Читать книгу: «Корни. Роман-гипотеза», страница 10

Глава девятая

Деревня Масловка в смысле снабжения и культурных развлечений сильно уступала даже селу средней величины, не говоря уже о городе, тем более областном. Масловчане посещали Омск не часто, редко более трёх-четырех раз за всю жизнь. Пятьсот верст пешком далековато, на лошади тоже, да и жалко её, лошадь-то… Можно, конечно, было с комфортом доехать по чугунке – всего-то ночь, но это стоило немалых денег, а у деревенских все денежки считанные, лишних нетути! Тем не менее, в город иногда было всё-таки надо – за товарами, в сельпо не продававшимися. С тех пор, как карточки отменили, многое стало доступно: и мануфактура, и обувка, в том числе даже галоши, и сахар-пряники-консервы-колбаса. Народ изнывал, вожделея предметов роскоши, от которой успел отвыкнуть за долгие годы войны плюс несколько лет до неё, плюс несколько лет после. В клубе, например, было всего три грампластинки! На одной «Вставай, страна огромная!» (в сорок первом военкомат прислал для укрепления патриотизма). Её слушали каждый раз перед открытием заседания правления колхоза. На второй – речь товарища Сталина на XVII-м съезде ВКП (б). Её тоже слушали часто, особенно на майские и октябрьские праздники, перешептываясь о том, что тогда Первым Секретарем ЦК ВКП (б) чуть не избрали Кирова, за что впоследствии товарищ Сталин и растовокал и его, и всех делегатов, за Кирова проголосовавших. На третьей – Лидия Русланова, «Валенки». Не больно-то потанцуешь! Тем не менее, всё равно танцевали под гармошку-трёхрядку, управляемую безногим инвалидом Федей Носовым. Федя играл неважно: фальшивил, сбивался с ритма и быстро уставал. К тому же знал он всего восемь мелодий, под которые можно было танцевать, и столько же песен. Надо ли говорить, что гвардии старшина, потерявший ноги под Кенигсбергом, был самоучкой? Правильно, не надо! Но, к чему это отступление от генеральной линии сюжета? А к тому, что именно Федя изобрел совершенно новый подход к снабжению! Идея его была проста, как отрыжка после редьки с квасом: скинуться и послать в город ОДНОГО человека, который и приобретет всё, что закажут односельчане! По списку, ага? И от работы отрываться не надо, и гигантская экономия на билетах! Изобретение его было совершенно эпохальным, как изобретение колеса или добывание огня.

Народ, рассмотрев, обсудив и обсосав внесенное предложение, признал его достойным внедрения. Масловчане принялись составлять списки товаров народного потребления. Увы, денег было мало, поэтому списки у всех получились короткие. Завклубом, Лидия Фердинандовна Гессен, сосланная в Масловку ещё в тридцать пятом году за неправильное происхождение, провела страстную агитацию в пользу приобретения новых грампластинок, на которые правление колхоза денег не ассигновало уже много лет, ибо не было такой статьи в бюджете. Народ, скрепя сердце (ибо сильно давила жаба!), собрал денег аж на пять штук. Оставалось решить, кто поедет. В конце концов, после долгих дебатов, выдвижений кандидатур, отводом оных, взаимных оскорблений и самоотводов, гонцом был всенародно избран Демьян Пастухов, нам уже известный. Мужик он был справный, малопьющий, ответственный и сильный (то-есть, сможет все дотащить!). Опять же мир повидал – дошел пешком аж до Праги, где, по его утверждению, каждый день от пуза пил совершенно восхитительное пиво «Дипломат». Тёмное и сладкое! Ну, сладковатое. В плане пива Масловчане большого опыта не имели, оно в сельпо не продавалось, поэтому некоторые в существовании тёмного пива сомневались. Пиво – оно пиво и есть, желтое и прозрачное. Точка. Но Демьян ломал эти заблуждения и предрассудки, вдохновенно, страстно и подробно описывая цвет, прозрачность, плотность пены, запах, вкус и послевкусие чешского напитка. Отрыжку тоже описывал. А также предлагал сомневающимся написать его однополчанину Серёге в Минск, он, дескать, подтвердит! Собственно, глубокая любовь к пиву, вспыхнувшая в Праге, и была причиной, по которой Демьян согласился ехать в Омск, ибо с сорок пятого года он томился жаждой, которую даже самогонка утолить не могла.

Отъезд назначили на двенадцатое мая, когда в Масловке останавливался пассажирский поезд Краснодар-Иркутск. Демьяну был вручен список товаров. Чего там только не было! Галош, например, требовалось восемнадцать пар! Тетка Лукерья заказала фикус в кадке, утверждая, что именно его ей не хватает для полного счастья. Гармонист Федя – баян. Также были выданы деньги – вот такая пачка, и адрес явочной квартиры, чтоб переночевать. Не в гостинице же жить человеку!

– Сторожись, Дёмушка, чтоб не обворовали! – приговаривала Ульяна, пришивая к трусам потайной карман для общественных денег, – Тама, в городе-то, народ ушлый да наглый! Обведут вокруг пальца-то, неровен час! Все деньги разом не доставай, а то заметят, что много их у тебя, выследят, да отнимут!

Демьян добродушно отругивался.

Ещё Ульяну сильно беспокоил половой вопрос. Всем известно, что городские бабы сами на мужиков вешаются, а потом за свои поганые дырки ещё и денег требуют, али, там, гостинцев! А мужики, дураки, платят! Как будто им дома бесплатного удовольствия мало! Поэтому она разработала хитроумный план, призванный уберечь мужа от соблазна супружеской измены и связанных с ней трат.

Все утро одиннадцатого мая она топила баню. Баня у них была общая с соседями – Никифором и Аглаей Парамоновыми, и обычно топили её по субботам, а потом мылись в очередь – мужчины отдельно, женщины после них. Поэтому протопка бани во вторник возбудила в соседке жгучее любопытство.

– Почто, Ульянушка, баню-то не в черед топишь?

– Так, сам-то мой, уезжает завтра. Как же ему, нечистому, что ли ехать? – деловито объяснила Ульяна.

– А, тогда, конечно… – пробормотала сбитая с толку Аглая, твердо знавшая, что люди в баню ходят раз в неделю.

Когда Демьян пришел с работы, баня была уже готова.

– Это… почему баня-то? – удивился он, – Вторник же!

– Попаришься, помоешься перед дальней дорогой! – грудным голосом отозвалась интриганка-жена, – А я тебе спину потру!

В бане она и в самом деле заботливо надраила мужа лыковой новой мочалкой, а потом, скинув рубашку, укусила его сзади за шею. Легонько. И тут такое началось! И так, и эдак, и по всякому! По стыдному тоже, да. До глубокой ночи, уж и баня остыла. Всего получилось четыре раза! Ульяна привычными к коровьим соскам руками попыталась вдохновить благоверного на пятую попытку, но тщетно. Другие, ещё более изощренные бабьи приёмчики тоже не помогли – предмет ласк, гордый, так сказать, орёл, притворился мертвым воробушком и нипочем не хотел взлетать.

В избу Демьян шел пошатываясь, как после полулитра самогонки, мечтая только об одном: лечь и уснуть. Довольная Ульяна шла следом, тихо радуясь, что план удался: с пустыми яйцами, небось, на городских баб муженька не потянет!

Солнце уже садилось, когда Демьян и провожающие его сельчане заслышали гудок паровоза. Лукин, начальник станции, важно достал их кармана старинные часы величиной с блюдечко, подержал их на ладони, чтобы все увидели и прониклись, вгляделся в стрелки.

– Тютелька в тютельку по расписанию! У товарища Кагановича не забалуешь!

(Член ЦК ВКП (б) Лазарь Моисеевич Каганович тогда отвечал за железные дороги и жестоко карал даже за малые нарушения трудовой дисциплины).

Через минуту паровоз «Иосиф Сталин», одышливо выпуская клубы пара, подтащил вагоны до нужной отметки и замер.

– Ну, давай, Демьянушка! Путь добрый! – зашумели провожающие.

Демьян влез в тамбур и, сняв шапку, поклонился народу:

– Прощайте, люди добрые! Все наказы народные выполню!

Поезд дернулся и начал набирать скорость.

– Батя! Не забудь, привези барабан да горн пионерский! – крикнул сын Вилен.

Демьян кивнул, показывая, что услышал, и прошел в вагон.

Вагон был общий, то-есть, самый дешевый и без мест. Других кассирша Клавдия не продавала никогда.

Народу в вагоне было не очень много, и Демьян легко нашел место на третьей полке. Кроме него в купе ехало ещё восемь человек, азартно игравших в «Дурака». Все они, как скоро выяснилось, были из Оренбурга. Познакомившись с попутчиками и завязав дружеские отношения с помощью бутылки самогонки, прихваченной именно для такого случая, Демьян застенчиво спросил:

– А что, вагон-ресторан работает?

– Ага! – ответил один из оренбуржцев, не отрываясь от карт.

– Может, там и пиво есть? – замирая от предвкушения, задал ключевой вопрос Демьян.

– Есть, – равнодушно отозвался кто-то, – Только, что с него толку? Не забирает ни фига, только до ветру гоняет…

Демьян думал недолго, ибо искушение было слишком велико.

– Вы, это, за вещичками последите… а я схожу, посмотрю.

Никто не отозвался, ибо игра закончилась и проигравшему с хохотом «вешали погоны».

Выйдя в тамбур, Демьян незаметно достал из потайного кармана несколько купюр. Он уже застегивал мотню, когда дверь открылась и в тамбур вдвинулась проводница монументального телосложения с веником и совком в руке. Увидев мужчину, застёгивающего штаны, она на мгновение потеряла дар речи, а потом завопила дурным базарным голосом:

– Ты што ж делаешь, ирод окаянный! Мало мне мусору, так ещё подтирай за вами, охламонами?

И врезала веником нарушителю гигиены прямо по носу.

– Да я не это… – отчаянно пытался оправдаться Демьян, ставя блоки, – У меня там другое…

– Какое, ещё, «другое»? Знаю я, что у мужиков в штанах, повидала, чай! – продолжала вопить проводница, не переставая охаживать хулигана веником.

Под пыткой Демьян выдал тайну:

– Деньги!!!

Проводница опустила веник:

– Чо, в трусах, что ли, прячешь?

– Ага… Откуда вы знаете?

– Ой, да кто ж этого не знает! – захохотала проводница, – Гляди, паря, воры первым делом туды полезут!

Демьян призадумался. Может, деньги перепрятать? Но, куда? Единственным местом, недостижимым для воров оставались только сапоги… Туда он и переложил деньги, разделив пачку на две части. Ходить стало неудобно… ну, да ладно, можно и потерпеть.

Дохромав до вагона-ресторана, он робко осведомился у одиноко сидящего за столиком мужчины в коричневом габардиновом костюме (все остальные столики были плотно заняты):

– Позволите присесть, товарищ?

– Садись, – кивнул тот, окинув подошедшего проницательным взглядом.

Демьян сел, облегченно вздохнув.

– Никогда не видел, чтобы люди сразу на обе ноги хромали, – улыбнувшись, хмыкнул попутчик, – Небось, в сапогах деньги спрятаны?

Демьян с досады, что его опять раскрыли, закусил губу.

– Я… это… сапоги просто жмут…

– Да ладно! Если не в трусах деньги, то, значит, в сапоге! – улыбнулся мужчина, – Да ты не бойся, я никому не скажу!

Подошел официант, осведомился:

– Кушать будете?

– Нет, спасибо, – отозвался габардиновый костюм, – На ночь есть вредно. Нам, пожалуйста, пивка. Ну, и рыбки какой нибудь! Верно? – повернулся он к Демьяну.

Тот кивнул, хотя и не понял, как жратва может повредить человеку.

– Есть сёмга, осетрина, чавыча… икра красная, крабы, – скучным голосом перечислил официант.

– А вобла?

– Вот, чего нет, того нет.

– Тогда, пожалуй, чавычи соленой.

– И крабов! – поспешно добавил Демьян, сроду крабов не пробовавший.

– … и крабы, – записал официант, – Пиво какое нести?

– А что, разное есть? Тогда тёмного! – воодушевился Демьян.

И пиво было принесено. «Бархатное»!

Демьян припал к кружке с чувством путника, умиравшего в пустыне, но, всё-таки, доползшего до родника через три дня после смерти последнего верблюда. Пиво лилось в горло живительным нектаром! Вкус был совершенно другой, чем у «Дипломата», но ощущения были сходные. Допив первую кружку не отрываясь, Демьян ковырнул вилкой слоистую серую массу на тарелке… и скривился от невкусности.

– Ну, как? – поинтересовался собутыльник.

– Пиво отличное, а крабы – говно! – честно ответил Демьян.

– Ну, и не ешь! Возьми лучше икорки. Эй, официант! Икры красной принесите!

Икра (кстати, тоже не пробованная ранее!) прекрасно сочеталась с пивом. Она таяла во рту! Икринки забавно лопались, если их прижать языком к нёбу или зубам. Демьян захихикал. А ещё его потянуло на беседу. Пить пиво, да не поговорить? Невозможно! Железнодорожное путешествие само по себе всегда располагает к беседе, а усугубленное пивом – тем более.

Человек в габардиновом костюме охотно пошел на контакт. Сначала разговор шел на политические темы: обсуждение враждебности Соединенных Штатов, вчерашних союзников, заняло более часа, или, если перевести на пиво, шесть бутылок. Затем, непостижимым образом, тема сменилась на вопросы здравоохранения.

– Вот, представляешь, у моей тёщи опухоль мозга определили, – жаловался Демьяну собеседник, – Давит на мозги изнутри, аж падает иногда, даже речь отнимается. Операцию могут только в Москве сделать, так что, очередь, сам понимаешь, на несколько лет. А она столько не проживет!

Между нами говоря, это он сам год назад треснул тёщу по башке поленом – довела, окаянная, своими придирками да глупостями. Вот и образовалась субдуральная гематома. Уголовной ответственности капитан избежал, пригрозив тёще расстрелом за антисоветскую агитацию, если проболтается, но совесть мучила. Тёщу было жалко, она, как ни верти, была полезна в хозяйстве: и пожрать готовила, и форму стирала-гладила, и в хате прибиралась, а вечерком с ней в Дурака можно было сыграть. Когда без жены живешь (жена Афиногенова третий год сидела за антисоветские анекдоты, сам же и посадил!), такая помощь очень даже в жилу.

– Это точно! – поддакнул Демьян, сковыривая ногтем пробку с очередной бутылки, – А без очереди никак?

– Никак! Я уже везде писал: и в Минздрав, и в ВЦСПС. Отовсюду отказы… А меня в командировку послали на целый месяц. Что теперь с ней будет…

– А если врачу… ну, барашка в бумажке? – предложил Демьян задумчиво.

– Ты что, как можно! Врач же советский человек! Не возьмет. Бабку бы какую-нибудь… Ну, знаешь, которая народными средствами лечит. Так у нас в Краснодаре ни одной нету! Где искать?

Демьян, сладостно рыгнув, закурил.

– Я в Масловке живу. Так рядом, всего двенадцать верст, на зимовье, бабка Комариха. Многим помогает! Насчет опухолев не скажу, не знаю, но даже парализованных на ноги ставит.

– Ну-ка, ну-ка, поподробнее!

И Демьян принялся рассказывать то, что слышал от людей. И про баб, вылечившихся от бесплодия, и про кума Петровича, у которого рука сохла, и про тетку Лукерью, страдавшую кровохарканьем.

– Сходила к Комарихе, та ей дала настойку какую-то да жир барсучий. Попила с полгода – и как рукой сняло! За год полтора пуда в весе прибавила, теперь думает снова замуж выйти.

– Сильная, значит, бабка! – вздохнул зять больной тёщи, отпивая пива.

– Сильная, ещё какая! Люди говорят, даже колдовать умеет. Только те, кто к ней за колдовскими делами ходит, никогда не рассказывают.

– Так уж и колдует! Колдовство – это мракобесие, опиум для народа.

Демьяну стало обидно.

– Мракобесие, говоришь? А зачем ей покойников из могил выкапывать, ежели не для колдовства? – запальчиво выпалил он.

– Каких-таких покойников? – насторожился габардиновый костюм.

– Таких! В прошлом годе с арестантского поезда двух покойников сняли, так мы с Федотычем по приказу товарища Лукина их похоронили. Один татарином оказался, мы его на кладбище закапывать не стали, а за оградой, значит. А наутро Комариха пришла и говорит: выкапывай, он мне для опытов нужен! Ну, я и выкопал…

Тут Демьян прикусил язык, сообразив, что об этом рассказывать зарекался.

– И, что? – с интересом прищурился собеседник.

– Ничего. Забудь, слушай.

Внезапно перед слегка уже осоловелыми глазами Демьяна возникла красная книжечка.

– Капитан МГБ Афиногенов! Вы задержаны, гражданин Пастухов! Придется подробненько вспомнить и рассказать о похищении трупа. Расплачивайтесь!

Мгновенно возникший официант положил на столик счёт. Денег не хватило, пришлось снимать сапог и выколупывать слипшиеся купюры из портянки. Официант брезгливо покривился, но деньги взял. Рядом уже ждал неизвестно откуда возникший милицейский сержант.

– В Омске разберемся! – многозначительно пообещал Афиногенов.

Демьяна увели и заперли в маленьком служебном купе. Рассудив, что утро вечера мудренее, он завалился на полку и уснул.

В Омск прибыли к полудню и капитан Афиногенов сдал Демьяна коллегам-милиционерам, поджидающим на платформе. Отвезли в тюрьму, куда же ещё!

Там Афиногенов, усевшись поудобнее за столом, весело предложил:

– Ну, давай знакомиться по настоящему! Фамилия, имя, отчество, год рождения, где живешь?

– Демьян Миронович Пастухов. Тыща девятьсот шестнадцатого. Жительствую в деревне Масловка, Омской области, – угрюмо пробубнил Демьян, с тоской осознавая, что могут и посадить.

Это-то ладно, дело житейское, хотя и неохота, конечно. А, вот, от Комарихи могут быть неприятности похуже. Гораздо похуже! Да-а, как говорится: язык мой – враг мой!

– Куда ехал?

– В Омск.

– Зачем?

– Мне обчество поручило купить того-сего. Ну, галоши, ситец, костюм сорок шестого размера, фикус, баян, грампластинки… Барабан ещё.

– Деньги, значит, у тебя общественные изъяли?

– Ага. Тама и мои тоже, только немного.

– Явка была предусмотрена? Где?

– Чево? – не понял Демьян.

– Я спрашиваю, где ночевать собирался?

– А! У бабы Насти, она тётке Лукерье сродница. То ли золовка ейная, то ли кто…

– Адрес?

– Улица Кирова, дом семнадцать, во дворе налево.

– Пароль какой?

– Пароль?!

– Ну, что сказать должен был, чтоб впустила?

– Да… это… Здрассьте, я Демьян с Масловки, от тётки Лукерьи поклон привез и подарки!

– Что за подарки?

– Ну… Мёду корчажка, сало, медвежатина копченая.

Афиногенов резво записывал показания в протокол. Дело вырисовывалось интересное: пароли, явки…

– Теперь подробно про мертвеца!

Демьяну пришлось вспомнить, какого числа на полустанке остановился арестантский поезд, как он по просьбе Федотыча привел телегу с кобылой Лягвой, как случайно выяснилось, что один из мертвецов татарин.

– Чья идея была хоронить его за оградой кладбища? – Афиногенов закурил и дружеским жестом предложил закурить задержанному.

– Это я, стало быть, предложил. Кладбище православное, куды ж татарина?

– Понятно. Религиозное мракобесие…

Становилось все более интересно.

– Потом что было?

– А что, потом… Закопали, таблички поставили, выпили за упокой души, поехали домой. А утром баба моя, Ульяна, прибегает: мол, Комариха велела волокушу к кладбищу привезти и лопату. Ну, запрёг Лягву, пошел. А бабка на могилу татарина показывает: выкапывай! Как ослушаешься? Выкопал, на волокушу погрузил, спрашиваю: зачем он тебе, бабушка? А она и сказала: для опытов!

– Дальше!

– А дальше ничего не было. Ушла бабка к себе, а к вечеру Лягва сама домой вернулась…

Отправив Демьяна в камеру, Афиногенов связался по телефону с подполковником Коротковым, отвечавшим за перевозку заключенных на участке Оренбург-Иркутск. Тот принял его немедленно. Войдя в кабинет, Афиногенов окинул подполковника изучающим взглядом: крепкий лысеющий мужчина лет сорока с хвостиком, лицо волевое, хотя и несколько обрюзгшее, глаза чекистские, с прищуром. Начальник!

Хозяин кабинета поздоровался за руку, предложил чаю с баранками, попросил обращаться по имени-отчеству, ибо, хоть и был старше по званию, но капитан представлял «Старшего Брата», сиречь, органы безопасности.

– Чем могу?

– Да, вот, Михаил Петрович, дело образовалось интересное. Прямо, можно сказать, на ровном месте образовалось.

Афиногенов отхлебнул чаю и закурил, взяв без спросу папиросу «Герцеговина Флор» из коробочки подполковника.

– С вашего поезда пятнадцатого июня прошлого года на станции Масловка сняли два трупа. Один застреленный при попытке к бегству, а другой умерший от тифа в лазарете. Так вот: тот, который от тифа, был захоронен вне пределов кладбища, а наутро был выкопан и увезен местной… э-э… знахаркой, считаемой местным населением за колдунью. Возникают вопросы: был ли он на самом деле мертвым? И, если нет, то не было ли сговора с кем-либо из охраны, или, скажем, с медработником с целью побега? Если же он, всё-таки, был мертвым трупом, то зачем он понадобился знахарке и какова его дальнейшая судьба?

– Я понял, Апполинарий Кузьмич… – нахмурился Коротков, – Дело серьёзное! Позвольте узнать, откуда информация?

– От меня! – ухмыльнулся Афиногенов и налил себе ещё чаю, – Я к вам в Омск в командировку ехал, а вагоне-ресторане ко мне подсел некто Пастухов… и, за пивом, проболтался. Я его задержал, возбудил дело об осквернении могилы… пока. Но, сами понимаете, заниматься этим мне недосуг, у меня другое задание. Так что, отдаю его вам, дело, то-есть. Ну, прокуратуре. А вы проконтролируйте, окажите помощь следствию!

– Ну, конечно, всеобязательно! Нынче же найду и поезд, и начальника охраны! – горячо пообещал подполковник, вытирая вспотевшую от волнения лысину несвежим клетчатым носовым платком.

Афиногенов допил чай и они распрощались.

Как только эмгэбэшник покинул кабинет, Коротков немедленно связался с диспетчером и выяснил номер поезда, останавливавшегося в Масловке в июне прошлого года.

– Так… специальный 1395-бис… Ну-ка, кто там главный?

Достав из сейфа нужный документ (секретный, а как же!), он долго водил пальцем по строчкам.

– Ага! Вот он! Старший лейтенант Васильев! Г-м… он же капитаном был, вроде? А когда он снова в Омске?

Пришлось снова звонить диспетчеру. Оказалось – послезавтра! Вот и отлично!

Получив радиограмму с приказом срочно явиться пред светлые очи начальства, да ещё с медработником, Васильев сильно встревожился, ибо такие вызовы обычно были чреваты неприятностями.

«Где же я прокололся? С прошлого июня никаких ЧП не было… Да и тот случай сошел с рук! Побег пресечен, применение оружия конвоем признали правомерным… Вздрючили, правда, за нарушение инструкции Убей-Конем, но устно… без последствий… Тогда, что?»

На всякий случай лишний раз прошелся по составу, нарушений не нашел. Так, наорал на бойца за несвежий подворотничок.

«Муха не проскочит, мышь не пролетит!» – удовлетворенно думал старлей, возвращаясь к себе. Поколебавшись, налил себе двести граммов для успокоения нервов. Ничего, до Омска ещё более суток езды, выветрится выхлоп!

В Омске прокуратура и милиция долго препирались, кому вести дело об украденном покойнике. В конце концов решили, что, раз речь идет о возможном побеге, то пусть это дело ведет МВД, в чьём ведении состоят внутренние войска, обеспечивающие охрану заключенных. Дело принял лично подполковник Коротков.

Пятнадцатого мая на гостеприимную землю Омска сошли с поезда старший лейтенант Васильев и старшина-военфельдшер Татьяна Полторак. Поезд по расписанию должен был стоять пять часов: уголек взять, воду, харчи. Ну, и зэков на этап. Управление МВД находилось всего в нескольких кварталах от вокзала, так что дошли быстро, всего за полчаса. Вот и оно, дом старой, ещё купеческой постройки: три этажа в восемь окон по фасаду, первый этаж каменный, два верхних – деревянные. Васильев подобрался и застегнул верхнюю пуговицу. Таня поправила ремень, затянутый так, что дышать было трудно, а грудь выперла горой. Предъявив документы на входе и объяснив, что их срочно вызвали к самому подполковнику Короткову, вошли.

– Второй этаж, по колидору пятая дверь налево, – проинструктировал пришельцев начальник караула, – Вон, по той лестнице.

Найдя нужную дверь, Васильев шепотом велел Тане ждать, а сам деликатно постучался, хотя по уставу стучать было не положено.

– Войдите! – раздался молодой женский голос.

Васильев вошел. Секретарша в звании ефрейтора выжидательно воззрилась на него. Она была молода, стройна, с нежным румянцем на щеках. Но – некрасивая, с большим кавказским носом, скошенным подбородком и кривыми зубами. Подполковница, мадам Короткова, лично отобрала её из многих кандидаток, чтобы у мужа не возникло соблазна завести служебный роман.

– Старший лейтенант Васильев по приказанию подполковника Короткова прибыл! – отчеканил старлей.

– Ждите, – индифферентно отозвалась секретарша, блуждая взглядом по пишущей машинке.

Она искала букву «З». А, вот она, в углу притырилась! Стукнув по искомой клавише пальцем и удовлетворенно взглянув на оттиск, секретарша взяла телефонную трубку:

– Товарищ подполковник! Тут к вам старший лейтенант Васильев!

Выслушав ответ, строго сказала:

– Можете войти!

Старлей одернул китель и, задержав дыхание, вошел. Пройдя строевым шагом на середину кабинета, он изо всех сил гаркнул уставное приветствие.

Коротков поморщился и поковырял пальцем в ухе:

– Вольно, присаживайся.

Васильев сел ка край стула.

– Вот, понимаешь, какая незадача, – начал подполковник вполне мирным тоном, – В июне прошлого года у тебя ЧП случилось, трое в побег ушли, троих же бойцов умертвив…

– Так точно! – вскочил со стула Васильев, – Рапорт мною был направлен в Управление! Побег пресечен, применение оружия конвоем признано правомерным! Один труп в виде головы предъявлен и захоронен в Омске, другой труп, скончавшийся от ран, захоронен на кладбище деревни Масловка с соблюдением процедуры!

– Да не ори ты, старлей! – недовольно поморщился Коротков, – Сядь и не перебивай! Вместе с застреленным беглецом был снят с поезда ещё один зэк, якобы умерший от тифа… – он заглянул в бумаги, лежавшие на столе, – Джим Тики, гражданин Новой Зеландии, осужденный краснодарским городским судом по статье №… за превышение пределов самообороны. И захоронен там же, в Масловке, но за оградой кладбища. Так вот, он на следующий день был выкопан и похищен!

– Как?! Кем?! Зачем?! – вылупил глаза Васильев.

– Вот это нам и предстоит выяснить! Встал, понимаешь, вопрос: был ли он на самом деле мертвый? Ты фельдшера своего привел?

– Так точно, привел!

– Ну, позови!

В кабинет вошла Таня и встала по стойке «смирно».

– Товарищ подполковник, старшина Полторак по вашему приказанию…

Коротков внимательно оглядел её, задержавшись взглядом на румяно-пунцовых щеках, могучей груди и ядреной, туго обтянутой форменной юбкой, попе. Причмокнул от удовольствия. Васильев это заметил и ощутил укол нешуточной ревности. Так и зачесалась рука врезать любострастному гаду по шее! Сдержался, конечно. Начальство бить нельзя…

– А скажите, товарищ Полторак, в июне прошлого года вы списывали умершего от тифа?

– Так точно, я списывала, товарищ подполковник!

– Он, точно, был мертвый?

– Точно! Ни пульса не прощупывалось, ни дыхания не определялось, ни сердцебиения не прослушивалось! И вши с него все ушли! Мертвее не бывает.

– Это все признаки смерти?

Таня замялась.

– Положено ещё по инструкции железный прут раскалённый к пятке приложить… Не сделала, виновата. Суета была в лазарете, пять тифозных, да и снять мертвых с поезда пришлось торопиться…

– И корнеальный рефлекс тоже не проверили? – строго насупился подполковник.

Таня сбледнула с лица.

– Чиво?!

– Роговичный рефлекс! Глаз приоткрыть и перышком, али, там, соломинкой потыкать: сократится мышца иль нет! – бортовым залпом бронепоезда громыхнул Коротков, сам узнавший об этом исследовании всего десять минут назад от знакомого доктора.

Таня виновато опустила голову.

– Так, стало быть, на сто прóцентов гарантировать, что он и в самом деле помёр, не можете, – зловеще заключил подполковник, – Ежели выяснится, что он живой, под трибунал пойдешь, старшина Полторак!

Красавица старшина совсем завяла.

Повернувшись к Васильеву, начальник очеканил:

– Ты напортачил, тебе и расхлёбывать! Поедешь в Масловку, старлей, разберешься на месте, что к чему. Колдунью эту, что похитила тело, найдешь и допросишь! А новозеландца, значит, Тики, живого или мертвого… нет, мертвого не надо… сюда доставишь!

– Так я же… на мне же поезд… этап… – залепетал старлей, – Пол рейса только…

– Ничего, незаменимых у нас нет. Без тебя доедут. Возьмешь двоих бойцов – и в Масловку. Сегодня же! Свободен!

Васильев повернулся через левое плечо и покинул кабинет высокого начальства.

– А с тобой, красавица, мы сейчас побеседуем, – вкрадчиво придвинулся Коротков к перепуганной Тане, приобнимая её за талию, – Помочь я тебе хочу, глупенькой. Садись, садись на диван-то! Чаю хочешь?

Таня покорно села на мягкий, обтянутый дермантином, диван, и юбка высоко вздернулась, обнажая мощные бедра. Глаза подполковника похотливо сверкнули. Он быстро шагнул к двери и запер её на задвижку. Таня, догадавшись, что у него на уме, заплакала…