Читать книгу: «Корни. Роман-гипотеза», страница 4
Глава третья
Перенесемся на сутки назад, Читатель! Сие необходимо для лучшего понимания происходящего.
Дело в том, что капитан Афиногенов, человек изобретательный, решил применить к задержанному Джиму Тики хитрый приём: подсадить в камеру человека, который выведает у возможного шпиона его тайны! Или, по крайней мере, хоть что нибудь, что поможет обосновать подозрение в шпионаже. После длительных раздумий его выбор остановился на заведующем кафедрой английского языка, доценте Чернозадове. Во первых, он уже давно сотрудничал с МГБ, давая информацию на своих коллег, студентов и соседей, подписывая свои донесения псевдонимом Черный Лев. Во вторых, этот человек говорил по английски. В третьих, и главных, никого лучше не нашлось.
После телефонного звонка завкафедрой предстал пред светлы очи куратора через сорок минут, то-есть, практически моментально. Встреча происходила на конспиративной квартире.
Обменявшись приветствиями со своим тайным агентом, Афиногенов приступил к делу:
– Леонтий Маркович! Я собираюсь поручить вам наиответственнейшее и архиважное задание. По подозрению в шпионаже мы задержали британского подданного. Вам предстоит внедриться в его окружение… То-есть, тьфу! Войти к нему в доверие и постараться выяснить все, что возможно, о его задании. Или, хотя бы, о наличии такового.
– Но, Апполинарий Кузьмич! – комично всплеснул ручками лингвист, – Как я это сделаю? У меня… мне… я…
– Запоминайте легенду, – железным голосом, исключающим любые возражения, отчеканил чекист, – Вас посодют в камеру…
– В тюрьму?! – с ужасом взвизгнул доцент.
Афиногенов нахмурился:
– Не перебивайте! Значит, посодют вас в камеру, притворитесь монархистом, борющимся против советской власти. Ну, там, антисоветская агитация и пропаганда. Он, наверняка, тоже монархист, а значит, проникнется к вам доверием. Разговорите его и, как бы невзначай, ненавязчиво эдак, поинтересуйтесь, не поручал ли ему кто-нибудь чего-нибудь. В смысле, здесь, в Краснодаре. Ежели правильно организовать вопрос, обязательно проговорится!
– Ну… я не знаю… справлюсь ли… Как же я, против любимой советской власти?
– Да, понарошку! Как в театре, понятно? Вы же в юности в любительском театре играли!
– Играл… шаги за сценой и третьего могильщика. Без речей, как говорится.
– Неважно! Все равно, вы – артист! – польстил павшему духом агенту капитан.
– Ну… я не знаю… справлюсь ли…
– Справитесь! – с нехорошей улыбкой заверил Афиногенов, – Торопиться не надо, будете сидеть в камере, пока не выдадите на гора результат.
Доцент был щупл телом, но остр умом, а потому догадался, что, буде он запорет задание, то появятся реальные шансы остаться в тюрьме надолго.
– Я согласен! – тяжело вздохнул он.
– Вот и чудненько, вот и отличненько! – поощрительно похлопал его по плечу капитан, – Завтра и начнем операцию! Да, забыл совсем: перед помещением в камеру нам надо будет слегка набить вам морду… то-есть, лицо. Для пущей убедительности.
– А без этого нельзя? – тоскливо скривился Черный Лев.
– Нельзя. Да вы не бойтесь, я вас бить буду лично, – капитан предъявил ядреный шишковатый кулак, – Аккуратно, но сильно! Ха-ха!
Увидев ужас и отчаяние на лице секретного агента, Афиногенов торопливо добавил:
– А мы вам за это путевку в санаторий выхлопочем! В любой!
– В любой?! Тогда, пожалуйста, в урологический!
– Что, почки? – посочувствовал Афиногенов.
Чернозадов промолчал, ибо его мужская проблема была слишком деликатной, чтобы обсуждать её с куратором.
Капитан встал.
– Так, теперь, давайте, порепетируем!
Доцент испуганно прикрыл лицо ладошками.
– Да нет, вы не поняли! – с досадой скривился «режиссер-постановщик», – Порепетируем ваш вход в камеру!
Держа агента за шиворот, он распахнул дверь в другую комнату и втолкнул туда Черного Льва, после чего дверь захлопнул.
– Сатрапы, – неуверенно вякнул Чернозадов, – Это… Жандармы! Суки!
– Не верю! – безапелляционно заявил Афиногенов, – Мало экспрессии! Давайте ещё раз. И слово «суки» не говорите, это блатное выражение, а вы же политический!
Пролетев сквозь дверной проем вторично, исполнитель главной (и единственной!) роли в этом спектакле злобно завопил:
– Гады! Гэбня поганая!
– Вот, уже лучше, – похвалил его капитан, – Только, слово «гэбня» не надо.
– Почему? – удивился начавший, наконец, усваивать концепцию образа агент-артист.
– Оно обидное…
Через какие-нибудь сорок минут Афиногенов был удовлетворен.
– Верю! На этом и остановимся. Репетиция окончена! Значит, завтра мы за вами с утречка приедем, и, типа, арестуем, чтоб все видели.
– И обыск будет? – настороженно глянул на него изподлобья доцент.
– Ну, а как же! Обязательно!
Взглянув на поскучневшего агента, капитан всё понял.
– Ну, у вас время до завтра есть. Спрячьте, что считаете нужным, где-нибудь, чтоб мы не нашли. И не забудьте отсидочный чемоданчик: мыло, табак, теплые вещи… ну, вы сами знаете.
Кто в те годы не знал, что следует брать с собой в тюрьму? Не было таких!
Всю ночь Чернозадов не спал – прятал книги, драгоценности, оставшиеся от мамы, деньги. На всякий случай спрятал и семейный архив. А в десять утра за ним пришли. Все перевернули вверх дном (правда, ничего не сломали), забрали учебник английского языка, изданный до революции, потому, что там был портрет царя Николая Второго, несколько писем родителей, потому, что они были написаны по правилам старой орфографии. А спрятанное нарочно – не нашли! Вывели на виду у всех соседей, посадили в машину и увезли в тюрьму. Там Афиногенов, как и обещал, стукнул его по носу и втолкнул в камеру к Джиму Тики.
Итак, втеревшись в доверие к простодушному новозеландцу и выяснив, что тот и в самом деле должен был что-то забрать у кого-то в Краснодаре, Чернозадов, во время посещения туалета начертал там условный знак, увидев который, куратор понял бы, что задание выполнено. Знак представлял собой неприличное слово из пяти букв и на фоне остальной настенной живописи и литературы в глаза не бросался. Написано сие популярное слово было с заранее оговоренной орфографической ошибкой, чтобы авторство не вызывало сомнений. Теперь оставалось только ждать.
К счастью, ожидание не было долгим. Лязгнула дверь и конвойный вызвал:
– Черножо… Чернозадов, на выход! Без вещей.
Пройдя по мрачным коридорам в сопровождении конвойного, Леонтий Маркович оказался в камере для допросов с сидящим за столом радостно улыбающимся Афиногеновым.
– Ну, что? – подался он вперед, едва закрылась дверь.
– Раскололся клиент, как пасхальное яичко! – с торжеством и самодовольством в голосе сообщил доцент-агент, – Проговорился, что шел забрать что-то.
– Что?
– Не сказал.
– А к кому шел?
– Тоже не сказал, – вздохнул Леонтий Маркович, – Да я и не давил, чтоб не насторожить.
– М-да… Маловато будет!
– Апполинарий Кузьмич! Главное-то я выяснил! Есть у него задание, а уж вам только и дел, что узнать, какое.
Всем своим видом Чернозадов показывал: мол, мавр сделал своё дело, мавра можно отпускать!
Афиногенов задумчиво постучал пальцами по столешнице. Затем достал пачку «Казбека» и предложил:
– Закуривайте, Леонтий Маркович.
И сам тоже закурил. Ароматный дым завивался спиралями в воздухе, косые лучи заходящего солнца, проникавшие в камеру сквозь зарешеченное окно, казались полосами голубого полупрозрачного стекла. Молчание затягивалось. Не выдержав муки ожидания, Леонтий Маркович заёрзал на табурете.
Капитан скосил на него глаза:
– Ладно… Идите, работайте. Постарайтесь углýбить контакт, выяснить подробности задания.
– Как?! Обратно в камеру?! – ужаснулся доцент, – Но, вы же обещали!
Он чуть не плакал.
– Не забывайте, что вы формально арестованы! – строго погрозил пальцем суровый капитан МГБ, – Странно будет: арестовали – и сразу выпустили! Даже если по ошибке арестовали, все равно, хотя бы дня три придется посидеть!
– Но, там плохо пахнет! И клопы, я сам видел, и вот такие тараканы! – затрепыхался формально арестованный, – А про питание я и не говорю…
– Питание вполне нормальное! По установленным, значит, нормам! – сурово сдвинул брови чекист, – Все, разговор окончен, гражданин! Если что новое узнаете – дайте знать! Конвой!
И гражданина Чернозадова увели обратно в камеру. Там он, не вступая в разговоры с Джимом, завалился на нары и накрылся пиджаком с головой. Джим понял, что допрос прошел не в пользу Лео, и не беспокоил товарища до самого утра.
Афиногенов поехал в горбольницу, чтобы допросить Мордачёва. На просьбу проводить его в палату, дежурная медсестра смутилась и вызвала доктора.
– Помер Мордачёв! – сожалеюще развел руками Илья Игоревич, – Вот, час назад! Острая почечно-печеночная недостаточность. Ничего сделать не смогли.
– Да как же так, товарищ доктор? – озадаченно выпятил губу капитан, – Вчера ещё его следователь Донцов допрашивал!
– Позднее послеоперационное осложнение после наркоза, – объяснил хирург, – Редко, но бывает.
– Жалко…
– А уж мне-то как жалко! – тяжко вздохнул Илья Игоревич, – Несколько часов возился, художественную штопку мочевого пузыря исполнял! Такая работа псу под хвост!
Афиногенов на всякий случай поговорил с медсестрой и санитаркой, может, Мордачёв им что-нибудь рассказал перед смертью, но – увы! Пришлось покинуть больницу не солоно хлебавши.
Время было уже позднее, поэтому встречу с капитаном «Дюк оф Веллингтон» и баталером Апполинарий Кузьмич запланировал на завтра. Опять же, переводчик понадобится.
«Эх, жалко, Леонтия нельзя использовать! Надо будет позвонить Донцову, узнать, кто ему переводил…»
На следующий день капитан Афиногенов (в парадной форме!), сопровождаемый раздувающимся от гордости Сашей Брянским, взошел по трапу на борт британского корабля. Вахтенный проводил их в капитанскую каюту, где они и уселись в кресла после взаимных приветствий и представлений.
– Чем обязан вашему визиту, господин офицер? – вежливо поинтересовался капитан Страттон, сухопарый и прямой, как мачта, прямо-таки до карикатурности похожий на образ британского офицера, как его изображали в советских фильмах той поры (на самом деле он был потомком украинских эмигрантов из Канады).
– Два дня тому назад нами был задержан член вашей команды, механик Джим Тики, за драку в общественном месте. К сожалению, двое пострадавших граждан СССР скончались, поэтому мистеру Тики будет предъявлено обвинение в превышении пределов необходимой самообороны. Ведется следствие.
О том, что Джим подозревается ещё и в шпионаже, Афиногенов умолчал. Пока.
Саша добросовестно перевел эту длинную фразу.
Капитан Страттон вздохнул и поджал губы.
– Я очень сожалею… Что требуется от меня, господин офицер?
– Ну, хотелось бы узнать получше, что за человек Джим Тики. Характеристику, так сказать. С кем он дружит, привычки и наклонности, особенности поведения.
Саша перевёл, запнувшись о слово «наклонности». Получилось «склонения», но Страттон его понял. Он, вообще, понимал почти все, что говорил пришелец, благодаря своему знанию украинского языка, но не подавал виду. На всякий случай.
– К сожалению, я мало знаю этого парня. Вам лучше поговорить с его непосредственным начальником, старшим механиком О’Кейном, сэр!
– Возможно ли поговорить прямо сейчас с этим достойным человеком? – спросил Афиногенов и аж содрогнулся от своей светскости.
Капитан позвал вестового, и вскоре стармех Брендон О’Кейн переступил комингс капитанской каюты. Был он мосласт, волосат и долговяз.
– Что вы можете нам рассказать о Джиме Тики? – обратился к нему Апполинарий Кузьмич после рукопожатия.
Саша перевел, от себя добавив вежливое «Сэр».
Стармех задумался.
– Ну, я бы сказал, нормальный парень, хорошего поведения, ни разу не был замечен в противоправных действиях… Пользуется уважением товарищей по работе… Добросовестно исполняет свои обязанности.
Саша беспомощно посмотрел на Афиногенова: он не понял ни слова из-за специфического акцента ирландца.
– Повторите, пожалуйста, мистер О’Кейн, сэр! Медленно! – жалобно попросил он.
Тот повторил.
Саша, с грехом пополам, перевел.
– У мистера Тики при обыске нашли советские деньги, почти пять тысяч рублей. Не знаете ли вы, зачем ему понадобилась такая большая сумма?
О«Кейн замялся. С одной стороны, это он дал Джиму десять фунтов стерлингов, которые тот обменял по грабительскому курсу у баталера Шипли. С другой стороны, парень попал в передрягу, значит, не стоит запираться.
– Деньги дал ему я. Дело в том, что здесь, в Краснодаре, живет некая пожилая миссис… фрау Финкельштейн, переехавшая в Россию в 1913 году из Швейцарии. Эта дама была близка с Михаилом Бакуниным на протяжении многих лет… У неё остались письма Бакунина и его автопортрет, написанный в тридцатых годах прошлого века. Этот портрет и письма я и попросил его забрать у упомянутой фрау, заплатив, сколько потребуется. Я нашел её адрес с помощью швейцарских анархистов, списался с ней. Была достигнута договореность…
– Вы имеете в виду Михаила Александровича Бакунина, одного из основоположников анархизма? – азартно подался вперед Афиногенов.
Саша замешкался, ибо не знал, как будет «основоположник» по английски. Перевел, как «отец-основатель».
– Да, его, – подтвердил О’Кейн.
– А зачем вам его портрет? – подозрительно насупившись, сощурился Афиногенов.
– Для коллекции, – уклончиво бросил О’Кейн, не желая признаваться в своей принадлежности к анархистскому движению.
Посверлив его специфическим чекистским взглядом усталых, но добрых глаз, капитан решил не прессовать стармеха. И так всё ясно. Если Тики подтвердит насчет дурацкого портрета, то шпионский компонент из дела выпадает… Эту фрау Финкельштейн найти – пара пустяков. Тоже, конечно, запираться не будет. Остается только допросить железнодорожника Сухмятского, откуда он взял дурацкую идею о продаже чертежей подводной лодки в пивняке. Ну, если выдумал! Огребет неприятностей по полной! Вводить органы в заблуждение – занятие вредное и опасное для организма!
– Большое спасибо, мистер О’Кейн! Вы нам очень помогли!
– Пожалуйста, – буркнул стармех, раздосадованный, что портрет своего кумира он не получит.
По дороге в управление Афиногенов похвалил Сашу:
– А ты молодец, товарищ Брянский! Язык хорошо знаешь, ни разу даже не запнулся!
– Я старался, товарищ капитан! – зарделся Саша.
– Ты, ведь, университет заканчиваешь в этом году?
– Так точно, только госэкзамены сдать!
– Не хочешь к нам, в контрразведку? Я твоё личное дело смотрел: комсомолец, отличник, национальность нормальная, семья хорошая, на оккупированной территории не проживал, под судом и следствием не состоял… А?
– Да, я бы с радостью… Только, как же медкомиссия?
– А что, медкомиссия?
– Очки у меня… Близорукость…
– Ну, это пустяки! Ты же не снайпером служить будешь! – улыбнулся Афиногенов, – Давай, прямо сейчас и напишешь заявление!
И в управлении Саша написал заявление о принятии его на службу в МГБ.
Гражданку Розу Абрамовну Финкельштейн, 1860-го года рождения, чекисты посетили в тот же вечер. Арестовывать не стали, но отобрали пресловутый портрет и письма. Для порядка.
В тот же вечер Афиногенов допросил Джима. Саша уже освоился, переводил бодро. Вот что значит разговорная практика с носителями языка!
Услышав вопрос о поручении стармеха, Джим запираться не стал и подтвердил все в точности. Да, страмех О’Кейн попросил его выкупить портет какого-то анархиста и несколько писем. А что тут такого?
– Почему вы не рассказали нам об этом раньше? – хмуро спросил Афиногенов.
– А вы и не спрашивали!
Вернувшись в камеру, Джим застал своего товарища Лео в состоянии нешуточного уныния.
– Что с вами, Лео? Почему такое длинное лицо?
– Мне плохо! Эти стены и потолок на меня давят! Я здесь уже третий день! Я схожу с ума! Я тараканов боюсь! – принялся канючить Чернозадов.
– Увы! Вам придется привыкать… Сами говорили, что за антисоветскую пропаганду вам могут дать двадцать пять лет.
– А-а-у-ы-ы! – в голос зарыдал доцент.
Он, конечно, знал, что Афиногенов выпустит его на волю через день-два, но беспокоили тревожные предчувствия, а потому настроение было паршивое.
Джим сел рядом, погладил по голове, как ребенка.
– А давайте, Лео, я расскажу вам историю?
– Угу… – всхлипнул тот.
– Тогда слушайте: три тысячи семьсот лун тому назад…
Понга-воин бежал, прижимая локтем палицу-мере из зеленого камня, висящую через плечо на лубяном шнуре. Ледяной южный шторм, налетая порывами, мгновенно сдувал с лица обильный пот и рвал с чресел набедренную повязку, обжигая стужей. Каменистая узкая тропа раздваивалась: правый отвилок вел круто вверх, через гребень холма и был короче, а левый – вдоль обрыва над полосой прибоя, с грохотом ворочавшего валуны водяными горами. От тропы до скал внизу было высоко: восемь воинов могли бы встать друг другу на плечи, но обильные брызги соленой воды все равно долетали и орошали тропу и стену, нависавшую над ней, стекая упругими ручейками. Этот путь был длиннее, но бежать по ровному было легче, а значит – быстрее. Через четыре тысячи шагов в долине показалась Па – обнесенная частоколом со сторожевыми вышками деревня. Понга, шатаясь от усталости, ворвался в Марае, общинный дом, где у очага сидел вождь и несколько высокородных – рангатира.
Задыхаясь, Понга крикнул:
– Вождь! Вождь!
Но голос подвел его, ибо горло свело спазмом.
– Что случилось, Понга? – встревоженно воскликнул Факатау-вождь, – У тебя вид дикаря-маеро, бродящего в одиночку по лесам!
Опустившись на корточки у огня и отдышавшись, Понга тихо, но отчетливо произнес:
– Злое дело, о вождь! Я ловил рыбу с моим братом Руа и нашими женами в заливе Фитианга, когда туда вошли два огромных невиданных каноэ, каждое в пять раз больше самого большого боевого каноэ маори. Мачты их были оснащены огромными парусами, множеством парусов! От больших каноэ через некоторое время отплыли маленькие каноэ, числом четыре, со странными бледнолицыми людьми, похожими на патупаиарехе, демонов. Они высадились на берег и подошли к нашему огню. Как велит обычай гостеприимства, мы предложили им угощение, но они рассмеялись невежливо. Затем они принялись хватать наших жен руками. Мы с братом пытались защитить женщин, но бледнолицых было слишком много, четыре раза по десять. Трое из них подняли блестящие палицы и изрыгнули гром. Это было колдовство, макуту! Громом убило Руа, его голова разлетелась на куски, а меня ранило сюда, – он показал глубокую круглую гноящуюся рану в боку, прикрытую повязкой из жеванных листьев дерева Тава, – и отшвырнуло в воду. Я потерял сознание… и очнулся только вечером, когда солнце уже село, а кровь почти не текла из моей раны. Я лежал на мелком месте и это не позволило мне захлебнуться. Выбравшись на берег, я обнаружил, что пришельцы вернулись на свои каноэ и взяли с собой наших жен. Весь следующий день я следил за ними, надеясь, что они отпустят женщин, но нет! Рана моя воспалилась… Я понял, что если останусь в Фитианге, то могу умереть, и ты никогда не узнаешь о злых бледнолицых пришельцах. Собрав все силы, я бежал два дня. На второй день начался шторм, так что каноэ бледнолицых не смогут покинуть бухту. Я взываю к тебе о справедливости, вождь! Я сказал…
Факатау сделал знак и раб подал Понге чашу с водой. Тот припал к ней пересохшим ртом и долго пил. Все молча ждали, пока вестник напьется. Затем Факатау спросил:
– Сколько их?
– Четыре раза по десять, вождь, но, я думаю, ещё столько же, если не больше, оставались на каноэ…
Факатау встал и поднял над головой палицу-таиаху, украшенную пучком красных перьев:
– Слушайте все! Я приказываю, чтобы тоуа (боевая дружина, – маорийск.) была готова выступить к завтрашнему утру. Десять боевых каноэ я поведу в Фитиангу лично! Я сказал!
– Мы слышали тебя, о вождь! – хором отозвались высокородные.
Наутро шторм умерил свою ярость, но ливень стоял стеной. Тем не менее, едва рассвело, десять боевых спаренных каноэ с восемьюдесятью воинами каждое двинулись в Фитиангу, до которой был один день пути. Факатау плыл на флагмане, стоя на самом носу. Уже под вечер, на закате, все под тем же проливным дождем, они достигли мыса. За ним виднелись диковинные каноэ пришельцев. Вернее, только мачты – корпуса скрывали высокие волны.
«Раз мы можем их видеть с трудом, то они нас и вовсе видеть не могут!» – решил Факатау, и приказал атаковать пришельцев с наступлением сумерек. Все стали ждать.
Наконец, сумрак сгустился так, что стало невозможно отличить красное перо от черного. Боевые каноэ, ощетинившись длинными веслами, вырвались из-за мыса и стали стремительно приближаться к стоящим на якоре гигантам. До них оставалось всего три полета дротика, когда пришельцы заметили атаку. Ближайшая цель изрыгнула несколько оглушительных громов, окутавшись вонючим дымом, и каноэ под командованием высокородного арики Тахуру разлетелось в щепки, но было поздно: пять каноэ уже достигли борта, и воины, ловко забрасывая веревки с привязанными крючьями, лавиной хлынули на палубу. Факатау был одним из первых. На него бросился рослый пришелец с длинными, до плеч, красными волосами. В руках он сжимал незнакомое оружие: короткую палицу и длинный, в полтора локтя, нож. Палица расцвела огненным цветком и облаком дыма. Факатау почувствовал удар в левое бедро. Вот, значит, как бледнолицые мечут гром! Издав боевой клич, он взмахнул своей таиаху и голова противника хрустнула. Кровь, черная в сумерках, как смола, залила красные волосы и лицо. Выронив оружие, бледнолицый упал. Хромая, Факатау повернулся, ища нового противника. На него напали сразу двое, но каменная палица, описав короткую дугу, перебила ноги ближайшему, а следующим ударом проломила грудину попытавшемуся уклониться второму.
Пришельцы сопротивлялись отчаянно, рубя нападавших длинными блестящими ножами и поражая громами, но в сердцах маори не было страха. Каменные палицы мере, короткие, но смертоносные в ближнем бою, мелькали, поднимаясь и опускаясь, и вскоре на палубе не осталось ни одного бледнолицего пришельца. Несколько засели в каютах. Факатау приказал поджечь захваченный корабль. Несмотря на дождь, это удалось, потому, что воины бросили горшки с углями в трюм.
Убедившись, что пламя пожирает вражеское судно, Факатау велел собрать оружие. Длинные невиданные ножи взяли с собой, а колдовские палицы, разящие громом, бросили в волны.
Атака четверки каноэ на второе судно была неудачной. Два каноэ было потоплено громами, а команда двух остальных не смогла полноценно провести абордаж, и воины полегли в рукопашной схватке.
Пришельцы, перерезав якорный канат, поставили паруса и стремительно удалялись, являя собой невиданное ранее зрелище. Их корабль с огромными белыми полотнищами, отлично видимыми даже в сгущающемся мраке, завораживал своей грандиозностью. Воистину, это было макуту, колдовство!
С удаляющегося гиганта до Факатау и воинов донесся крик:
– Verdomde zwarte wilden!
Женщин, кстати, так и не нашли. То ли они сгорели в пожаре, то ли оказались на ускользнувшем корабле…
Джим замолк. Чернозадов, завороженно слушавший, встряхнулся:
– Ой! Я, как бы, воочию видел все это! Это были голландцы, а, Джим?
– Никто не знает! – пожал плечами рассказчик, – Но это были первые белые, посетившие Аотеароа, с которыми столкнулось моё племя.
– Голландцы! – уверенно заявил Леонтий Маркович, – Я голландским не владею, но распознать могу, и смысл той фразы ясен: проклятые черные дикари!
