Читать книгу: «СИНИЕ ЛЕБЕДИ», страница 7

Дана

Мы думаем о тех, кого любим,

не замечая тех, кто любит нас

Солнце огромным горящим шаром закатилось за деревья, оставив по себе полыхающий край неба, который понемногу угасал, меркнул, тускнел, и на лес вскоре легла кромешная, густая тень, только возле самой воды узкой полоской желтел песок. Небо казалось размытым, синесерым. Звезды проклюнулись, и еще не до конца вызревшие, сумеречно дрожали, далекие и мелкие. Горизонт мягко и невидимо сливался с землей.

Равномерный плеск лесного озера приглушало осторожное и ленивое кваканье. Оглушительно наперебой трещали цикады. Порывистый горячий ветер, шаловливо трепал грустные листья ив, вербы печально рассевшихся вокруг небольшого лесного озера, обронив в него ветви свои, засмотрелись они в зеркальную гладь, тихо перешептываясь между собой; потом сердитый шалун, как бы, о чем, вспомнив, рывком проносился над озером, вбирая в себя свежесть стынущей воды, разгоняя мелкую рябь волн, и, будто озорной ребенок, снова бросался в лес, запутываясь в кронах могучих деревьев.

Из-за туч выглянул месяц. Он ярко-бледной надкушенной лепешкой висел под небом совсем низко и празднично. В его серебристом свете все вокруг лежало в ленивом и райском оцепенении, и только озеро, в глубину которого опрокинулась небесная бездна, выделялось своим зеленым гордым сиянием. Иногда всплеснет, играя, немалая рыбина, испуганно вскрикнет встревоженная чем-то сонная птица тяжело и неуклюже перевернется кто-то в озере с боку на бок, вздохнув из самой глубины тягостно и печально.

Дана, прижавшись к мягкому мохнатому боку бурой медведицы, загляделась на ночное озеро, заслушалась трелями соловушки, и не заметила, как уснула, сморенная беспокойством прошедшего дня.

Проснулась от настырного чавканья медвежонка. Он шумно сопел и настойчиво тыкался влажным носом в ее коленки. Медведица спала рядом, свернувшись в клубок, положив морду на тщательно перебинтованную лапу. Кровь с раны уже не шла, опасность явно миновала. Девушка облегченно вздохнула. Вчера несколько охотников, больше похожих на разбойников, наделали лиха в лесу; настреляли белок, убили несколько зайцев, разогнали всех лесных жителей, ранили неосторожную медведицу. Кирей, учуяв беду, привел Дану к зверю огорошенному. Рана была неглубокой, но крови много. Девушке пришлось оторвать подол у платья, чтобы перебинтовать лапу. Пес убежал домой еще вчера вечером, оставив ее возле медведицы и медвежонка.

Тот, наконец, успокоился. Он нашел кузовок девушки со свежей сладкой малиной – любимого своего лакомства, и сейчас, с удовольствием причмокивая, наслаждался утренней трапезой. Клава, говорящая ворона, иногда даже чересчур болтливая; любопытная, до беспредела, сидела на ветке и недовольно ворчала на несмышленого медвежонка голосом мамы Норы.

Можно возвращаться домой, здесь помощь ее пока не понадобится. По дороге надеялась встретить Кирея, но ни в лесу, ни возле их жилья верного пса не было, мало того, то, что увидела перед собой, сразило девушку наповал, избы, в которой они прожили столько времени, не было. На ее месте зияло черное пожарище, копошился пепел вперемешку с остатками тлеющих головешек. Сгорело все, что могло сгореть, и никого, ни Норы, ни Кирея.

Дана растерянно присела у обгоревшей березы. Клава по-бабьи громко причитала, перепрыгивая с ветки на ветку, потом вдруг пропала, оставив ее одну. Словно отуманенная, обхватив голову руками, девушка силилась понять, что могло произойти, что случилось вчера и как ей дальше поступать. В единственном и оборванном платье, без крова над головой, без Норы, Кирея, что же делать, как дальше жить?

Попыталась найти что-то на пепелище, но усилия были напрасны, все выгорело до тла.

К вечеру все-таки прилетела Клава и объяснила, что здесь побывали все те же горе-охотники. Они и сожгли избу, где делись Нора и ее верный пес, никто в лесу не знает. По просьбе вороны, лесной народ обшарил за это время весь остров, все самые потаенные и укромные уголки, но женщина с собакой, как в воду канули. Больше всего, что Дана и Клава остались одни.

Ворона трогательно грустила, по-птичьи повесив клюв, печально опустив черные крылья, стремясь подражать Норе, когда та была чем-то расстроена.

В лесу посоветовали идти к людям, здесь нечего одной девушке делать, а вдруг вернутся бандиты, поэтому Клава поведет Дану в ближайшую деревню, а там видно будет.

Девушка неохотно отозвалась на предложение, ей все чудилось, что Нора вскоре вернется; хотя в глубине души понимала, от проницательного взгляда их вездесущих лесных друзей не могла укрыться самая малая сущность, или же остаться незамеченной малейшая подробность, случившаяся в лесу, тем более пропажа Норы и Кирея.

II

Идти пришлось немало. Клава недовольно каркала, поторапливая девушку, перелетая с ветки на ветку или усевшись на плечо. Решено, Дана в деревню пойдет одна, а ворона присоединится потом, дабы не возбуждать излишнего любопытства у деревенских жителей.

По совету всезнающей птицы, а она, оказывается, здесь была не раз и разбирается в местных порядках, надо идти прямо к колодцу что в центре деревни, там всегда полно местных женщин, они и помогут, подскажут, у кого можно будет пожить, хотя бы недолго.

Несколько молодух о чем-то оживленно спорили, к ним все подходили и подходили остальные жители. Женщины, кто постарше, были одеты в темный низ, спереди у каждой светлый фартучек, и пестренькую кофточку, их головы прикрывали черные с цветными каемками платки, некоторые даже были с бахромой из плетеных кисточек. Они, то плотно охватывали голову в виде небольшой шапочки, надвинутой низко на лоб, то просто были обвернуты вокруг головы и завязаны рожками сверху. Те, что, помоложе, были облачены в светлые, с тонкого полотна сорочки. Наверх надеты темные, с разноцветными полосками юбки, из-под которых кокетливо выглядывал затейливый рисунок вышивки. У талии они перехвачены шелковыми поясами или расшитыми фартучками. Головы молодок были прикрыты разноцветными платочками.

У самого колодца, затисканная со всех сторон высокая немолодая женщина что-то взахлеб рассказывала, время от времени торопливо крестясь и оглядываясь по сторонам.

Ее слова воспринимались присутствующими по-разному, одни с расширенными от ужаса глазами внимали каждому слову рассказчицы, разбавляя его возгласами изумления, другие с явным недоверием слушали странную историю.

– Вот-те, Бог, – яростно крестилась рассказчица, – Правду, бабоньки, говорю, да, чтоб провалиться мне на этом месте! Таких страстей сроду никто не переживет, и даже врагу своему смертному такого не пожелаешь.

Ее маленькие цепкие глазенки непрестанно прыгали с одного лица на другое. Жиденькие бровки, озабоченно сдвинутые у переносицы красного утиного носика, что смешно топорщился при таком бойком разговоре, лихорадочно сотрясались, как только она начинала креститься.

Подошло еще несколько человек, среди них были уже и мужики. Пришлось начинать все сызнова.

– Старик мой ковырялся во дворе, плетень надо было починить, прохудился дальше некуда, да и ворота завалились. Я тоже не бездельничаю, вся при делах; по хозяйству бегаю, во дворе убираюсь. Туды-сюды, сюды-туды, целый день на ногах, не вздохнуть, не передохнуть. В избу забежала, поставила утром тайком от деда варенуху.

– Дай, – думаю, – погляжу, не потухла ли печь, а то в воскресенье нечем будет полакомиться, душу отвести.

Сама же знаю, с моего муженька глаз спускать никак нельзя, он так и норовит без меня чарочку-другую опрокинуть. Глядь в окошко – а к нам весь упаренный Тимофей бежит, следом дружок его закадычный пыхтит, и к деду! Окружили, тормошат, шушукаются и все на лес кивают. Я уши навострила и слышу, содействия у деда просят и еще топор. Старый хрыч в мою сторону не глядит, инструмент в руки и со всей компанией до лесу. Я скоро за ними, бегу, еле поспеваю.

– Ах, вы, – думаю, – заразы, как где, так больные и хромые, а здесь и не угонишься следом.

Они бегут, по сторонам не глядят, за плечами веревки, в руках топор.

– Никак, – соображаю, – клад нашли.

Вдруг вижу впереди болото, а там чьи-то рога торчат, огромные, таких сроду не видала.

Не иначе, – думаю, – лось в болоте застрял, вылезти не может и не потонет. Сколько же это мяса перепало бы нашей шинкарке задарма! А за такие рога целого годовалого поросенка купить можно. И такая злость меня взяла, что аж затряслась вся! Деды стали тащить животину с болота, а я схоронилась за деревом и думаю, что в самый поспевающий момент выскочу и покажу им кузькину мать. Немного часу прошло, вытащили с горем пополам. Лежит он, значит, здоровенный такой, еле дышит. Я смекаю, что мяса здесь хватит на всю деревню, не одну свадьбу сыграть можно. А они, мужики, уже топор наставляют между рог, ударить хотят, когда слышу мой голос в лесу кричит.

– А, чтоб тебе рука отсохла, сморчок недосушенный! А чтоб ты хлеба ломоть не смог в пасть свою ненасытную положить!

И так это ясно и понятно, что мужики присмирели, оглядываются кругом. Я туточки же, за деревом, и не смекну, в чем заковырка, я же безгласная. А тут староста наш, Ксен, как закричит, да все матерными словами, да такими, что раньше сроду таких не слыхивала. Я по лесу глазищами шарю, а никого не видать. У меня уже все, что можно, дрожит, поджилки трясутся, зуб на зуб не попадает, понимаю, неспроста здесь все это!

Старики, решили, что померещилось с похмелья, видно, дальше думают дело заканчивать. Довольные себе, руки потирают, шуточками перекидываются, а мне уже домой хочется, мочи нету. Бог с ним, мясом этим, душу бы спасти, да ноги целыми унести. Тут слышу, сзади зовет меня кто-то, да так тихо, так нежно. От своего деда за всю жизнь, не слыхала этаких слов, хороших да приветливых. Оглядываюсь, выискиваю, кто кличет меня, и вижу на болоте, ей богу, не поверите, муть такая поднимается, марево что ли, а в нем чудище! Псина здоровущая, с быка ростом, бельма у ней горят, в пасти язык красный болтается, клыки вот такие, а сам весь червяками покрыт. Они так и кишат по нему, так и кишат, а еще светятся!

От внезапности я и онемела, и остолбенела, с места двинуть не могу. Желаю вскрикнуть, а звук пропал, одно шипенье. Старики пока ни о чем не подозревают, хотя присмирели маленько, но еще не могут понять, в чем дело. Тут девка, как заплачет-да-зарыдает, как завопит:

– Вытащите меня, люди добрые, из болота, век благодарить буду, – а голос трескучий, страшный, прям, за самую душу хватает.

И такая страсть одолела мною, такой страх в печенку влез, враз, вся, и посинела, и позеленела. Шкура по мне пупырышками укрылась, ровно гусиная стала.

Все, – думаю, – это смерть за мною пришла. Зажмурилась, а когда разлепила зенки, гляжу, чудище прямо на меня прет. Не бежит, а ровно плывет по земле, чудно так, даже лапами не перебирает. Я уж, как зареву, где и голос взялся! Мужики со страху тоже завопили, понеслись на меня, а их сам дьявол за моей спиной встречает. Деды, как глянули на это зрелище, где и силы взялись!

Не знаю, как воротились! На все запоры затворились, на печку и неделю в себя приходили. Дед мой до сих пор из избы не глянет. Пить даже покинул, все молитвы, какие знает, читает. Я вот нашла в себе силы за водой сходить, поесть-то охота.

– Кондрат с Тимофеем где? – спрашивают из толпы.

– Не слезают с печки, за двери носа не кажут. Соседка говорит, переменился муженек, то слова без брани не произнесет, а это такой любезный стал, что не узнать. Все через простите и пожалуйста, все лопочет, что видал свою кончину.

– Пить меньше надо, тогда и видеться ничего не будет. С пьяных глаз всякая чертовщина может показаться!

– А как же, Комариха? Она совсем трезвая была.

– И когда это ее можно трезвой увидеть?

– Да не надо наговаривать, выпить, конечно, баба любит, но, чтобы напиваться, никогда.

– Сколько в лесу не ходили, бывало, ночевали, когда сено заготавливали, ничего не видели, не слышали такого.

– Не могли столько человек обмануться!

– Значит, в самом деле, что-то завелось. Проверить не мешало бы.

Мужики закурили, собравшись в круг. Осторожны были в выражениях. С чем черт не шутит, может и в самом деле, не врет баба?

Тула, как всегда, подошла с мужем. Она что-то рассказывала ему, звонко смеясь, успевая посматривать по сторонам и замечать все, что стоило ее драгоценного внимания.

– Чего собрались? Никак праздник какой – подошли к встревоженной толпе, – намечается? Свадьба что ли? – Ее живые глаза хватко выдергивали лица из толпы.

– А это кто? – показала на Дану.

Все оглянулись. В пылу увлекательного рассказа никто не заметил, как подошла девушка

Она стояла в толпе, внимательно вслушиваясь, и никак не могла понять, где такое чудо могло произойти, сколько живет в лесу, и ни разу ни с чем таким не сталкивалась.

Хотела оспорить, но потом решила обождать, мало, что может повлечь за собой ее вмешательство. Тула еще раз переспросила о пришедшей незнакомке. Ее муж – местный староста, и она часто пользовалась правом главного в деревне. Девушка вышла в круг, уважительно поклонилась всем собравшимся, учтиво взглянула на все еще обворожительную, такую же солнечную, как и прежде, Тулу, почтительно склонила голову перед ее мужем, догадавшись, что он первый человек в деревне. Видный, слегка седоватый мужчина бросил скорый взгляд на девушку и споткнулся об ее искренний, чистый и такой необыкновенно синий взор. Глаза их, встретившись, застыли на мгновение, и воровато разбежались, неловко уткнувшись в землю. Тула мигом почувствовала угрозу своему безоблачному, счастливому семейному бытию.

– Откуда пришла? – наступательно насупила брови.

– У меня погибла матушка, когда сгорела наша изба. Я осталась одна и без ничего. Пришла в деревню, как советовала соседка, чтобы не умереть с голоду. – Дана сказала все, как советовала Клава.

Тула смотрела на полуголую в оборванном платье девушку и злость распирала ее. Вишь, разрядилась как, на жалость бьет.

– Где твои вещи? – участливо спросил кто-то.

– Разбойники в лесу напали, все забрали, еле спаслась.

– Да слышали, намедни, шум в лесу. Выстрелы, пожар.

– Не местные, кто-то чужой хозяйничал, – подтвердили из толпы.

Тула решила, во что бы то ни стало, избавиться от девушки.

– Допустим, это правда, но здесь деревня не только наша. Вон сколько их вокруг!

Дана нерешительно оглянулась. Сказать честно, она не знала, где еще живут люди. Куда ей идти? Попробовала найти участливые глаза. Все опускали взгляд. Привыкли, что последнее слово за Тулой, а ей явно не понравилась девушка.

– Да и жить здесь негде, избы полны.

– Может, кому-то бездетному предложить, помощь какая ни какая для стариков? – нерешительно предложил кто-то.

Тула резко прервала.

– У кого это место есть? У Комарихи, что ли?

– Что, вы, что вы! – правильно осмыслив слова Тулы, замахала старуха. – Не могу принять, сами с дедом у порога спим, места нету. Изба совсем махонькая.

– Кто это у порога спит? – недовольный голос старика, небольшого росточком, с сединой в черных запутанных волосах. Узкая полоска морщинистого беззубого рта скривилась в недовольной гримасе.

– Изба хоть и невелика, но места в ней на всех хватит. Идем, девочка, ты, наверно, устала с дороги?

Тула видела, каким захватывающим взглядом провожал Ксен приблудную. Гнетущая ревность ползучей змеей влезла вовнутрь, свила черное гнездо, удобно расположившись в ранимой женской душе.

Дана зашла в дедову избу, покосившуюся от времени и безделья ее владельцев.

Спать уложили за печкой. Старалась не чувствовать сырость и приторно прелый запах сена, накрытого старой и не очень чистой тряпкой.

Укрывшись таким же неприятно пахнущим одеялом, попыталась уснуть. Душа тосковала по прежней жизни. Где сейчас мама Нора, Кирей, неужели погибли при пожаре? Это самое страшное, что могло случиться. Да и не могло с ними такого произойти!

Быстрее бы Клава вернулась, может, что-то узнает новое.

Проснулась от женского сердитого шипения. Комариха хозяйничала у печки, яростно двигая кочергой,

– Совсем мозги растерял, когда по лесу носился? То такой безъязыкий, слова божеского от него не услышишь, а это глянь, голос прорезался, хозяином стал. Хлеба в избе куска нету! Где взять, чем кормить приблуду будешь? Ее и одеть, и обуть во что-то надо, гляди, полуголая пришла. Тут самим укутаться не во что, вот еще напасть на мою бедную голову!

– Ты же давно детей хотела, все жаловалась, что не по-людски живем, скучно, – заскулил жалобно Комар.

– Развеселил, вот уже развеселил, – тонкая мохнатая полоска губ ехидно сморщилась, – Только смеяться, вот, охоты нет.

– Полно тебе кипятиться, ну, сказал, не подумав, что, уже и не жить? Назад пути нету, измыслим что-нибудь.

– Ага, комаров повыгоняем, а мухи оставим! Что ты можешь делать, пенек корявый, разве решетом солнце ловить, да свиньям хвосты вязать! Век прожил припеваючи, без забот и без тревог, с утра пьян и не болит ни о чем голова. На тебе, в старости что удумал! Совсем, гляжу, рассудка лишилась башка трухлявая, все мозги пропил.

– Ты, старуха не обижай понапрасну. Пьяница проспится, а дурак никогда.

– Да ты и есть самый настоящий дурень! Не видел, что Тула против была, не подметил, как муженек ее разлюбезный на приблуду запал. Глазками нахальными так и швырял в ее бесстыжие глазенки. А ты не подумал, пустая твоя головешка, чем это может грозить? Счастье семейное разбиться может, и ты виновным будешь! Тебе это надо?

– Но она такая скромная, тихая, а Ксен – мужик в годах. Голова на плечах имеется, что он не понимает? У самого дочь на выданье, не сегодня – завтра свадьба

– Да что ты хармызу плетешь. От мужиков всего ожидать можно. Недаром говорят: седина в бороду, бес в ребро.

Дана лежала молча, не желая прерывать такую вежливую беседу приемных родителей. Вспомнила вчерашний взгляд того красивого мужчины, его взволнованный вид, стало не по себе, сейчас только этого и не хватало; без Норы, в неведомой деревне, чужой избе и незнакомый мужчина, который ей в отцы годится.

Поднялась со своей не очень опрятной постели.

– Наконец-то, они решили подняться – злорадно прошипела Комариха. – А то уже думала в постель чай подавать с плюшками да с медком.

– Да хватит тебе, старуха, нападать задарма, не видишь, стесняется девочка; можно сказать, боится тебя.

– Ага, боится, – взялась в боки, нахмурив свои жиденькие бровки. – Тоже мне девочку нашел, стеснительную. Видел, в чем вчера при всем честном народе стояла. Почитай раздетая, светила на весь мир своими тонкими нахальными коленками.

– Мы ей сорочку найдем, оденем, и будет как все.

– Ну да, а сорочку я пойду, найду? В хлеву клад выкопаю – полотна куплю.

– Не надо, – Дана пыталась утихомирить хозяйку. – Я придумаю, во что одеться.

– Что ты можешь? – сощурилась ехидно старуха, – Могла бы, не ломилась в чужую избу. Дрыхнуть оканчивай, дел невпроворот, а мне еще кое с кем посоветоваться надо.

Комар молча дожевывал картофелину, запивая кислым молоком, рассеянно глядя в покосившееся окно. Быстро собрался и торопливо вышел, наделив напоследок девушку грустной виноватой улыбкой, жалостно скривив свой беззубый сморщенный рот.

Дана осталась одна в этой запущенной неухоженной избе. Пара дымящих картошин в мундире на темном от времени и многовековой грязи деревянном рассохшемся столе. В углу образа, покрытые толстым слоем многолетней пыли. Под потолком на жерди висит нечто напоминающее женскую одежду. Окна завешены паутиной и покрыты плотной пылью. На них резвятся огромные жирные мухи в несметном количестве. От их монотонного жужжания долго не поспишь. Заглянула в посудник, пару треснутых мисок, помятый ковш у ведра с водой, еще дымившая печка. Несколько глиняных горшков, в которых, наверно, по праздникам варится каша или юшка, а сейчас жили пауки. Паутина густая и частая была по всей избе. И повсюду жирные, здоровенные пауки. Они с любопытством поглядывали на новую жилицу.

Хорошо хозяйство. Начала с уборки. Закатав рукава, стала мыть стол, соскребая с него жирную липкую грязь, подбелила печку, глина нашлась здесь же у печки, просто хозяйке недосуг было заниматься таким неблагородным делом, убрала паутину по стенам и углам. Подбелила пол красной глиной, оглянулась по избе и осталась довольна своей работой.

Комната преобразилась, стало уютной и чистой. Время подошло к вечеру, а хозяйки не было, видно, и в самом деле, много дел в деревне. Пришел усталый, но довольный дед. Дана сидела на лавочке у ворот, с удовольствием вдыхая свежий вечерний аромат. Комар присел рядом, долго решался, теребя сверток на коленях, потом разом вдохнул.

– Я вот тебе полотна принес, может, сошьешь что-то или не умеешь, то этого, поговорю, другие пошьют. Хлеба я не принес, прости, не заработал. Обойдемся картошкой.

Неловко протянул пакет девушке, смущенно отведя глаза в сторону. Дана развернула подарок. Там лежал кусок, хоть и грубого, но белого полотна. В ее положение и это было, как находка, наскоро поцеловав старика в заросшую колючую щеку, побежала в избу кроить. Они с мамой Норой шили себе наряды сами, и часто такие чудеса выделывали из кусков материи.

Комар вошел в избу и не узнал ее. Он ахнул и робко присел на чистую тщательно выскобленную лаву у нарядной печки. На столе стоял букет синих васильков, миска с вареной картошкой и кувшин с водой. Изба блестела и светилась от чистоты. Вскоре прибежала довольная Комариха. За день она успела побывать у всех, кто мог бы угостить вкусным обедом, а потом и сытным ужином. Старая болтунья все говорила и говорила, каждый раз добавляя в свой рассказ все больше и больше страсти, за это каждый старался щедро угостить ее, чтобы подольше подержать в доме, послушать чудную историю.

Она с удивлением оглянулась по горнице, фыркнула недовольно, и усталая завалилась спать, громко храпя и причмокивая во сне. Дана зажгла маленькую лучину и, пытаясь никому не мешать, шила себе платье, пусть оно будет не таким красивым, как прежде, но все-таки лучше, чем есть.

Утром Комариха ни свет, ни заря умчалась, не проронив ни слова. Старик, пожевав все той же картошки, смущенно попрощался и поспешно ушел. Девушка одела обнову, оглянула себя, осталась довольна, взяла старенькие, изрядно помятые ведра, коромысло и, не спеша, пошла по деревне к уже знакомому колодцу.

Еще издали заметила старосту, что бросил пытливый взгляд на девушку, и молча прошел мимо. Дана невольно почувствовала его волнение, какой-то досадный холодок пронесся по спине. Встряхнула плечом, сгоняя с себя неприятное ощущение.

Возле колодца уже было несколько женщин. Они придирчиво осмотрели платье, и продолжали свою болтовню, не обращая больше ни малейшего внимания на нее. Дана стояла молча, терпеливо выжидая, когда они наберут воды и уйдут. Сплетницы явно не спешили, намеренно оттягивая время.

– Не гляди, что в возрасте уже, а туда же, – бросая косые взгляды на девушку. – Молоденькая понравилась.

– Бедная Тула! Как она его любит! За холодную воду взяться не дает, все сама решает. Разве знает он, как огород вспахать, как избу перекрыть, как хлеб с поля убрать, как обмолотить его, как скотину обхаживать? Живет как у бога за пазухой. Что еще в старости надо, любящая жена, дочь красавица, замуж за такого парня завидного выходит, казалось, живи и радуйся. Ан, нет!

– Ага! Появились, приблудились гости непрошеные и в почтенной уважаемой семье все наперекосяк пошло.

– Тула рассказывает, что Ксен ночью спать перестал, все ворочается и вздыхает.

– Гнать таких надо взашей, кто жизнь чужую мутит, покоя не дает.

Дана сжалась, чувствуя, что говорят о ней.

– Дарья, тебя долго ждать? Скотина некормленная, непоенная, – чей-то зычный мужской крик прекратил поток обидных слов и женщины, спохватившись, разбежались с тяжелыми, ритмично покачивающимися в такт шагу, коромыслами. Девушка облегченно вздохнула и попробовала набрать воды, но усилия были тщетны; тяжелая деревянная привеска мешала Дане, длинная жердь не слушалась ее рук. Ведро то не долетало до дна, то зачерпнув воды, выливалось у самого края колодца. Сколько так мучилась, пока не услышала веселый голос парня.

– Что, красивая, воды не набрать? Давай помогу.

Еще мгновение и оба ведра наполнены чистой, как слеза, колодезной водой, а еще через некоторое время шли они по улице; веселый и говорливый парень нес ведра с водой, а Дане досталось коромысло.

– Откуда такая синеглазая? – допытывался спутник. – Неужели в поле во ржи выросла.

Дана внимала его словам, и было тепло и радостно на сердце. В последнее время столько горечи и страданий пришлось испытать, а эта встреча, как ложка сладкого меда на душу, как света лучик в темной беспросветной ночи. Так любы и милы были его речи, что слушала и слушала бы без конца, а он все говорил и говорил, как будто обо всем и ни о чем, и смеялся, смеялся заливисто, громко, рассказывая забавные мелочи.

– Зовут – то тебя как?

Дана якобы нахмурила брови, но легкое облако улыбки блуждало по ее личику, глаза светились от потешной беседы, от необычных ощущений.

– Дана!

– А я – Лука.

Остановились у избы, где сейчас жила девушка. Парень поставил ведра у ворот и заторопился назад. Дана внесла воду в дом, присела у стола, а мысли неугомонные все о веселом парне. Добрые глаза, ласковый голос, может его видела в том счастливом сне, может именно его любви ждала, надеясь на счастье девичье. Сердечко встрепенулось и притихло, ожидая чего-то чудесного, необыкновенного.

Вечером прилетела Клава и поведала, что обыскали весь остров, но ни Норы, ни собаки не нашли, как в воду канули, видно и в самом деле сгорели при пожаре.

Дана сидела в избе, опечаленная недобрым известием, немигающими глазами глядя на окна, даже Комариха притихла, не понимая, что случилось с девушкой.

Горе было тяжелым и безысходным, хотелось выть от безнадеги. Несколько дней подряд уходила далеко в лес, что бы здесь никто не видел ее горьких, отчаянных слез, не слыхал ее громкого безутешного рыдания, и только ворона обеспокоено сопровождала девушку.

***

Как-то решила вернуться на пожарище и подобрать все, что еще осталось от прежней жизни. Возле сгоревшей избы ничего не изменилось, все та же гарь и копоть. Осторожно, чтобы не запачкать свое единственное платье, разворошила головешки и заметила маленькую каменную шкатулку, почти не тронутую огнем. Кое-как открыла ее и увидела тщательно замотанный золотой крестик.

Мама Нора говорила, что крестик был на шее у девочки, когда Кирей принес сверток в избу, но Дана не носила его, слишком тяжелым был по весу. Теперь же она с большим удовольствием надела крестик на шею, расправив красную шелковую нить.

Больше ничего не нашла, сгорело все, а жаль, приемный отец, хоть и работал от зари до зари, едва мог заработать на хлеб, тем более, деревенские жители привыкли с ним рассчитываться наливкой или брагой, что и споило бедного мужика, превратив в горького беспробудного пьяницу, а потом они же брезгливо отворачивались от него, когда проходил мимо пьяный в стельку.

Напоследок заглянула к медведице и обрадовалась, что та полностью выздоровела, и от недавней раны не осталось и следа. Угостила медвежонка медом, что они с Клавой только что позаимствовали у диких пчел. Малыш подрос, стал больше, внушительнее, но такой же сластена, как и раньше.

III

Дана вернулась в избу вечером, усталая и успокоенная. Никого еще не было. Присела на лаву, с наслаждением вытянув ноги. Внимание привлекло необычное поведение Клавы. Ворона все время встревожено за кем-то следила, сидя на подоконнике. Дана стала наблюдать за беспокойными прыжками птицы. В очередной раз, когда она, спрыгнув с окна, вернулась в избу, недовольная и сердитая, девушка закрыла окно.

– А ну, признавайся, что случилось? Что мечешься, как угорелая?

– Сама иди, посмотри, – недовольно проворчала птица.

Дана вышла во двор и присела от неожиданности, у калитки сидел медвежонок и смешно сопел, тыча носом в жерди. Он хотел зайти, но ворота были закрыты, и зверю ничего не оставалось, как ждать, чтобы кто-то его впустил.

– Как он здесь оказался? – девушка глянула на ворону.

– Увязался следом. Пришли домой, а он тут как тут. Пыталась в лес увести, уперся и ни в какую. Надеялась спрятать, а куда. Что будет, если кто-то заметит. Кошмар-р-р!

Это слово часто любила повторять Нора, когда случалось что-то неожиданное и чрезвычайное.

– Точно кошмар. – Дана растерялась от столь неожиданного появления нежданного гостя. –      Навязался на мою голову.

А тут, как назло, по улице разговор слышится. Комариха, громко смеясь, шла домой, с кем-то болтая без умолку. Вот недобрая несет не вовремя, то до утра не дождешься с гостей, а сегодня приперлась, не успело стемнеть. Во дворе медвежонка не спрячешь, еще уйдет шататься по деревне ночью, мало ли что взбредет ему в голову. Решила завести в избу, привязать под столом. Комариха, судя по голосу, уже навеселе, быстро уснет, а там видно будет.

До прихода хозяйки успела затащить упиравшегося зверя под стол, привязать за лапу к ножке стола, и вороне приказала глаз с него не спускать, если ей надо будет отлучиться. Пришлось Клаве сидеть в печи за заслонкой, наблюдать за надоедливым и непутевым гостем

Шумной толпой на порог зашли товарищи, Комар с хозяйкой и Кондрат со своей женой. В маленькой избе сразу потемнело, стало шумно и тесно. Дана с удивлением смотрела на нежданных гостей, комариха не очень гостеприимная хозяйка, у нее всегда пустые горшки, и, если есть что выпить, она сама выхлебает все и деду не оставит. Соседи расселись за столом, выкладывая из узелков принесенную с собой еду и выпивку.

Чего здесь только не было: и румяное кольцо жирной свиной колбасы, и мясо, запеченное в печи, пироги со всевозможной начинкой. Отдельно выложили зажаренную целиком рыбу, она, выпучив бельма, немигающе смотрела на шумных гостей. Целый большой кувшин вишневой наливки, бутыль с брагой. Отдельно поставили мисочку с холодным. Комариха быстро накрыла стол, разложив принесенное с собой по мискам, с удовлетворением глядя на это благолепие. Тула сегодня была щедрая, правда, что взамен захочет, пока неизвестно, хоть можно догадаться.

– Ух ты, и куда это мы попали. – Кондрат с удивлением оглядывал избу.

– И правда, чисто-то как, аж не верится, – подхватила Кондратиха.

– Это все наша приблуда убралась, – расхвасталась Комариха. – Она у нас такая хозяйка

– Очень хорошая, спокойная, уважительная, – дед с удовольствием внес и свою лепту.

– А что Ксен? Все так же за ней глазом пасется?

– Да пускай себе слюни пускает. Мы свою приемнуюотдадим за молодого и богатого, хоть на старости поживем, как люди.

– Не говори, подруга, надо же напасть такая, весь седой, а туда же, молоденькую ему подавай.