Читать книгу: «Боль», страница 6

Глава 7

Темнота, таившая в себе неизвестность, была наполнена всевозможными звуками. Было ощущение, что одновременно включилось несколько десятков магнитофонов с записью голосов. Большинство из них были до боли знакомыми; другая часть вновь заставляла сердце бешено стучать в груди, обливая его горячей кровью.

–… у нас будет мальчик! – восклицал женский голос, радостно смеясь.

–… Захар… Он заболел… Я донесу его на руках, -волнительно тараторил мужской голос, с выразительными нотками отчаяния.

– … в первый раз, в первый класс,– снова смеялся родной, теплый о добрый женский голос.

–… мы любим тебя, сынок…

– … тебе нравится эта девочка? Давай, я помогу тебе выбрать для неё цветы…

– … мамы… мамы больше нет, Захарка… Всё…

– … изнасиловать меня хотел!..

– … отрежьте ему уши! Глаз! Вырвите ему глаз!

– Папа!!! Мне больно!!!

Последняя реплика вырвалась из горла как снаряд из пушки. Разорванный рот не совсем внятно смог произнести эти слова и Захар даже сам отпрянул в сторону, словно этот крик был не его, а совсем другого человека. Не было и миллиметра на его изодранном теле, что бы сейчас не кричало от боли. От кончиков волос до пальцев отмороженных ног, боль рвала на части и заставляла кататься по каменному полу подвала и выть на всё помещение. Конечности были переломаны; не осталось ни одного целого ребра; сломанная челюсть не слушалась, а неестественно открытый рот не удерживал в себе язык и тот то и дело попадал под зубы. Они вырвали Захару глаз, отрезали нос и уши; лохмотьями на нём висела вырезанная ножом плоть, оголившая вылезшие из нее кости. И не было понятно, как он ещё был жив, после всего, что с ним сделали сегодня… или вчера? Или месяц назад? Год? Сколько времени уже длится эта нескончаемая боль?

Захар уже давно встал на ноги и ходил вдоль стены, холодной и шершавой, пытаясь уловить одним глазом хоть малейшую подсказку того, где он сейчас находится. Темный, непроглядный, но уже очень знакомый лабиринт. Комната за комнатой; десятки рядов сломанных контейнеров на гнилых поддонах; еле улавливаемый пучок света с бывшей вентиляции на потолке… Сколько дней он уже ходит по этому лабиринту?..

Помещение было огромным. Воздух пах прокисшими овощами и сыростью. По углам капала вода и ей Захар умывался, набирая смердящую жидкость в разбитые ладони. Его горб значительно вырос и теперь его шея склонила голову почти к самому животу. Волосы на голове значительно подросли и теперь грязными тряпками лежали на кривых плечах и горбу, закрывали уродливое лицо до щелей носа.

Найдя в одном из контейнеров проволоку, Захар на ощупь зашил ею разорванный рот и все разхлебененные раны, более менее прикрыв торчащие из тела кости.

В другом месте, Захар отыскал проеденную крысами чью-то рабочую форму и моток старых тряпок. Портянками, в несколько слоёв он обмотал себе обмороженные стопы, а мешковидную одежду надел на своё изрезанное тело.

– Вот, мамочка, что они со мной сделали,– пытался плакать Захар и кровавые его слезы больно обжигали раненое лицо. – Не такого я себя представлял, мамочка. Не такого. Я же жить хотел. Жить хотел. Я теперь урод мама. Прости меня. Папка, он не любил меня оказывается. Папа меня не любил. Вот всё как получилось мама. Вот же всё как повернулось.

Боль не давала много разговаривать. Тогда Захар стал общаться"про себя" с самим собой. Он задавал себе вопросы и отвечал на них; он грустил и изливал сам себе всю боль, что накопилась у него со дня смерти матери. Когда очень хотелось есть, тот кто мог выслушать Захара в любую минуту, приносил ему жирных, заевшихся крыс и они ели их вместе, разделяя добычу на равных. Тот кто сидел внутри Захара очень любил запить крысиное мясо их же теплой кровью, что потом перенял и сам Захар, ощушая, что это всё ему нравится.

В последствии, Захар стал замечать, что боль стала куда-то уходить. Радость нахлынувшая внезапно вырывала из сломанной груди парня смех, такой долгожданный и громкий, что по началу, Захар прятался от неё за контейнеры. Но тот кто сидел внутри его и успокаивал своего друга, говорил, что он начнет совсем новую жизнь.

Однажды, когда ноги Захара окрепли, ночью он вышел из овощехранилища. Была тёплая осень, или может холодная весна. Свежий воздух даже сбил Захара с ног и парня вырвало под ноги, но отдышавшись, он всё же послушал дружеский совет. Голос напомнил ему, что нужно сходить и проведать своего отца, сказать ему, что он живой, что с ним всё хорошо. Захар послушал своего друга.

***

Как отца бьют ножом, Захар увидел отойдя от овощехранилища шагов на пятьдесят. Глаз, что не успели выткнуть витькины друзья прекрасно видел и передавал в мозг Захару всю происходящую картину, удар за ударом.

– Па-пааа!!!– закричал Захар и широко вышагивая заспешил к дому.

Отмороженные ноги замедляли его шаги и Захар дошёл до крыльца, когда мужчины уже расправились с его отцом и зашли в дом.

Упав на колени перед Василием, Захар поднял изношенное и тощее тело отца, и уложил себе на колени. Убирая нечёсаные и изрядно подросшие волосы отца с запотевшего лба, Захар увидел отцовские глаза.

Тело его родного человека было чужим. Это был не тот, кто воспитывал и любил его до смерти матери. Его внешность напоминала больного старика с синяками под опухшими глазами и жёлтой кожей. Всё было для Захара чужим. Кроме взгляда. Из-под маски постороннего человека, на Захара сейчас смотрели глаза отца. Любящего и родного. Любимого и своего. Глаза Василия устало смотрели в лицо Захара, а губы тяжело и еле слышно произнесли, выплёскивая из-за рта густые кровяные ошмётки:

– Сынок… Прости меня… Прости…

Захар прижал тело отца к груди и чувствуя как обильно намокает его одежда от льющейся отцовской крови, завыл, приподняв голову к небу. Это не был плачь или истерический рёв. Это был волчий вой. Вой дикого зверя прощающегося со своим вожаком. И каждый раз набирая в грудь воздух, Захар выл всё продолжительней и протяжней.

Люди, что сейчас проходили мимо, крестились и ускоряли шаг, а одна женщина убежала прочь, оставив на дороге семилетнего мальчика. Где-то в начале деревни, запылился горизонт. На всей скорости к дому приближалась местная скорая помощь. Видимо, кто-то, кто видел истекающего кровью Василия, всё же позвонил в медпункт. Или что-то случилось до этого, что послужило вызову неотложки.

Когда Захар зашёл в дом и прямиком направился в комнату родителей перед его глазами открылась ещё одна кровавая картина. Привязанная к душкам кровати за ноги и за ноги Зинка, лежала обнажённая с мертвенно-каменным лицом, с синюшными губами и горлышком бутылки из-под водки в промежности. Под кроватью, с перерезанным горлом, бледный как чистый лист бумаги валялся Виктор, с вытаращенными от ужаса глазами.

За столом сидело двое мужчин, уже знакомых Захару. Черкаш и Кастет. Это они избили его до полусмерти, или возможно до смерти, некоторое время назад. В компании не было только Поляны, что разочаровало Захара. Разочаровало так же как и смерть Виктора. Зря он умер, так и не дождавшись Захара. Того Захара, которого в данный момент трясло от злости. Того Захара, что уже не чувствовал ни какой из видов боли. Того самого Захара, что стоял сейчас, чуть ли не упёршись горбом в двухметровый потолок дома и ощущающий в себе силу сотен человек. Не боль. А силу. Мёртвые не чувствуют боли, а Захар именно умер. И не тогда, когда сбившись со счёта, Виктор и его друзья кололи тело парня ножом. Он умер вместе с матерью, отдав свою жизнь вместе с поцелуем, что подарил на прощанье мёртвой женщине лежавшей в гробу.

В этот момент и произошло то, что потом будет происходить, когда боль вырвется из тела Захара в психиатрической больнице города Лазуринска для заключённых за особо тяжкие преступления, и самостоятельно начнёт возмездие за своего хозяина. Или слуги.

***

Черкаш и Кастет, как ни в чём не бывало сидели за столом напротив друг друга , и как отражение в зеркале, синхронно запрокинув головы, осушали очередной стакан самогона. Они вели себя так, словно сейчас на кровати не валялась дохлая Зинка, а под ней не находился их корешок Витя, с открытой раной на горле, напоминающую распахнутый в вопле рот. Они пили и закусывали, словно сейчас на крыльце не лежало тело отца Захара, бледного от потери крови, с открытыми глазами, застывшими на лице сына.

Этот дом давно превратился из светлого и благоухающего; из тёплого и доброго в мрачное обиталище, затянутое паутиной на углах комнат, и смрадом блевотины и мочи. Как же быстро всё может измениться в жизни.

– Значит так, – брыгая огуречным соком зачавкал Черкаш. – Этот дом продадим барыге одному. У него там покупатели уже нашлись. Часть денег мамке Свистуну подкинем. Вот же судьба у пацана: от собственных кишок захлебнуться! Кто его интересно на заточку в камере посадил?..

– А с той комнатой чё делать будем? – Кастет , задрав голову опускал в рот пучок квашеной капусты. -Там кровищи после этого чмыря. Щёлочью не отмыть.

– Пока ждём барыгу, перекрасим. Я краску у Зойки надыбаю,– придумал Черкаш, обсасывая после огурцов солёные пальцы.

Они всё говорили и говорили. Наливали самогон, пили, закусывали и говорили. И никто из них не видел, что происходит в углу комнаты, где тело Зинки сидело на кровати, а под ней, уже не было тела Витьки.

Виктор, медленно и незаметно, уже давно выполз из-под кровати и теперь, как сытый аллигатор, лениво полз к столу. Его белое лицо с почерневшими губами и распахнутыми от ужаса и недоумения глазами, напоминало клоунскую маску и сейчас, было обращено прямо на своих друзей. Часами раннее они убили Виктора за то, что он заступился за мать и полез в драку, когда её к душкам кровати привязывал Поляна, а Черкаш в это время уже насиловал женщину, прыгая на ней так, что подпрыгивала кровать.

Ноги же Зинке привязывал Кастет, не сводя своего бешеного взгляда с ягодиц кореша. Отец Захара же в этот момент уже был без сознания. Его огрели табуретом и теперь он лежал под столом с разбитой головой.

Виктор войдя в дом с авоськой, из ячеек которой торчали горлышки мутных бутылок, тут же бросился на дружков. Для него всё закончилось через три минуты, когда два бугая всё же сбили его с ног. Черкаш, лёжа поперёк Виктора ногами к его голове, мертвенной хваткой удерживал ноги друга, а Кастет сидя на спине кореша, за волосы приподнял ему голову, выгнув шею для единственного и удачного взмаха кухонного ножа.

А Зинку насиловали ещё несколько часов, пробуя проникнуть в неё разными частями тела и подручными предметами.

И теперь, мертвый Виктор медленно полз, целенаправленно, к ногам Кастета, чуть приподняв голову с белым клоунским лицом. Сейчас его глаза уже не были расширены, в наоборот провалились в череп, превратившись в две чёрные кляксы.

Вставала с кровати и Зинка. Тяжело, медленно, но не скрипнув и одной пружинкой на сетке. Чудесным образом её руки и ноги освободились от тряпок и шарфов, что были связаны в час издевательств. Повернувшись в сторону стены, Зинка чуть привстала и упёрлась руками в ковёр, как встаёт на него передними лапами кошка, жаждущая поточить когти об приятный материал. Встав на ноги, Зинка продолжила тянуться наверх и вскоре, помогая себе ногами, с легкостью забралась на отвесную стену и переместившись на потолок поползла по нему так же, как её сын полз по полу и был уже в нескольких шагах от ног Кастета.

Никто из убийц даже не осознал, как они умерли. На шею Черкаша с потолка упала длинная, смотанная в рулон тряпка и сильные руки покойницы просто вырвали коренастого мужика из-за стола и подняли его трепыхающееся тело над полом. Руки держали Черкаша до тех пор, пока его побагровевший язык не вывалился из задыхающегося рта и не повис на подбородке. Только тогда, мертвец разжал синие пальцы и победоносно смесь растворился в тени потолка.

Приблизившись к Кастету вплотную, Виктор замер. Его тело принялось трястись, а голова запрокинулась так неестественно, что затылок коснулся лопаток. Рана на шее при этом увеличивалась, а из горла за одно мгновение выросли огромные кривые клыки. Через секунду шея покойника превратилась в пасть чудовища, что схватив Кастета за ногу принялась затягивать его в тело Виктора, как в утробу крокодила. Будучи уже по плечи в животе монстра, харкаясь и блюя собственными внутренностями, последнее, что увидел матёрый бандит, это горбатого карлика, с уродливым лицом, колтуном волос на огромной голове и чёрной мантии. Горящие глаза карлика углями горели на безобразном лице, а его плечи тряслись от каркающего, дикого смеха. Через минуту, два бандита были мертвы.

Вбежавшая в дом бригада скорой, во главе с дежурившей в тот день медсестрой Галиной, увидела повешанного на крючке Черкаша, что вбивается в потолок и держит на себе зыбку с младенцем. Со вспоротым животом, кишками вверх, под столом лежал Кастет. Привязанная Зинка лежала на кровати, её мёртвый сын был под ней. Все поняли, что с ними расправился монстр-уродливый человек метра под два роста и огромным горбом, что сейчас стоял перед ними.

Увидев такое, водитель и фельдшер ретировались, оставив Галину наедине со смертью. И великан может быть и убил бы её, но маленький, круглый животик, заметно выпирающий из-под белого халатика, заставил монстра передумать. Он схватил Галину в охапку и бросив её на свой горб, заспешил в сторону овощехранилища, разгоняя своим видом зевак, собравшихся в пятидесяти метрах от дома, не решившихся подойти ближе.

Потом, горбун перенёс в своё логово всё, что было в чулане его дома, для заготовок запасов на зиму. Принес в свой новый дом уличную железную печь, на которой мать готовила им с отцом пищу и они все вместе обедали на воздухе. Галину убивать он не стал. Его друг сказал ему, что нужно подождать до родов и желательно, когда ребёнок вырастит и станет похож на Виктора. Того, кто убил Захара.

Глава 8

Поочерёдно зажигая тоненькие восковые пальчики свечей, баба Зоя крестилась, когда пламя начинало освещать лики святых на иконах. Вот зажглась Пресвятая Богородица; озарился лик Святого Николая, Сергия Радонежского. Напротив входной двери засверкала Семистрельная; повеселела над столом Святая троица. Несколько раз затухал огонь перед ликом Иисуса Христа, но после того, как женщина вновь перекрестилась, нашептывая молитву, свечки всё же занялись огнём и взгляд Сына Божьего уставился на хозяйку дома.

Увидевший впервые бабу Зою человек, мог подумать, что женщина с пелёнок изучала Библию и наизусть знает все известные миру христианские молитвы. Теперь женщина крестилась каждый раз проходя мимо икон установленных в доме, и их количество поражало. Иной раз не вы каждом святом месте увидишь столько икон, сколько было в двух комнатах избы. Двадцать икон. Может сорок. Зажигая над каждой свечу, баба Зоя никогда не пользовалась лампочкой и святое озарение грело её душу до самой глубокой ночи.

Каких то двадцать лет назад, женщина могла конечно перекреститься и всегда говорила "Господи помоги", когда делала очередной аборт девушке, только-только успевшей окончить школу или женщине, что и так имела в семье семь детей.

Руки бабы Зои тридцать лет были по локоть в крови. Но однажды ей всё же пришлось завязать, когда её дочь умерла при родах в Лазуринске, так и не произведя на свет дитя, что застряло в теле мёртвой женщине и просто задохнулось там. Тогда повитуха и отошла от дел и десять лет провела в женском монастыре.

И теперь ей можно было учить других. Как поминать усопших, заказывая сорокоусты; как и кому молиться, когда одна болезнь сменяет другую; к какому святому обратиться, когда долго нет детей. Она наверняка уже искупила все свои грехи и отправила душу дочери и её ребенка на небеса, но останавливаться баба Зоя и не мечтала. И сейчас, всё ещё стоя перед Иисусом, она молилась за всех детей, что в этот час страдали от разных недугов.

Внезапно возникший топот босых детских ножек, заставил женщину оглянуться назад, и как только она повернулась к иконе спиной, свечи вновь потухли, погрузив Иисуса Христа во мрак. Икона будто бы не хотела быть свидетелем того, что произойдет дальше.

Топот босых ножек стал множиться с каждой секундой. Они пробегали мимо бабы Зои, убегали в соседнюю комнату, вновь выбегали из неё и топали за печкой. Женщина даже видела как шевелятся занавески заменяющие межкомнатные двери и, как ей позже стало казаться, она стала слышать их тоненькие голоса. Быстрые слова сопровождались весёлым смехом, таким, какой бывает у детей двух лет, когда синими играешь в догонялки.

– Я- Петя!-смеялся первый голос.– Меня нет.

– Я -Варя!– визгливо отвечал голос маленькой девочки, чьё невидимое тело пробежало мимо бабы Зои.– Меня нет, хи-хи!

– Я Женя!

–Я- Дарина!

Десятки имён были произнесены детскими голосами, и каждый из них напоминал, что его уже нет на Земле.

Вскоре, взгляд бабы Зои привлёк появившийся на полу, как на фотоплёнке проявляется снимок, кровавый след маленькой босой ножки. Один за другим следы стали появляться по всему полу, во всех углах дома, где был слышен детский смех. А спустя ещё несколько секунд, перед глазами испуганной и крестящейся женщине, стали появляться дети. Голенькие и сверкающие от крови густо покрывающую их тела, они не имели кожного покрова и волос на голове. Маленькие, как только что родившийся ребёнок, ещё не успевший высохнуть от околоплодных вод, с маленькими ручками, крючковатыми ножками и большими головами. Их вздутые веки ещё не открылись, а тоненькая шейка совсем не держала голову и при быстром беге она болталась как у мертвого утёнка.

С каждой секундой детей становилось всё больше, а их лепет наполнил дом, как гул роя пчёл. Самое страшное было то, что баба Зоя знала каждого из этих детей. И она понимала, процесс их появления остановится тогда, когда дом заполнится их кровавыми тельцами до самого потолка. Когда станет трудно дышать. Когда они раздавят женщину своей общей массой.

Женщина упала на колени. Задрав голову к потолку она стала выкрикивать вверх первую попавшуюся молитву, что пришла ей на ум. Но по-видимому это лишь привлекло к себе внимание и наконец прекратив хаотично бегать по дому, дети разом остановились. Десяток из них задорно рассмеявшийся ринулись к женщине. Глядя на них с места сдвинулись и все остальные, вытянув перед собой бескостные ручонки, словно сейчас бежали навстречу матери.

Сбив женщину с колен, радостно смеясь и повизгивая, они принялись открывать ей рот, а кто-то из скользких бесят уже наровился залезть ей в глотку. И по причине того, что их тела вовсе не имели скелета, влезать в широко раскрытый рот бабы Зои им было нетрудно. Раз за разом горло женщины раздувалось как тело анаконды глотающей кролика, а глазные яблоки настолько вылезли из глазниц, что казалось, ещё мгновение и они вываляться из черепа.

А прибывшие из ада бесятся, всё пропадали и скрывались в горле женщины. Её живот уже раздулся до размера живота беременной слонихи. Рыгающие звуки издавало её раздувающееся горло; пальцы скрежетали сломанными ногтями о половицы, а ноги так громко били о пол, что пятки женщины после каждого удара оставляли после себя кровавые пятачки. И только сейчас было видно, что бесята залезают не только через рот бабы Зои, но ещё и через то место, откуда она насильно вытащила всех их двадцать лет назад, не давая появиться на свет.

Беспомощно женщина ползла куда-то в сторону и однажды даже попыталась встать, ухватившись за занавеску, но ненароком стащила ею все иконки и горящий свечи, от которых занялась пламенем ткань занавесок. Мгновение и вся комната уже была объята огнём. Женщина пыталась кричать, но детский смех заглушал её беспомощные мычание.

Баба Зоя вновь повалилась на пол. Пытаясь скинуть с расцарапанного лица бесят, она вертела головой, но те больно хватали её за волосы, распахивали рот и очередной бесёнок с головой залезал ей в горло.

В самом углу соседней комнаты, куда ещё не добралось пламя, краем глаза женщина видала маленького, приземистого человека с огромным горбом. На его чёрном лице горели лишь два глаза, как затухающие в печке угольки. Каркающий смех человека заполнил весь дом, заглушая собой детский радостный смех. Сейчас то баба Зоя и заметила, как из полы его черной мантии и выползают эти бесята, скользят по кровавому полу, поднимаются на ноги и вытянув перед собой руки, бегут к своим братьям и сёстрам.

Дом бабы Зои сгорел за двадцать минут. Все знали, что женщина зажигает перед сном сотню свечей. Другую версию пожара не предлагала и милиция.