Читать книгу: «Дикополье. Слово Шубина», страница 11
– Не знаю… Мы с Мишей недавно были на филологическом факультете по… по… делам. Мне там понравилось. Может, к профессору Алексееву поступлю, буду фольклором заниматься.
– Чем?
– Устным народным творчеством.
– Ой, гуманитарных наук я никогда не понимала.
– Ага, и я! – хрюкнул Пётр Николаевич и продолжил есть, низко наклонившись над тарелкой.
Я посматривал на Марьяну. Она так внимательно читала книгу, что тонула в ней, хоть круг бросай, спасательный. И вот когда я попытался объяснить хозяевам дома, в чём смысл фольклора и вымышленных историй, она встала и вышла из комнаты. А затем – из дома.
– Обиделась? – спросил Миша, не привыкший, чтоб в его присутствии кто-то на кого-то обижался, а тем более – ни с того ни с сего выбегал из комнаты.
– Она у нас такая, – сказал Пётр Николаевич. – Подростки, что с них взять.
– Пойду узнаю, что случилось, – сказал я.
– Да бесполезно это всё. Вернётся.
– Пусть сходит, – возразила Любовь Алексеевна, – нам-то она мало чего рассказывает, а со сверстником, может, и поделится. Иди, Саша, поди сходи.
Я встал из-за стола и удалился.
Марьяна сидела на крыльце. С короткой стрижкой, красивая, но мрачная, и мрачнота эта затмевала все другие возможные описания Марьяны. В нескольких метрах от неё лежала книга.
– Ты чего? – я сел рядом.
– Не понимаю… – ответила Марьяна, хотя, честно говоря, я ожидал, что она так и будет молчать.
– Я говорю: “Ты чего?”.
– Я вопрос поняла. Я другое не понимаю. Эту книгу, – она махнула рукой, – я читаю в третий раз, хоть она и… для маленьких, – Марьяна почему-то смутилась, но я не понял, что в этом такого – на мой взгляд, умение быть маленьким хотя бы иногда – одно из высших благ. – Я купила её в “Буклете” на книжном рынке.
– Я тоже там книги покупаю, – сказал я. – Правда, никогда ничего не перечитывал.
– А зря. При каждом новом прочтении открываешь что-то новое… Будто читаешь новый текст. Но дело не в этом. Сейчас происходит что-то очень странное.
– Ты даже не представляешь насколько! – вырвалось у меня.
– А?
– Ничего. Прости. Продолжай, пожалуйста.
– Текст оказался действительно другим. Добрые персонажи стали злыми. Злые стали ещё злее. Кровавых событий – в пять раз больше. Но главное – книга перестала быть художественной. Я будто читаю документалистику или газету, словно всё в ней – на самом деле.
Мне нравилось, как говорила Марьяна – гладко, выверено, красиво. Не то что я – каждое слово подбирать приходится, чтоб более-менее неглупым казаться. Из-за того что я наслаждался речью Марьяны, я упускал из виду суть сказанного и догонял туго.
– Знаю, да, бывает такое, ощущение, когда ты как будто, ну, проваливаешься в книжку…
Я говорил всё это до невозможности долго и нудно, и как Марьяна только не уснула? Тоже мне – Исконный сказитель…
– Не в этом дело. Как бы тебе объяснить… Мне кажется, вот-вот произойдёт нечто дурное. Сбудется всё, о чём я только что прочитала, пока ты рассказывал моим родителям про фольклор.
– Что конкретно?
Она впервые повернулась и посмотрела на меня.
– Кое-что ужасное. В книге появились существа, чудовища… Безголовые. Их нельзя одолеть простым оружием. Их как будто в принципе невозможно одолеть. Они являются к людям, у которых нет целей в жизни. К тем, кто лишил себя будущего нежеланием расти и развиваться.
– И?
– И убивают, отрубая головы. Делают их подобными себе.
– А про вагонетку там что-то было?
– Про вагонетку? Вроде, нет…
– Ясно. Понятно. Безголовые… Слушай, а ты случайно не подписана на паблик “Жуть Дикополья”?
– Подписана, конечно. Мне нравится. Я и с создателем общаюсь. А что?
– С Сергеем Петровым?
– Ха! Сергей – это псевдоним. Ты не знал? Однажды он… а точнее она… написала с настоящего аккаунта. Потом быстро удалила сообщение, правда, но…
– Подожди, что?! ОНА?
– Ага. Эти истории придумывает девушка. Имени я, правда, не знаю. А ты чего удивляешься? Разве девушка не может быть талантливым рассказчиком?
– Может, конечно, просто…
– Ребята! – на крыльцо вышла Любовь Алексеевна. А ну-ка возвращайтесь, ужин остыл, а вы и не поели толком!
* * *
Мы выехали на закруглённые рельсы, и вагонетка повезла меня по кольцу. С каждым кругом я говорил себе: хватит, хватит, хватит! Я – житель Москвы, житель своего настоящего. Закончить с этим, вырваться из тупика, найти наконец-то туннель, который выведет меня к будущему без вечного блуждания по минувшему!
Давай, Саша, пора. Пора закончить с этим.
Пора закончить – и двигаться дальше.
* * *
– Марьяна, а ты чем будешь заниматься после школы? – спросил Миша, когда Марьяна спустя пятнадцать минут молчания (после того как мы вернулись в комнату) всё-таки решила съесть кусок “бородинского”. Пётр Николаевич, уже задремавший, проснулся, налил в рюмку пятьдесят грамм и воскликнул:
– О-о-о, планы у дочи наполеоновские! Как и у нас, да, дорогая?
Любовь Алексеевна кивнула и показала жестом, чтоб ей супруг тоже подлил водки “Благов”. Щёки хозяев порозовели. Уверен, в Конгломерат их бы взяли с руками и ногами, хоть и без лепестков.
– Мы тут на отдых в пятизвездочном отеле в Турции скопили… – продолжал Пётр Николаевич, нюхая огурец. – Летом поедем. А в следующем году пристроим к дому две новые комнаты. Бильярд поставим. Экой, а?
– Ого, как здорово! – сказал Миша. – А Марьяна?
– Она у нас по музыке, и мечтает…
– Папа!
– Что?! Рассказывай сама тогда.
– Ну… Я хочу написать концерт. Чтобы его сыграли в филармонии, а потом – по всей Украине…
– И сыграют! Марьяночка у нас умница. Уже поступила в музыкальное училище. Ей там пророчат славу земляка нашего Сергея Прокофьева.
– Надо же! – воскликнул Миша.
…и его прервал долгожданный звук – тягучий скрип, доносящийся из преисподней и оседающий в стенах, в шкафах, в ушах и головах – в обычной ситуации ничем не примечательный, но теперь – пронзающий до последней клетки спинного мозга.
– Вагонетка… – прошептала Любовь Алексеевна. И звук исчез. Мы и сообразить толком не успели.
– Не вагонетка это, – сказал Пётр Николаевич уверенно.
– А что тогда?
– Да хрень какая-то! Что вы всполошились?
Посидели немного, вслушиваясь, не прокатится ли снова. Я смотрел на Мишу – почему ничего не сделал? Ведь была возможность! Что конкретно – не представляю, но и я – не Миша.
– Так… Что там с музыкальным училищем? После него, наверное, в консерваторию? – спросил я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
– Да нет… – ответила Марьяна. – Не знаю. Не вижу смысла. Уже что-то умею. Этого достаточно.
– А как же концерт?
Марьяна не ответила. Она снова взяла книгу, испачканную в грязи, но открывать её не стала.
– Филармония – это здорово, конечно, – заявил Пётр Николаевич, – но и деньги зарабатывать надо. Ты вот, как там говорил, на устное это творчество хочешь?
– Да это я так… Не хочу, конечно, – сказал я. – Глупости это.
О чём мы говорили? Почему с такой лёгкостью отказывались от своих планов? И как будто действительно – есть ли смысл двигаться дальше, если дальше может и не случиться в принципе?..
Вагонетка проехала ещё раз. Теперь Миша вскочил и прижался ухом к полу, пытаясь вычислить её местоположение. Подбежал к выходу из комнаты, но там потерял след и вернулся к столу.
– И правильно, что не хочешь, Саша, – сказал он. – Толку от мыслей о том, чего не случилось, нет никакого. В следующий раз как вагонетка проедет – помоги мне проследить её путь.
– Не пойду завтра в смену, – сказал Пётр Николаевич. – Не понимаю, зачем мне отрабатывать сверхурочно. Дорогая, ты не помнишь, зачем я вообще это затеял?
– Нет, – сказала Любовь Алексеевна.
Марьяна подошла к пианино и начала играть. Я взял ножку со стола. Вагонетка проехала ещё раз, но ни я, ни Миша, никто другой не обратили на неё внимания. А зачем? Что с того, что проехала? Проехала – и уехала.
* * *
Наконец вагонетка покинула кольцо и свернула в хорошо освещённый, уже более современный туннель. Фух, подумал я. Ближе к цивилизации спокойней. Сейчас приедем к какой-нибудь станции метро, выйду на поверхность, а там – дай бог проснусь, пойду на работу, и всё будет хорошо.
– Саша! – услышал я голос позади, но оборачиваться не стал. – Саша!..
Нет, нет, увольте. Не буду я на вас реагировать.
– Саша…
– Я не буду! – крикнул я.
Не буду.
– Саша…
Я всё-таки обернулся.
* * *
Ещё секунду назад в комнате нас было пятеро. А потом – провал, вспышка молнии. И – бац! – нас уже больше. Возле каждого стоит безголовое чёрное существо. Скользкое. Мерцающее. Рождённое в безвестности. Там, где ни за что не должна ступать нога человека.
Вокруг Мишиной шеи смыкаются когтистые лапы…
– Миша! – кричу я.
Он смотрит на меня. Безучастно. Лениво.
– Саша… – шепчут его губы.
Чувствую, как и вокруг моей шеи смыкаются холод и смерть. И вокруг шеи Марьяны. И вокруг шей хозяев дома. Я пытаюсь пошевелиться. Толкаю ногой Мишин чемоданчик. Тот падает и раскрывается.
– Саша… – шепчут Мишины губы. Он хрипит. И я хриплю. Усилием воли освобождаюсь от цепкой хватки и беру Киркалибур. Размахиваюсь. Бью по врагу, что вот-вот убьёт моего товарища. Но тому – хоть бы хны. Словно пёрышком погладил.
Монстры всё давят. Слышу тяжёлые шаги, с которыми ко мне приближается чудовище. Глаза Миши закатываются. Ещё чуть-чуть, и он перестанет дышать. Я понимаю, что оружием здесь не поможешь. Но мою силу забрали. Нечто существенное, бесконечно важное – отобрали. Но навсегда ли?
– Саша… – шепчут губы Миши.
– Миша! – с трудом говорю я.
И меня валят обратно в кресло.
* * *
Я слышал своё имя. Саша! Саша! – говорил отчаянный голос. Мне не хотелось, ни за что не хотелось возвращаться. Я не выберусь, если сделаю хоть шаг назад. Но голос был таким убедительным и, главное, родным, что не было никаких сил ему сопротивляться.
И даже злополучная вагонетка больше не могла меня удержать. Я выпрыгнул из неё и побежал вдоль рельс, как ребёнок, бегущий за воздушным змием. Только неба здесь не было – лишь чёрный землянистый потолок.
– Саша!
Ближе, отчётливее. Я прибежал на слабо освещённую станцию. Казалось, сама жизнь покинула это место.
– Саша!
Голос доносился сверху. Полный боли и безысходности. Прямо здесь, надо мной! И теперь уже я, набрав полную грудь воздуха и начхав на все правила логики, которые сам себе установил, теперь я крикнул:
– Саша! Я здесь! Я всё ещё с тобой!
* * *
Я очнулся.
Комната снова наполнилась красками. Я обрёл себя – снова, и утраченные силы вернулись не только в кулаки, но и в мою голову, мой язык.
– Марьяна! – сказал я, хоть лапы и пытались забрать у меня эту возможность. – Ты поставишь лучший концерт программы! Дикополье будет тобой гордиться! – хватка на шее Марьяны ослабла. Она ослабевала и на моей шее – с каждым сказанным словом. – Пётр Николаевич! Вы построите роскошный дом и отдохнёте с Любовью Алексеевной в Анталье. Не забывайте о своей цели! Миша… Миша!
Он посмотрел на меня, едва открыв глаза.
– Миша! Шубин будет жить!
И монстры исчезли.
* * *
Что влияет на нас сильнее? Прошлое, что сквозь года напоминает обо всём, через что мы прошли? Или нарисованное нами будущее, к которому мы движемся шаг за шагом?
Мы смотрели на дыры в полу, в которые провалились монстры после последней фразы, сказанной мною на выходе. Пять молчаливых бездн, пустых глазниц, чёрных провалов.
Как они сумели заставить нас позабыть о своих стремлениях?..
– Вагонетка уехала? – произнесла Любовь Алексеевна. Она, как и все остальные, ещё не до конца понимала, что произошло. Но Миша, подходя то к одному, то к другому жителю дома, наполнял их спокойствием и новыми силами.
– Нет, – сказал я. – Она где-то там. Но больше она вас не потревожит.
Вагонетка… Кто проезжал на ней? Я не мог представить себе Безголовых, уютно устроившихся в вагонетке, подобно мне, Мише и маркшейдеру в Шубинской шахте.
– Заделаем… Заделаем… – повторял Пётр Николаевич, отворачивая дрожащими руками крышку бутылки.
Миша подошёл ко мне.
– Саша… – тихо сказал он. – Я видел то будущее. Будущее, в котором нет Шубина. Нет его там, понимаешь? Как это так выходит? Как это так получается? Нам нужно спуститься вниз, в эти дыры. Там нас будут ждать все ответы.
Пётр Николаевич внезапно рассмеялся.
– Шубин, говорите? А я знаю о Шубине… Мне друг рассказывал. Как-то раз на забое бригада работала. Были какие-то толчки, грохот. Чувствовали – дело труба. Завал! Будет обвал в забое. И был среди рабочий с фамилией Шубин. Он им и говорит: “Ребята! Так и так, я пойду и посмотрю, в чём дело. А тогда шахтёры носили с собой миски, в которых стояли свечи. И Шубин говорит: “Если я крест проведу светом, значит, всё в порядке. А если круг, то всё, смывайтесь”. И он провёл круг. Бригада успела дойти до лифта, благополучно поднялась наверх, а доброго Шубина завалило в шахте. Вот такая история…
Пётр Николаевич откинулся в кресле и уснул.
– Саша, ты правда веришь, что я дам концерт? – спросила у меня Марьяна.
– Да, – сказал я. – Только не верю. Я знаю это.
Марьяна светилась своими мечтами. Глаза её – в них была не одна Марьяна, а несколько, несколько разных Марьян. Среди них и те, кого ещё не случилось, но которые сорвут однажды овации целого зала… Она – Марьяна, что стояла передо мной, – обняла меня.
– Как я могла об этом забыть? – спросила она.
– Дурилка потому что, – засмеялся я.
И она тоже засмеялась и в шутку легонько меня толкнула.
– Я думаю, ты очень хороший друг, – сказала Марьяна. А я подумал: ну уж, конечно. Сказала бы ты так, если бы рядом не было Миши? Очень вряд ли. Из-за моего проклятия никто никогда не будет считать меня другом. И никто не знает, где теперь тот, кто считал по-настоящему…
Мы спустились в дыру и оказались на платформе незнакомой станции метро (если вы не знали, в Дикополье были вырыты огромные тоннели, но метро так и не открылось, потому что наличие в городе шахт такого смелого шага не предполагало).
– Как у тебя это вышло? – спросил Миша. – Как ты взял себя в руки? Я думал, нам конец. А впрочем, в тот момент я даже и не думал уже ни о чём.
– Я услышал голос.
– Голос?
– Да. Не самый приятный, но всё-таки голос из Прекрасного далека.
– И как оно – правда будет прекрасным?
– Я уверен, что да. В конечном счёте. Но до тех пор нас ждёт то, чего и врагу не пожелаешь.
– И что же?
– Мы покинем свои дома. Нас ждёт жизнь без Шубина.
* * *
Я сидел в тени, не обнаруживая себя.
Наблюдал за тем, как Саша и Миша спускаются в это странное место, на эту странную станцию метро, нарушая все законы расстояний и географии.
Но удивляло меня не это. Нет-нет, встретить такого молодого, такого полного сил и надежд себя было радостью! Я всё-таки думал о другом. И никак не мог это обосновать.
Прав был студент по имени Вадим.
Я – проклят.
И, возможно, из-за меня погибнет Шубин. Кем бы он, в конце концов, ни был. Кем бы он ни был… Ибо монстром вагонетки всё это время был я. Безголовые – они лишь воплощение, но не суть. Забирая своё прошлое, я лишал прошлого себя своего будущего.
Вот такое запутанное и бессмысленное зло.
Всё как обычно. Всё как обычно…
Глава 14. Переполох в Диком поле
Станция метро заросла травой и бурьянами. Стебли лезли сквозь щели, буквально на глазах становясь всё больше и больше, пока рост не оборачивался вспять и стебли не уменьшались до первоначальных размеров. Так повторялось раз за разом.
– Кхе-кхе. Миш? – сказал я.
– А?
– У меня по биологии шесть баллов. Это три с плюсом41. Это значит, что я в чём-то разбираюсь, но не очень хорошо, а так, по верхам. Но даже моих знаний достаточно, чтобы понять: это какая-то хрень.
– А как ты ожидал? Мы во Всеподземье! Скажи спасибо, что сквозь пятку не проросло.
– Мы во где?
– Во Всеподземье. Идём. Всё-то тебе вопросы спрашивать.
Миша уверенно потащил меня к железной двери. Мы налегли на ручку, с трудом отворили и оказались в просторном помещении, с балками и фонарями вдоль стен. Пройдя немного вперёд, остановились в самом центре.
– Хочешь фокус? – спросил Миша.
– Нет, – без колебаний ответил я.
– А может, всё-таки хочешь?
– Нет, Миш. Давай без фокусов.
– Ладно. Зря, конечно. Но ты упёртый, а спорить лишний раз с тобой – только и без того шаткие нервы травмировать.
– Ишь как ты запел!
– Слушай, значит. Рассказываю. – Миша встал на камень, как на пъедестал: – Всеподземье – это территория всех! И ничья. Она – сейчас! И никогда. Это сакральное место для связанных с недрами. Это – наша большая родина. А родина – это святое. И я так рад, что мы здесь! – Миша сошёл с камня, подошёл ко мне почти вплотную и тихо добавил: – сюда нельзя войти по своей воле. Всеподземье само открывает двери, когда считает необходимым. Сегодня посчитало…
– То есть оно вне времени и вне пространства?
– Типа того, – кивнул Миша.
– Просто это более понятная формулировка, чем “всех и ничья” – и вот это всё.
– Да, но, Саша, она притом и клишированная.
– Так что у тебя за фокус?
– Ага, готов, значит? Тебе понравится!
Миша подошёл к табличке, на которой углём от руки кто-то написал: “Переулок блеклого света”. Стёр рукавом второе и третье слова, подобрал с земли кусок угля и дописал: “…подземных птиц”.
И вдруг – вж-ж-жух! – у меня над ухом пронеслась птица, вереща голосом дельфина. Фонари погасли, но пространство теперь освещали яркие, как солнечный свет, клювы диковинных созданий.
– Это как? – не понял я.
– Я же говорил – Всеподземье существует сейчас и всегда. Мы можем попасть в любой тоннель, любой штрек или отдельную комнату из любого отрезка времени и пространства, если таковая существовала в прошлом или будет существовать в будущем. Представляешь, как здорово?
– Ух ты! А если я, допустим…
– Не обольщайся, – Миша погладил хохолок птицы, усевшейся на его предплечье. – У всякого фокуса есть пределы. Всеподземье не допустит неуважительного отношения. Поэтому «компьютерной комнаты, полной медведей Барни», тебе, скорее всего, не видать.
– Не хочу я «Медведей Барни», я хочу «Супер-Джек».
– Тогда можно попробовать. Но не нужно.
– Ясно. Всё-то с тобой, Миша, как тебе хочется, а не мне.
– Это как посмотреть…
Вот оно какое – Дикополье. Улицы, проспекты, небоскрёбы и парки. Небо, розы, солнце и терриконы. Вендигин, Водянов, Муромов и Конгломерат. Шахты. Шубин. И Всеподземье… Дикополье – не просто территория, но мир. Куда ни глянь – со своими законами. Куда ни зайди, наткнёшься на что-то волшебное.
– Что мы будем делать? – спросил я.
– Всеподземье даст ответ, коль скоро оно впустило нас в свои владения.
– Да только не даёт, как видишь…
…в этом я ошибался.
* * *
– Друзья ослепительных улыбок! – услышали мы и обернулись на звонкий голос и не менее звонкий смех.
С противоположного входа в тоннель к нам направлялся рыжий школьник с глумливым лицом, в клетчатой грязноватой рубашке и зелёных брюках. На его поясе висела деревянная пивная кружка, а на голове нахлобучилась зелёная шляпа с острым концом.
– Уж не меня ли вы здесь обыскались, уж не я ли – ответ, что вы ждёте, в неловких позах застыв?
Он подошёл и внимательным взглядом рассмотрел сначала Мишу, затем меня; серьёзнее только отличники изучают задачи под звёздочкой.
– Секретов только не стоит таить! И сразу скажите мне честно: кто из вас Шубин, мой старый приятель-товарищ, кто из вас дух Дикополья и таковым по праву считается все эти годы?
– Эм… Вообще-то Шубина среди нас нет, – я согнал птицу, усевшуюся мне на макушку. – И сам бы рад его встретить.
Школьник вылупился на меня. А затем погрозил пальцем:
– Пущенный в шахтёрскую вотчину газ – вот что такое обман. За версту я чую его, а подвох, быть может, за две. Шубин – мой добрый знакомец; я знаю давно: тайн он хранить не умеет, минуты четыре разве что. Может, немного подольше. Так будем ли ждать? Засекать ли мне время? Или скажете тут же – кто из вас Шубин, друзья?
– Если Шубин ваш старый приятель-товарищ… – медленно проговорил я, – то почему вы спрашиваете? Знаете ведь, как он выглядит.
Школьник нахмурил брови.
– А что я – дьявол рыжебородый, хочешь сказать? Похож на него? Или узрели во мне толстяка? С глазами, горящими пламенем, ярким, как солнечный свет? А может, по-вашему, я парнокопытный, с рогами в количестве одиннадцать штук?
Он бредил, это очевидно.
– Вроде нет… – ответил я, хотя порывало сказать: да, на «парнокопытного с рогами в количестве» – похож, очень даже.
– Так что ж говорить! Носить одинаковый облик – кто нам позволит? Вы сами уж посудите… м-м-м… Как я вам и сказал – сами уж посудите – кто нам позволит! Никто… А то – запомнят лицо, а потом нарисуют, а потом – глядишь, на бирдекель42 оно попадёт… и… всё. Узнавать нас будут потом… Всею… Толпою…
Вдруг он буквально взорвался. Схватился руками за волосы, и как заорёт:
– О НЕТ!!! Невыносимо на этом языке говорить речкой, речушкой, ручейком! Что ж это делается, а! Не могу подобрать правильных слов! Увольте.
– Послушайте, – наконец сказал Миша. – Я – Миша. А это – Саша. Шубина среди нас нет. А вы ведёте себя странно и, извините, вызывающе.
То, как Миша это сказал, не звучало, словно он действительно недоволен или удивлён. Для галочки вот это – про «странно» и «вызывающе». И школьник успокаивался. Отпустил свои волосы и бороду и сказал:
– Будет вам, друзья, хотите и дальше играть в маскарад – будем играть. Игры люблю я с тех пор, как появился на свет. Имя моё… – он сделал длинную паузу. – Никель. Но Шубин всегда называл меня… – ещё одна длинная пауза. – Николай. Вот такое потешное имя.
– Откуда вы? – спросил я.
– Из Германии родом я буду, да из Австрии тоже немного. Родился я, так сказать… О, не могу! – Николай (или Никель, я так и не понял, как правильно) уселся на камень, на котором ещё недавно стоял Миша, высунул язык, сжал его двумя пальцами, засунул обратно и посмотрел на нас снизу вверх. – Трудно-то как! В гостях я у вас, а значит, правила все принимаю. С речью, словами и всем остальным. Но родной мой язык – музыкальный, как речка, как ручеёк, а с вашим борюсь, как с быками подземного мира.
– Попробуйте мову, – посоветовал я. – Доброго ранку, мiй друже.
– Наступного разу! – Николай рассмеялся и встал. – Гутен так!
Он подошёл к стене, достал перочинный ножик и отковырнул кусок какой-то породы.
– Горняки… Ладно, скажу как есть, только никому не рассказывайте, что я позволил словам превратиться в топор, – с изменением речи у Николая даже лицо изменилось. Всё это время напряжённое, а теперь – расслабленное. И стоило ли ломать эту комедию? – Так вот. Горняки на моей родине считали, что это – медная руда. Пытались получить из неё медь, да не выходило. Носили мне пиво, – он постучал по кружке, – а я ведь другого металла фанат.
Он положил кусок в рот и с таким удовольствием пожевал, словно это был «Супер-Джек».
– Всем сердцем я никель люблю! Потому меня так и зовут, таково моё имя вовек.
– Здорово как, – сказал я, смахнув очередную птицу со своей макушки.
– Что привело вас сюда? – спросил Миша.
– Всеподземье открыло мне двери, я тут, потому что узнал: случился переполох в Дикополье. Поспешил, побежал, авось чем помочь вдруг сумею. С Шубиным дружим мы с давних времён… Но давненько я весточки не получал: грустно мне, грустно, друзья… Да вы ещё врёте. Горе моей голове!
Меня мутило. Из-за речи Николая хотелось говорить в определённом ритме, рифмовать слова и звучать как дебил, хотя Николай не казался мне дебилом, более того, он мне нравился, что-то в нём было особенное и могучее, а ещё – искреннее и честное. Но я точно звучал бы придурком.
Благо мучиться и подбирать слова не пришлось. Мы услышали стук. Глубокий, ритмичный как сердце. Это и было сердце. Миша воспрял; глаза его засветились.
– Кажется, это тот знак, которого мы ждали, – сказал он, – пойдёмте, друзья. Найдём же Сердце Дикополья!
* * *
Я вскарабкался на поверхность через дыру и вернулся в Донецк. Вот так – бум! – был в Москве, и вот я дома. Хотя был ли это мой дом? Был ли Донецк тем самым Донецком, о котором я вспоминаю каждую секунду?
Вернулся я, правда, не в то время, когда в доме злодействовали Безголовые. А в своё. Жилище Любови Алексеевны и её семьи пустовало. В комнатах никто не жил; по углам висела паутина. Я быстро покинул это место. Оказалось, что пустовал весь район. Быть может, и весь город.
Я медленно брёл по Гладковке, которую в детстве называл Гладким Княжеством; миновал детскую поликлинику, в которую мама водила меня к кардиологу. Побродил по площадке вокруг Планетария. Здесь одноклассники, выжившие после выпускного, рассказывали о своих планах. Я находился в сторонке, для приличия…
Мой подбородок задрожал. Потому что не был это тот самый Планетарий. И не была это та самая поликлиника. Донецк напоминал скорее тень, тень былой красоты; из него выкачали нечто важное. Раньше над Донецком разливался особенный свет. А теперь это – просто город.
Как вернуться в него по-настоящему?
* * *
Обнаружить источник звука – Сердце Дикополья – оказалось не так просто. Один тоннель сменял другой, в каждом по несколько дверей, и стоило нам выбрать не ту дверь, как звук угасал, отдалялся. К тому же нас сбивали с толку более тихие постукивания, источником которых Николай назвал Вихтляйн.
– То слуги мои, – объяснил он. – Источник никеля, видать, обнаружили, вот и зовут нас.
Вихтляйн – существа, похожие на нашего Горнячка и его сыновей: обитатели глубин, знающие всё о том, как и где искать полезные ископаемые.
Места Всеподземья соперничали друг с другом своей необычайностью. «Зал воинской славы» с чередой копий и арбалетов, «Музей легендарных камней», где помимо яхонтового антрацита мы обнаружили синее золото и рубин с изумрудной сердцевиной, «Штрек забвения», где каждый из нас забыл своё имя, и «Комната степеней», где мы увеличились в размерах.
Сердце же Дикополья всё никак не приближалось. Я даже не пытался спросить у Миши, что оно такое, сердце – это просто метафора или всамделишный орган?
Бесконечный лабиринт не способствовал быстрому продвижению. Мы молчали, чтобы ничего не упустить, не отвлечься и не забрести ещё дальше от цели. Болтливый Николай, хоть и давалось ему это с трудом, произнёс только иностранное ругательство, когда споткнулся о табуретку, а остальное время молчал. Хотя бы отдохнули от его речи-речушки.
Спустя часы блужданий нам-таки пришлось нарушить обет молчания и сосредоточенности. Мы увидели девушку – одетую в лохмотья, с чёрными-пречёрными волосами. Она пересекала дальний коридор. И если сначала нам стало просто жутковато, то, когда мы увидели, что она тащит за собой деревянный гроб, я заорал:
– А-а-а!!!
– Ой! – кратко выкрикнул Миша.
– Чёрт возьми, дери тебя чёрт! Кирку мне в причинное место, никель мне в самые уши! ЛОЛА!!! Что же творишь ты, что вытворяешь?.. – Запричитал Николай и добавил несколько слов по-немецки.
– Лола? – переспросил я, когда девушка скрылась и мне удалось наладить дыхание и сердцебиение. К слову, о сердцах – мерный стук усилился и стал наиболее отчётливым за минувший час.
– Чилийской истории стал ты свидетель, малыш, – сообщил Николай. – В гробу у той девушки жених её в вечном забвении спит. И бродит она, всё бродит, в поисках тех, кто его погубил, – друзей, с которыми он заблудился однажды.
– Жуть. Миша, а не тот ли это гроб, который?..
– Нет. Не тот, – с уверенностью ответил Миша.
– Однако – пойдёмте за ней! – не спрашивая, о чём мы говорим, заявил Николай. – Не зря Всеподземье её привело!
– Думаешь?
– Уверен я в том на сто четыре процента.
Хоть эта идея мне не нравилась, взамен я ничего не предложил, и мы отправились за девушкой. Хотя вру, перед этим я кое-что придумал: написать на табличке “Дом Сердца Дикополья” и никуда не ходить – само явится как миленькое. Миша и Николай поразились моей смекалке, но на практике идея забуксовала. Всякий кусок угля и мела отказывался писать необходимое словосочетание, и никакого следа на табличке не оставлял. “Видимо, это один из тайных законов Всеподземья”, – сказал тогда Миша.
– Тайные законы Всеподземья – подобны… подобны… – попробовал что-то ответить Николай, но не поймал ритм и сильно расстроился.
Короче, мы двинулись вперёд по коридору. Слежку за Лолой вели издалека: ближе чем метров на десять не приближались. Казалось, она поворачивает совсем «не в те двери», не на стук Сердца, но вскоре стало очевидным, что цель наша близка как никогда. Тук-тук. Тук-тук.
И моё сердце тоже – тук-тук, тук-тук, всё быстрее и быстрее. Мозг отказывался принимать эйфорию, разыгравшуюся где-то в груди. Ну сердце и сердце – что с того? Ок, Сердце Дикополья. Однако мурашки от этого шли, объяснимые или нет – неважно, они скатывались по рукам и ногам, как камешки по террикону.
– …подобны… подобны… – всё прикидывал Николай еле слышно, а Миша то замедлялся в предвкушении и отставал, то, наоборот, – начинал бежать впереди паровоза.
Наконец Лола мягким шагом вошла в последнюю дверь. А напоследок обернулась и сказала:
– Вы умрёте, если войдёте сюда.
* * *
Я пришёл на Шахтёрскую площадь. Розы возле памятника по-прежнему росли. Но это были лишь цветы – растения, да и только. Никакой не Конгломерат розовощёких… Затем я пришёл домой. Дедушка Валя больше не сидел на скамейке у входа. Я зашёл в квартиру, в свою комнату, погладил корешки своих книг, лёг на кровать. Постарался вспомнить, что я чувствовал, засыпая здесь перед школой. И сам не заметил, как задремал.
* * *
– На Лолу внимания обращать вам не стоит, шутки её – с примесью чёрного цвета, уж не серчайте, – сказал Николай, сжав пивную кружку.
И мы вошли. И никто не умер. Однако это могло произойти, только не от болезни и не от руки врага. От нехватки воздуха. От остановки всех чувств. Ибо сложно дышать, когда видишь такое.
Мы оказались в центре вселенной. Звёздное небо стен, усеянных мириадами разноцветных бликов, нависло над нами. Уши приятно щекотал неразборчивый шёпот, нежный, приятный; вокруг носились тени. Только не ужасающие, а спокойные, как колыбельные. Они, быть может, и были колыбельными, всеми колыбельными, что пели мамы Дикополья во все времена. Хотелось лечь и уснуть… На сутки, на двое, на месяц. А засыпая, смотреть на огромное угольное сердце, свисающее с потолка, как люстра. Цвета на стенах с каждым ударом его менялись. Настоящее световое шоу. И такое чувство гордости взяло меня, и такая благодарность, что я – часть этого удивительного места!.. И моё сердце бьётся в такт Сердцу Дикополья.
Миша подбежал к нему. Обнял. И с возгласом: “Скажи, что случилось! Дай мне ответ!” – прислонился ухом. Звёздочки погасли. Тени ушли. На лице Миши отразилась боль. Он отскочил, вопя и держась за уши, и упал на землю. Звёзды зажглись снова.
– Вас раздавит снежным комом, на вас упадёт самолёт, – сказала Лола, стоя в углу и наблюдая.
– Хватила ты лишнего, Лола, угомонилась бы, а!..
– Тебя переедет велосипед.
