению легитимности СССР.

ХХ съезду предшествовали 25 лет чрезвычайного периода.

К середине 1950-х годов чрезвычайный период закончился, надо было проводить демобилизацию. Это очень трудное дело – для сознания и организации. Результатом стала профанация Советского государства, разрушение его духовной связи с народом и одновременно создание комплекса вины в тех, кто это государство строил и защищал. Были разрушены или испорчены главные символы национального сознания, которые «собрали» народ и страну после катастрофы 1917—1921 гг., поскольку сталинизм был создан совместно народом и властью. Обвинения Хрущева означали отречение власти от этого совместного дела. Это тяжелый удар по легитимности любого государства. С того момента народ начал потихоньку «рассыпаться», через 30 лет перестройка и произвела демонтаж советского народа.

ХХ съезд дал козыри ведущему холодную войну Западу и оттолкнул союзников – Китай на Востоке, либеральную и левую интеллигенцию на Западе. Начался ее поворот к переходу на сторону противника СССР в холодной войне, левое движение Запада стало антисоветским. Этот процесс «импортировался» в среду отечественной интеллигенции.

Подрыв духовной сферы у «личного состава» страны резко ослабляет государство, порождает отчуждение от власти, от которой ждали защиты. В таком состоянии общество и народ не могут выполнять свою миссию как субъекты исторического процесса.

Все эти пять пунктов иллюстрируют устоявшиеся и отработанные в самых разных ситуациях стратегические и тактические установки политиков – и проблемы для политологов. Но сейчас перед российской политологией встала актуальная и новая проблема: структурно-функциональный анализ отношений США (Запада) с Россией не в форме СССР, а со страной в переходном периоде, пережившей глубокий кризис, которая не приемлет ущемление ее суверенитета. В начале ХХ в. Российской империи пришлось приложить огромные усилия, чтобы избежать втягивания ее в периферию западного капитализма (см. главу 22). В ходе Великой Отечественной войны СССР продемонстрировал свой потенциал и стал великой державой.

Тогда возникла идея конвергенции – отношений взаимного доверия и сотрудничества между СССР и США, которые создали бы международную систему, гарантирующую мирное сосуществование стран с разными политическими системами. Идея стабилизации мироустройства не через военный паритет двух блоков, а посредством прямого взаимодействия США и СССР как двух сверхдержав была выдвинута в 1944 г. русским и американским социологом Питиримом Сорокиным. Он писал в книге «Россия и Соединенные Штаты» (1944): «Предполагаемое фундаментальное расхождение между духовными, культурными и социальными ценностями этих двух стран до сих пор сильно преувеличивали. Фактически Соединенные Штаты и Россия проявляют существенное сходство в ряде важных психологических, культурных и социальных ценностей. Эти сходства полностью уравновешивают различия. Поэтому они до сих пор функционировали и функционируют как благоприятные факторы в истории нерушимого мира между странами, о которых идет речь.

Простое социальное, культурное и психологическое родство недостаточно для обеспечения мира между двумя странами, как это видно на примере истории отношений между Америкой и Англией. <…> Тем не менее при отсутствии столкновения между жизненными интересами двух стран такая близость действительно склонна способствовать миру, как в случае отношения между Россией и Америкой».

П.А. Сорокин верно оценивал интенсивность и структуру идеологических, культурных и социальных противоречий между СССР и США, но считал возможным сближение этих держав. Сделав подробный баланс различий и сходств в системах интересов и ценностей двух стран, он пришел к выводу, что их заинтересованность в поддержании мира превалирует. П.А. Сорокин исходил из опыта союза США и СССР в войне и представлял их конвергенцию как равноправное взаимодействие. Он верил в такую возможность даже в разгар холодной войны и в 1960 г. опубликовал статью «Взаимное сближение США и СССР к смешанному социокультурному типу» – с точки зрения культурологи и социологии исключительно смелое утверждение. Он предполагал, что в результате такого сближения «господствующим типом общества и культуры, вероятно, будет не капиталистический и не коммунистический, а тип, который мы можем обозначить как интегральный»¹².

Концепция конвергенции разрабатывалась с середины 1950-х годов рядом западных социологов, экономистов и философов, например Дж. Гэлбрейтом, У. Ростоу, Б. Расселом и Я. Тинбергеном. Холодная война, периодически приближавшаяся к порогу горячей войны, побудила их к поискам таких международных отношений, при которых, «заимствуя друг у друга все лучшие черты и тем самым сближаясь друг с другом, капитализм и социализм смогут ужиться на одной планете и гарантировать ее мирное будущее».

В СССР энтузиастом идеи конвергенции был академик А.Д. Сахаров. Он писал в 1968 г.: «Эти идеи возникли как ответ на проблемы нашей эпохи и получили распространение среди западной интеллигенции, в особенности после Второй мировой войны. Они нашли своих защитников среди таких людей, как Эйнштейн, Бор, Рассел, Сцилард. Эти идеи оказали на меня глубокое влияние, я увидел в них надежду на преодоление трагического кризиса современности»¹³.

Но в СССР уже вызревал мировоззренческий кризис, и развитие идеи конвергенции пошло в другом направлении. Речь уже шла не о том, чтобы, «заимствуя друг у друга все лучшие черты, сближаться друг с другом», а о том, чтобы стать в фарватер США как мирового лидера. В 1975 г. А.Д. Сахаров пишет: «Единство требует лидера, таким по праву и по тяжелой обязанности является самая мощная в экономическом, технологическом и военном отношении из стран Запада – США». А в 1976 г. в интервью «Ассошиэйтед Пресс» он заявляет: «Западный мир несет на себе огромную ответственность в противостоянии тоталитарному миру социалистических стран» ¹⁴.

Конвергенции не получилось. Перестройка под лозунгом «Вернуться в лоно цивилизации!» расколола советское общество, поставила людей перед выбором из двух разных типах жизнеустройства. Несмотря на это, в реформе были выполнили основные рекомендации западных экспертов. Были раскрыты информационное пространство, финансовая система и рынки, была принята официальная антисоветская идеология, проведена приватизация, начаты реформы, школы и здравоохранения по западным шаблонам. Это было жестом доверия и лояльности США, но правящая верхушка США воспринимала и постсоветскую Россию как источник опасности – как иной, который пытается вторгнуться в «европейский дом» Запада. Тем не менее влиятельная часть российской элиты сохраняла иллюзии быть принятыми в метрополию западного капитализма – несмотря на то что большинство населения трезво оценило шансы и преимущества обещанной конвергенции.

Начиная неолиберальную реформу в СССР, надо было разобраться, почему при попытке войти в «клуб капиталистических стран» сразу возникли непреодолимые препятствия, а СССР мог сосуществовать и даже сотрудничать с капитализмом. Этот фундаментальный вопрос игнорировали, как и предупреждения некоторых специалистов.

4 мая 1992 г. Координационный совет по гуманитарным и общественным наукам при вице-президенте РАН провел заседание «круглого стола», посвященное оценке нынешнего и прогноза будущего общественного устройства России. В дискуссии приняли участие ведущие философы, экономисты, социологи и историки. В обзоре сказано: «Участники “круглого стола” исходили из неизбежности перехода России к рыночной экономике… Под “особым путем России” понималась необходимость сочетать достоинства и исключать недостатки капитализма и социализма. <…> Нужно поработать над тем, как идею конвергенции облечь в приемлемые для всех народов и наций страны одежды. Переходная, опирающаяся на смешанную социально ориентированную экономику модель была поддержана участниками обсуждения»¹⁵.

Из всех участников заседания точный прогноз высказал д.э.н. М.М. Голанский. В отчете сказано, что по принятому решению он высказал сомнение и объяснил: чтобы создать в России регулирующий рынок, необходимо удовлетворять требованиям, для нас практически невыполнимым. Более того, он предсказал, что к 2010 г. начнется системный кризис мирового капитализма и «частная собственность будет повсеместно заменяться статичной общественной собственностью, которая только и сумеет выдюжить неблагоприятную экономическую обстановку». Он сказал, что производительность труда в России недостаточна, а «рынок поощряет развитых и душит отсталых». Как сказано в отчете, «такой пессимистический прогноз не был поддержан».

Труды М.М. Голанского замалчивали, но целый ряд его суждений сегодня актуальны. Приведем некоторые здесь.

Цитата

Авторы и инициаторы перестройки в социалистических странах, желая поправить просчеты предшествующих поколений, не нашли ничего лучшего, как немедленно демонтировать систему централизованного планирования и управления экономикой и взамен ее внедрить рыночные отношения. В качестве основного средства достижения этой цели они избрали упразднение государственной собственности на средства производства и насаждение частной собственности.

За легкомыслие нам пришлось заплатить исключительно высокую цену. Так, республики бывшего Советского Союза поплатились таким развалом экономики, какого они не знали даже во времена самой разрушительной войны…

При сложившихся условиях поспешный отказ от планирования и «введение» рынка в республиках бывшего Советского Союза едва ли поможет экономике выйти из кризисного состояния. Скорее всего здесь отказ от планирования и «введение» рынка приведет к усилению беспорядка и хаоса, который уже не удастся устранить никакими командами из центра. Из всего сказанного выше напрашивается вывод о том, что избранное направление перестройки, выразившееся на практике только в устранении командно-административной системы экономического управления, оказалось ошибочным и вредным. Перестройка разрушила сложившуюся внеэкономическую систему хозяйственной мотивации, дисциплины и ответственности, не создав ничего взамен.