Читать книгу: «СИНИЕ ЛЕБЕДИ», страница 9
VII
Наутро вся деревня перешептывалась, осторожно кивая на парней, многие жители слышали непонятный вой ночью, но ребята, сговорившись между собой, не желая позориться, решили помалкивать о ночном происшествии. Как бы ни расспрашивали их, они отвечали всем, что это очередные шуточные игры.
Дана ходила за водой, надеясь встретить Луку. Парня нигде не было. Она догадывалась, что его можно увидеть вечером у березы, о которой ей когда-то рассказывала мама Нора. Днем там Дана бывала и не раз. У реки всегда крикливая ватага детей, рев коров, овец, и коз, пришедших на водопой.
Решила сегодня прогуляться. С нетерпением, дождавшись вечера, тщательно причесавшись, пошла на разухабистую игру гармони.
Несмело спряталась в густых зарослях прибрежного кустарника.
Некоторые девушки катались на высоких деревянных качелях, во весь голос визжа от страха и заливаясь смехом. На деревянном настиле пара хохотушек быстро кружилась, взявшись за руки, потом вдруг ладони их разнимались, и какая-то из них, не удержав равновесие, непременно спотыкалась или падала, далее следующая пара, потом другая.
Шустрая рыжеволосая заводила собрала всех в хоровод. Ей завязали глаза. Участники пошли по кругу, напевая лирическую мелодию, а красавица бродила в середине, наугад выбирая из движущей ленты хоровода кого-нибудь. Предпочтение пало на самого видного парня. Им оказался Лука, что развязал глаза подружке, и она, смеясь, и ни капельки не смущаясь, горячо поцеловала парня в губы. Затем уже он ходил по кругу с завязанными глазами, выбирая партнера для поцелуя, и так еще несколько пар. Они целовались скоро, одним духом, если не нравились друг другу, или не спеша, нежно, коль были по сердцу. Смеялись до упаду, когда попадали парень на парня, девушка на девушку.
Далее к гармонисту присоединились балалаечник в яркой красной рубахе и белокурый паренек с деревянными ложками. Веселье разгоралось. В центр подмостков вышла все-та же рыжая непоседа, взмахнула игриво платочком, приглашая в круг, и заиграла веселая озорная мелодия.
На две половины разделилась молодежь; с одной стороны парни, а с другой – девчата. Шелковые сарафаны, расшитые всеми красками радуги сорочки, в волосах яркая палитра атласных лент, цветами украшены светлые, темные волосы девушек. У некоторых на головах веночки. Первым запел Лука, обращаясь к рыжеволосой певунье:
Где ты, милка, вырастала.
Что такой красивой стала.
Лягу спать – глаза закрою.
Ох, не дает любовь покою.
Девушки в ответ, кокетливо наступая на шеренгу парней, ловкими ножками выбивая дроби:
Хороши ваши сапожки,
Только улица грязна.
Хороши ваши ребята,
Только славушка худа.
Те, задорно продолжили припевку, игриво выделывая танцевальные па, двинулись на девчат:
Отчего кусты густы –
Их никто не рубит.
Отчего девчата злы –
Их никто не любит.
Далеко за полночь закончилось веселье, и парами, парами разбрелась молодежь по деревне, разбрасывая вокруг себя осколки шуток и смеха.
Настя и Лука уселись под березой, и Дана стала невольной свидетельницей их свидания.
– Сегодня совсем ночью не спали, орали на всю деревню.
– Не-а, – целуя, шептал Лука, – а завтра с первыми лучами в поле.
– Так уходи, – игриво просила девушка, страстно отвечая на поцелуй.
– Не могу. От тебя оторваться не могу! Ты такая сладкая!
– А че ж на других девок глазищами зыришь? Гляди окосеешь, никто замуж не пойдет.
– Настенька, родная, выходи за меня, а не то cбегу.
– Мамка сказала не ранее осени, потерпи.
– После твоих поцелуев хмельной весь день хожу. Любить тебя хочу, целовать-миловать, никого не боясь, ни от кого не прячась. Давай скорее поженимся, чего тянуть.
– Пора домой, пора, – шепчет счастливая девушка, целуя друга милого в губы страстные.
Они ушли, обнявшись и целуясь беспрестанно, а Дана, незамеченная влюбленной парочкой, осталась совсем озадаченной. Избранник ее сердца, ее единственный и неповторимый Лука, имеет невесту и собирается женится.
Как страстно целовал ее, сколько хороших слов говорил! Ночи не спала, все о нем думала, об их встречах грезила и что теперь?
Не заметила, как прилетела ее встревоженная воспитательница. Ворона начала обиженно сетовать на недостойное поведение совсем юных и наивных девушек, которых на каждом шагу поджидают коварные искусители.
Дана нехотя пошла домой. Долго не могла уснуть и только под утро задремала, чтобы потом подняться больной, усталой и расстроенной.
Кое-как перекусив все той же картошкой, ушла к реке, на лавочку, под березу. Ее спокойный шелест листьев напоминал о маме Норе, по которой так тосковало сейчас сердечко девушки. Она чувствовала себя, как никогда одинокой и брошенной.
VIII
Дана сидела безмолвно и отрешенно. Рядом, на песчаном мелком берегу веселой визгливой стайкой резвились дети, похожие друг на друга цветом своего загара, светлыми взлохмаченными волосами. Они, то гурьбой неслись в воду, на бегу разбрасывая множество искрящихся брызг, то с громким смехом выскакивали из реки и, вывалявшись в раскаленном добела песке, ныряли снова в теплую речную волну.
Стояла невыносимая жара. Раскалённый воздух жалил лицо, впиваясь горячим знойным поцелуем. Ни вздрогнет ветерок, ни пробежит над речной рябью, ни шелохнет пугливый лист на белоствольной березе. В воздухе витало какое-то непонятное напряжение. Природа притихла в тревожном ожидании. Неслышно было даже собачьего лая, такого привычного для деревни, только коегде звонко перекрикивались петухи, зазывая дождь.
Где-то вдали стал слышен неясный шум то затихающий, то неожиданно появляющийся вновь. На горизонте показались мохнатые, с неряшливо оборванными краями, тучи. Выползли и застыли в тревожном раздумье, уставившись в пространство впереди себя, потом вдруг тяжело и зловеще двинулись на лес, на реку, на деревню. Ярко блеснула блуждающая, искривленная полоска пламени. Сразу что-то, собравшись в могучий клубок, загремело, набрало силы и покатилось на лес, угрожая раздавить его своей мощью, но, едва достигнув столетних вершин, развалилось, заглохнув в ветвях притихших деревьев.
Дети, с оглушительными криками собрав свои нехитрые пожитки, побежали в деревню, оставив Дану одну.
Вновь вспыхнул и тут же погас короткий и яркий свет молнии. И снова грянул гром, пока приглушенный, осторожный. Он опять-таки застрял в лесу, негромким эхом прокатившись по речной глади.
Внезапно налетел сильнейший порыв ветра, яростного и могучего. Зашумела, забурлила вода в реке, встревоженная такой напористостью. Затрещали, застонали деревья, зашелестела тревожно береза, как бы прося пожалеть ее, длинные косы не путать, бело тело не ломать. Тучи, гонимые своим бесшабашным пастухом, неслись уже с необыкновенной быстротой. Небо стало могучим и страшным.
По краям, сливаясь с землей, оно окуналось в непроглядную тьму, сверху нависая тяжеленной тревожной глыбою. Гром вовсю резвился уже над рекой, над деревней, над лесом. Яркими слепящими линиями, то ровными, то причудливо изогнутыми, молнии беспорядочно метались среди туч, пронизывая их своими острыми и зловещими стрелами, рождаясь где-то в самом центре скопления облаков.
Тогда начинался гром. Вначале лениво, но потом все более возбуждаясь, подступал все ближе и ближе, и тяжело, надсадно трескался, раскидывая вокруг множество грохочущих осколков. Только успевал отгреметь один, как тут же взрывался следующий. Гроза бушевала, все более распаляясь. Время от времени вспышки молний подгоняли раскаты грома. Ему не хватало простора. Он задыхался от переполнявшего его возбуждения. Казалось, вот-вот должно произойти что-то ужасное.
И случилось! Очередная молния вспыхнула тонким длинным росчерком, потом закружилась, завертелась, заплясала в диком танце, и разошлась широким концом, оголив зловещий голубой огонь. Страшенный, небывалой силы взрыв вскипел прямо над головой, встряхнув все небо, яростно раздирая его на части, оглушив на мгновение девушку. Небо разорвалось и обрушилось на землю первыми крупными горошинами. Растворилась серозеленая пелена, принесшая с собой спасительную влагу. Дождь весело забарабанил по воде, по земле. Еще гремело вверху, эхом разносясь над землей, глохнув в лесу, но молнии вспыхивали уже вдали, на краю неба, и гроза последовала вслед. Уставшая от нестерпимой жары, от томительного ожидания дождя, земля с наслаждением вбирала в себя целительную влагу. Он шел густой, крупный и торопливый.
Тяжелый клубок застывшей обиды, лютым зверем сосавший душу, вырвался наружу обильными солеными слезами, что смешивались с дождевыми каплями и падали на землю, чтобы потом прорасти маленькими синеглазыми незабудками. Дана стояла под дождем, не замечая его холодных, сырых объятий. Ливень подобрал ее муки, ее печали, отдал их матушке земле, выстудил, успокоил ее сердце.
Но как пришел, скорый, и стремительный, так и убежал, торопливый, поспешный, на прощанье резво промчавшись по грязным, теплым лужам. Природа, обновленная и напоенная, источала такой пьянящий аромат.
Все пело и ликовало, ласточки парили высоко в небе, камнем бросаясь на землю. Воробьи дружно купались в лужах, отгоняемые важными курлычущими голубями. Над речной водой, над теплой землей поднималась мягкая серая дымка.
Солнце не заставило себя долго ждать. Выглянуло из-за уже светлых кружевных облаков, горячее и сияющее. Сразу стало тепло и радостно.
Девушка успокоилась, после дождя в душе поселилось умиротворение и блаженство, поняла, что надо бороться за свое счастье.
IX
С нетерпением дождавшись вечера, спряталась у ворот, где жил Лука. Он восхитительный и, как всегда, веселый, жизнерадостный, вышел, удовлетворенно мурлыча что-то себе под нос. Увидел девушку и расплылся в довольной улыбке.
– Вечер добрый красавица, надеюсь с хорошими вестями встречаешь.
Дана пугливо оглянулась кругом и нерешительно махнув рукой, позвала в густо заросший палисадник.
– О, у нас уже и секреты завелись – с удовольствием спрятался от любопытных глаз соседей, – с чем пришла, сказывай, не робей.
Она неуверенно замялась, неосознано сорвала листок с кустика, размяла в ладони, бросила под ноги.
– Я тебя слушаю, – промурлыкал томно, близко-близко к себе привлек. – Какая же ты красивая! – Поцеловал крепко-крепко, и Дана решилась. Она прижалась к парню, пряча глаза, и торопливо зашептала,
– Если я тебе по сердцу, то есть, если я тебе нравлюсь, возьми меня замуж, пожалуйста.
– Что, – переспросил, поднимая ее голову, заглядывая в глаза, одаривая одной из своих обаятельных улыбок.
– Возьми меня замуж, я буду надежной женой, тебе не придется жалеть. – Обняла за шею, стала быстро-быстро целовать в губы, в щеки, лицо, приговаривая: – Не строптивой буду, не скандальной, а любящей и заботливой.
– Что, – переспрашивал крайне изумленный Лука не в силах увертываться от страстных лобзаний.
– Я к каждому твоему слову прислушиваться буду всю жизнь, возьми меня замуж, мой милый, родной, ну, решайся.
– Да я помолвлен. Невесту свою обожаю. люблю.
Пальчиком прикрыла губы его.
– Пойми, без тебя мне свет не мил, тосклива ночь.
Тут уже Лука решительно пресек домагания девичьи, убрал ее руки с шеи своей.
– Погоди! Не спеши поцелуями разбрасываться, не бросайся первому встречному на грудь; девушка должна быть чиста и нежна, как первый лучик солнца утреннего, невинна, как первый цвет весною раннею.
– Тогда зачем целовал меня, обнимал тайком? Насмеяться хотел над бедной девушкой!
– А почему не пофлиртовать с красивой девушкой, тем более симпатии были взаимны, поцелуи страстные, а жена должна быть не только сильной, красивой, но и породистой, с хорошей родословной. Безродная, нищая приблуда, пусть и очень красивая, только для запретной любви годится.
– У меня же есть родители, хоть и приемные.
– Ха-ха, – рассмеялся Лука. – Таких беспробудных пьянчужек, таких ленивых и безответственных людей поискать еще надо. Борони меня боже от таких родственников! У них хлеба, что в душе, а одежды, что на хребте. Так что, прощай, не поминай лихом!
И ушел, даже не поцеловал, не взглянул.
– Ничего, родной мой. Я что-то придумаю, все равно ты будешь моим, – думала сквозь слезы девушка, глядя вслед любимому.
X
Настасья, не дождавшись неверного жениха, решила поискать его. Какого же было ее удивление, когда увидела Луку и Дану в кустах, целующихся страстно, недалеко от его избы. Споткнулась сердцем об их встречу, и со слезами побежала к матери.
– Маменька милая, маменька родимая, видела жени-ха своего непутевого в объятиях девушки.
– Эка невидаль, – отмахнулась Тула – Он каждый день с кем-то обнимается и целуется, ну и что с того, пусть аппетит нагуливает, потом любить крепче будет.
– Мама, он сегодня замуж предлагал приблуде.
– Этого еще не хватало, – закипела, как самовар Тула, – мало ей, что отца твоего с ума свела, ходит как отмороженный, так еще и жениха отбить хочет, не бывать этому никогда, – добавила решительно. – Свадьбу сыграем нынче же!
Девушка, вся в слезах, молча соглашалась с матерью. Она боялась потерять друга милого.
XI
Дана пришла к березе. Прислонилась к стволу, шершавому и прохладному, вслушиваясь в тихий, успокаивающий шум листьев. Дерево чуть слышно шептало девушке о бренности нашей жизни, все пролетит – пройдет, время смоет обиды, надо только уметь надеяться и ждать,
– Не спеш-ш-ши, – шуршали листья березы. – Ш-ш-жди, – шелестела белоствольная. Ш-ж-жди.
Никого пока не было. Дана молча, сквозь слезы смотрела на пылающий закат. Ей так захотелось попросить помощи и поддержки у небожителей:
Зори вы мои ясные, зори вы мои красные. Ходите вы высоко, видите вы далеко. Не идите вы ни в лес густой, ни на поле широкое, ни в горы высокие, ни на море далекое, а идите вы к моему другу сердечному, зазнобушке моему неверному. Пролейте вы свет на его душу, зажгите в ней любовь ко мне. Губы его, чтобы имя только мое шептали, глаза его только меня бы видели, сердце его только по мне бы страдало.
Как лебедь без белой лебедушки горюет, как Луна по Солнцу тоскует, как Земля без дождя сохнет, так и милый друг мой без меня бы страдал, таял и тосковал.
Зорюшка моя золотая, матушка родимая, сними мое горюшко росами чистыми, дождями обильными, смой с души моей печаль каменную, забери обиду сердечную, другом любезным нанесену. Укрепи в нем любовь ко мне. Давеча так жарко целовал – миловал, а нынче бросил, даже не взглянув напоследок, обидев словами горькими. Обронил в сердце девичье, глупое, неразборчивое, семя обиды черной, печали безутешной. Я полюбила его, поверила словам обманчивым, понадеялась на душу добрую, сердце верное. Получилось, как судилось. Помоги мне, зоря моя алая, краса чудная, небывалая.
Я любить только его хочу, и он, чтобы только меня любил.
Ныне и присно и во веки веков. Отныне и довеку, на многия лета.
Дана проговаривала слова, искренне веря, что они помогут, как молитву шептала их, глядя на горящий закат. На душе становилось легче, казалось, все еще можно изменить, поправить. Успокоенная, пошла домой, твердо решив, что утро вечера мудренее, не останется лебедушка без лебедя белого.
Вскоре подошла Комариха. Сегодня была как никогда, заботливая и внимательная, принесла в подоле фартука дюжину cвежих, ароматных пирожков с ягодами, под мышкой небольшой туесок с медом. Дары эти предназначались Дане и только Дане, но разве могла Комариха допустить такую нелепую небрежность, хватить приблуде и одного, а без меда тем более обойдется, чай не принцесса, чтоб такие угощения задарма принимать. Льстиво улыбаясь, жмуря глаза свои хитро, сунула пирожок девушке под нос, чаю еще горячего налила и спряталась за печкой, пробуя свежий медок. Вкуснотища!
Дана нехотя откусила кусочек пирожка, который явно в горло не лез, хлебнула воды глоток, задумалась и невольно склонила мигом ставшую тяжелой голову на руки. Пелена обволокла гнетущей дремой сознание, веки склеились намертво и туман густой, жуткий безраздельно окутал разум. Боль, с неистовой силой вгрызаясь в грудь, впивалась в жилы, глухими ударами молота отражалась в затылке. Кто-то тихо и требовательно зовет, за собой ведет. То ли вихря дуновение беглое, то ли ручейка журчание звонкое, только вдруг увидела себя на берегу водоема сказочного и так легко и покойно кругом, ни боли душевной, ни боли телесной. Блаженная, осматривается и замечает повсюду густые заросли кустарника с тяжелыми гроздьями черных ягод, а ноги уже сами несут ее к спасительной заводи, где Нора на берегу, красивая, молодая, но зачем-то в платье черном, усмехается, любуется видением чудесным, где лебеди нежные, белоснежные, в отражение свое глядя, друг за другом скользят по водной глади грациозно, высокие шеи изогуты гордо, шелковистая мантия крыльев снега чище. Здесь нет места предательству и нет измен. Эталон любви и верности, но в кружении величавом явно грусти хрустальной слышится звон бесконечный.
Луна всплыла из порваной кромки облаков, свечением божественным посеребрила гладь зеркальную, и, о, диво дивное, в блеске волн, зажженных лунным сиянием снежный окрас у отдельных лебедей, стал синим. Нора перстом кажет на птиц волшебных и произносит едва слышно, – Скорые свидания украдкой не претят и лебедям; белый лебедь – к любви светлой, бесконечной; синий лебедь – к любви изменчивой, обманной. Белый лебедь – к объятиям невинным, синий лебедь – к слезам и огорчениям.
Очнулась оттого, что Клава громко, монотонно била клювом о стол. С трудом приподняла голову, мутным взглядом обвела комнату.
– Кошмар-р-р! – кричала ворона. – Кошмар-р-р! Уже сутки не могу добудиться. Сколько можно спать?
Дана неотрывно смотрела на спящую за печкой Комариху. Брови удивленно выстроились домиком.
– Да-да, тоже дрыхнет второй день,что мертвая.
– А что произошло?
– Вы спите, а там свадьба гуляет.
– Кто женится? Я знаю?
– Знаешь, милая, ой как знаешь, разлюбезный твой женится.
– Клава, хватит трещать, голова и так болит, раскалывается, нет у меня уже разлюбезных.
– Ага, когда это не стало, недалече, как пару дней назад, целовалась с ним у ворот его дома, совсем стыд забыв. Такого позора думала довеку не перенесу.
Ворона каркнула и обиженно забралась на подоконник.
– Тула знатную свадьбу отгрохала своей дочери, на-долго запомнит деревня женитьбу Луки.
Дана, плохо соображая, смотрела на ворону. Слова ее вяло цеплялись за рыхлую, вязкую память девушки. Лука. Свадьба. Любовь. И вдруг пронзило острой болью – ее друг милый женится.
– Клава, повтори, что ты сказала, – одеревеневшими губами прошептала.
– Да я тебе целый час торочу, что Лука женился и некому теперь будет голову морочить бедной, наивной девушке.
Дана, ни жива ни мертва, еле поднявшись, вышла на улицу. Издали слышны шутовские вопли, шумные срамные песни подгулявших гостей, наяривала, надрываясь в своем ненасытном исступлении, гармонь. Побрела в ту сторону, пошатываясь от тошноты и слабости.
Cвадебное пиршество было в самом буйном разгаре, ешь, пей сколько хочешь, вытворяй, что сможешь. Не в меру возбужденные состечественники, насосавшись как свиньи, дармового угощения, подверглись тяжким испытаниям обольстительного воздействия хмельного напоя, что совершило свое разрушительное дело для неосознанных, не всегда достойных поступков. Неуде-держимое веселье, что вопит, манит, влечет, дразнит, хохочет, дурманит мозги, подкашивает ноги, воспламеняет в разудалой пляске тело и все ему мало, все нипочем, что дружно и легко взведет любую толпу на неотчетливые совместные действия, царит, владеет свадебным пиром.
А, она-то, матушка сощуренным взглядом осматривает ликующее собрание, упиваясь превосходством, раздуваясь от гордости, приглаживает непослушные локоны, вытирает надушенным платком подбородок и шею; пускай глядят, да губы от зависти кусают, лишь только Тула может позволить себе такой размах, как ни как, а дочь у нее одна; правда, муженек ей c червоточинкой, блудливый попался, похоть впереди мозгов топает, да ничего, обламывали и не таких, взнуздаем и этого ловеласа, лишь только с хворью непонятной разберемся и дальше все пойдет, как по маслу. Легонько привлекла к себе свою ненаглядную кровиночку, нежно погладила по волосам, поцеловала в щечку, шутливо пригрозив пальцем Луке. Тот, нелепо улыбаясь, смущенно пожал плечами, осторожно оглядываясь на будущего тестя.
Пытаясь вызвать одобрение главной супружеской четы, ввизгнув для сугреву, широко размахнувшись, выбросила в середку свое, упарившееся от предыдущей пляски, дородное тело, молодка далеко не первой свежести, и выкрикивая срамословные припевки, властно упершись руками в боки, резво перебирая ногами с пятки на носок, жирной гусыней прошлась по кругу, подобрала подол и выбила четкую дробь, яростно, с остервенением вбивая каблуками в землю. Пискнула гармонь и залилась веселым переливом. Под одобрительный гул, ловко выбрасывая ноги, сыпанул мельчайшую дробь разухабистый мужичок. Остановился перед молодоженами, хитровато жмурясь, развел руки в боки, смастерил замысловатое коленце, крутнулся на одной ноге, ухнул по-молодецки и со всего маху пустился по кругу в присядку, щелкая ладонями о голенища сапог.
У гармониста ухмылочка деревянная на лице, от чрезмерного усердия прилип ко лбу чуб, раздувая ноздри, облизывая пересохшие губы, жал, давил до упаду на деревянные клавиши, неистово растягивая меха, краем глаза, вглядываясь, как завороженный, на непрошенную гостью, что тихо, едва перебирая ногами, подходила к ним. Признал, в один миг изменился в лице. Всхлипнула усталая, измученная гармонь, захлебнулась вдруг стоном пронзительным и смолкла, захрипев, как надорванная, не закончив мелодию. Мертвая тишина упала с высокого чистого неба, эхом прокатилась над притихшей толпой, что плотным кольцом обступила Дану.
Волосы светлые не убраны, растрепаны, шея тонкая вытянулась, точно струна, готова вот-вот лопнуть, в глазах лихорадка.
Совет вам да любовь, – поклонилась в землю, ладонь к сердцу прислонила, – добра и блага.
Ты же говорила, что больше никогда не увидим ее. А это что? Кто это, мама, я тебя спрашиваю? Ты обещала, – губы дочери предательски задрожали, горькие слезы хлынули ручьем и покатились по щекам. Она покраснела, лицо исказилось и стало до ужаса жалким и неприглядным, – че приперлась, пошла вон отсюда, кто тебя приглашал? – жалобное, отчаянное завывание выплескивалось на груди будущего мужа. Лука нежно гладил по волосам и шептал утешительные слова.
Припадок гнева мигом обуял Тулу, – Люди добрые, – взвыла дурным голосом, – вы только поглядите на эту побирушку, потаскушку! Ни стыда, ни совести, не звана, не прошена, пиявкой вцепилась в счастье мое семейное, мало того, что мужу мозги запудрила, так ей еще и зятя подавай, мочи моей больше нет, силушки мои на исходе, жизни лишить меня хочет бессовестная, – вся дрожала в нервной конвульсии от возмущения.
– Не надо, не надо, не кричите, – шептала чуть слышно оторопевшая от визга девушка, а на душе было так горько и безотрадно, – я же вам ничего худого не сделала.
Взглянула на такое чужое и непроницаемое сейчас для нее лицо Луки. Горячая тошнотворная волна накрыла всю, с головой. Все кончено. Ушла невозвратно любовь. Не сумела вскружить голову парню, не смогла удержать возле себя друга милого. Да и нравилась ли она ему когда-нибудь? Наверно, нет. Медленно осмотрелась вокруг.
Под самой березой, пытаясь подняться, сидел Комар. Его жалкая пьяная гримаса, чем-то отдаленно напоминающая улыбку, его маленькое, сморщенное от алкоголя и от старости лицо, ничего, кроме сочувствия к себе, не вызывали. Чем мог старик помочь сейчас Дане?
– Да ты жизнь мою семейную чуть не угробила! Все! Моли не моли, а в деревне тебе делать нечего! Уходи, – Тула решительно махнула рукой в сторону леса. – Вон из нашей деревни, и чтобы ноги твоей здесь больше не было!
– Уходи, – дружно в один голос подхватили окружающие, что мигом обступили беззащитную девушку. Остальные гости стали подтягиваться ближе, угрожающе располагаясь вокруг.
– Незачем портить здоровье почтенному семейству.
– Откуда пришла туда и уходи, ни к чему здесь хвостом вертеть.
– Вот, проклятая, навязалась на нашу голову, cколько крови попила, нервов испортила сколько, приблуда! – Настя смотрела люто, не скрывая своей ненависти.
Ксен стал успокаивать любимую дочь, наперебой с Лукой, утешая ее. Она, как маленькая капризная девочка, плакала, припав к груди мужа.
Вокруг были одни недоброжелательные и глухие к ее боли люди. Угодливые, заискивающие, они объединились против несчастной девушки дружной захмелевшей толпой.
Куда же ей идти? Ни матери, ни отца! Ни кола, ни двора! Тут хоть пьяный Комар с Комарихой, их изба, их соседи, в конце концов люди какие никакие вокруг, а там, в лесу, кто?
Она безотчетно глянула на Ксена. Он самый уважаемый человек в деревне, к его словам всегда прислушиваются остальные. Бросилась ему в ноги, прижав руки к груди.
– Сирота я, без отца, без матери. Обращаюсь к вам, что к отцу милому, батюшке сердечному, помогите дочери своей названной, незаслуженно обиженной, неправедно оговоренной.
Неужели виновата она в том, что сердечко девичье в любовь поверило, что обманулось в своих чаяниях, ожиданиях, что не любил ее друг милый, играл чувствами наивной девушки. Если бы был отец у меня, разве позволил бы он обманывать дочь свою доверчивую, разве не рассказал бы ей раньше, что не всем словам ласковым верить можно, не всем объятиям нежным доверять нужно.
Пусть осталась, что лебедушка белая, без друга милого, не гоните с деревни. Я никому мешать не буду. Как бедной сиротинушкой жизнь прожить одной. Я бы к матери бросилась в ноги, просила прощения за свои поступки необдуманные. Она пожалела бы меня, прижала к груди своей, утешила, успокоила. Нет родимой, люди злые сгубили ее. Одна я осталась, перепелкой раненой при разбитой дороге. Каждый, кто пройдет мимо, словом, ядовитым ошпарить может, отпихнуть в сторону, хоть места хватает обойти-объехать.
Не гоните меня, умоляю, защитите душу, не по своей воле, грешную. Судьбу мою горемычную возьмите в руки свои сильные. Подарите надежду бедной девушке, дайте согреться у костра вашего яркого, горячего. Тепло сердец ваших ощутить. Не гоните, прошу. – девушка наклонилась низко-низко к земле и выпал крест, предательски сверкнул на солнце ярким золотым пламенем. Окружающие ахнули, она, оказывается еще и воровка. Может, убила кого-то там, в городе, а теперь в деревне прячется.Такой крест только князья носить могут.
– Судить преступницу, – кричали сердитые голоса, требуя немедленного правосудия
Комар пролез вперед толпы и, мямля, и шамкая, просил пожалеть девочку.
– Поверьте, девочка очень добрая, честная. Она не может воровать. Она не воровка. Не гоните ее.
Ксен молча отвернулся. Покой и счастье его дочери были ему ближе, чем судьба какой-то, приблудившейся неизвестно откуда, да и сам он, наконец, успокоится, больше не видев ее.
Круг стал сужаться, грозный, непреклонный. Комар своим хлипким старческим телом не мог оградить девушку от расправы. Тула, довольная таким поворотом, язвительно подливала огонь в разгорающийсяй костер неприязни и вражды:
– Я всегда знала, что не напрасно появилась в нашей деревне эта приблуда. Мошенница, а может даже и убийца. Хитростью и обманом в деревню проникла. Нет, чтобы притихнуть, притаиться, так она еще и мужей наших отбивать вздумала!
– Воровка!
– Бродяжка!
– Позор! – В исступлении скандировала разъяренная толпа.
– Что б ты уже пошла туманом по воде, растаяла и не вернулась! – старались самые дотошные и самые верные Туле земляки.
Дана, вдруг, вся как-то напряглась, съежилась и обмякла. Глаза девушки излучали безбрежный ужас. В одночасье жизнь была сломана. Вспыхнуло солнце и пожухло, потемнело все для нее вокруг. Она сразу перестала видеть и слышать. Только скорбный шепот листьев березы,
– Прос-с-сти, Прос-с-сти.
– Простите, – вертелась мысль, – простите, люди добрые, если нехотя оскорбила или обидела кого. Простите, что хотела быть счастливой и любимой, не смогла
– Прости, Боженька, что не нужна никому в этой жизни. Прости и не вини душу слабую, грешную, безвольную.
Взгляд девичий на прощанье березу охватил и в реке утонул. А там девушки в венках, безмолвные, зелено-косые, по пояс из реки выглядывают, руками машут, к себе кличут. Ноги сами понесли к воде, что ласково по-матерински звала к себе, манила и влекла обвораживающей пустотой. Там не было печали, не было боли, горя, страданий и унижений. Среди водяных красавиц силуэт Норы. Прозрачная, грустная, молча смотрит на девушку немигающими, печальными глазами. Вот, где ее мама. Она пожалеет свою непутевую дочь. К ней, к родной.
– Прости, Боженька, что не хватило сил удержаться в этом жестоком и безжалостном мире. Прости и помилуй душу мою грешную.
Медленно шла по мягкому песчаному дну. Вода осторожно и нежно обнимала девушку, поднимаясь все выше и выше. Вот уже закрыты колени, утонул тонкий стан девичий, вот уже груди целует теплая волна, накрыла плечи, шею белую ласкает, обнимает. Медленно, медленно, тихо, тихо плещется речная гладь, охватывая девушку плавно, заботливо.
– Кошмар-р-р! Кошмар-р-р! Люди добрые, куда же вы смотрите, она же тонет! Помогите! Ради бога! Девочка моя тонет!
Ворона металась среди толпы, тыкаясь каждому в лицо, пытаясь найти хоть каплю милосердия, била крыльями у лица девушки, стараясь остановить ее, но было поздно. Дана не жила больше в этом мире. Она оглохла и ослепла
Птица орала, что есть мочи.
– Быстрее! Да где же ты там, быстрее, она тонет! Она сейчас утонет! О, Господи, помоги! Останови ее!!!
Все стояли окаменевшие и неподвижные, только старый Комар горько безутешно плакал. Слезы крупными каплями сползали по его небритой неопрятной щеке. Его маленькие щупленькие плечи вздрагивали беспомощно и безнадежно.
– Доченька, – шептал он, – зачем ты так?
Помогите, хоть кто-нибудь. Она же совсем юная, ей бы еще жить и жить, – отчаянно оглядывался по сторонам.
Никто и не заметил, как вокруг все неожиданно стихло, даже ветер, обеспокоенный и напуганный, притаился в густых листьях березы. По воздуху стала перемещаться громадная темная мрачная тень. Она быстро росла, ширилась, расползаясь по земле черным зловещим пятном. Воздух стал сбитым и тяжелым. Беспроглядная тьма упаковывала белый свет, закрывая солнце, делая из него черную плоскую лепешку. Недобро и тревожно завыли собаки. Их разноголосый, беспокойный вой слился в один тягучий и кошмарный рев. Белый свет стал погружаться в кромешную, непроницаемую темень.
Откуда не возьмись, появился огромный страшный зверь, со сверкающими глазами, с горящей красной пастью, из которой дым клубился густой и белый, со светящейся шерстью. Леденящий ужас обуял толпой. Все поняли, наступает конец света, и сам дьявол восстал из преисподней, пришел по их души грешные. Чудище со страшным воем бросилось в воду, и только видели, где пропало со своей ношей.
