Читать книгу: «Корни. Роман-гипотеза», страница 3
Глава вторая
Утром Мишка лежал в постели и поедал манную кашу, которой его кормила с ложечки дебелая санитарка Таня. Он бы и сам мог, левая рука действовала, но так было приятнее, ибо при каждом внесении ложки в рот Танина большая теплая грудь касалась Мишкиного бока.
– Вот, молодец, – ворковала Таня, – Теперь ещё ложечку…
В палату вошел следователь Донцов. Таня с неодобрением покосилась на него. Мишка подобрался.
– Ничего-ничего! Заканчивайте завтрак, я подожду! – конфузливо замахал руками Дарий Аркадьевич и сел на стул в сторонке.
Проглотив ещё три ложки, Мишка громко рыгнул и принялся шумно хлебать остывший чай.
Допоив больного, Таня собрала посуду и, поджав губы, вышла из палаты, виляя круглым оттопыренным задом. И Мишка, и следователь проводили её задумчивыми взглядами.
– Доброе утро! Давайте знакомиться: я – следователь Донцов. А как вас звать?
– Михаил Сергеевич… Мордачёв, – всем видом изображая жертву, преувеличенно слабым голосом отозвался Мишка, – Двадцать девятого года я, беспартийный, холостой. Адрес: Портовая, 38.
– Чудненько, чудненько…
Дарий Аркадьевич, сев на незанятую койку, быстро застрочил в протоколе. Кинул взгляд на восходящее солнце, выколотое на левой кисти и надпись «КОЛЫМА».
– Под судом и следствием были?
– Да… – неохотно признался Мишка, – Год, как освободился. Статья №… за кражу, в общем. Как малолетке, дали пятерик.
– Понятно. Теперь, расскажите, что произошло вчера.
– Ну-у… Зашел я, значит, пива выпить. Сижу, пью, вдруг вижу: по улице знакомая девчонка идет. Я вышел с ней поговорить, но не догнал. Покрутился-покрутился, и вернулся в пивняк. А место моё уже занято! Ну, я взял ещё две кружки и подсел за столик к тем двоим… татарин, значит, и этот… тощий. Они чего-то все знаками между собой, я не понял. Глухонемые, похоже. А я сижу, пивко сосу и думаю: вечером на танцы бы сходить в клуб к морякам, а рожа небритая. Дай, думаю, побреюсь, благо и бритва с собой. Ну, натурально, пошел в туалет. А через минуту эти двое за мной! Татарин сходу р-раз – и ко мне в карман, за деньгами, значит, я его отталкивать, а он мне руку сломал, гад! А щуплый нож достал – и тоже на меня! Я увернулся, татарина на него толкнул, тот его об стенку и шмякнул. А рука-то болит! Татарин обратно на меня буром прет, я руку вперед выставил, с перепугу даже забыл, что в ней бритва. А он прыгнул, мордой на бритву напоролся – сам! И ка-ак даст мне в пузо! Вот, очнулся в больничке… Нянечка сказала, денег в вещах не нашли. А было у меня без куска косарь… Успел, значит, хапнуть, сука!
Мишка врал вдохновенно и старательно, прекрасно зная, что опровергнуть его враньё невозможно. Пусть даже бугай-татарин, или кто он там, расскажет все, как было – свидетелей-то нет! Сашок-то умер, получается его, Мишкино, слово против слова татарина!
– Значит, ни того, ни другого вы не знали?
– Да, говорю же вам: нет! Я на свободу вышел с чистой совестью, перековался, значит, на работу устроился… Зачем мне такие знакомцы?
Задав ещё несколько вопросов, Донцов понял, что Мордачёв будет твердо стоять на своем. Его откровения показались Дарию Аркадьевичу немного странными, в смысле, он догадался, что все было совсем иначе, но виду не подал и промолчал. Пока промолчал.
– Спасибо, Михаил! Вы нам очень помогли. До свиданья, поправляйтесь!
«Бриться он пошел в туалет, где зеркала нету! К танцам готовился, как же! Кстати, надо узнать, были вчера в клубе моряков танцы или нет…» – размышлял следователь, направляясь в тюрьму, допрашивать убивца.
Разместившись за столом в камере для допросов, Донцов приказал привести задержанного. В ожидании ещё раз перебрал отобранные у того вещи. Их было немного: четыре тысячи девятьсот семьдесят три рубля и мелочь, без бумажника, маленький складной ножичек с десятком лезвий, две гайки, связка ключей и золотые швейцарские часы «Лонжин» на потертом ремешке. Документов не было. Странно! Кто ж сейчас без документов по городу ходит?
Конвоир завел в камеру здоровенного смуглого парня.
– Садитесь, – приглашающе показал на табурет следователь.
Тот сел.
– Фамилия, имя, отчество?
Тут допрашиваемый скорчил рожу и затряс головой, показывая, что не понимает.
«Ах, да! Он же, вроде, глухонемой… Придется записки писать!» – сообразил Дарий Аркадьевич с некоторой досадой.
Но задержанный вдруг хлопнул себя по лбу и из незаметного кармашка рубахи, пришитого в области могучего трицепса, достал паспорт моряка и положил на стол.
«Во, блин! Как же это мы вчера просмотрели? Ну, вставлю я Николаю, такую важную вещь пропустил! А, с другой стороны, кто когда о рубахах с карманом на рукаве слыхал?» – досадливо поморщился Донцов, беря документ в руки и с запинкой разбирая записи.
«Ага! Иностранец! Моряк, значит. Так-так… Механик, корабль „Дюк оф Веллингтон“… Двадцать пять лет от роду. Фамилия смешная: Тики! Ну, это ладно… Придется переводчика звать, чтобы первичный допрос снять. А потом передам этого Джима в госбезопасность!»
Додумав до конца эту мысль, Донцов повеселел. Баба с возу – кобыле легче!
– Конвой! В камеру его.
Джим встал, уже привычно заложил руки за спину вышел, подчиняясь жестам конвоира. Его удивило, что следователь не задал ни одного вопроса.
После его ухода Дарий Аркадьевич созвонился с управлением и затребовал переводчика с английского языка.
– Задержанный – моряк-иностранец, по русски ни слова! … А что – я? Я немецкий учил! … Когда-когда будет!? Да вы что, смеетесь? … Ну, хоть плохонького, только сегодня! … Студент? Годится! … Диктуйте, записываю… Значит, через два часа? Ну, спасибо!
Через два с половиной часа переводчик, студент пятого курса Краснодарского университета Саша Брянский, робко вступил под тюремные своды.
– Мне к следователю Донцову… – объяснил он дежурному, пугливо озираясь.
– Паспорт покажь… Ага, есть пропуск.
Дежурный поднял трубку телефона:
– Товарищ Донцов? К вам тут такой Брянский, Александр… Сами подойдете или…? Понял!
Он повернулся к Саше:
– Жди!
Саше сделалось неуютно.
Пришел Донцов и, радостно улыбаясь, отвел его в кабинет, где гостеприимно угостил чаем с баранками.
– Что, правда английский знаешь?
– Да… Только у меня разговорной практики мало. Ну, не с кем говорить, кроме преподавателей. А так, и по грамматике, и по фонетике пятерки, и по теории перевода тоже. И произношение хвалят, – скромно потупился студент.
– Понятно. Произношение – это хорошо. Значит, задача у тебя будет такая: переводить мои вопросы и ответы задержанного максимально точно.
– Постараюсь, Дарий Аркадьевич, – Саша, не в силах сдержать бурлящее любопытство, понизил голос, – Шпион, да?
– Вот это мне и предстоит выяснить, – серьёзно ответил Дарий, – Ну, что, пошли?
И они пошли в камеру для допросов.
Через несколько минут туда же привели Джима.
– Спроси его фамилию, имя и отчество, – приказал Донцов.
Саша, подумав, составил соответствующую фразу.
Джим ответил.
– Он говорит: Джим Тики. Отчества нет.
– Как это, нет отчества? – удивился следователь.
– У них не принято…
– Г-м, странно… Ладно, спроси его, что случилось вчера.
Саша, волнуясь, ибо это задание было посложнее первого, с запинкой перевел.
Джим не очень понял, переводчик говорил на языке, лишь отдаленно напоминавшем английский. Похожие слова и выражения употреблял его дед. Поэтому попросил повторить.
Саша тоже не очень понял, ибо произношение собеседника сильно отличалось от того, которым говорил завкафедрой, Леонтий Маркович. Тем не менее, он повторил свой вопрос.
Джим принялся рассказывать, помогая себе жестами. Саша, вспотев от напряжения, слушал. Затем перевел:
– Он говорит, что его пароход пришел вчера. Ну, и зашел в пивную выпить пива.
– Кто, пароход? – хихикнул Дарий.
– Нет, Джим… В пивной к нему подсели двое неизвестных, принялись знакомиться. Одного звали Алекс, другого – Майкл. Угостили шестью унциями русской водки…
– О! Это, сколько же по нашему?
Саша задумался, шевеля губами и пытаясь в уме совершить арифметические действия.
– Получается около ста восьмидесяти граммов, Дарий Аркадьевич! – сообщил он, наконец.
– Ого! Это после пива! И, что?
– Говорит, потерял сознание.
– Неудивительно… Кто бы не потерял… – пробормотал Донцов, – Так, дальше?
Саша, уже более уверенно, переговорил с Джимом.
– Говорит, очнулся в туалете. Майкл лез к нему в карман, Алекс угрожал ножом. Он Алекса оттолкнул, а Майкл принялся размахивать бритвой, порезал лицо. Ну, пришлось его стукнуть. Потом ничего не помнит, очнулся уже в тюрьме.
Следователь, записав всё это, задумчиво откинулся на спинку стула. Картина начинала проясняться. И она совершенно не совпадала с рассказом пострадавшего Мордачёва!
– Спроси, сколько денег у него было, и где он их взял!
Саша перевел.
Джим, посчитав на пальцах, ответил.
– Говорит, баталер на пароходе дал ему за десять фунтов английских стерлингов пять тысяч советских рублей. Кроме пивной, нигде не тратил.
– Ага… А спроси-ка его…
Допрос продолжался ещё полчаса, но ничего нового выяснить не удалось.
Следователь вызвал конвой и Джима увели.
– Спасибо, товарищ Брянский! Вы очень помогли следствию! – пожал студенту руку Донцов.
– Пожалуйста! У меня просьба: не могли бы вы справочку написать, для завкафедрой, что у меня была разговорная практика с носителем языка?
– Да ты что?! Тайна следствия! Ты мне сейчас сам дашь подписку о неразглашении!
Саша увял. Ему очень хотелось похвастаться Леонтию Марковичу, что удалось поговорить с настоящим новозеландцем!
Проводив переводчика, Донцов ещё раз перечитал дело. Судя по всему, имела место попытка ограбления иностранного подданного, со стороны которого произошла самооборона. Но! Один мертвяк и один покалеченный! Это подводило Джима Тики под статью о превышении пределов самообороны. Ну, это суду решать! Однако то, что в деле имелись ещё и показания гражданина В. И. Сухмятского, начальник поезда «Москва – Краснодар», предполагавшего, что мистер Тики являлся шпионом, пытавшимся купить у граждан Мордачёва и Сипонько чертежи новейшей советской подводной лодки, автоматически требовало вмешательства госбезопасности. Да и вообще, все дела с вовлечением иностранцев обычно вели чекисты…
Капитан госбезопасности Афиногенов встретил Донцова в своём кабинете любезно, даже угостил папиросой «Герцеговина Флор». Они были знакомы, ибо периодически пересекались по служебным делам.
– Ну, что там у тебя, Дарий? – поднял бровь капитан, ибо по телефону Донцов лишь сообщил, что имеется дело, подлежащее расследованию органами госбезопасности.
Детали по телефону было сообщать запрещено из соображений конспирации. Недаром во всех служебных кабинетах висел плакат «Болтун – находка для шпиона!»
– Да, вот, Апполинарий Кузьмич, задержали мы иностранного подданного, моряка, ну, механика, с сухогруза «Дюк оф Веллингтон». Английского, значит. Он в пивной «У Катерины Великой», ну, ты знаешь, имел контакт с двумя советскими гражданами. Контакт перешел в конфликт! Короче, подрались они в туалете. Один, Сипонько, наповал башку разбил об стену, второй с разрывом мочевого пузыря в горбольнице, а иностранец этот порезом лица отделался. Его Мордачёв успел полоснуть. Говорят разное. Мордачёв утверждает, что мистер Тики, иностранец, сам на них напал с целью ограбления. Тики же показывает обратное: подпоили, завели в туалет, угрожали ножом, пытались ограбить.
– Ну, и где тут наш интерес? Разве, что иностранец… – пожал плечами Афиногенов.
– Так, я и говорю: вроде бы обычная попытка гоп-стопа, но! При опросе свидетелей некто Сухмятский В. И., сидевший за соседним столиком, показал, что подслушал, как эти Мордачёв и Сипонько торговались о продаже Тики, которого называли «Нюзиланд», чертежей новейшей подводной лодки. При обыске ни у покойника Сипонько, ни у Мордачёва, ни у Тики никаких чертежей мы не обнаружили. Но, тем не менее, о таких делах положено вам сообщать.
– Вот совершенно, вот именно! – покивал Афиногенов, – Давай дело!
Приняв папку с делом и выдав Донцову расписку, капитан предложил коллеге выпить чаю. Пока закипал на электроплитке чайник, Афиногенов спросил:
– Новые анекдоты есть?
– Про кого? – сделал невинное лицо Донцов.
– Ну… вообще!
– Тогда слушай: сидит маршал Жуков на рыбалке, а у него не клюет. Жарко, комары донимают. Он терпел-терпел, а потом как гаркнет: Ат-ставить!
– И, что? Перестали кусаться? – серьёзно спросил капитан.
Донцов захихикал:
– Ну, думаю, да!
Тут на чайнике запрыгала крышка. Сняв его с плитки, Афиногенов насыпал из жестяной коробочки заварки в фарфоровый чайничек и накрыл его вафельным полотенцем. Через несколько минут он разлил янтарный душистый настой по стаканам, добавил кипятку и достал из стола сахар и сухарики.
– Отменный чаёк! – похвалил Донцов, шумно дуя на напиток, – Только, никак не угадаю, какой сорт!
– Это новый. Наш, краснодарский. Высший сорт! – довольно пояснил хозяин кабинета, слегка чванясь, – Мне на паёк дали.
– А, понятно… В торговой сети, значит, нет?
– Будет! – веско сказал капитан, – Всё у нас будет, Дарий, с теченим времени! И чай, и сыр, и шоколадный пломбир! Партия и товарищ Сталин обещали!
От второго стакана Донцов отказался и ушел, сославшись на дела.
Афиногенов с хрустом потянулся, расстегнул верхнюю пуговицу на кителе и открыл дело. Внимательно прочитав все материалы, подумал, и перечитал показания железнодорожника. Тот был москвичом, служил начальником поезда «Москва – Краснодар», и следующий его приезд ожидался только через три дня.
«Вызвать и допросить целенаправленно! – сделал мысленную зарубку эмгэбэшник, – А пока допросить капитана сухогруза и этого… баталера. А с задержанным торопиться не будем, а сделаем вот что…»
Джим скучал в камере уже второй день. Делать было совершенно нечего, поэтому он, погрузившись в транс, вспоминал всё, что рассказывал ему дед – сказитель племени, хранитель истории маори. Собственно, даже не дед, а прадед. Он умер десять лет назад, а родился ещё в прошлом веке и помнил, как парусные корабли привозили в Аотеароа переселенцев из Англии. Рассказы его запоминались накрепко и навсегда, ибо дед перед тем, как начать повествование, вводил Джима в состояние повышенного внимание специальными заклинаниями. Закрыв глаза и сосредоточившись, Джим мог вспомнить события, произошедшие десятки, а то и сотни поколений назад. Вот и сейчас перед его плотно зажмуренными глазами проплывали образы одной из легенд…
Кýпе-рыбак подплыл ближе к расставленным накануне сетям и обнаружил, что гигантский Ика-кальмар снова сожрал всю наживку.
– О, злой нехороший демон! – выругался Кýпе в сердцах, – Да выбросит тебя прибой на острые камни! Да обгорят твои щупальца на солнце! Да покроешься ты волдырями! Да запорошит ветер песком твои наглые глаза, проклятый вор!
На всем архипелаге Гавайики никто не смог бы выругаться сильнее, ибо гнев рыбака был огромен, как небо, горяч, как солнце и глубок, как океан.
– Чем я теперь буду кормить моих престарелых родителей, моих жен и детей, моих тёщ и своячениц с племянниками, моего шурина Па, которому акула откусила ногу? – сокрушался Кýпе, скорбя и огорчаясь от переживаний, – Нет! Я не буду ждать, пока сбудутся мои проклятия и тебя выбросит на камни! Я сам настигну тебя и буду колоть моим острым копьем, пока ты не умрешь!
С этими словами рыбак сорвал с себя одежды и бросился в океан. На глубине в четыре человеческих роста открыл глаза и осмотрелся. Ага! Вон он, подлый пожиратель наживки, спрятался у скалы! Вернувшись в каноэ, Кýпе принялся яростно грести в ту сторону, где притаился коварный враг. Увидев погоню, тот принялся удирать на юг. Купе неутомимо преследовал Ика, не переставая осыпать его проклятиями. Они плыли день, и другой, и третий… Много-много дней плыли, пока на краю океана, там, где он смыкается с небом, не завиднелась большая земля. Всё ближе и ближе становилась она, и вскоре Кýпе смог рассмотреть горы, окутанные дымкой тумана, сквозь которую виднелись высокие необычные деревья. На вершинах гор лежало огромное белое облако. Множество любопытных птиц прилетело посмотреть на невиданное раньше каноэ, а горбоносый попугай Кеа даже сел на корму. Ика, теряя последние силы, резко свернул в сторону, надеясь сбить погоню со следа, но Купе настиг его посреди пролива, названного им Раукава, и несколько раз пронзил копьём. Вода почернела от черной крови вора-кальмара, вытекшей из его черного подлого сердца. Купе с торжеством привязал его тушу к каноэ и поплыл восвояси, громко распевая гимн богу океана Тангароа.
Вся деревня сбежалась посмотреть на необычную добычу. Хватило накормить и родителей, и жен с детьми, и своячениц, и тёщ, и племянников, и одноногого шурина Па, и Сказителя, и много других соседей. На пиру Кýпе поведал всем о злом деле, совершенном Ика, о погоне, о новой, незнакомой земле далеко на юге. В доказательство он показал попугая Кеа, приплывшего с ним.
– Аотеароа! Страна большого белого облака! Там хватит места всем маори на тысячу поколений…
Лязгнула железная дверь и Джим открыл глаза. В камеру втолкнули немолодого человека с маленьким чемоданчиком в руке. Нос у него был распухший и из него капала кровь. Человек яростно пнул дверь и скривился от боли в ушибленной ноге.
– Сатрапы! Душители! Жандармы! – тонким толосом крикнул он и ударил в дверь на сей раз кулаком.
Джим слов не понял, но по интонации догадался, что новенький ругается.
Побушевав ещё немного, человек сел на свободную койку и вытер нос рукавом пиджака.
– Час расплаты придет! – зловеще пообещал он, показывая окошку в двери сухонький кулачок, – Из искры возгорится пламя!
За дверью кто-то хихикнул.
Джим решил, что его новый сосед грозится своим недругам.
Посидев понурившись, вновьприбывший встал и церемонно протянул Джиму руку:
– Леонтий Маркович Чернозадов!
Джим осторожно пожал кончики пальцев, боясь причинить боль:
– Джим Тики… ноу рашн. Инглиш…
– О! Так вы иностранец? – вскричал Чернозадов на странноватом, но, в общем, разборчивом английском, – Неужели?
– Да, я механик с британского сухогруза «Дюк оф Веллингтон»… Мы пришли позавчера с грузом станков для СССР.
– Англичанин?
– Нет, новозеландец.
– А сюда как попали? Постойте, я угадаю сам… Вас схватили прямо на улице эти сатрапы, эти цепные псы совдеповского кровавого тоталитарного режима потому, что вы, юноша, высказались публично против диктатуры Сталина? Или разбрасывали листовки?
Джим вытаращил глаза:
– Да ничего подобного! Тихо-мирно зашел в паб выпить пива. Там ко мне пристали двое, предложили выпить русской водки. Я и выпил, чтоб людей не обидеть. А они в туалете попытались меня ограбить! – он тяжко вздохнул, – Я их стукнул… а потом – ничего не помню. Очнулся уже здесь… – он помолчал, заново переживая свои неприятности, – А вас за что арестовали?
– О, я ненавижу этот большевистский режим! – с пафосом воскликнул Чернозадов, – Я пытался вести антисоветскую агитацию и пропаганду, потому, что я монархист! За это меня и бросили в это узилище. А вы, молодой человек, монархист?
– Ну… да! – смешался Джим, – Новая Зеландия часть Соединенного Королевства Великобритании… Король правит… Как же иначе?
– Вот видите! Значит, мы можем друг другу доверять!
– Точно, можем!
Монархисты скрепили это решение рукопожатием.
Немного погодя принесли обед, состоявший из миски супа, в котором плавали несколько кусочков картошки и рыбьи плавники. В дополнение к супу было выдано по фунтовому куску черного хлеба.
Леонтий Маркович вытянул губы трубочкой и осторожно попробовал суп. Скривился.
– Если хотите, я вам отолью, Джим. Кстати, зовите меня просто Лео.
Джим с благодарностью принял добавку. Сокамерник выловил картошку и рыбу, а всё остальное перелил в миску Джима.
– Ешьте, мой юный друг. Вам понадобятся силы для борьбы.
После обеда они завалились на нары.
– Джим, вы давно плаваете? – спросил Чернозадов немного погодя.
– Да не так, чтоб очень… Пятый год.
– Везде побывали, все видели… С людьми интересными встречались, да?
– Ну, не без этого.
– А приходилось вам выполнять… поручения деликатного характера?
– Что вы имеете в виду, Лео?
– Ну, забрать в каком-нибудь порту посылку, а затем передать её кому надо?
– Да, приходилось. Неоднократно!
Джим вспомнил, как миссис Поттер, соседка, попросила его навестить её сестру в Лондоне и передать письмо и попугая-какаду. Он согласился, и попугай путешествовал с ним восемь месяцев, пока они не пришли в Лондон. За это время птичка набралась от товарищей Джима по кубрику разных морских словечек и выражений, и сестра миссис Поттер, старая дева и активистка местного прихода методистской церкви, была, скажем так, шокирована и будирована, когда Лорри (так звали попугая!) приветствовал её словами: «Р-рому тащи! Давай, двигай задницей, кр-расотка!», а потом завернул фразу, повествующую о предстоящих пожилой даме сексуальных удовольствиях, причем секс, почему-то, описывался насквозь нетрадиционный. Джим тогда еле ноги унес!
Были также просьбы передать деньги, граммофон с пластинками и даже урну с прахом покойника. Обычно Джим выполнял подобные поручения бескорыстно, довольствуясь устной благодарностью или кружкой-другой пива.
Все это он и рассказал товарищу по несчастью.
Посмеявшись, Чернозадов вкрадчиво понизил голос:
– А здесь, в Краснодаре, у вас тоже было поручение?
– Да… Я должен был встретиться с одним человеком и забрать у него кое-что, – уклончиво пробормотал Джим, – Как это теперь сделать, не знаю…
Описывать подробно поручение стармеха, ирландца О'Кейна, ярого анархиста и члена Ирландской Республиканской Армии, ему не хотелось. Монархист Лео или только прикидывается таковым, все равно, он советский подданный, может проговориться.
Чернозадов не стал настаивать. Из недоеденного хлеба он слепил шашки, начертил доску на полу и научил Джима играть в эту увлекательную игру. Через пару часов он постучал в дверь и попросился в туалет. Вернувшись, с торжеством показал два куска газеты.
– Вот, теперь есть, что почитать! Утащил из туалета!
– А зачем в туалете газета, да ещё рваная? – простодушно удивился Джим.
– Как, зачем? Подтираться!
– Газетой?!
– А чем же ещё?
– Ну… я, к примеру, подмываюсь…
Хмыкнув, Чернозадов погрузился в чтение. Иногда он переводил прочитанное Джиму. Тот внимательно слушал и удивлялся, что в советской газете совершенно нет рекламы. Описание же трудовых подвигов советских людей слегка обескураживало. Получалось, что, вместо того, чтобы получать денежное вознаграждение за свой труд, рабочие и крестьяне имели только благодарности, общесоюзную славу, ну, иногда ещё медали и ордена.
Сие приятное времяпрепровождение было прервано лязгом открывшейся двери:
– Черножо… Чернозадов, на выход! Без вещей.
Лео гордо поднял голову, заложил руки за спину, и пошел к двери, кинув на прощанье:
– Не вешайте нос!
