Читать книгу: «Боль», страница 4

Глава 5

Спустя около двух часов, Николай, с большим чёрным пакетом в руке, и Иван с тяжёлым рюкзаком на спине, уже шли от маленькой железнодорожной станции в сторону громадного поля, за которым, по словам Ивана, и было его родное село. Солнце уже стояло в самом зените. На поле не стояло ни одного деревца, куда можно было спрятаться в тень. Николай, чей пятисот метровый маршрут школа-дом был почти самой длинной дорогой в его жизни, взмок до нитки от собственного пота. Глаза больно резала соль, капающая со лба, ужасно хотелось пить и лежать где-нибудь в прохладном месте. Иван, что опережал парня шагов на пятнадцать, подбадривал Николая каждые метров сто, что ещё сто метров и село уже будет в поле зрения.

В поле зрения, наверное, орла или морского бинокля, село показалось путникам, когда Иван напомнил про сто метров двадцатый раз. Ладонью, смахивая пот со лба, Николай бросил взгляд на бетонный столб с металлической табличкой. Надпись на табличке была уже еле различимой, буквы исчезали там, где были необходимы, чтобы хоть угадать по первым буквам название населённого пункта. Видя, что парень шевелит губами, пытаясь прочитать название, Иван помог парню, гордо произнеся:

–Хвор Матрёнин…

Теперь они уже спускались с крутого склона и ноги Николая уже и без этого заплетавшимися от путешествия, подводили его после каждого шага от чего парень, то чуть не валился на бок, то забегал вперёд спутника, безудержно семеня ногами.

Ещё пару сотней мучительных метров, и они остановились перед первым бревенчатым домом, что начинал извилистую улицу таких же серых, деревянных домов. Николай оглянулся и увидел, что на холме, с которого они сейчас спускались, зияют два больших, уже заросшие крапивой, рва, а внизу их, чернела извилистая траншея. Сейчас холм походил на кричащее лицо мертвеца, уже оставшегося без глаз и зубов. Глаза пристально смотрели на Николая, а рот будто бы даже начал шевелиться, пытаясь выдать что-то угрожающее в сторону парня…

– Кричащий Холм, – рекламируя увиденное парнем, произнёс Иван, смотря на недоумевающего Николая, почувствовав себя хозяином положения. – Если смотреть на него долго, можно сойти с ума.

Николай после последнего слова резко отвернулся от холма, а Иван залился смехом, получив требуемый результат

Потом они шли по пыльной тропинке улицы, змейкой, ползущей впереди путников, то мимо пруда, возле которого стояло с пяток мальчишек с импровизированными удочками из веток и тонких палочек, то проползала мимо уже заросших крапивой, по самые окна, брошенных домов. На пути встретилась оживлённая поляна, на которой дети шумно гоняли мяч, а у дома, напротив поляны, рядком на скамеечке, сидело три старушки. К ним Иван и Николай и направились.

***

Декабрь 1964 года.

Сегодня Захар отказался в очередной раз идти в магазин за бутылкой водки для своего отца и его сожительницы. Отец жестоко побил его, от чего Захар долго лежал на полу в своей комнате и не мог пошевелить ни одной конечностью. Ужасно болело всё – руки, ноги, голова, живот. А ещё спина. Она болела настолько сильно, что когда Захар приподнялся на ноющих рука от пола в первый раз, в глазах его потемнело и он потерял сознание. Лишь спустя несколько часов, ему удалось вскарабкаться на кровать, где сознание вновь его покинуло.

Отец больше не заходил. Одним из вечеров, с пьяными друзьями, Василий и Зинка ушли из дому, и пропали недели на две. Захар в их отсутствие, раз в день сползал с кровати и, держась за всё что можно, чтобы не упасть, шёл на кухню. Превозмогая адскую боль в спине, Захар ставил в алюминиевой кастрюле две-три картофелины, взятой из грязного мешка, что стоял около ножки стола. Варил картошку и быстро съедал, бросая взгляд в сторону двери в коридоре, при каждом появляющемся от вьюги, звуке. Сил и подвижности на кипячение чая уже не хватало и мальчик, запивая съеденное простой водой, шёл обратно в свою комнату.

В эту минуту ему как никогда не хватало матери. Кривя губами, он смотрел в замороженное окно детской, словно пытаясь в снежных оконных узорах мысленно нарисовать образ матери. Вот, на одном круге, уже вырисовывается её лицо. Вот появляются волосы из морозных волн, она улыбается ему и говорит, что всё будет хорошо…

А спина продолжала болеть. Уже через несколько недель, Захар заметил, что вставая с кровати, уже не может разогнуться и стоять прямо, как обычные люди. Не поднималась даже голова, а при попытке поднять её темнело в глазах, а комната начинала качаться, словно каюта при шторме. Однажды, он, горбясь, подошёл к отцу, дымившего в форточку кухонного окна.

– Пап, – жалобно протянул Захар.– Спина болит…

– У меня тоже, – отрезал Василий, несмотря на сына. – Двадцать лет на тракторах, ух как болит!

Отца словно заменили. Раньше, когда Захар просто единожды чихал, Василий тут же вызывал скорую на дом. А сейчас… Это был совсем другой человек. Да, иногда отец выпивал. Совсем немного. Достаточно для того, чтобы быть прощенным Натальей. И снова до целого года ходил трезвым. Василий сейчас превратился в какого-то немощного старика сорока с небольшим лет, которому для жизни нужна лишь была одна водка. Недельная щетина, не глаженая и не стираная месяцами одежда, полное отсутствие семейного тепла – всё это устраивало Василия, и ничего не хотел он менять.

– Па-ап! – снова протянул Захар, но отец словно взбесившись, резко повернулся к сыну. Схватив парня за воротник рубашки, мужчина поволок Захара в детскую. – Такой молодой, а уже болит всё! Больше никогда не появляйся на моих глазах, горбатый!

С этими словами отец швырнул сына на пол детской комнаты и несколько раз пнул по рёбрам. Боль вырвалась из вздрагивающих губ Захара продолжительным, сиплым, незаметным для окружающих звуком. Казалось мальчик, никого не хочет беспокоить этой болью и тем более пугать отца истошными криками. Корчась на полу, он сдерживал боль в себе, не выпускал её, оставляя в своём теле и разуме. Она была только его, и уже спустя месяцы он привык к ней, к боли в своей спине. Оставалась лишь боль в сердце, боль по утрате своей детской жизни.

***

–Сорок дён, то когда у мамки?

От этого вопроса даже Иван поставил кружку на стол и замер в ожидании ответа. Но Николай вдруг не то что замолчал, а словно исчез из комнаты. От стыда. Он даже и не знал, про какие дни спрашивает его старушка.

–Сорок? – заворожённо спросил Николай и затих.

–Эх, молодёжь… Всё позабыли, – вздохнула баба Зоя и нахмуриваясь обратилась к Ивану. – Ну а ты, то же, что ль не знаешь?

–Ну, так это, – Иван вдруг спешно начал загибать пальцы и бормотать что-то под нос, будто вспоминал какую-то молитву. Он даже поднял глаза к потолку, после чего баба Зоя кинула на стол тряпку и тяжело присела на табурет.

–Да вы что, – она то поворачивалась к комнате, где сидел Николай с бледным от раздумий лицом, то уставлялась на Ивана, который то сгибал пальцы на руках, то отрицательно мотал головой и снова принимался загибать их, – давай, когда умерла женщина?

Иван назвал точную дату смерти матери Николя и баба Зоя секунд через пять оповестила:

–Одиннадцать дней… А что с девяти дён высчитать нельзя было?

Иван снова проговорил что-то невнятное, и старушка всплеснула руками, поняв, что родня, ни дальняя, ни близкая, ни соседи, не справляли ни одной поминки по усопшей.

Несколько минут спустя, когда все сидели в комнате перед открытым окном, баба Зоя всё же не выдержала:

–Первые два дня после смерти, душа умершего посещает те места, которые посещала ранее, при жизни. На третий день она возносится на небеса. На девятый день, ангелы ведут душу к Богу, чтобы тот свершил свой праведный суд. Для этого, оставшиеся в этом мире родственники и знакомые молятся за это. Душе показывают и рай, и ад, – бабушка Зоя говорила это легко и поучительно, словно уже не в первый раз. Слова были словно заучены ей наизусть и мягко вливались в сознание сидевших рядом мужчин. – На сорок дней решается, куда отправить душу, где ей суждено, будет остаться… Сорокоуст заказывали? – наконец, словно выйдя из транса, спросила бабушка, но спустя мгновенье, поняв, что слово не знакомо гостям, облегчила, – молились на девять дней?

–Нет, – выдавил из себя Николай, сгорая от стыда, а Иван, пытаясь защитить Николая, вставил:

–Да-к кто ж щас молится, баб Зой… Схоронили человека, да и дальше живём. Нет, я то отмечал Галкиных девять дней…

–Под забором дома? – съехидничала старушка.

–Нет… На кладбище… – поправил Иван.

Баба Зоя даже подпрыгнула на табурете и левой рукой шмякнула Ивана по затылку:

– Поминать водкой вообще нельзя, а ты на кладбище… Учила я тебя, учила обычаям, а видно утекли они все у тебя вместе с мозгами…

Вечером Иван провёл Николая по всем пяти улицам села. Николаю даже и в голову не приходило, что за пределами его комнаты есть жизнь. Нет, конечно, он знал и про Австралию и Канаду и Северный полюс. Знал даже, сколько населения живёт в Италии и что жизнь есть даже в космосе, иначе телевизор бы не показывал его любимых передач. Всё это он знал, но то, что вот так, гулять по незнакомой земле, за сотню километров от дома – это было за пределами его разума. Он вёл себя как инопланетянин: опускался на корточки, чтобы сорвать траву и, поднеся её к лицу, вдыхал аромат зелени. Долго кидал камешки в пруд, смотря на появляющиеся кружки на воде, и почти не слышал Ивана, который, рассказывал парню, как весной он на велике провалился под лёд, его друг Виталька вытаскивал его из холодной воды.

Постелив в сенях тулупы и пару подушек, Иван и Николай легли на полу, раскрыв на крыльце двери. Перед ними лежал маленький, залитый некогда цементом двор, из трещин которого пробивалась трава. Летний воздух был таким приятным и свежим, что уставший от жары Николай, стал растворяться в ним, погружаясь в сон. Он потрогал деревянный крест на шее, проверил, на месте ли он и вдруг осознал, что взгляд, который висел над ним зловещей тучей, вдруг растворился где-то в ночном небе над двориком.

Зима 1965года.

Большие снежные тучи накрыли собой переходящий в ночь вечер. Ветер завывал умирающим от одиночества волком, и больно колол морозом голые руки Захара. Всё его тело, пробираясь через тонкое осеннее пальто. Захар стоял коленями на снегу, обняв деревянный крест руками, словно сейчас обнимал мать, пришедшую к нему на помощь. Могила Натальи была забыта. Деревянная табличка, с именем и фамилией матери, указывающую год рождения и смерти женщины, давно уже сгнила, глиняный холм, который так и не превратили в каркас с оградкой, стоял сейчас застывшем каменным сугробом. Не было ни венка, ни цветочка на нём. Единственный близкий родственник Натальи – Вачилий, забыл о ней. Ходил на кладбище только Захар, не купить матери ничего не мог, так как все деньги держала у себя Зинка, а после травмы спины, парень совсем перестал посещать кладбище. Вот, если бы он мог отомстить им всем? Появись сейчас дьявол перед ним, парень бы не задумываясь заключил с ним сделку. Да пусть забирает себе его горбатое, корявое тело, но пускай даст силу. Он наказал бы всех, кто сейчас угнетал немощных и издевался над слабыми. И пусть бы дьявол забирал души убитых Захаром себе, чтобы те горели и горели в нескончаемом пламени дома у дьявола в котле на печке. Нужно было идти. Поцеловав холодный крест, Захар, утопая в сугробах, побрёл к выходу из кладбища.

Почти через час, шатаясь и падая в снег, Захар дошел до дома и, зайдя во двор, постучал всё. В доме так же было шумно. Но шум был какой-то другой. Внутри раздавался не бессмысленный спор пьяной толпы, а какой-то радостный, визгливый ор.

– Пришёл! Витенька, сынок! Пришёл! – раздавался хриплый возглас Зинки, которая видимо, посадила голос, когда радостно встречала своего сына во дворе.

Захар постучался. Никто не среагировал. Он постучался ещё и ещё раз, но в доме по-прежнему громко кричали и уже начинали чокаться, звеня стаканами. Выйдя за ворота, Захар зашёл по пояс в сугроб, что находился в палисаднике и начал стучать в окна. Спустя минуту, к ним подошёл отец. Захар радостно замахал перед стеклом озябшими руками, но Дмитрий, смотря поверх парня пьяным взглядом, резко задёрнул шторы.

Не понимая, что происходит, Захар снова кинулся к дверям и начал пинать их окаменевшим носком валенка, который уже оброс не большим слоем льдам. Дул пронзающий ледяной ветер. Захар, что прошёл километра четыре от кладбища до дома и изрядно вспотел, начал понимать, что просто застывает. Ледяной коркой покрылось не только его пальто, но и то, что было под ним – тоненький осенний свитер и майка – всё этом обрастало ломящей всё тело корочкой льда. Впервые за всё время парень испугался за свою жизнь. Он понимал, что, если ему не откроют хотя бы через полчаса – он умрёт. Истерично Захар барабанил кулаками в дверь, но мороз сковавший пальцы ослаблял силу ударов каждую секунду. Бить носком валенка стало больно, и Захар толкал её уже плечом и даже подключал к этому голову, чтоб хоть как-то издать шум. Прошло минут двадцать. От усердия, тело парня покрылось ещё одним ручьём пота, и Захар уже просто не мог двигаться. Сползая вниз со ступеней крыльца, он опустился на снег и, поджав колени к лицу, уткнулся в них носом. Стало немножечко тепло и захотелось спать. Сейчас он посидит ещё маленько и ему откроют, он пройдёт к себе в комнату и ляжет на кровать. Она хоть и без одеяла, но всё же не на снегу сидеть. А отца бы он наказал, если б был тем напарником дьявола, которым мечтал стать там, на кладбище. И Зинку бы наказал, за то, что отца испортила и жизнь Захару. Он всех бы наказал, если б ему предоставили такую возможность. Только бы открыли дверь. Хотя…

Уже и так стало тепло, даже вроде, жарко. И свет откуда-то появился, яркий и тёплый. Хочется посмотреть – откуда он? Но глаза открыть невозможно, да и не хочется уже… Уже ничего не хочется…

Весна 1966

Захар долго наблюдал, как танцует его любимая девушка. Сейчас, глядя на её отточенную великолепным скульптором фигуру, он вспоминал, то, что произошло с ним и этой богиней пару месяцев назад. Такое случается раз в тысячу лет, как полёт смертоносного астероида, скользящего по атмосфере Земли. Возможно после этого должна была упасть луна с небосвода или растаять враз все ледники. И сейчас, вспоминая это, Захар с некой злобой смотрел на пьяную девушку, трущуюся сосками о лицо небритого Виктора.

Галю пригласил к себе Виктор и изрядно подвыпив девушка забралась на стол и сейчас уже стояла в одних трусиках, лёгким движением ножки скинув сброшенное ещё до начала танца платье на пол. Поляна, закадычный друг Виктора несколько раз хотел притронуться к бедрам девушки, но Виктор грубо отталкивал его, а Поляна, чтобы драка не завязалась покорно отходил от стола. Но завораживающие движения девушки вновь призывали его усесться на стул, дергая плечами в такт музыки.

Захар успевал прикрывать дверь, когда мужчины бросали взгляд на комнату парня. Он знал,в таком угаре, вряд ли они что-нибудь увидят. Немалое количество пустых бутылок валяющихся по всей квартире подтверждало всё это. Сейчас, мужчины не видят даже сношающихся отца с Зинкой, хотя скрип их кровати, Захар слышит уже больше получаса.

– Ну что, мальчики, кто первый? – вдруг спросила Галина присев перед мужчинами на корточки нахально раздвинув ножки.

– Ты, чё, сука, офонарела?– опешил Виктор стаскивая девушку вниз за волосы. – У тебя щас последний будет, не то что первый.

Девушка рассмеялась и разжимая кулак Виктора удерживающего волосы, обвила руками его за шею, запрыгнув на мужчину с ногами:

– Да я угораю, Витенька,– Галина впилась ртом в губы пасынка Глеба, а потом языком провела по его щеке. – Люблю когда ты заводишься. Ты тогда как необъезженный конь становишься.

Захар закрыл дверь. Ужасно болела спина и он даже отчасти пожалел, что так долго простоял в одной позе. Да ещё и напрасно. Сейчас Галя займется любовью с Виктором на столе, а когда тот уйдёт за добавкой к деду Викентию, будет ублажать и Поляну Тот конечно, как друг Виктора не будет трахать Галину, а лишь предоставит во власть её рту свою часть тела, после которой Галя будет зацеловать вернувшегося Витю.

Галя красивая девушка. Единственная роза среди деревенских лопухов и крапивы. И не важно, что в свои двадцать три она уже беременела раз шесть и каждый раз избавлялась от желания стать молодой мамой. За её плечами уже было медучилище и год работы в местном фельдшерско-акушерском пункте, но девушка всё продолжала везти разгульный образ жизни. Хотя все знали, что Галина ждет парня из тюрьмы, увядать ей никто не давал и за пять лет разлуки, Галина сама себе заработала репутацию шлюхи и от неё, судя по слухам, отреклась даже родная сестра.

Изрядно побив неудавшуюся Пенелопу, Виктор простил ей все измены и теперь всё оставшееся время Галина проводила со своим избранником. Если так думал он, то так оно и было.

Захару нравилась Галина. Ещё когда была жива его мать и они приходили на больничный приём, парень уже тогда обтекал слюной при виде симпатичной девушки в белом халатике. Мужчины, ровесники Галины, хвастались, что под халат девушка ничего не одевает, особенно летом и ходит обнаженной, скрывая своё тело под коротеньким белоснежным одеянием медсестры. И хоть Захар много раз всматривался в просвечивающуюся ткань, он так и не смог присмотреть её тело. А сейчас, почти в шаговой доступности, девушка уже несколько месяцев после работы, а по выходным с самого утра заходит в дом родителей Захара, танцует голой на столе и трахается на всех горизонтальных поверхностях со своим женихом.

Теперь то уж точно, с искорёженной спиной, с его неочищенным телом и колтуном в волосах, ему если и жениться, то на какой-нибудь актрисе цирка уродов. Вздутые отмороженные пальцы рук не могли держать даже ложку, а обмотанные тряпками почерневшие ступни подворачивались при каждом неудобном шаге. Одна сторона лица заметно почернела, а левый глаз перестал видеть совсем. Результат холодной ночи, когда Захару не открыли дверь, оставил неисправимые шрамы на теле парня и теперь, из-за его внешности, ему запрещалось выходить из комнаты в присутствии братвы.

И таким Захар стал буквально за считанные недели. Ещё пару месяцев назад, спина хоть и болела, но такого "рюкзака" за спиной не было и в помине. Словно кто-то оседлал его в ту ночь на кладбище, сел ему на спину и теперь катается на нём, словно дитя на взрослом человеке.

Стараясь как можно меньше доставать боли своему телу, Захар так осторожно прилёг на диван, как бы опускался в холодную ванну. Закрыл глаза. Мозг вновь воспроизвёл танцующую на столе Галину, а последующие восторженные вскрики девушки и протяжные стоны, увели Захара в ту ночь, в которую случилось то, что должно было привести к Армагеддону…

***

Говорят, что никто не ударит больнее матери. Конечно это говорилось о словах, что могли ранить настолько, что услышавший их корёжился бы на протяжении всей жизни. Но то, что отец может ударить больнее матери физически, Захар уже испытывал не раз. Но в этот вечер, в отца, по-видимому, вселился тот самый легион, что выгнал из бесноватого Иисус.

Так бьют пойманного вора. Так бьют любовника, снятого с жены. Так бьют врага или собаку, что вдруг набросилась на спину. Так бьют кого угодно, но не собственного сына. Это недопустимо.

Да, Захар не выдержал обстановки и назвал Зинку сукой. Но так бьют преступника, изнасиловавшего любимую девушку, но не сына.

На теле Захара трещала рубашка, больно вжимаясь в подмышки, когда отец поднимал сына с пола, вновь швыряя его на мебель. Мужчина пинал сына по лицу кроссовками и даже несколько раз прыгнул на его искорёженную спину, причинив сыну такую боль, что крик сорвал парню голос и он не мог разговаривать почти месяц. Одержав победу над сыном, смотря на любимую женщину глазами властелина мира, Василий едва переводя дыхание взял Зинку под руку, и они покинули дом.

В очередной раз болело тело, превратившееся в гнилой зуб с оголёнными нервами. Сколько можно терпеть зубную боль? Если принимать обезболивающее, то возможно неделю. Но потом оно перестанет помогать. Но хотя бы уменьшить боль сейчас. Чем?

Захар шатаясь и кашляя ходил по кухне, плюясь под ноги кровяными слюнями. Он искал эту таблетку, что пила его мать, когда веретеном крутилась на кровати. Но спасение, парень так и не нашёл.

Он отыскал бутылку водки, в которой ещё был этот дурно пахнущий напиток, но совсем немного, может чуть больше рюмки. Захар на одном дыхании выпил содержимое бутылки и хлопая ладонью по разбитым губам, ушёл в свою комнату.

Уже под вечер, входная дверь скрипнула. Захар вжался в кровать, ожидая, что в дом пошёл кто-то, кто сейчас вновь начнёт бить его. Парень присел на кровати. Быстрые лёгкие шаги целенаправленно двигались к комнате парня и уже через несколько секунд, перед Захаром, толкнув дверь, предстала Галина, в джинсовой куртке и такой же юбке.

Оглядев парня, Галя опустилась на кровать и теплыми ладонями обхватила разбитое лицо мальчика, с заплывшими от синяков глазами. От неё приятно пахло водкой. Да, именно приятно. Виктор, Поляна, Черкаш и Кастет пили точно такую же водку, но почему-то от них разило блевотиной, на несколько дней застрявшей в горле.

Захар отвернул багровое, цветом переспелой свеклы лицо, с залитыми кровью глазами. В этот момент, Галина повернула голову парня и с болью в глазах, принялась исследовать каждый сантиметр его лица.

– Солнышко ты моё,– прошептала Галина и в животе парня растеклась тёплая волна. – Бедный мой мальчик. Я тебе обещаю, если кто-то тебя вновь обидит, я прекращу с ним всякое отношение. Бедный, мой мальчик.

Приятный запах спиртного был настолько близко, что Захар ощущал на своём лице, горячие щёки Галины. Она была настолько близко, что парень слышал как часто бьётся её сердце.

– Я помогу тебе расслабиться, мой мальчик,– шептала она медленно укладывая Захара в кровать, одновременно с этим, ложась с ним рядом.– Они все грубые, понимаешь? Они грубо разговаривают, грубо шутят и грубо любят. Все они не умеют любить,– шептала Галина, тёплой ладонью поглаживая Захару живот под футболкой.

Когда её нежные и теплые пальцы коснулись его плоти, Захар вздрогнул, почувствовав как он набухает и твердеет во вспотевших ладонях девушки.

Галина уложившись на бок, лицом к Захару, чуть поддалась вверх, к кроватной спинке и умелым движением руки, забросив на Захара одну ножку, ввела его член в себя.

Парень ощутил Галину изнутри, горячую и до щектоки нежную. Девушка явно была возбуждена. Возможно, час назад она с кем-то переспала или не до конца довела это дело и, чтобы завершить, его, она пришла к уродливому парню. Возможно в окно сейчас за ними кто-то подглядывал, убеждаясь, что поспорившая девушка выполняет своё обещание. Но Захару не хотелось ни смотреть в окно, ни думать о том, зачем здесь Галина. Его сердце рвалось на части от биения, а боль… Боль растворилась в горячих объятиях Галины и её чуть подрагивающего тела.

Все движения девушка взяла на себя, контролируя весь процесс. Они были неспешными, словно впереди у них была вечность. Галина прижимала лицо Захара к воротничку джинсовой куртки и гладила его по волосам, иногда наклоняясь и целуя в лоб.

– Мой бедный мальчик,– шептала девушка, еле заметно шевеля бёдрами и иногда вздрагивая, от чего внутри неё сок становился всё горячее и гуще.– Что они с тобой сделали… Мой малыш… Я помогу тебе больше не чувствовать боль…

Через пол часа, Захар ощутил внутри девушки сладкую боль. Эта боль и правда отличалась от той, что возникала от пинка сапога по рёбрам. Эту боль можно было терпеть вечно, но она не продлилась и пяти секунд. Тёплая струйка, густая и липкая вырвалась из Захара, заполнив Галину и приятная судорога выжала его мышцы на животе.

Галина на мгновение затаила дыхание, чуть запрокинув голову и вытаращив в легком страхе глаза. Но сразу выдохнула и наклоняясь к парню, поцеловала его в щеку, прошептав на ухо:

– Вот и молодец. Ты всё правильно сделал.

А потом они лежали, обнявшись и не отталкивая друг друга. Девушка гладила парня по голове, распутывая пальцами его волосы, а Захар смотрел через её плечо в черноту комнаты. В этот день у Галины умер отец. Последний родственник, не считая отрёкшийся от неё сестры. Труп отца забрал районный катафалк.

Мужчину повезли на вскрытие. Несколько часов девушка просидела дома одна, успев выпить при этом бутылку водки, последнюю отцовскую заначку. Ей не хотелось плакать или кричать. Она не побежала по соседям в поисках плеча, чтобы излить боль. Не помчалась к Виктору, ловя себя на мысли, что хочет вдруг переспать ни с ним, а с кем-то другим. С таким человеком, который сейчас ей является родным по душе. И усмиряя свою боль, девушка пришла к тому, кто знает как болит душа. А она болит сильнее прогнившего зуба, который можно успокоить таблеткой…

***

К вечеру разошлись все. Отец с треском падающего дерева раскатисто храпел на всю комнату, а Зинка по-свински чавкала на кухне, доедая ложкой застывшие в сковороде макароны. Есть хотелось и Захару. У Галины как раз начался отпуск, и она с компанией мужчин, даже не знакомых парню, пировала уже несколько дней, попутно наливая хозяевам дома, после чего, те как животные тут же бежали в какой-нибудь угол спариваться, в то время как Галю любил Виктор на кровати родителей Захара.

Желудок больно сжимается от одной только мысли, что на кухне ещё осталось что-то поесть. Зинки мальчик не боялся. В туалет и на улицу его не выпускали друзья Виктора и парень терпеливо каждый раз сидел в своей комнате в ожидании, когда все уйдут.

Шаркая ногами, Захар по стеночке добрался до кухни. Зинка даже вскрикнула при виде парня. Высокий, в висевшей как на колу одежде, сгорбленный так, что подбородок вот-вот должен был коснуться груди-таким Егор предстал перед мачехой.

– Етить колотить,– вырвалось у Зинки.– Чудовище, ты что народ пугаешь? Пошел отсюда!

– Есть,– прошептал Захар, виновато улыбаясь и указывая длинным распухшим пальцем на сковородку.– Оставь пару ложечек… Я помою потом.

– Чё , бл*ть?!– Зинка бросила сковороду с макаронами в раковину и без того заполненную посудой. – Иди нах*уй отсюда, урод!

Захар приблизился к Зинке и хотел было притронуться к ней, как тут заскрипела входная дверь и дом вновь стал заполняться пьяными голосами.

– Сынок! Насилуют!– вдруг закричала Зинка и одним рывком разорвала на себя халат, вывалив наружу все прелести , что увяли ещё в далекой молодости.

Такого Захар не ожидал. В эту секунду он не знал , что ему делать и неуклюже развернувшись засеменил обратно в свою комнату, но дорогу ему преградил пьяный Виктор:

– Ты чё, сука! Совсем охренел, тварь?! Да я тебя за мать щас на куски буду резать! Знаешь, что с такими на зоне делают?!

Захара сбили с ног мощным ударом сапога. Потом четверо или пятеро мужчин принялись пинать зажавшего руками голову парня. Тяжёлые ботинки попадали по лицу, рукам, ребрам и ужасно болевшему позвоночнику.

– Отец!!– захлебываясь от крови разбитого лица кричал парень.– Отец!! Мне больно!! Папа, помоги!!

Озлобленные мужчины волоком затащили Захара в его комнату, оставляя смачную кровавую дорожку на полу, а Зинка кричала в вдогонку:

– Изнасиловать меня решил, падла!

Полтора часа, твари насиловали парня, били отвинченной кроватной дужкой, ножом вырезали на его теле слова, что часто вырывались из их поганых ртов. Поляна осколком бутылки разрезал парню рот, пытаясь разомкнуть челюсть Захара, когда тот прикусил его орган. После этого, в наказание за подпорченное достоинство и за попытку изнасилования матери кореша, мужчины отрезали парню все его органы от низа до ушей.

Десять раз парень терял сознание и каждый раз вновь приходил в себя в этом нескончаемом аду. Убийцы приводили его в чувство нашатырём и когда Захар подавал признаки жизни, они вновь резали его, ломали кости и мочились на его раны, что в конечном итоге им стало мало. Один из отморозков даже не поленился сбегать в чулан и принеся из него половину мешка соли, изверги весь высыпали его на сотни открытых ран Захара от чего дом вновь разорвал крик мученика, походящий на громкий истерический смех и вой одновременно.

К утру, тело, словно бесскелетное огородное чучело вынесли к заброшенному школьному овощехранилищу, от дома метров триста и сбросили вниз со ступеней.

Отец Захара так и не проснулся, продолжая довольно и безмятежно храпеть. Комнату парня, где не затихал душераздирающий крик, от пола до потолка забрызганную кровью, витькины кореша забили гвоздями.

***

Прошла почти неделя с того времени, как Иван и Николай жили у бабы Зои. За это время Иван наколол женщины дров на зиму, сложив их под сараем в поленницу, починил сгнившие полки в погребе и поднял уже давно упавший забор в огороде. Николай же следил за урожаем, поливая по указу бабушки капусту с помидорами, засыпал солью пойманную ими карася на пруду, что складывали они килограммами в длинное деревянное корыто, похожую на маленькую ванну. Вечером, рыбу гирляндой нанизывали на тонкую проволоку, и Иван поднимал её на чердак.

Перед отъездом, сидя на крыльце, Иван долго смотрел на звёздное небо и думал о чём-то сложным, потому что с первого раза не расслышал вопрос Николая, присевшего рядом Ивана.

– О чём думаешь, дядя Ваня? – спросил Николай

– Да всё про одно, – вздохнул Иван и в этом вздохе Николай выловил огромное страдание, то ли перед разлукой с бабушкой, то ли перед возвращением к тёте Вере. – Никогда никого не предавал в этой жизни. Да-пью… Да-дебоширю, иногда… Но семья-это одно целое и не может один быть за чёрных, другой за белых. Не может один поперёк другого встать, так ведь? А я предатель значит…

С повторным тяжёлым вздохом, Иван приподнялся со ступеней крыльца и, похлопав Николая по плечу, зашёл в сени. Не поняв ничего из слов Ивана, Николай проводил его взглядом и, сойдя с крыльца, вышел во двор. На середине ночного неба, луна рассеивала своим призрачным светом звёздную пыль. Жёлтый свет окон соседних домов уже начал угасать, где-то вдалеке слышался лай дворовых собак, но стрекотание кузнечиков, довольных ночной прохладой приглушал даже их. Уже сегодня утром нужно было возвращаться в городок, в четыре стены, в три мёртвые комнаты, где только лишь тишина и сны, выходящие за свою грань…

Утром, проснувшись, Николай нигде не мог найти Ивана. Уже собравшись в дорогу, он спросил у бабы Зои, не видела ли она его. Бабушка, словно что-то вспомнив, протянула парню тетрадный лист. Раскрыв сложенную в квадрат записку, парень прочитал:

«Николай. У тебя есть родная тётка, ты знаешь об этом. И не виновата она в том, что ничего не знает о смерти своей сестры и о твоей жизни. Потом всё объясню тебе. Ближе к 9 часам утра, на мотоцикле к вам подъедет дядя Пётр. Он отвезёт тебя прямиком на станцию. Поезд придёт в 11:20. Дальше ты сам справишься. Если что – прости меня… »