Читать книгу: «Танец солнечных зайчиков», страница 2

А гроза и вправду в тот день была на широкую душу. Ливень лил долгий: то уменьшался, то увеличивался, все дрожало. Редкие прохожие шли, вцепившись в зонты, и не смотрели по сторонам. А если громыхал гром, то на этот небесный зов отзывались кроны деревьев шипящим полушепотом. Молодая пара задумчиво смотрела на эту суматоху, оба молчали и внимательно следили за стекающими по стеклу ручьями. В их одинаковых глазах пряталась мудрость и чистота. Такими глазами люди смотрят на чудеса природы или на языки пламени. У них кипит чайник, но Ёсик забыл надеть на его носик свисток, и про чай все забыли. Сколько продолжалась эта удивительная немая сцена неизвестно, но вскоре девушка, свесив с подоконника ноги, нарушила молчание:

– Хорошо было бы потом прогуляться после дождя?

– Да, – ответил парень, и тяжело вздохнул.

– Ну, Ёся! Ну было бы из-за чего расстраиваться? Скоро придет дедушкин перевод, и мне немного заплатит Роман Алексеевич.

– Не нравится мне этот твой Роман Алексеевич, – недовольно пробурчал Ёся, поправив съехавшие на кончик носа очки.

– Ну и зря! Это очень добрый мужчина и всегда доволен моей работой.

– Ты – танцовщица, ты должна танцевать, а не драить полы всяким Романам Алексеевичам!

– Ёсик, ну, где я, по-твоему, должна танцевать? Да и дедушка танцы не очень одобряет.

– Неправда, он просто вредничает. Ты же понимаешь.

Снова замолчали. Ливень, словно прислушиваясь, тоже утих. Брат был очень взволнован и хотел еще что-то сказать, но не решался. Девушка посмотрела на него искоса и, кажется, догадывалась о предмете его внутренних переживаний, поэтому, соскочив с подоконника, она по-кошачьи прильнула к нему и положила голову на узкое мужское плечо.

– Вчера вечером я задержалась из- за Вики…

– Из- за какой Вики? – буркнул Иосиф.

– Из- за дочки Романа Алексеевича, она схлопотала двойку по химии, и я…

– Лия! – развел руками брат, в его голосе она уловила гневные нотки.

– Звони мне, Бога ради! И насчет химии! Для этого у тебя тоже есть я.

Лия отстранилась. Выдохнула, а потом ее осенила потрясающая мысль. В черных глазах зажглись яркие огонечки, красивые губы растянулись в улыбке.

– Я спрошу у Романа Алексеевича о том, чтобы нанять Вике репетитора по химии, и у тебя будет заработок! – протараторила она.

– Я к твоему снобу работать не пойду, – буркнул в ответ брат, и, раскрасневшийся и недовольный направился на кухню, – и еще мы спалили чайник! – крикнул он.

Лия слушала его гневные тирады, доносившиеся с кухни. Брат был для нее крепостью и опорой, старше на пятнадцать минут он чувствовал такую ответственность за двойняшку, будто была она его подопечной, почти дочкой. Ёся, а лучше будет сказать учитель- химик Иосиф Вениаминович, оберегал сестру как самую драгоценную жемчужину. Талант Иосифа оказываться в нужный момент в нужном месте в отношении Лии сложно было оспорить. Еся вытянул ее за волосы еще маленькой из пруда, Еся словил ее с падающего велосипеда, оттолкнул, когда на Лию несся сумасшедший мотоциклист. И совсем не в шутку, а даже всерьёз Лия называла брата своим ангелом, и когда в ее жизни случалась очередная оказия, она тут же мчалась к своему ангелу, выпрашивая совета или объятий.

Дождь закончился, на улице появились первые любители прогулок на свежем воздухе. И девушка под бурчание старшего брата отчего-то вспомнила вчерашнего таёжника, его нелепый вид, спокойный голос и этот удивительный взгляд. Лия – девушка, она знает, что означает этот взгляд. Она не раз ловила его на себе. Восхищение! Есть ли другое определение? А каким одиноким и усталым он казался, глядя вслед уезжающему трамваю, в который она влетела алой ракетой.

Лия была из тех девушек, у которых следовало бы поучиться легкости и жизнелюбию. Брат иногда считал эти качества задержавшимся в сердце детством и наивностью, однако, перевоспитать Лию не получалось. Она была легка на подъем, не умела унывать, и с легкостью принимала серьёзные решения. Последнее ее качество не раз выручало семью. Именно с подачи Лии они с Иосифом оставили дедушку в далеком сибирском городишке и переехали в город побольше, поближе к южной, теплой полосе. С дедушкой, который жил с претензией на ортодоксальный строгий еврейский образ жизни, было трудно, а когда Лия заявила, что ее пригласили петь в церковном хоре, и она согласилась, стало совсем невыносимо. Это был очередной ее легкий шаг, не вызванный каким-то вдруг нахлынувшим религиозным чувством. Ей сказали, что она – отличная сопранка, и этого было достаточно для того, чтобы согласиться. Сопранка долго слушала ругающегося дедушку, болтала нетерпеливо ножкой, сидя перед ним на табурете, а потом, заручившись поддержкой брата, заявила, что она уезжает с Ёсей – начинать новую жизнь. И как ни странно, дед, хмыкнув и упершись руками в бока, в позе неуклюжей сахарницы застыл в коридоре и выпалил:

– Ну и катитесь куда хотите! Взрослые, не пропадете! Дадите деду жизни! Но стану помирать, чтоб примчались, поняли? Не хватало, чтобы эти гои расчистили тут все! – и дед самозабвенно потер пальцем изгибы наследственного семисвечника.

Как оказался дед в Сибири, Лия не знала. Кажется, историей семьи немного интересовался Ёся, но, понимая, что на каждом шагу дед увиливает от честных ответов, бросил это занятие и смирился с тем, что он якобы наичистейший еврей из колена Рувимова. «Остальное, – говорил дед, вам знать необязательно!».

Воспоминание о дедушке вызвало улыбку. Она распахнула окно, впустило сладковатый сырой воздух в комнату, и уютная, залитая серым пасмурным светом спальня, будто ожила и вдохнула по-новому. Лия потянулась на носочках, выпрямилась струной, и похожая на куколку из музыкальной шкатулки, сделала легкий пируэт. С воздушным «ах», она взлетела над зеленым абажуром люстры и мягко приземлилась. Еся гремел чайными чашками. На душе было светло и радостно.

– Танцевать, – приговаривал он, ты должна танцевать…

5

Что действительно Лиза ценила в Иване Андреевиче, так это то, что он не пил. Это случалось крайне редко, и исключительно в успокоительных целях. И впрочем, не пил он только по одной причине, он ненавидел утро после попойки. Никакую мнимую радость от вина он не мог себе позволить только из-за жуткой расплаты. Выпьет он бокал, или выпьет бутыль – наутро он будет подавлен, разбит с чувством тошноты, с отекшим старческим лицом. Но что еще хуже – он будет судорожно вдыхать воздух на балконе, понимая, что теперь вся жизнь со вчерашними проблемами стала еще более мрачной и безысходной. В квартире будет царить хаос, в раковине будет отмокать кастрюля с мерзко разбухшими кусками теста от пельменей, а по всей квартире, как черные недвижимые жучки будет рассыпана шелуха от семечек. Одним словом, кошмар… Кошмар! Открыв глаза в это злосчастное утро, он столкнулся с ним лицом к лицу. От вчерашнего Ивана Андреевича не осталось и следа – где же эта щеголеватость, стройность, радость, где тот мужчина с флоксами? Здравствуй, кастрюля в раковине, здравствуйте, семечки, и эта беспросветная жизнь с ворохом сложностей.

Иван Андреевич лежал на спине, разглядывая белый потолок. Думать не хотелось, от мыслей начинала болеть голова. За окном была тишина, светило солнце. Гостомыслов так бы и пролежал весь день, но туманную тишь квартиры нарушил телефонный звонок. Укутавшись в простыню, Иван Андреевич вышел в коридор, и взял трубку.

– Гостмыслов? – прозвучал громкий женский голос гротескной Натальи.

– Не может быть! – сказал в ответ Иван Андреевич и посмотрел на себя в зеркало, но тут же отвернулся. Больно жалким он показался себе в эту минуту.

– Дело такое, Иван Андреевич, один мой хороший знакомый открыл газету, знаешь, необычный человек – необычный формат. Что- то вроде иронической оппозиции, хочет возобновить фельетоны, очерки, ну, понимаешь!? Так вот, Гостомыслов, ему нужен толковый выпускающий редактор, но с немного взъерошенными мозгами, понимаешь, да?

– Угу…– уныло пробурчал Иван Андреевич, невольно считая, сколько раз Наталья сказала слово: «понимаешь». Раньше за ней такого не водилось.

– Я посоветовала ему тебя!

– Откуда такая забота, Наташенька? – спросил Иван Андреевич, пытаясь схватить большим пальцем ноги шелуху от семечки.

– Ой, Ваня, по старой друж-бе.

Причем слово «дружба» она сказала так, будто это было вовсе не «дружба», а какая-то шалость или засекреченное постыдное словцо.

– Спасибо, спасибо, моя дорогая! Куда топать?

– В понедельник, в девять на Бульварную, где раньше был пункт выдачи посылок.

– Понял…

– Чао-какао, Гостомыслов. Я за тебя поручилась, не подведи меня!

– Изволюсь постараться!

Послышались короткие гудки. Гостомыслов почувствовал, как ему жутко плохо, всего воротит, он мечтал о стакане ледяной воды. Вспомнив о незнакомке, Иван Андреевич в своем греческом простынном одеянье по инерции направился к окну. Двор в глазах Ивана Андреевича выглядел крайне безрадостно. Со старых балконов дома напротив свисали желтые простыни, телепались чьи-то кроссовки, привязанные к бельевой веревке за шнурки, а на третьем этаже голый по пояс старик с обвисшим телом курил, пуская густой дымок. Иван Андреевич первым делом снарядился в домашний спортивный костюм и накрасил карандашом против муравьев шкафы и подоконник. Порылся в пустом холодильнике, отодвинув пару банок с консервами, глубоко вздохнул. Не найдя больше подходящего занятия, Гостомыслов завалился на диван. Но полежать долго ему не дали, раздался звонок в дверь. С больной гудящей головой он воспринял этот разрезающий тишину звук за женский визг.

Распахнув дверь, Иван Андреевич только развел руками. Ну кто может заявиться к нему в самую дрянную минуту его жизни? Доказано на опыте – Саша! Широкоплечий, ясноглазый красавец Саша как чувствовал неладное, прихватив собой пакет с продуктами и три бутылки кефира. Дружили они с детства выросли в одном дворе, гоняли мяч, сидели за одной партой. Александр совмещал в себе и безоговорочную порядочность и постоянную готовность совершить какое-нибудь безобидное хулиганство, он умел шутить и умел грустить, ко всему относился с должной серьезностью, но при этом мог совершенно неожиданно махнуть рукой и оставить проблеме плыть по течению. Он души на чаял в сумасбродстве Гостомыслова и иногда сам участвовал в его творческих культурно-массовых похождениях по квартирникам и творческим сабантуям. А еще их объединяла любовь к пирожкам с ливером, которые друзья неаппетитно окрестили тошнотиками, целый пакет которых был сейчас запахнут в левую подмышку Сан Саныча. А в правую охапку Саши был зажат белобрысый вечно-напуганный пес породы чихуахуа. Это был Сашин любимец уже несколько лет. И его привычка таскать его всюду за собой объяснялась только тем, что пес был охотник до бегства, и при всяком случае тикал из квартиры. Сегодня старинные, доставшиеся от бабушки, хоромы Александра приводила в порядок домработница, и потому чихуахуа имел все шансы снова удрать.

– Зачем ты припер Мойшу? – первым делом спросил Гостомыслов, давая другу пройти и тыкая пальцем в собаку.

– Иван Андреевич, не бузи! – бодрым голосом начал Саша, – бедняга потерялся в третий раз за два месяца. Решил взять собой. Глянь, как ему у тебя нравится!

Мойша тем временем искал угол, который очень хотел пометить.

– Ладно, заходи! Разговор есть.

Саша прошел в неуютную квартиру. Он неизменно носил белую рубашку и черные брюки. В городе Александр Гордеев был местным светилой – талантливым врачом-хирургом, к которому, впрочем, обращались за консультациями и испуганные мамочки младенцев, у которых неожиданно появлялась сыпь, и бабушки с одышкой, и молодые женщины, в целом, здоровые, но одинокие. И каждого он принимал со вниманием, в точности определял диагноз и, что называется, помимо профессиональных навыков, щедро одаривал всех добрыми словами и обворожительной улыбкой, чем заслужил непомерную любовь коллег и пациентов. У него случалось несколько романов, и из всех Саша выходил героем-любовником. После разрыва с ним женщины сначала страдали, но позже умудрялись вспоминать романтические похождения известного врача с улыбкой и гордостью.

На кухне стало уютней, подогрели тошнотики на сковородке, нарезали колбасы, разлили кефир по бокалам и уселись. Иван Андреевич закурил.

– Наверное, ты хочешь мне сказать, что Лиза беременна?

Иван Андреевич предполагал, что лучший друг в курсе, потому как был лучшим другом им обоим.

– Давно ты знаешь?

– Вчера позвонила Лиза – вся в слезах. Попросила прийти и проведать тебя. Я, кстати, предложил ей обследоваться в моем отделении…

Гостомыслов вздохнул:

– Я вот все думаю, Сан Саныч, как из меня получился этот Обломов? Эта бездарность, сумевшая закопать в землю все – от диплома географа до звания КМС по ватерполо? – Иван Андреевич похлопал себя по небольшому животу, – и почему я, который, заговорив с девушками, видел, как они густо краснели, не смог сделать счастливой ту, которую, казалось, люблю, любил… – Иван Андреевич тяжело вздохнул, – правильней, конечно, будет сейчас идти и жениться, к тому же с работой стало проясняться, должность предлагают, которая меня устраивает, а что-то мешает.

– Да что мешает, Ваня?! Перестань, тебе тридцать семь лет! Ты разваливаешься по кускам, как будто живешь по программе деградации. Больно смотреть. А еще вы оба меня порядком достали. Чуть что! Лиза звонит мне и просит уладить ваш конфликт. Вы не задумывались, что это детство нужно прекращать? – Александр взглянул на друга из-под очков в черной оправе, – ты всегда такой был! Холеный, безудержный весельчак, умевший все – достать кошку с дерева, забить гол, донести портфель каждой первой. В студенчестве, в юности, всегда!

– Знаешь, Саша! Да! Это ты одним только своим существованием восхищал баб. Тебе и делать ничего не надо было. Эта твоя честность, порядочность, тьфу… А сам-то, глянь, не женат!

– Ой, заладил! – недовольно буркнул Саша, подбирая лохматого Мойшу, который уже очень давно просил пирожок, поскуливая у правой ноги хозяина, – я жду ту самую.

Иван Андреевич усмехнулся и вспомнил последнюю статью про своего друга – Гордеева Александра.

– Светило местной медицины, врач от Бога, а как про тебя Наташенька из «Вечернего времени» написала: «…Доктор с большой буквы, нет, ДОКТОР, где все заглавные!» А? Какая гениальная концовка. Она мечтает затащить тебя в постель!

Саша только улыбнулся, снял очки и устало провел ладонью по глазам.

– Ты не распыляйся сейчас на чужую жизнь. От тебя забеременела прекрасная женщина. Умная, незаносчивая, добрая, не пилит тебя. Сколько вы лет уже вместе? Десять? Двенадцать? Такими отношениями не разбрасываются.

– Все сложнее, чем ты себе это представляешь! Да и откуда тебе знать про отношения в десять лет?

– Люди, Ваня! Вокруг столько несчастных людей, которые не умеют беречь то, что есть. И порой ведут себя как сороки, бросаясь на золотые безделушки, бросая что-то важное.

Гостомыслов ничего не ответил. Он все понимал. И друзья сидели в тишине еще несколько долгих минут. Заурчал на плите чайник, доедали тошнотики, допивали кефир. Иван Андреевич был жутко подавлен. Саша и Лиза были самыми его близкими людьми. Но его всегда удручало, что в случае споров, Гордеев всегда принимал эту пресловутую женскую сторону – он был джентльмен до мозга костей.

Мужчины продолжали плавать в своей угрюмости. Все попытки Александра разузнать о планах друга увенчались только мальчишечьим пожатием плеч. Мойша похрапывал у ног хозяина, иногда поскуливая во сне.

И вот, когда в окно уже стали заглядывать серые сумерки, и от этого свет на кухне казался ярче, Гостомыслов, наконец, произнес:

– Я встретил девушку, – от этих слов Ивана Андреевича, у Саши стало сухо во рту. И он бросил на друга усталый взгляд.

Гостомыслов тяжело вздохнул:

– Проводил ее один раз до остановки, а потом встретил в Лизиной школе.

Александр, к своему ужасу, узнал в этом понуром, но по- прежнему красивом лице того старого Ивана – человека, ныряющего во все как в омут с головой, экспрессивного, талантливого, не ищущего слов, а стреляющего в лоб. Таким он был в юности, и вот, снова включил это богемское сумасбродство. Саша знал, что Иван Андреевич любит женщин, но всех как- то одинаково, что раздражало Лизу. Он был галантен со всеми, делал комплименты всем, что позволяло некоторым барышням, таким как гротескная Наталья, думать, что он питает к ним особенную страсть. И только Саша видел в этом дурацкую черту характера, Лиза же злилась, по-женски понимая, что это плохой знак. Но вскоре к этой черте характера привыкла, и даже перестала обращать внимание.

– Забудь, милый друг, прошу тебя! Ну, какая девушка? Ты скоро станешь отцом, а у Лизы, между прочим, серьёзный порок сердца, это я тебе как врач говорю. Ее надо беречь.

Иван Андреевич промолчал, друг понял, что это означает и очень опечалился. Но больше всего его поразил рассказ о некой девушке. Ну и что?! Вокруг Гостомыслова всегда вились юбки, но он ни об одной не рассказывал Александру, никогда! Быть может, друг убегает от страха перед предстоящей семейной жизнью? Саша попытался поднять эту тему, но Гостомыслов притащил стопку желтой бумаги, зажег сигарету и принялся читать стихи:

Ты в алом платье –

Мятежная душа.

Гори со мной –

нечаянная радость.

Я провожаю, веришь,

Не дыша…

Твои следы –

Вот все, что мне осталось.

Целуешь руку,

Шлешь воздушный! Мне?

Безумцу,

Одурманен сигаретой.

Твой алый цвет

Явился мне во сне.

И нет, поверь,

Мне яростнее цвета…

Саша отметил, что стихи ужасно слабые, будто написал их первоклассник. Но промолчал.

6

Сиреневые окна от этих низких почти осенних сумерек наводили грусть – неясную, отстраненную. Лиза, уставшая от ароматов пустырника и уксусных ароматов материнских засолок, вышла подышать свежим воздухом. Она представляла себе немного иное настроение у женщины, ожидающей ребенка. Отнеслась к своей беременности она спокойно, что ее саму немного настораживало. За эти годы она научилась быть стойкой, спокойной и даже равнодушной. Проблемы с сердцем повлияли на характер. И когда мама стала причитать про какую-то безотцовщину, простуженным голосом ругая всех и вся, Лиза оставалась спокойной и даже мягкой. Она улыбнулась, обняла маму за плечи и пообещала, что все будет хорошо.

Дул слабый прохладный ветерок, в окнах стали зажигаться огни, уютные, сахарные, от которых веяло теплом и надеждой. Вот если бы на Елизавету Сергеевну посмотрел какой-нибудь нормальный, добропорядочный мужчина без этих неземных, творческих заморочек, может быть, она была бы счастлива. Но иногда ей казалось, что свобода отношений, в которых они жили с Гостомысловым, то, что ей нужно. Она внушила себе, что любит это не явное, но все же одиночество. И может это их и роднило, может это то, на чем держались столько лет эти упрямые отношения, которые со временем заплесневели, но никого из них это не волновало. И Вот! Беременность. У Лизы будет ребенок, и то, что она устраивала внутри себя – принципы, убеждения – все стало рушиться, переворачиваться с ног на голову. Хочется быть обычной бабой. Приходить домой с работы, там муж и, положим, сын. Варить им щи, запускать стиральную машину, причитать о розетках, держащихся на соплях, гладить мужские футболки и вместе смотреть новости по вечерам.

Лиза глубоко вздохнула, и память почему-то привела ее в тот богемный театрик по интересам, где она впервые встретила Ивана – высокого, громкоголосого, красивого. Она влюбилась. С первого взгляда. Сейчас Лиза шла и улыбалась, и как всякая женщина, не смотря на расчет и реальность, осознавала, что хочет любви от него, хочет быть рядом. Стала мечтать о том, как он встретит ее из роддома с цветами, отвезет в отремонтированную квартиру. Будет весь такой ладный, в костюме, как тогда в театрике. И все исполнится – пеленки, смех на кухне, гудение стиральной машины.

Лиза не заметила, как пришла во двор Гостомыслова. Видимо, ее привела мечта. В окне его кухни горел свет. Она узнала спину Александра Гордеева, он стоял, прислонившись к подоконнику. Лиза нащупала в кармане плаща мятную конфету, всунула ее в рот, и села на скамейку.

– Дурак ты, Гостомыслов! Только скажи, и я перееду, – прошептала она, с тоской посматривая на окна.

Вдруг взору предстала красотка, которую они видели недавно в школьном коридоре. Девушка – сестра Иосифа Вениаминовича, вышла из соседнего подъезда и весело и бодро прошествовала мимо Лизы. Лия шла легкой танцующей походкой, цокая крохотными красными туфельками. В груди у Лизы что-то содрогнулось. Удивительная женская способность, необъяснимая и странная, предчувствовать угрозу любви. При виде этой молодой красавицы Лиза это почувствовала, и ей стало тяжело и противно. Она машинально взглянула на окна Гостомыслова. Желтый квадрат пустовал. Лиза провожала взглядом Лию и с завистью смотрела на эту точеную фигуру, на густые волосы, что изящными кудрями подпрыгивали при каждом ее шаге. Платьице черного цвета чуть закрывало ее колени, и она постоянно оглядывалась, будто ожидала, что кто-то пойдет за ней.

Когда Лия скрылась, Лиза медленно побрела домой. Последний раз оглянулась на окна. На сей раз она увидела его – любимого мужчину. Иван Андреевич наблюдал за ней уже какое-то время, и этот взгляд она будет потом долго и мучительно вспоминать. Взгляд, который говорил ей «не заходи, не нужно». В нем не было ни удивления, ни мягкости, ни нежности. А Лиза бы очень хотела, чтобы он открыл форточку и крикнул, что он любит, что он все понял, и чтобы он кричал так, что услышала бы даже та красотка с кудрями, чтобы услышал весь двор. Лиза смотрела на Ивана Андреевича, а он смотрел на нее. Для него рождалась новая драма для стихотворения, а для Лизы – умирала надежда.

Промелькнула мысль – сыграть в близорукую, не увидеть этого равнодушия, а улыбнуться, помахать рукой и помчаться к нему. Но помешала так поступить гордость. Лиза собрала всю волю в кулак, вынула конфету изо рта, отвернулась и решительным шагом покинула двор.

Иван Андреевич выдохнул и сказал угрюмому Саше:

– Я – поддонок, Саня, но я не могу выкинуть из головы эту чудесную девушку. Не могу. Я никого не хочу обманывать, и кажется, готов искать ее, добиваться ее. Вдруг, это судьба?

7

В душной редакции на Бульварной Ивана Андреевича встретили развеселые плакаты – карикатуры, нарисованные карандашом. Помещение было небольшое, атмосфера андеграундная, над потолком зачем-то висела электрогитара, а рядом потрепанный постер группы «Ласковый май». Никого не было, только из дальнего кабинетика, похожего на купе, доносился вкрадчивый и сухой мужской голос. Голос принадлежал директору, он разговаривал по телефону.

Обстановка ему сразу понравилось, и представительный, очень краткий на слова директор в дорогом и стильном пиджаке без особых расспросов взял Ивана Андреевича на работу. Он откровенно сообщил, что его часто не будет на месте, потому что газета для него бизнес-развлечение, и ему нужен свободный во взглядах человек, который бы создавал здесь увлекательную фельетонную мастерскую, занялся подбором корреспондентов, и через две недели предоставил макет газеты. Еще около сорока минут обсуждались нюансы работы, но Иван Андреевич оказался в этом вопросе человеком опытным и толковым, поэтому без особых трудностей отыскал нужных людей по старым связям, и уже через четыре часа проводил первую планерку. Директора устроило такое отношение к работе, и уже к вечеру Ивану Андреевичу завезли неплохой гонорар. День прошел в увлекательной суете, по которой Гостомыслов ужасно соскучился. Он дозвонился во все учреждения, где его надо сказать, приветствовали однотипно: «Новая газета? И вы там, Иван Андреевич… да уж, приехали». Слава журналиста у Ивана Андреевича была не очень хорошая, но некоторые, особенно неправительственные организации даже радовались. «наконец- то…– говорили они ни без сарказма – здравое перо, ну, теперь-то нам есть на кого рассчитывать!». С возвращением к работе Иван Андреевич даже вернулся к жизни, переставая ощущать себя серой мышью, спрятанной в конуре. Он купил букет цветов и принес его гротескной Наталье в знак благодарности. Та после тяжелого понедельника так осчастливилась этими желтыми хризантемами, что думала поменять все планы и поехать к Гостомыслову, она снова повторила это двусмысленное: «по старой дружбе», но получила интеллигентный отказ.

Однако к вечеру Иван Андреевич заметался. Было желание рвануть к Лизе и поговорить, чтобы совсем не осталось недомолвок и хвостов, а с другой стороны, он рассчитывал встретить во дворе очаровательную незнакомку, по которой страшно бредил. Решил, что раз так удачно складывается день, то он успеет все. Иван Андреевич помчался к Лизе, дверь распахнула Раиса Семеновна.

Она молча впустила Гостомыслова в квартиру, недовольно хмыкнула, заметив его подтянутый вид. Мужчина стоял перед ней посвежевший, в выглаженной рубашке, выходных джинсах- весь с иголочки, как из Лизиной мечты.

– Лизонька, пришел Иван Андреевич,– сказала Раиса Семеновна и направилась в гостиную, где сделала громче телевизор.

Она вышла усталая, но красивая. Иван Андреевич это заметил. Лиза редко распускала волосы, а вот теперь перед ним высокая и стройная женщина с пшеничной копной волос, закрутившихся от долгой гульки, которую она, вероятно, носила весь день. В длинном зеленом сарафане она стояла с большой кружкой в руках, в которой дымился ароматный травяной чай.

– Как ты?

Она пожала плечами.

– Почему не зашла вчера? – спросил Иван Андреевич, как ни в чем не бывало.

Она только грустно усмехнулась и прошла на кухню, Иван Андреевич проследовал за ней.

– Я пришел поговорить, и вот… – он вынул из кармана деньги и положил перед Лизой, – купи витаминов там, пройди обследование, не знаю… тебе, наверное, нужны деньги.

– Откуда так много?

– Я нашел работу.

– Да, ты говорил. Столько платят за правку текстов? Ты везучий, Гостмыслов, не замечал? – она так улыбнулась, что у Ивана Андреевича екнуло сердце: Новый год, театрик, секс под вишнями. Все поплыло перед глазами.

– Нет, это другая работа! С той, с той я соврал, прости, – он смутился.

Лиза озадаченно посмотрела на Ивана Андреевича, но эта легкая, простая, родная улыбка и не думала соскальзывать с лица. Она слишком хорошо его знала. И Гостомыслов исполнился чувством большой благодарности за все, что было у него с этой удивительной женщиной, которая никогда и ничего от него не требовала и не задавала неудобных вопросов. Ее улыбка отчего-то разрушила все его мысли, все слова, которые он хотел сказать Лизе. И он молчал, смотрел на то, как она наливает ему чай – черный, с двумя ложками сахара, выдавливает лимон, отрезает кусок хлеба. Она знает даже то, как он любит пить чай. Это удивительно, странно и здорово. Он рассказал, как попал на работу, дружно посмеялись над Наташей, но признали ее главную роль в устройстве Гостомыслова на хорошее место. А потом Лиза грустно улыбнулась и призналась: