Читать книгу: «Танец солнечных зайчиков», страница 3

– Я рада, что ты пришел…

Иван Андреевич вспомнил, что рассчитывал не на такой разговор. Перед глазами предстал образ незнакомки в мрачном школьном коридоре, и он тяжело вздохнул. Он ничего не может сказать беременной Лизе. Он не может вырвать из головы эти последние редкие ночи с женщиной, которую, кажется, любил восемь лет. В одну из таких ночей она, наконец, забеременела. Не знак ли это? Гостомыслов молчал, за стеной громко бубнил телевизор. На холодильнике мерно чеканил время небольшой будильник. Без двадцати восемь…

– Лиза, я не хочу прекращать наши отношения, но и…

– Ты ничего не хочешь менять, Ваня! – прервала она, – я знаю.

– Да нет, ты знаешь, что- то меняется само, без моего участия.

– Давай без философий. Я уже смирилась с тем, что буду матерью-одиночкой.

«Господи! Что за женщина? И ни капли боли в голосе!» – подумал Иван Андреевич, но сказал:

– Да нет же! В общем, я запутался. Ну, я не могу представить себя тем, кем ты хочешь меня видеть.

– Ты хоть немного рад, что у нас будет ребенок?

Гостомыслов криво улыбнулся той прекрасной, обворожительной улыбкой, за которую когда- то его взяли в студенческий театрик, где они познакомились.

– Прости, Лис, я не греюсь этой мыслью, и особо не грущу из-за нее.

– Понятно, но я хотя бы буду знать, что ты поможешь в случае чего, да? – она подбадривающее взглянула на него, и Иван Андреевич вновь опешил.

Что? О чем она? А где все эти женские истерики, слезы, крики? И он пожалел о сказанном.

– Слушай, может, я еще не осознал? – Гостомыслов развел руками и умоляюще взглянул на женщину.

– Знаешь, я ведь ожидала, что так будет. Не думай. Это мои заботы, ты ничего мне не обещал, не давал ложных надежд. Я сама себе напридумывала лишнего, понимаешь? Намечтала, как девочка, восхитительно безумно намечтала! – Лиза опрокинула лоб в ладони. Через мгновение она встала, высыпала из небольшого пузырька две маленькие таблетки, проглотила их, и уставилась в окно. Иван Андреевич понимал, что теперь эти слова Лиза выговаривает с болью, он знал, что женщина любит его, любит, быть может так, как никто и никогда не полюбит его больше.

Он взял ее ладонь в свою, и Лиза – всегда сдержанная, порой суровая Лиза, всхлипнула, припав губами к его горячей руке. Иван Андреевич почувствовал невероятную тяжесть в груди, он погладил ее по голове, потом поцеловал Лизу в макушку, и мягко освободив свою руку, вышел, тихо затворив за собой дверь.

8

Этого Иван Андреевич не ожидал. Многое он мог выдержать, но не вырывающуюся вулканическую боль, в которой была его вина. Он шел быстрым шагом, отгоняя суровые мысли, одолевающие его. А вокруг гудела вечерняя кутерьма уходящего лета. Закат все заливал отменным грушевым соком. Смеялись дети, шли влюбленные парочки, люди гуляли со своими собаками, в глаза ему бросился красивый мужчина его возраста с букетом в руках, он беспокойно смотрел на часы. Подходя к своему дому, Иван Андреевич был уже на пороге отчаяния. Грусть, которая сначала родилась в его сердце, теперь атаковала и заражала мозг. В голову стали лезть ужасные мысли о том, что Лиза со своим пороком может умереть при родах, и что тогда он никогда не сможет себе этого простить. А еще он думал, что Лиза, сорвавшись, после очередных его таких выходок, как сегодня, пойдет и сделает аборт, и уже никогда не сможет иметь ребенка. Он не чувствовал любви к ней, но привязанность, теплоту, понимание… Он был ее другом, ее опорой, человеком, к которому можно былой прийти в любое время дня и ночи. Он обнимал ее, как родную, он знал, что она всегда в его жизни, знал ее черты характера, привычки. Он просто был уверен, что так будет всегда, и дело было даже не в этой незнакомке…

И стоило Ивану Андреевичу подумать о ней, как вдруг Лия выпорхнула из соседнего подъезда и мотыльком побежала к остановке. Однако, неудачно повернула ногу и растянулась на тротуаре. Гостомыслов оказался перед ней на коленях в сию минуту. При виде Ивана Андреевича, она, превозмогая боль, улыбнулась:

– Ой, таежник, это вы, а меня надо спасать, – сказала она, пытаясь подняться.

Иван Андреевич взял ее хрупкую ножку и даже вздрогнул. Вблизи, в закатном свете она ему напоминала сказочную принцессу. На ней было белое легкое платьице, плечи закрывала яркая разноцветная кофточка из тонкой пряжи. Пахло от нее восхитительно – ванилью, ландышами? Янтарные глаза светились. В них сиял слезный огонек, который удивительно гармонировал с крохотными сережками с зелеными изумрудами. С трудом оторвавшись от разглядывания ее красивого лица, Гостомыслов снял с Лииной маленькой ножки туфельку и попробовал нащупать вывих, но не обнаружив, радостно сообщил, что у нее, вероятно, небольшое растяжение.

Лия со знанием дела самостоятельно изучила пальцами свою пострадавшую лодыжку и подтвердила диагноз.

– А вы случайно не доктор? – спросила она, опираясь на его руку.

Гостомыслов рассмеялся:

– Нет, я не доктор. Но у меня есть один знакомый доктор. С большой буквы! – сказал Гостомыслов, вспоминая Сашу.

Прихрамывая, Лия шла рядом с Иваном Андреевичем, он поддерживал ее, и пара даже не замечала, как шла к дому Гостомыслова.

– Сейчас сделаем вам холодный компресс и вызовем такси, да? – сказал Иван Андреевич, открывая Лие подъездную дверь.

– Ой, ой, нет, что вы! Давайте поймаем машину, меня на остановке ждет брат.

Девушка раскраснелась и стала упираться. Но Гостомыслов настаивал на компрессе.

Через несколько минут Лия сидела на диване в полутемной гостиной Гостомыслова и с интересом разглядывала картины, которые с первого взгляда ей показались уродливыми. Зеленые шторы плотно закрывали окно, только золотая полоска заката падала на стену, на которой висела странная картина с летящей над радужным городом парой, а внизу, под забором, нужду справлял маленький человек. Лия удивленно вскинула брови и отвлеклась на шкаф. Он был сплошь заставлен книгами. Лия слышала, как на кухне Иван Андреевич колет лед, и как громко урчит холодильник.

Иван Андреевич был окрылен. В груди у него щебетали птицы, он забыл обо всем, забыл, как плакала Лиза, уткнувшись в его руку, забыл о новой работе. Он метался по кухне суетливо и то и дело, что-то ронял, доставал из холодильника лед, укутывал его в полотенце. Делал он это неуклюже, но со счастливой улыбкой на лице.

Он появился в гостиной с холодным компрессом. Лия же улыбалась и не могла скрыть волнения. Иван Андреевич опустился перед девушкой, осторожно взял ее ножку и приложил полотенце к пострадавшей лодыжке. А потом, потом без сомнения и без мыслей о том, что она подумает о нем, припал горячими губами к ее колену, легко поцеловав нежную кожу. Поцелуй этот длился, казалось, вечно. Лия чувствовала, как дрожат его руки, чувствовала его горячее дыхание… Сейчас она была его богиней, и даже не понимала этого. Красивая, статная, прямая, как и подобает балеринам по призванию, она смотрела на него сверху вниз нежным, ясным взглядом. Неожиданно для себя, она повела себя так, будто каждый день несчастные поклонники целуют ей колени. Она взяла его лицо за подбородок, приподняла и пристально взглянула в его глаза.

– Это тоже необходимая часть лечения? – улыбнулась Лия.

Иван Андреевич почувствовал, как по всему его телу пробежал озноб желания. Только ее согласие, ее мягкое, но властное слово могло всё решить. Лия же не понимала, чем сейчас владела. Она привыкла чувствовать себя девочкой с воздушной, бабочкиной душой. Она была готова станцевать для него, улыбаться ему, а потом расхохотаться и исчезнуть из его жизни, но эти глаза, устремленные в ее душу, не пускали Лию. Она чувствовала себя привязанной к дивану, пригвожденной каким-то странным чувством, исходящим от мужчины. Иван Андреевич глубоко вдохнул, а потом медленно выдохнул, закрыв глаза. Он почувствовал легкий аромат нежных духов, что- то древесное, свежее… Гостомыслов замер, как вдруг полотенце, которое он держал, выпало из его рук и лед рассыпался по полу прозрачными, холодными камушками. Лия продолжала смотреть на него, и кроме этого огня в ее глазах, он не видел больше ничего.

– У меня уже совсем ничего не болит, отпустите, – она сказала это спокойно, с грустной улыбкой на лице, и Иван Андреевич отпрянул от нее, резко поднялся, откашлялся и быстрым шагом направился на кухню и тяжело оперся о подоконник сильными кулаками. Он распахнул окно и стал судорожно вдыхать прелый августовский воздух. Лия еще минуту сидела на диване, разглядывая тающие ледяные камни. Она вспомнила, как однажды Ёся подарил ей браслет с хрустальными бусинами, они так здорово и красиво переливались на солнце. Еся! Она вскочила, но сделала только три коротких шага к прихожей. Боль пронзила лодыжку, и Лия, ухватившись за дверной косяк, застонала. Гостомыслов метнулся к ней.

Когда Лия снова оказалась на диване, и на лице ее появилось бледность и беспокойство, Иван Андреевич постарался забыть о прошедшем инциденте с поцелуем, и предпринял самое верное решение:

– Нужно позвонить твоему брату, это возможно?

– Да, да… я надеюсь, он еще не вышел меня встречать.

Лия набрала телефонный номер, но когда Еся услышал ее голос, радостно сообщил:

– Как хорошо, что ты позвонила, ты не торопись. Соседи покрасили двери, и у нас стоит ужасная вонь от краски! Я – в библиотеку, писать дипломную работу одному двоечнику. А ты, пожалуйста, езжай через часика два домой на такси, хорошо? Надеюсь, твой сноб накормит тебя ужином!

Лия поджала губы, посмотрела на трубку, из которой издавались короткие глухие гудки, а потом перевела осторожный взгляд на Ивана Андреевича. Тот сидел в кресле напротив и не сводил с нее взгляда.

– Кажется, брату сегодня не до меня. Он влюблен в науку, и когда у них конфетно-букетный период, он забывает обо мне… – заметила Лия.

Гостомыслов молчал. Что происходило с ним, он не понимал, но таких чувств он не испытывал давно. Он волновался как мальчишка, и эти его фирменные обороты при общении с женщинами оказались бы сегодня некстати. Он смотрел на Лию и не мог поверить, что она в его квартире. Тем временем на город стали опускаться густые сумерки.

Неудобное молчание нарушила Лия:

– Так, милый таежник, давайте вы поможете мне встать, а еще лучше проводите меня до моего работодателя – Романа Алексеевича, он живет в сорок второй. Лучше я побуду с его дочкой.

– Нет, пожалуйста, – тихо сказал Иван Андреевич.

– Но вы же не станете удерживать меня насильно?

– Я обещаю вам, что не прикоснусь к вам, напою чаем, расскажу какую-нибудь историю, а потом отвезу вас домой и вручу лично в руки брату.

Как это ни странно, как бы ни казалось это со стороны дико и неприлично для семьи, в которой росла Лия, она совсем не хотела уходить. Ее даже не волновала нога. Подумаешь! Она – танцовщица, таких травм у нее было очень много. Ей хотелось быть рядом с этим мужчиной, загадочным таежником, взрослым, умным, одаривающим ее таким преданным, влюбленным взглядом, которому сложно противостоять. Их разделяло, пожалуй, лет тринадцать или пятнадцать, но и об этом не думала Лия. Она купалась в его нежности, она была готова взлететь, когда он целовал ее колени. Лия влюблялась, но не понимала этого. Она не отдавала себе отчета. Новый, неизученный, тайный восторг окутывал все в этой комнате.

– Тогда, прошу вас, отнести меня на кухню, я буду заваривать чай…– пропела Лия, протянув к Ивану Андреевичу руки.

Гостомыслов широко улыбнулся, явно не ожидая от девушки такой в чем-то смелой просьбы. Подхватив легкую и миниатюрную Лию на свои могучие руки, он закружил ее по зале, причем при этом она заливисто смеялась, а потом медленно торжественно носил ее по квартире, чувствуя, как в душе начинает пробуждаться нежное желание носить ее на руках всю жизнь. Иван Андреевич бережно усадил Лию на кухонный стул.

– Мне нужен черный чай и душистый перец! – скомандовала Лия.

Он как зачарованный смотрел на то, как она самозабвенно и шустро колет ложкой перец в глиняном заварном чайнике, как вдыхает ароматы листового чая, добавляя его к перцу. Потом она с любопытством выбирала чашки из скромной коллекции Гостомыслова, из которых им предстояло пить чай. Было в ней что-то эльфийское и волшебное. Влюбленные мужские глаза наряжали ее в волшебные наряды.

Через четверть часа они сидели в полумраке на кухне и разговаривали, попивая специфический, ароматный чай. Говорили о разном, Лия рассказывала про Сибирь – какие там зимы, и как привлекательно и скромно лето. Она говорила о своем детстве, детских страхах, по привычке немного растягивая слова. Рассказывать у нее получалось мягко и сказочно. Например, она говорила о том, что очень боялась надевать свитер, и оказываться в его шерстяном плену какие- то секунды, потому что думала, что задохнется, а еще призналась, что и сейчас очень этого боится. Вместе они составили список любимых книг, в которых было очень много неизвестных для Гостомыслова. А Иван Андреевич слушал, влюбляясь в ее смех, в ее волшебные янтарные глаза.

– Мама моя умерла, когда нам с Иосифом исполнилось шесть лет. Она много трудилась, и климат ей совсем не подходил. Но я на всю жизнь запомню, как она пела! Знаешь, она гладила меня по голове и на ходу сочиняла песенки, – Лия рассмеялась, а потом замолкла, проводя пальцем по краям белой большой кружки, в котором остывал чай,– расскажи о себе немного…

Иван Андреевич внезапно загрустил и произнес:

– Знаешь, мы даже не спросили, как зовут друг друга. А я будто знаю тебя вечность.

Лия рассмеялась.

– Ох, правда! Но я знаю, как тебя зовут. Ты – таежник.

– Я – пройдоха и сумасброд с русским именем Иван, как Иванушка-дурачок. Жизнь была, как мне казалось, интересная, а рассказать тебе нечего, – он грустно улыбнулся и нежно взял ее ладонь в свою и стал перебирать тонкие теплые пальчики.

Девушка очень нежно посмотрела на Гостомыслова. В опустившемся вечернем свете, смешанном с цветом автомобильных фар и тусклого фонаря, было сложно разглядеть лицо Ивана Андреевича, и она – крохотная и уютная пропадала в этой вечерней сиреневой кутерьме, напоминая ему мираж. И только тепло ее ладони подтверждало, что она здесь – настоящая, не иллюзия. Девушка глубоко вздохнула, в душе словно вспорхнули яркими легкими бабочками, первые в ее жизни страстные эмоции и Лия осторожно встала, подошла к Гостомыслову и обвила руками его плечи, всем своим телом прижавшись к его широкой спине. Иван Андреевич вздрогнул, почувствовал, как горячее ровное дыхание касается шеи, как руки с нежностью обвивают плечи, как ладони касаются его взволнованно вздымающийся груди. И он услышал ее горячий шепот в ухо: «Моя имя Лия! Твоя Лия!». Иван ловко обернулся, усадив ее на колени, их взгляды встретились. Гостомыслов смело и уверенно припал к ее губам и даже застонал от сладости, которая достигла, казалось, даже его сердца, пробуравила душу, скользнула истомой вниз. Он целовал ее долго и страстно, ощущая горечь душистого чая. И она отвечала на его поцелуй, повинуясь в нем, ослабевая под этой нежной диковинной страстью… Лия даже перестала дышать. Наконец, этот поцелуй прервался, и Иван уткнулся в ее грудь, целуя ее прелестные ключичные ямки.

– Я сойду сейчас с ума, Лия, моя Лия! Тебе нужно уходить, пока я еще могу держать себя в руках! – взмолился Иван Андреевич, ощущая под своими руками ее тонкие изгибы, осиную талию, ровную спину, соблазнительную позвоночную дорожку под тонким платьем.

Лия судорожно выдохнула:

– Не… уйду.

Тогда Иван Андреевич на секунду замер, их взгляды снова встретились. Он подхватил ее на руки и отнес в утонувшую в сумраке гостиную, где первая Лиина любовь разгорелась огнем, горячим пламенем на мокром полу от давно растаявшего льда…

9

Иван Андреевич весь следующий день летал на крыльях любви. Улыбка не сходила с его лица, и когда в его конторку, где кипела полным ходом работа над статьями и версткой, зашел Саша в обнимку со своим псом Мойшей, Иван Андреевич приветствовал его громким и радостным: «Здравствуй, друг!».

– От тебя сегодня можно ослепнуть, что стряслось?

– Саша, ты бы знал, какая у меня сегодня была ночь, какая эта была ночь!

Александр усмехнулся и поспешил вывалить Ивану Андреевичу ворох неприятных известий:

– Лиза в больнице, лежит на сохранении…

Гостомыслов уселся в глубокое кресло в своем кабинете, размером с вытянутое купе, и удрученно посмотрел на друга.

– Ваня, прими решение, наконец. Нельзя так с женщиной.

– Я схожу к ней сегодня, – Гостомыслов склонился над сверстанной полосой, уверенно зачеркивая два «кирпича» внизу страницы.

– И все?

– Саня, мы разберемся…

За дверью бурлила жизнь, ожившая конторка наполнилась смехом, щебетом печатных машинок, в соседней комнате гудела техника.

Взволнованный и взбудораженный новой обстановкой пёс Мойша прислушивался к шуму за дверью и выжидающе на нее глядел.

– Ты ее совсем не любишь, да? – Саша сел напротив друга и скрестил пальцы рук на заваленном бумагами столе.

Иван Андреевич нехотя вернулся во вчерашний разговор с Лизой, но потом, будто защищаясь, память вернула его в гостиную, где они лежали с Лией на зеленом мягком пледе и смотрели в темный потолок. Он даже почувствовал аромат ее волос.

– Ваня…

– Знаешь, не волнуйся, я же не последняя сволочь. Я не брошу ее.

– Правда? Сделаешь предложение?

– Нет, нет, да что ты! – разнервничался Гостомыслов, – слушай, она не требует от меня того, что требуешь ты!

– Ваня, откуда ты знаешь, чего она от тебя ждет? Ты считаешь, что за восемь лет ты не дал ей надежды? Глупец! Мне больно на вас смотреть.

– А что, если я скажу тебе, что вчера вечером моя жизнь круто повернулась. И что, если я проигнорирую этот вчерашний вечер, сломаю не только свою жизнь, жизнь Лизы, но и еще одну драгоценную жизнь, которой готов посвятить всего себя, а?

Саша молча слушал, потом минуту длилось тягостное молчание, затихло даже шумное дыхание Мойши, который продолжал с опаской смотреть на дверь, за которой не прекращались шаги и смех.

– Сильно! … Знаешь, я вам удивляюсь! Вам двоим! Для вас любовь, отношения – что это? Игра? А эти твои страсти? Серьезно? Ты думаешь, одной только любовью способен выжить мужчина? Очнись! Делай уже что- то важное для себя, для других! Не будь слабаком! В конце концов, это последствия твоего выбора, твоих поступков, а ты ведешь себя как ребенок! – громко произнес Александр и даже тяжело задышал.

Для Гостомыслова это было обидно. Сердце будто укололи тонкой иглой. И Иван Андреевич понимал, что человек может так реагировать только на правду. Но упорно не хотел сдавать свои проигрышные позиции.

– Саша, ты не построил за эти годы ни одних серьезных отношений и будешь меня учить? – не выдержал Гостомыслов.

– Ах, так? Ну, друг… Вы оба требовали от меня полного понимания. В то время, как никто из вас в жизни не подумал о том, чем в этот момент живу я. Скажете, вечными скучными историями своих пациентов, безрадостными диагнозами, гнойными ранами? Ах, по временам, я встречаю с девицами в ресторанах? Да что вы? Бедный Саша, кроме фанендоскопа и скальпеля в жизни ничего не видел! Странный друг с собакой подмышкой? Так бы ты написал в своей статейке про скучную жизнь? – Саша ткнул пальцем в друга и его очки съехали на кончик носа, – ты сейчас должен думать еще об одной жизни, друг. О человечке, которому через несколько месяцев понадобится отец, – Мойша с упреком пробурчал в сторону Ивана Андреевича, будто поддерживая хозяина, – И знаешь, что, избавь меня от необходимости успокаивать твою женщину. В конце концов, это не моя забота. Но мне ее безумно жаль, но тебя, тебя еще больше.

Гостомыслов недовольно уставился в полосу, а Саша вышел, пустив в кабинет спертый душный воздух. Таким Иван Андреевич своего старого приятеля Сан Саныча еще не видел.

10

Если смотреть на солнечные блики долго-долго, то со временем забываешь, что это всего лишь игра света, и кажется, будто они живые яркие огоньки. Они дрожат, будто боятся, сливаются друг с другом, защищаясь от всепоглощающей тени. Солнечные зайчики пугливы и быстры, они могут ослепить, могут обрадовать, могут раздражать… Они – забава, игра великого солнца, его автограф на белой стене. Этот зайчик она назвала Иваном, а вот этот, что поменьше Лией. Солнечный зайчик, названный именем любимого, спокойно и строго сидел на матовой стене, а этот был какой- то пугливый, и отражала его серебряная брошь, держащая занавеску, занавеску трогало ветром, и от этого солнечный зайчик по имени Лия лишь на секунду касался большого золотого пятна, по имени Иван, и снова отдалялся. Лия с улыбкой наблюдала за танцем солнечных зайчиков. Глаза ее были красными от слез, лицо распухло, на ресницах еще дрожали радужные слезинки. Весь день она провела в своей комнате, плакала и брела из угла в угол, смиряясь и склоняя голову перед этой тягостной туманной сыростью внутри своей души.

Она приехала ночью, и на нее обрушилась такая братская кара, которую она выдержала стойко. Однако Ёся, как понял позже, по большой ошибке, позвонил с автомата среди ночи «тяжелой артиллерии» – и в город южной полосы выехал северный дедушка. Встречи с ним Лия не хотела. Когда Иван усадил ее в неприятный таксистский жигуленок, ей стало так пусто, дурно и неприятно от себя самой, что бедная бабочка внутри Лии обожгла крылья, болел низ живота, сердце бешено колотилось, в коленях появилась неуверенная дрожь. Впервые в жизни Лия проклинала себя за свою глупую привычку – все решать быстро и легко.

Сейчас, лежа в постели и не отводя взгляда от игры света, она с грустью и тоской вспоминала о Ване. Как мало она о нем знала. Пожалуй, только то, что он пройдоха…

Злосчастная лодыжка уже совсем не болела, а вот Ёся плакал под дверью и просил прощения, будто он был в чем-то виноват.

– Тебя кто- то обидел? – выл он в замочную скважину, – хочешь, я пойду и убью его!?

Лия при всяком завывании брата пряталась под одеяло, и здесь, в этом душном домике ей и пришла в голову судьбоносная мысль. Она в последний раз взглянула на зайчиков, и обнаружила, что лимонное пятно по имени Иван исчезло, точнее, расплылось в большую яркую бесформенность. Мысль, появившаяся внезапно, крепко утвердилась в ее голове. Она выбралась из-под одеяла, распахнула дверь и упала на колени перед осунувшимся братом. Он поднял на нее испуганные, потухшие карие глаза. Очки съехали, волосы слиплись на затылке, на Иосифа было больно смотреть.

– Мой милый, мой самый хороший братик, прости меня! – она обняла его крепко, и Ёся как мальчишка расплакался, – прости, Есичка, но я сделала очень большую глупость, я влюбилась!

– Лия!

– Молчи, молчи, мой хороший! Дедушка приедет с минуты на минуту. Молю тебя, отпусти меня! Я уезжаю, я уеду далеко и как только смогу – напишу тебе, только, пожалуйста, не меняй адреса…

– Ты сошла с ума?

– Да! Да, это лучшее решение! Мне почему-то так кажется. Так будет лучше.

– Я не пущу тебя!

– Ёся! Прошу, иначе, я чувствую, будет все очень плохо, отпусти меня! Мне нужно бежать от него, бежать, слышишь?

– Почему, он тебя обидел? Он грубый, злой?

– Нет, он – замечательный! Правда! Он очень хороший, и я очень его люблю, – говоря это, Лия уже кидала в раскрытую пасть чемодана свои платьица и книги, – но это, это какое-то наваждение, глупость!

– О, единый Бог, – взмолился Еся в дедушкиной манере, всегда причисляя себя к научным атеистам, – что она говорит? Какую глупость она говорит? Вразуми ее!

Но Лия была зажжена синим огнем своей идеи, ее глаза блестели от слез, а движения были легки и воздушны как прежде.

Когда за ней захлопнется дверь, Еся еще будет дрожать от непонимания, но спустя еще час он вдруг улыбнется и скажет загадочно и вполне добродушно: «Моя Лийка…». Уж он- то знал, с каким человеком жил все это время. Это свободолюбивый мотылек с уникальным взглядом на мир, она не живет – она танцует, она пленяет, она влюбляет. С нее вырастает удивительная женщина, роскошная бабочка – махаон, нежность и грация, шарм и уют. Именно такие становились потом известными сердцеедками, могущими пленить и томить ненамеренно. А сейчас она еще юна, она причиняет боль себе и тем, кто оказался пленен ею. Но через эти болезненные драмы и перипетии она познает мир и пускается в незабываемый полет.

Но это знал и понимал Ёся – мудрый, как змея. Однако, сейчас Лия чувствовала страх и стыд. Девушка старалась сбежать от себя самой, она боялась сгореть в любви к этому мужчине, разочароваться. Ей было неловко при нем, и уж лучше ей больше никогда его не видеть. Нет, не забыть, любить на расстоянии, остаться призраком одной ночи – прекрасным, нежным воспоминанием.

Лия не понимала, как глуп, возможно, ее поступок в глазах какой-нибудь влюбленной молодой особы. Она жалела о вчерашнем дне, но в то же время сгорала от счастья, вспоминая и эту острую боль, и это сладострастное блаженство, и эти умоляющие, влюбленные глаза, почти рабские. С воспоминаем об этом взгляде, она садилась в поезд, мчавший ее туда, где ей хотелось вновь заблистать уже другой, зрелой, горячей звездой…

С любовью в сердце можно никогда не перегореть.

11

В бешеной суматохе пронеслись три дня. Иван Андреевич сходил к Лизе, они снова уныло поговорили ни о чем в пропахшей медикаментами палате. Лиза почувствовала неладное, как только Гостмыслов появился на пороге, держа в руках связку с неестественно оранжевыми апельсинами. Он прятал взгляд, был краток и сух. Это был Иван Андреевич, который три дня не видел Лию. Грубый и посеревший односложно отвечал на Лизины вопросы.

Обстановка стала настолько гнетущей, что Лиза, не выдержав, произнесла слабым, тихим голосом:

– Уходи, пожалуйста, с тобой невозможно говорить! Мне надо отдыхать.

Иван Андреевич нервно шел по больничной тропинке, кутаясь в свитер, осень уже начинала активно осаждать. Вдруг позади себя он услышал быстрые шаги и голос:

– Простите, простите! – Иван Андреевич обернулся и встретил озабоченное лицо молодого человека, и оно показалось ему очень знакомым.

– Вы, вы – муж Елизаветы Сергеевны? Я решил ее навестить, но заблудился в этих корпусах! Скажите, в какой она палате?

– А вы кто?

– О, – рассмеялся молодой человек, тряся руку Ивана Андреевича, – вы меня не помните? А я когда- то врезался в вас, выходя из учительской, я – коллега вашей супруги Иосиф Вениаминович Ингершон – учитель химии, приятно познакомиться!

– Меня зовут Иван Андреевич, она в пятнадцатой – в этом корпусе…– сухо произнес Гостомыслов, указывая на зеленое унылое здание.

Иосиф Вениаминович поблагодарил и побежал в указанную сторону.

Гостомыслов снова побрел по тропинке, но вдруг остановился, его озарило воспоминание.

– Стойте! Стойте! – кричал он.

Еся остановился и с интересом взглянул на Ивана.

– Лия – ваша сестра?

Учитель химии насторожился, слишком уж обеспокоено спрашивал этот мужчина о Лии. Глаза его умоляюще горели, красивое лицо исказилось в невыразимом страдании.