Читать книгу: «Женщина и война», страница 3
Злится Даша, да пуще работает. Свекровь за подойник, Даша перехватит и сама доить корову, свекровь корм свиньям нести – Даша поперёд возьмёт. И хворосту к печи принесёт, и печь растопит, и сготовит. Пол помоет – как яичко блестит. Всё спорится в руках. Ладную девку вырастили, только уж очень строптива. Никак Стефана не признаёт.
Мало того, что Дарья не ласки не отвечает, гонит от себя, да ещё и подружкам бахвалится: «Я ёму не даю, не подпускаю до себе, чуть шо шум подымаю, шоб мате слышала»… Подружки хихикают, да мужьям рассказывают. Казаки начали над Стефаном подсмеиваться, а кто и учить начал:
– Да намотай косу на руку, да дай ей хорошо. Коса на то бабе и дана, чтоб укрощать. Не боись, сама ластиться начнёт как кошка.
Молчит Стефан. Стал ещё угрюмей. Всё норовит с хаты уйти. То у базу что-либо делает, то тын поправляет, то верхом на лошади в степь умчится на охоту. С казаками старается не встречаться, боится их насмешек.
Вот и весной потянуло. Ходил Стефан на хутор, где Даша жила. Дело у него было к дядьке своему. Встретилась ему Дуняша, сноха Дашина. Так приветливо она поздоровалась и лукаво спросила:
– Ну как? Скрутил свою строптивую жинку?
Помрачнел Стефан.
– Ты не печалься! Ну не созрела она ещё до бабьего возраста. Дитё ещё. Ей поиграться ещё хочется, как кошенёнку. Подождь, Стефан.
– Скоко ждать-то ещё? – буркнул Стефан и пошёл своей дорогой.
Дошёл до края хутора. Хата тётки Полины, родная тётка Даши и задушевная подружка матери. Сам не заметил, как в калитку вошёл и постучал в двери.
Тётка Полина рано овдовела. Детей Бог не дал. Жизнь вела пристойную, никто пальцем не мог показать. Хозяйство помогали вести братья, а потом подросшие племянники.
– Ой, Стеша, – как мама, ласково обрадовалась ему и назвала как в детстве, – Проходь, проходь!
Стефан прошёл не снимая кожуха и тяжело сел на табурет.
– Теть Поль, ну чё мне с ней делать? И женой не даётся, и подружкам трендит. Как меня отваживает. Бить жалко. Мала ещё, да глупа. Козаки уже смеются надо мной!
– Снимай кожушок! Я тоби сейчас чарочку налью. Сядим да погуторим.
Тётя Поля не по возрасту легкой походкой прошла до печки, с припочка принесла тарелочку с пирожками.
– А я как знала, что гость дорогой будет у меня, вишь, пирожков напекла, – говорила она, беря чистую тарелку и открывая ляду в подвал.
– Стеша, поможи мени. Возьми сало, – и подала кусок сала в соли, а вслед тарелку с солёными огурцами и помидорами, – Ось я ще капустки достану, арбузы солёни вже закончились. Та ещё бутылёчек с самогоном.
Засквочала яишенька на сковороде. Нарезая сало, тётя Поля обронила:
– Те тесть твий солив сало.
– Ну, усё, кажись, подала. Давай я тоби налью самогоночки.
– А соби?
– Н-и-и… Яка ж порядочна козачка в будний день пье? Козаку можно. Ты закусывай, закусывай! Ось пирожочки, сало, яишенька. Я и соби положу и огуречик и вот картошечки почистю и яичко зъим, – приговаривала она. Налила Стефану вторую стопочку и прибрала бутылёк.
– Ты, Стеша, не горюй, – заговорила снова тётя Поля, возвращаясь к столу, – не доросла вона ще до постели. Робить по хозяйству, шить, готовить еду, стирать – это всё вона за мамкой делала. Дюже взрослой хотела быть. Степан улыбнулся. – Бачил, як цуценя? Бежить, за ноги хватае! Вин же ще не сторожуе, вин же тильки грается. А сучка в стороне сидить, наблюдае. Потому смеясь и кажуть: дождалась сучка помочи, сама сидыть, а цуценя гавчет. От так и Даша. Хозяйнуе, думает, що вона взросла. А с тобой грается, як тот цуценя.
– Та козаки-то надо мной смеются! Обнять не даеться, вдарить не можу, я ж её люблю!
– А и не надо. На битьи любовь не зробишь. Ось я тебя навчу… Ты наберись терпения и не обращай на неё внимания. Як до стенки. Спать ляжешь и ложись с краюшку до ней спиной. Управляетесь у скотины вместе – ловчи и не обращай на ней внимания. Ось погодь…
– Тёть Поль, мамке тильки не кажить, совесно, да вона и сама видить и расстраивается.
– Ни, не сомневайся, Стеша. Той разговор меж нами.
Долго ещё сидел Стефан у тёти Поли. Много тётя Поля рассказывала ему о Даше. Какая Даша была маленькая строптивая. Как дюже любил её батько и баловал. Как долгими зимними вечерами, чтобы не сидеть одной, тётя Поля просила у брата Дарьюшку. Как учила её кружева плести. Как рушники вышивали. Какие вместе песни пели. И теплело на душе Стефана:
– Всё-таки славную я соби дивчину выбрал. А остальное всё образуется, – думал он сквозь тёплую полудрёму.
Пришёл домой, когда уже первые петухи отпели.
– Ничого, мамка, усё в порядке, – ответил он на тревожный взгляд матери. Прошёл в свою комнату. Даша не спала, по дыханию было слышно, но лежала тихо, как мышка. «Ага, не спит, значит, волнуется», – отметил радостно про себя Стефан. Разделся, лёг спиной к Даше, как учила тётя Поля, и сразу же заснул лёгким сном, как будто бы камень с души упал.
А Даша недоумевала: «Как же так, где-то был, лёг, не стал к ней прижиматься, гладить волосы, да ещё спиной и сразу заснул».
Наутро жена молчала и всё пыталась по глазам его узнать, что случилось. Но Стефан глаза отводил и молча делал свои дела. Навоз у коровы вычистил, Даша тут же соломы свежей охапку принесла, постелила, промолчал. Свиньям принесла. Запарку в ведре не подхватил, не сказал, что ей тяжело. На стол подала – не взял за руку, не стал взгляда искать, а как ночь наступила, опять лёг с краюшку, спиной к ней.
Горится Даша…
Хорошо играть, когда тебя любят. А вот когда равнодушием обдают…
Радуется Стефан, видя её грусть и недоумение: «Значит, не совсем я ей не нужен. Только не спеши, наберись терпения, помнишь, что тётка Поля говорила»…
Март ушёл. Апрель подступился. Ранняя тёплая весна. Птицы прилетели, сады зацвели. Вся худоба в базку суетится по-весеннему. Петух кукарекать на огорожу взлетел, телёнок во дворе взбрыкивает на весеннем солнышке, пытается сено бодать, гуси гогочут, шумно крыльями машут и громко перекликаются, как только в небе пролетают дикие гуси-лебеди, индюк болтает грозно, крыло распустив и чиркает им по земле, отгоняя всех от индюшек. Пчёлы вылетели из улья и гудят над цветущими деревьями.
Только Даше грустно:
– Значит, я ему больше не нравлюсь… Тогда кто ж у него на сердце? А я? Я же его жена венчанная! Да как он мог!
А уже привыкла к заботе Стефана. Ох, как хочется, чтобы ласково за руку взял. Не берёт… Самой подойти гордость не позволяет. Как же, щас, жди! Не подойду…
Видит Стефан грусть Даши, хочется ему её приласкать, утешить. Да помнит он мудрый совет тёти Поли: «Не спеши, а то начнёт из тебя верёвки вить, тогда уже не сладишь».
Вечереет. Чувствует Стефан – не удержится, обнимет свою Дарьюшку…
Только с поля приехали, еще бричку не распрягал. Сели вечерять. Даша притихшая подает еду. Так бы и обнял эти плечи, так бы и приник к губам.
Весна голову кружит!
Сны-то снятся как милуется, как ласкается он со своей коханочкой.
Поели. Прилег Стефан на лавку, тело приятно ломит от работы в поле, щёки горят от весеннего солнца. Даша посуду моет, со стола стирает крошки. Мимо пройдёт – такая желанная, голова кругом. Поднялся Стефан, вышел. Солнышко село. На пруду лягушачьей свадьбы хор во весь дух поет. Перепел в степи бьёт. До коли ж ты мени мучать будешь? Открыл воротца, прыгнул в бричку и стоя во весь опор погнал лошадей в степь. А Даша увидала в окно, и в слёзы. Вошла свекровь.
– Куда это он?
– Э-э, девонька, да ты никак плачешь! Та всё образуется.
Упала Даша на кровать и волю слезам дала. Всё, всё теперь кончено! В той стороне, куда он поехал, есть хутор, а там солдатка-вдовица живет и к ней многие казаки и старые и молодые наведываются. Это тоже Даша узнала на посиделках. Вот и мой Стефан уехал к ней! Так мне и надо. А если он на ней женится? А я куда? Папка с мамкой не примут. Замуж меня венчанную никто не возьмёт. «Бедная я, бедная», – жалела она себя, – «что же мне теперь делать?»
Плакала, плакала, и заснула. И не слышала она, как вернулся Стефан, как укоряла его мать, что дивчину довел до слез. А Стефан улыбался счастливой улыбкой и благодарил Бога, что мать лампу не зажгла и в темноте не видно его улыбки. Плакала? Значит нужен я ей!
Вошёл в комнату. В темноте едва увидал свернувшуюся калачиком фигурку на кровати, которая иногда ещё всхлипывает как ребёнок. Обнять бы, придушить в объятиях, припасть к губам!
Вышел из хаты, закурил. Взял бурку и лег в бричке спать.
Утром покорная и грустная Даша решила: буду много работать, может он одумается, вспомнит, что у него венчанная жена есть.
Весна! Травы высокие, ночи лунные, зори росные. Птицы о любви поют. Каждая травиночка любовью полнится. И невольно на ум приходит шаловливая казачья песня
«Ночью глазки горят
Ночью ласки дарят
Ночью все о любви говорят…»
А Стефан снова бричку не распрягает. Повечерял и бросил небрежно через плечо:
– Дарья, закрой за мной ворота!
«Опять до солдатки нарунжился!» – сердито подумала Даша, – «Я ворота закрою, но и с тобой поеду. Я тоби на чистую воду выведу. Я тоби в твои бесстыжие зеньки погляжу» – распалялась Даша.
Быстренько ворота прикрыла и бегом бричку догонять, да сзади, как ей показалось, тихо, прыгнула, свесив ноги. Стефан краем глаза всё усёк, да притворился, что не видит.
Порядочно отъехав от хутора, он как бы нечаянно оглянулся, увидел Дарью, остановил коней, обошёл бричку.
– А ты шо тут подчипилася? Куды собралась?
Нарочито грубым голосом спросил, а потом как гаркнет:
– Марш до дому!
У Даши и смелость вся пропала. Спрыгнула с брички и со слезами домой побежала. А ночью страшно степью бежать! И страх, и обида, и жалость к себе заставили Дашу рыдать в голос:
– Ой же ж лихонько мени! Теперь я ему точно не нужна!
Бежит, плачет, причитает, сердце гулко бьётся, кажется ей, что за ней крадётся.
А в хате свету нет.
– Свекруха лампу потушила и легла. Стыд-то какой! Спросит: где была?
Подхватила с тына полушубок и в амбар. А Ульяна-то свет потушила не спать, а чтобы двор в окно видеть – где ж там её молодые? Ноет материнское сердце. Когда ж лад-то будет между ними? Видела, как Даша прибежала. В хату не пошла, а в амбар юркнула с полушубком.
Полушубок ещё хранил тепло, набранное от знойного солнца, пах Стефаном. Упала на полушубок Даша, перемешивая рыдания с причитаниями:
– И сама я виновата! И пожалеть меня некому! Что ж я наробила! Бедная я, бедная… Теперь Стефан меня отведёт до отца с матерью. Я уже ему совсем не нужна. Дома будут попрекать куском хлеба… Кто ж меня теперь замуж возьмёт… И некому меня пожалеть…
Рыдая и причитая, она не услышала, как подъехала бричка. Стефан тихим шагом ехал за ней по степи следом.
Стефан подошёл к амбару, сел на корточки и закурил. Сердце его разрывалось от жалости, а он не знал, как подойти.
Зато мать из окна видела.
– Ох, сынок, сынок! Добрую козачку себе выбрал, красивую, работящую, умную, да больно уж строптива! Сил нет смотреть, как ты маешься.
Девичьи слёзы как майский ливень. Бушует, да и быстро проходит. Не заметила Даша, как уснула, только всхлипывала как ребёнок после долгого плача.
Луна заглянула в амбар, окутав своим таинственным светом ладную фигуру молодой женщины. Забыл Стефан и советы тётки Полины, и про коней нераспряжённых. Обнял осторожно Дашу. А ей снится, что мамка её обнимает, и прижимается Даша к мамке нежно… А объятия становятся сильнее…
«Ой, Божечки!» – спросонок испугалась Даша, – «Та то ж домовой душить! И угораздило ж мени пойтить одной у амбар. Ой, Божечки! Девки казали, як домовой душить, с ёго головы надо шапку сорвать, он спугается и исчезнет!»
Стала Даша дрожащей рукой шарить, чтобы шапку сорвать с головы домового. Да только шапки не было на голове, а вместо лысины домового – кудри шелковы. Поняла Даша – Стефан это! Всё здесь: и радость, что он вернулся, и что домовой её не задушит, да и женское начало в ней пробудилось.
Ох, и миловал же её Стефан в ту ночь! И наверное не было в тот миг женщины счастливей на земле. И это счастье любви, ласки, нежности всю её долгую жизнь оставалось с ней. Утешало в горе, помогало двигаться дальше по жизни.
Не слышали они, как мать распрягла лошадей и ушла в хату, тихо прикрыв дверь. Не встретили они и первый луч солнца. Подхватились когда мать уже корову выгнала в стадо.
Теперь казачки подсмеивались над Дашей:
– Ну что, повыкобенивалась? Теперь поняла как с мужем сладко спать?
Года не прошло – Даша доченьку родила.
И всё-то у них хорошо было: хозяйство прибывало, меж собой лад, с матерью дружно жили.
Да только вот шёл 1914 год. «Ох, война, что ж ты, подлая, сделала»… Забрали Стефана на фронт в сентябре, а в ноябре глотошная (скарлатина) удавила дочушку. После Рождества весть принесли о гибели Стефана. Не выдержала мать, две недели полежала и умерла тихо, словно свеча погасла. И осталась Дарьюшка со своим горем и хозяйством одна.
Где-то в Петербурге в семнадцатом году была революция. Потом Гражданская война накатилась. Раскололись семьи, брат на брата пошёл, сын против отца стал. Банды шарились по степи. Озлобились люди. Не стало в них жалости, добродетели. А жить надо было!
Застыла душа Дашина. Двадцати не минуло, а уже вдова, и дитя схоронила. С тех пор Даша не пела, кроме колыбельных детям и внукам.
Каждый год веют ветры седой ковыль. Веют события времён!
Снова истоптанные конницей поля стали прорастать колосьями. Чудом оставшиеся в живых после германской войны, революции, гражданской казаки стали возвращаться до дому. Вот только одёжу казачью им пришлось сменить на мужичью. И, оставаясь в душе казаком, откреститься на людях от казачества, чтобы выжить.
Груня, Дашина соседка по девичеству, подружка детства, также овдовевшая в германскую, встретилась ей неожиданно на базаре. Обрадовались подружки! Спешат и расспросить, и о себе рассказать, и знакомых вспомнить. Да какой разговор на базаре…
– Антипа моего убили ещё в четырнадцатом годе, братьёв побили в гражданскую, отец Антипа помер, и осталась я на мельнице одна. Хоть бы кровиночка Антипова осталась… Так не дал же ж бог забеременеть. Приезжай, Дашка! Уж поговорим обо всём. Пшеницу захвати, смелем.
– Как же ж ты одна с мельницей управляешься?
– Приезжай, узнаешь! – чмокнув Дашу в щёку, лукаво улыбнулась Груня.
И поехала Даша. Подъехала на бричке к мельнице. Народу – со всей округи, даже с дальних хуторов. Кроме этой мельницы негде смолоть пшеницу. Увидала Даша с брички мельника. Хромой мужичок, весь мукой присыпанный, молча указывал очередному, куда мешки нести.
Слезла Даша с брички, подошла к мельнику, спросила Груню. Он молча кивком указал на хату. А Груня уже увидала в окно, выскочила на улицу навстречу подружке раздетая, только шаль успела накинуть.
– Дашка! Дарька! – налетела она на Дашу. – Приехала! Пишлы́ у хату!
– Погодь. Мени надо ж бричку пиставить, да ко́ний разнуздать.
– Чичас! Кажу своёму австрияку, вин усё сделае… Проходь у хату, а я чичас.
Груня подошла к мельнику. Австрияк завёл под уздцы коней. Не только разнуздал, но и выпряг, задал корму, два мешка с пшеницей из брички унёс на мельницу.
И засуетилась Груня вокруг подружки. Стол накрывает.
– Ось трошечки самогону в мени е… Мы и выпьемо с тобой, подружка.
Ставя самогон, потянулась Груня и боком коснулась Дашиного плеча. И Даша почувствовала тугой живот подружки.
– Грунь, ты чё?
Груня залилась краской, а потом вскинула голову, в глаза Даше посмотрела и… как в холодную воду прыгнула:
– Да рази мы с тобой, Даш, виновати, що наших козаков побили? Що ж нам на корню смолоду сохнути? Усю нашу жисть проклятая война сгубила. Чёт тоби, хорошо ночью в постеле одной выть, подушки кусать, да ласки Стефана поминать?
– Грунь! Да ты чё? Рази ж я тоби сужу? Чё оправдываешься? Дитё ро́дишь!
– Давай, подружка, помянем наших козаков…
Выпили подружки молча по чарке не чокаясь, закусили огурчиком и заплакали обнявшись. Даша почувствовала, как Грунин ребёнок толкнулся в утробе. Даша отстранилась, налила по полчарке.
– Много незя тоби. Давай, Груня, выпьемо шоб твоё дитё родилось здоровым и век с тобой жило. Горькая тучка пролилась слезами и пронеслась. Оно и понятно, дело молодое. Ну, рассказывай, хто он?
