Читать книгу: «Корни. Роман-гипотеза», страница 5
Глава четвертая
– Внимание, товарищи пассажиры! Скорый поезд «Москва – Краснодар» прибывает на второй путь! – торжественно объявило радио приятным голосом проводницы Зиночки Крапивиной, – Просьба не забывать в вагонах свои вещи!
Начальник поезда Валентин Исидорович достал из шкафчика початую бутылку водки и налил в стакан примерно сто пятьдесят пять с половиной граммов. Все, что в ней содержалось. Это была уже шестая бутылка за рейс, продолжавшийся двое суток. Впереди было ещё двое суток отдыха, то-есть, новые шесть бутылок. Обратный рейс предусматривал только четыре бутылки – в последние сутки перед прибытием домой Валентин Исидорович от спиртного воздерживался, равно, как и двое суток дома. Такой график употребления алкоголя был продиктован, во первых, наличием свирепой тёщи Изольды Борисовны, проживавшей, увы, на его жилплощади и не терпевшей, как она выражалась, «разнузданного пьянства». Тёща устраивала жуткие скандалы с рукоприкладством даже по поводу слабенького подпития! Показываться ей на глаза в поддатом виде было себе дороже.
Во вторых – наличием жены Лианочки, к сожалению, во всем смотревшей в рот матери, а потому не допускающей нетрезвого мужа Валечку до своего роскошного тела.
В третьих – необходимость являться после каждого рейса на доклад к начальству – товарищу Осипчуку. Трезвым, а как же! Иначе могли уволить по статье, а местом своим Сухмятский дорожил: левые доходы от вагона-ресторана, от безбилетников, подсаживаемых проводниками, от перевозки южных фруктов в Москву, а в Краснодар – дефицита… А три поллитры в сутки были оптимальной дозой для поддержания хорошего настроения и самочувствия!
Поезд все более замедлял ход, пока не замер совсем. Пока пассажиры, толкаясь и переругиваясь, покидали вагон, Валентин Исидорович выцедил эликсир радости и слегка закусил бутербродом с заветренной полукопченой колбаской. Дождавшись, пока алкоголь торкнет в голову и разольется приятной истомой по телу, не спеша поднялся и, прихватив чемоданчик, вышел на платформу. Там его ждал сюрприз: двое в штатском, неуловимо одинаковые, хотя и были они разного роста и комплекции.
– Гражданин Сухмятский? – строго спросил тот, что повыше.
«Сколь веревочка не вейся, а песец все равно придет…» – мелькнула мысль, – «ОБХСС! Выследили-таки!»
– Это… я…
– Пройдемте! – высокий предъявил красное удостоверение, в котором Валентин Исидорович прочел: старший лейтенант госбезопасности… а фамилию не прочел. Потому, что не успел. Но и этого было достаточно, чтобы воспрянуть духом. Слава Создателю! Не ОБХСС!
На привокзальной площади его усадили в черный ЗИМ, и через четверть часа железнодорожник уже стоял навытяжку перед человеком в капитанских погонах.
После заполнения анкетной части протокола капитан Афиногенов впился гипнотизирующим взглядом в мутноватые и красноватые глаза допрашиваемого:
– Что вы можете рассказать о произошедшем одиннадцатого мая в пивной номер семнадцать?
– Я… это… сидел, пиво пил… Со мной за столиком ещё такой дядечка, пожилой… он тоже пиво… сушками хрустел…
– А трое за соседним столиком?
– Они… тоже…
– Что: «тоже»?
– Ну, пиво… и водку, вроде…
– А о чем говорили?
– Да я же не прислушивался… Что-то такое: нюзиланд, френдшип… на иностранном, короче.
– Вы владеете иностранными языками? Конкретно, английским?
– Н-нет… несколько слов всего…
Афиногенов погрозил Валентину Исидоровичу пальцем:
– Не надо финтить! В тот день вы заявили следователю прокуратуры Донцову, что двое советских граждан сговаривались с иностранцем, которого называли «нюзиланд», о продаже чертежей новейшей подводной лодки!
– Я!?
– Да, вы!
Валентин Исидорович побледнел, как портянка:
– Товарищ… то-есть, гражданин следователь! Спьяну сморозил, простите великодушно! Вспомнил, в голове тогда вертелось: сыт всем по горло, до подбородка, даже от водки стал уставать. Эх, лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не сумели запеленговать… Вот и брякнул про подводную лодку! Нераспохмелившись был!
– Спьяну, говорите… Что, сильно пьёте? – сочувственно поинтересовался Афиногенов, тоже по тихому пьющий.
– Да, какое там, сильно! Как на духу: всего три поллитры в сутки!
– Ого! Не до хрена ли?
– Что вы! В самую плепорцию. Да, как не пить, когда всё время в командировках, а дома жена Лианочка… я по ней всегда сильно скучаю… и тёща?
Афиногенов с облегчением подытожил: никакого, стало быть, шпионства не было! Но этого пьяницу, тем не менее, надо бы… ну, наказать – не наказать, но повоспитывать. Вот, пусть пить бросит, раз у него от водки такие задвиги, что даже Органы в заблуждение впадают!
– Коммунист? – строго спросил он.
– А как же!
– Ну, а ради Партии пить можете бросить?
– Могу, – уныло понурился после довольно долгой, минут на восемь, раздумины Сухмятский, скрепя сердце приготовившийся принести клятву трезвости на партбилете.
– Правильно! – энтузиастически воскликнул Афиногенов, – Ради Партии мы, коммунисты, на все готовы, даже жизнь отдать! Вот, вы, если Партия прикажет, жизнь отдадите?
– Отдам, отдам! – легко, почти весело, согласился Валентин Исидорович, которому жизнь без водки была нафиг не нужна.
– Вот, то-то! – назидательно стукнул кулаком по столу капитан, которому понравилась готовность Сухмятского к самопожертвованию во имя Партии.
О своем намерении вырвать у железнодорожника обещание завязать с водкой он забыл.
– Вот, ваш пропуск. Идите!
Валентин Исидорович покинул кабинет и на подгибающихся от пережитого стресса ногах вышел на улицу. Всё обошлось! И даже не взяли слово коммуниста бросить пить!
Саша Брянский сдавал госэкзамены. Три штуки за два дня! На отлично, ибо его намерение служить в МГБ было доведено до сведения деканата. Оставался только научный коммунизм. Ну, это несложно! Саша всегда аккуратно конспектировал лекции и на семинарах проявлял себя активным студентом.
В назначенный час он переступил порог аудитории. Таких, как он, сдававших досрочно, было всего четверо. Тем не менее, экзаменационная комиссия, в составе двух партийного вида тёток и дядьки, сидевшего между ними, выглядела грозно. Саша, тем не менее, решил, что бояться не стоит: уж что-нибудь по билету он расскажет, а двойку они в любом случае не поставят. Ибо это скандал даже не на весь Краснодар, а на весь Советский Союз! Даже не просто скандал, а политическое дело!
Взяв билет, он прочитал: Вопрос №1: Ленинская политика ВКП (б) о национальном вопросе. Вопрос №2: Работа В. И. Ленина «Что делать?»
Элементарно! Работу он знал едва ли не наизусть. Странно, что в билет не попали работы товарища Сталина… Впрочем, неважно!
– Брянский! – раздался голос одной из тёток, – Вы готовы отвечать?
– Готов!
Сев на стул перед столом комиссии, Саша взглянул на председателя и растерялся: тот был курчав, как Троцкий, и горбонос. Круглые очки в черепаховой оправе усиливали впечатление.
– Ну-с, молодой человек, что у нас пегвым вопгосом?
Услышав, что председатель ещё и картавит, Саша совсем смешался, и заготовленные фразы вылетели у него из головы.
– Это… Ленинская политика ВКП (б) о национальном вопросе…
– Гассказывайте!
Саша неуверенно произнес:
– Всесоюзная Коммунистическая Партия большевиков отвергает сионизм…
Лоб председателя комиссии мгновенно покрылся испариной, даже очки запотели. Он заерзал на стуле и издал горлом странный квохчущий звук.
Саша, чувствуя, что сказал что-то не то, поспешно добавил:
– И антисемитизм… тоже отвергает!
– Достаточно! – слабым голосом откликнулся председатель, – Идите!
– А что вы мне поставите? – тупо спросил Саша, догадываясь, что экзамен он, все-таки, завалил.
– Четвёгку! То-есть, «Хогошо»!
– Но, я же учил! Я работу «Что делать?» знаю!
– Тогда пятёгку… «Отлично»! Идите, молодой человек!
Пожав плечами, Саша вышел из аудитории, так и не поняв, что случилось.
В тот же день капитана Афиногенова вызвал к себе начальник Управления МГБ по Краснодарскому Краю полковник Цыганков. Войдя в кабинет, Афиногенов вытянулся по стойке «смирно» и гаркнул по уставному:
– Здравия желаю, товарищ полковник!
Начальство не ответило, продолжая листать лежащее на столе дело. Оно (начальство) было хмуро и неприветливо, а в молчании его таилось что-то нехорошее, тревожное. Через пару минут Цыганков заговорил скрипучим канцелярским голосом:
– Ну, что скажешь, Апполинарий? Аглицкий иностранец у тебя уже неделю сидит! Шпион, а? Или как?
– Товарищ полковник! Фактов, подтверждающих шпионаж, нету! – отрапортовал Афиногенов, стоя по стойке смирно.
– А как же показания этого… – Цыганков заглянул в дело, – Сухмятского?
– Он, товарищ полковник, спьяну про подводную лодку брякнул. Вы посмотрите, он потом все мне объяснил: мол, был нераспохмелившись, мысли бродили залечь на дно, отдохнуть, типа… как подводная лодка. А никаких продаж чертежей на самом деле не было!
– Да-а? Жаль… – сожалеюще вздохнул полковник, – Кабы были, да мы бы их раскрыли, то… сам понимаешь! В отчете очень бы красиво смотрелось!
Афиногенов, потупившись, промолчал. За отчетный период, в самом деле, раскрытий шпионских дел было маловато.
С неприятной издевкой в голосе полковник обидел подчиненного, сказав:
– Капитан! Никогда ты не станешь майором – с такими показателями!
Афиногенов загорюнился. Он, и в самом деле, должен был получить майора ещё в позапрошлом году, а после таких заявлений начальства…
– Одно! Всего одно дело раскрытое нужно! – страстно вздохнул Цыганков и закурил.
Дым «Герцеговины Флор», пройдя через волосатые ноздри, спиралью завился по кабинету и замер неподвижным облачком, принявшим форму жареного поросеночка, прямо под портретом Иосифа Виссарионовича, как некое жертвоприношение. А может, это Афиногенову с голоду показалось: он ничего не ел со вчерашнего вечера.
– Тогда – отчет в ажуре, – продолжал начальник управления, – и мы и Сочи, и Ставрополь обскачем по показателям. Мне верные люди доложили, чего у них и сколько этого чего. А первое место – это, сам понимаешь… Но отчет-то сдавать через два дня! Блин! А ты…
Афиногенов понимал. Премия, путевка в санаторий, майорское звание (возможно!). А самое главное – благорасположение начальства! В мозгу молнией блеснула вдохновенная мысль: разыграть гамбит! В шахматах так называется жертва фигуры ради выигрыша качества! И такая фигура имелась!
– Товарищ полковник! Мы недавно арестовали одного… Завкафедрой, доцент, в университете окопался. Английский преподаёт… преподавал. Матёрый вражина! Монархист. Контрреволюционная пропаганда на нём… Изъята антисоветская промонархическая литература, письма всякие…
– Так, что ж ты молчал?! – вскинулся полковник, как шилом в зад уколотый, – Срочно разматывай, расколи его до самой жопы! Организация, а? Не один же он… И связь с зарубежьем должна быть, раз английским владает!
– Пока запирается, но я его дожму! – истово пообещал капитан.
– Молодца, Апполинарий! Давай, бежи и жмай! Жмай, как девку на танцульке! И помни: отчет в Москву должен уйти послезавтра!
Пружинисто откозыряв, Афиногенов повернулся через левое плечо и вышел из кабинета строевым шагом.
Черного Льва капитану было жалко. Информатор он был старательный, часто приносил в клюве добротный компромат на коллег и студентов. Опять же, по просьбе куратора, слушал и Бибиси, и Голос Америки, конспектируя новости и разоблачительные передачи о Советском Союзе. Ценный, короче, человечек… Но, ведь, собственное благополучие ещё ценнее? Да, и не только собственное: благополучие всех сотрудников Управления! А Чернозадов… Судьба его, знать, такая: стать козлом отпущения.
Несложный план реального подведения бедняги доцента под суровую статью, карающую советских граждан за контрреволюционную деятельность, составился по дороге. Афиногенов попросту приготовил несколько пустых протокольных бланков и вызвал на допрос гражданина Чернозадова.
Тот вошел, хмурый и серый с лица.
– Ну, вот, Леонтий Маркович, и закончились ваши мытарства! – широко улыбаясь заявил капитан, – Мы вас отпускаем!
– Ну, наконец-то! – слегка ворчливо отозвалась жертва коварства и интриг, – Прямо сейчас?
– Через часок, машину придется дождаться.
– Да, я и сам дойду, мне не далеко!
Афиногенов развел руками:
– Инструкция! Ежели отпускаем, как задержанного по недоразумению, обязаны на машине отвезти туда, откуда забирали. А пока… напишите-ка вот здесь, на последней строчке: «С моих слов записано верно» и распишитесь.
Доцент склонился над пустым бланком.
– Но, тут же ничего не написано!
– Так надо! – веско объяснил интриган-капитан, – Я потом впишу, что требуется.
– Однако, странно как-то… – продолжал сомневаться заманиваемый в ловушку бедолага.
– Блин! Для вас же стараюсь! – сделал вид, что сердится, Афиногенов, – Напишу, что вы на допросе ни в чем контрреволюционном не признались, факты не подтвердились, улик тоже нет, вот и получится, что задержали вас по голимому оговору! И вообще, у вас алиби! Значит, надо извиняться и отпускать!
– Это, кто же меня оговорил? – подался вперед Леонтий Маркович, сжимая кулаки.
– Кто, кто… Анонимный доброжелатель!
И замороченный коварным чекистом гражданин Чернозадов доверчиво подписался под десятком пустых бланков протокола допроса.
– Ну, вот и славненько! – искренне и светло улыбнулся уже почти целый майор, – Конвой! В камеру гражданина.
Вернувшись в камеру, как он полагал, на часок, Леонтий Маркович возбужденно зашептал Джиму:
– Меня отпускают! Прямо сейчас! Улик против меня нет, вот и отпускают!
– Я очень рад за вас, Лео! – сердечно пожал ему руку Джим, – А я, похоже, задержусь… Мне сегодня предъявили обвинение в превышении самообороны. Адвокат говорит, что могут и оправдать…
– О! У вас даже адвокат есть? А кто оплачивает его услуги? Ваша пароходная компания?
– Как же, дождешься от них! Да они за пенс удавятся! – вздохнул Джим, – Нет, адвокат бесплатный, по назначению. Впрочем, он мне объяснил, что дело мое совсем простое – подумаешь, драка в кабаке! В самом худшем случае дадут условный срок и вышлют из СССР.
Чернозадов с сомнением покивал. Его опыт жизни в Советском Союзе подсказывал, что в деле мистера Тики могут быть и другие варианты. Не такие солнечные, г-м…
– Может быть, передать что-нибудь на волю?
– Увы, некому! Мой корабль ушел…
– Так, может, забрать то, что вы не смогли? Я мог бы сходить, куда скажете…
– Уже не надо, Лео, но все равно, спасибо.
– Ну, как хотите…
Они ещё немного поболтали на всякие нейтральные темы, а затем Леонтий Маркович начал нервничать. Час, судя по перемещению и наклону солнечных лучей, уже давно прошел! А нет ничего хуже, чем ждать и догонять…
Прошел ещё час, и третий миновал. Несчастный лингвист принялся колотиться в дверь. Вскоре открылось окошко, и раздался недовольный голос надзирателя:
– Чего надо?
– Я… меня… должны выпустить! Капитан Афиногенов приказал! – едва не зарыдал Леонтий Маркович.
– Как фамилиё? – равнодушно поинтересовался надзиратель.
– Чернозадов!
– Ничего не знаю. Указаниев не поступало.
Окошко захлопнулось.
Надежда на освобождение упрямо не умирала в доценте до следующего дня. Мало ли, что могло не срастись? Вызвали капитана к начальству, срочное задание дали… Машина поломалась… Звёзды не так сошлись…
После завтрака дверь камеры распахнулась и раздалась команда:
– Черножо… тьфу! Чернозадов, на выход!
Проворно похватив чемоданчик и пожав руку Джиму, Леонтий Маркович в два скачка оказался около двери, но был, как дубиной, оглушен словами:
– Без вещей!
Пройдя на ватных ногах по коридорам, он оказался в знакомой камере для допросов. За столом сидел не капитан Афиногенов, а совершенно незнакомый старший лейтенант.
– Ну, вот, гражданин Чернозадов, все и закончилось! – сообщил он весело.
Огромная, как Черное Море, сладкая, как халва и пронзительная, как шило, радость затопила весь организм Леонтия Марковича. Отпускают! Домой!
Но старлей продолжил:
– Вы проявили себя сознательным и ответственным человеком, активно сотрудничая со следствием, благодаря чему все и закончилось так быстро. Как говорится: раньше сядешь – раньше выйдешь! Ваше дело передается в суд.
Свет померк в очах несчастного доцента!
– Как… в суд?! В какой ещё суд?!
Голос его сорвался с крика на шепот.
– В какой? В наш, советский суд! – удивленно пояснил старлей, кстати, так и не представившийся, – Контрреволюционная деятельность – это вам не шуточки! Да ещё в составе организованной группы, да связь с зарубежьем… Сами же признались!
Он вытащил из дела какой-то лист и показал. Издалека.
И Леонтий Маркович понял, что Афиногенов, по каким-то своим соображениям, подставил его, и теперь… теперь – всё! Колыма до конца жизни… А не Колыма – так урановые рудники.
Следователь говорил ещё что-то, но Чернозадов уже не слушал. Так, в оглушенном состоянии, и вернулся в камеру.
Полковник Цыганков удовлетворенно погладил папку с отчетом: дело монархиста Л. М. Чернозадова стало, фигурально выражаясь, соломинкой, сломавшей спину веблюда, то-есть помогло выйти на первое место по Северному Кавказу.
– Молодца, Апполинарий! Всегда в тебя верил!
– Служу Советскому Союзу! – пафосно отозвался Афиногенов.
– Теперь с этим, Джимом Тики. Там, как я понимаю, превышение самообороны?
– Да… Ничего серьёзного.
– Как думаешь, – побарабанил пальцами по столешнице полковник, – Реальный срок ему дадут?
– Сложно сказать, товарищ полковник… С одной стороны, на него напали с ножом и бритвой, ранили даже… Он же оборонялся только кулаками. С другой стороны – один труп на месте, а другой – менее, чем через сутки. Тут от адвоката сильно зависит. Ну, и от судьи.
– Понял, не дурак!
Цыганков встал и прошелся по кабинету.
– Ты… это… намекни адвокату, чтоб не усердствовал. Оправдательные приговоры по нашим делам статистику портят. А с судьёй я сам поговорю…
– Есть, товарищ полковник!
25 мая 1950-го года состоялся суд над гражданином Новой Зеландии мистером Джимом Тики.
Переводчиком был все тот же Саша Брянский, отныне дипломированный.
– Слушается дело…
На вопрос, признает ли он себя виновным, Джим ответил, что не признает.
Прокурор выступил с речью, в которой заявил, что мистер Тики напал на граждан Мордачёва и Сипонько в туалете с целью ограбления и избил до смерти одного, а другого покалечил, подкрепив позицию обвинения показаниями Мордачёва.
– Слово предоставляется защите! – провозгласил судья.
Адвокат Виктор Иванович Птицын, дядечка под пятьдесят, с одутловатым лицом и темными кругами под глазами, в бой не рвался, ибо накануне имел беседу с капитаном Афиногеновым, намекнувшим, что оправдательный приговор по делу иностранца не в интересах миролюбивой политики Советского Союза. Дескать, надо дать капиталистам острастку, чтобы впредь неповадно было. Но совсем молчать было невозможно, поэтому Виктор Иванович встал и робко откашлялся. Очень осторожно он заявил, что показания его подзащитного по данному поводу прямо противоположные, и, поскольку нет возможности устроить перекрестный допрос всвязи со смертью пострадавшего, то остается широкое поле для сомнений.
– Сомнения должны толковаться в пользу обвиняемого!
Судья Нечипоренко, пятидесятилетний бывший слесарь, жилистый и сухопарый, по воле партии вынужденный заниматься нелюбимым делом с 1937-го года, вяло согласился. Ему уже было все ясно. Конечно, это Мордачёв и Сипонько пытались ограбить иностранного моряка, а не наоборот. Заключение судебно-медицинской экспертизы ясно указывало на случайное, непреднамеренное происхождение травмы черепа погибшего Сипонько, ударившегося затылком об стену. А Мордачёв вообще умер в больнице от осложнений после наркоза! Вызванный в качестве свидетеля доктор Илья Игоревич объяснил, что разрыв мочевого пузыря довольно часто происходит даже от не очень сильного удара в живот, если оный пузырь не опорожнен.
Короче, судья пришел к убеждению, что превышения пределов самообороны не было и мистера Тики надо бы оправдать, но… вчерашний звонок начальника Управления Краснодарского МГБ недвусмысленно намекал, что оправдательный приговор и даже условный срок нежелательны. Конечно, можно было и заартачиться, формально он МГБ не подчинен. Да только с теми же намеками позвонил ещё и второй секретарь крайкома. Что ж, переть против двух таких сил? Из-за какого-то иностранца? Не-ет, себе дороже!
– Посудимый! Вам предоставляется последнее слово.
Джим поднялся.
– Я не хотел, чтобы они умерли… Я этого, с ножом, только оттолкнул! А второго пришлось стукнуть, потому, что он меня бритвой порезал.
Он замолк, не зная, что добавить. Как мы знаем, адвокат не старался и не подготовил своего подзащитного к выступлению, от которого так много зависит.
– У вас всё?
Голос судьи прозвучал глухо, как сквозь вату.
– Да…
– Суд удаляется для постановления приговора!
Через десять минут судья и народные заседатели вернулись на свои места.
– Оглашается приговор! Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики на основании статей Уголовного Кодекса РСФСР №№… подданного Новой Зеландии Джима Тики признать виновным в превышении пределов необходимой самообороны повлекших смерть потерпевшего, и определить ему наказание в виде пяти лет лишения свободы с отбыванием данного срока в колонии общего режима.
Саша перевел все это добросовестно, и продолжал переводить бормотание адвоката насчет апелляции, но Джим уже не слушал. Пять лет! За что? За то, что не дал себя ограбить и зарезать?
Дабы дать выход своей обиде и разочарованию, Джим в одной длинной фразе подверг сомнению целомудрие и сексуальную ориентацию судьи, а также прокурора и адвоката, употребив при этом ненормативную лексику, как делал боцман Макнейл, после чего дал себя увести.
Судья жестом подозвал к себе Сашу и шепотом попросил перевести дословно, не смягчая ничего.
Саша, покраснев, перевел. Нечипоренко внимательно выслушал и разочарованно вздохнул:
– Слабовато! Ничего нового…
Гражданина Чернозадова судили на следующий день и дали двадцать пять лет.
