Читать книгу: «Зверь выходит из вод», страница 8

– Данное сооружение является составной частью комплекса под названием Аид-7. Включая Тартар, где живут умы планеты, и Парнас, где тянем лямку мы, рабочие-кочегары. А всего насчитывается, по-моему, порядка двадцати таких котлов, окольцовывающих азиатское высокогорье. Еще четыре остаются недостроенными.

Рассыпчатая пепельная метель липла к стеклу, мельтешила, бросалась в стороны, искажая обзор, будто крупнозернистая камера.

В транспорте деловито зашелестели. С открытых подсидушных сейфов выгребали запакованные пищевые пайки, раскладывали консервированную питательную массу. Истопник взглянул на новичка. Тот, не отвлекаясь, ошалело выпучил глаза и вцепился в подлокотники.

– Кажется, черепок обескуражен, – предположил истопник, обращаясь к соседу. Финиковый распаковывал вакуумные конверты, раскладывал пластиковые приборы, жадно облизывался. Вид Печи вызывал в нем лишь условный рефлекс.

– Эй, черепок, на паек налегай! – прикрикнул Финиковый.

– Я не ожидал, что она такая… здоровая… – пробормотал новичок. Растерянно, не отрывая взгляд, шарил под сидушкой.

– Я тебе как-нибудь еще одну здоровую штуку покажу, – Финиковый подмигнул истопнику и закинул в рот синтетическое месиво, старательно пережевывая. Затем добавил: – Кстати, при употреблении всего этого дерьма запомни одно. А именно – вот этот невзрачный пакетик.

Вытянулся через проход и ухватил с пайка новичка переливающий серебром пакет с упругим содержимым.

– Антиканцерная сыворотка, – замахал пакетом, проглотил пищу и уже отчетливей произнес: – В народе называется «акация». Дрянь жуткая. Невероятно токсичная, к тому же горькая до одурения. Советую размешивать с соком и пить в самом конце. Иначе в желудке образуется маленькая дырочка. В нее будет выпадать пища, и кишкам ничего не останется. Будешь ходить голодный.

– А чего тогда мы вообще ее пьем? – с сомнением спросил новичок.

– Хрущи забили на кадры окончательно, – вставил безнадежно истопник, покрутив головой.

Учительским тоном Финиковый доложил:

– Сыворотка уничтожает опухолевые клетки в организме. Если б не она, ты не протянул бы и месяца здесь. Так что побочные эффекты якобы оправдывают себя. Пей на здоровье.

Новичка не впечатлила информация. Возвращенный пакет он с брезгливостью положил обратно. Финиковый продолжал что-то талдычить с набитым ртом.

Истопнику надоело слушать. Он повернулся к тонированному обзорному стеклу. Столб кудластого дыма уже почти скрылся – Печь надвигалась и забирала пейзаж. Казалось, будто какой-нибудь необъятный титан оставил дымящееся варево посреди скал.

Глухой и гулкий рев разносился по долине.

Из сизой мглы, терявшей горизонт, возникал пунктир танкера. Он нес очередную порцию мусора. Того самого мусора, что был когда-то вещами, любимыми предметами, одеждой, мебелью, игрушкой. А отныне призванного стать частью огня.

Танкер шел плавно, загодя обходил наросты затопленных пиков. Оставлял за собой временно очищенный от пепла след, ровный, будто проведенный валиком.

У кромки берега плескались бесчисленные наслоения рыб. Белобрюхие, вспученные, разлагающиеся, омываемые горячими волнами. Сбитые в один неровный трупный шлейф, который тянулся вдоль всего побережья. Несколько особо крупных торчащих горбов принадлежали, скорее всего, мертвым китам.

Истопник попробовал представить, какой там стоял запах. И тут же ощутил тошноту. Приторную, мягкую, как само тело гниющей рыбины.

В грудине подло подстерегал кашлевой спазм, готовый сорваться в любую секунду.

Финиковый смачно отрыгнулся. Истопнику это напомнило – с подобным рыком львы возвещали своему прайду о сытости. Да, львы. Теперь их уже нет. Второй Протуберанец превратил всех зверей в обожженные куски мяса.

– Вот еще что, – расслабленным голосом сказал Финиковый. – Запомни хорошенько, черепок. Пока что ты никто. Просто череп. Тело с лопатой. Если же продержишься неделю – станешь одним из нас. Полноценным кочегаром. Сочетание агрессивного ультрафиолета, что, не питай иллюзий, отлично просачивается сквозь толщу взвешенных туч, а так же защитного химического состава, океанской воды, в которую добавляют ионы серебра, – все это дело в совокупности повлияет на твою шкуру. Хронический ожог будет иметь вполне индивидуальный окрас. Запомни, отныне ты живешь в мире, где старые имена потеряли значение. Нас не интересует, как тебя звали раньше. Мы дадим тебе новое имя – наиболее подходящее. Оно будет зависеть от того, какой оттенок приобретет твоя закопченная шкура. Если, конечно, успеет приобрести. Усек, черепок?

Истопник вздохнул. Становилось все жарче – массивный бок Печи надвигался. Под транспортом проплывал сухой, горелый подлесок, покрытый серыми сугробами. Мелкими проплешинами выделялись курящиеся возвышенности каменных глыб.

Он сорвал край с пакетика антиканцерной сыворотки. Вылил прозрачную жидкость в стакан, разбавил соком. На миг пресек дыхание – и залпом, в три глотка, выпил. Сывороточная горечь успела обжечь язык, истопник скривился и мотнул головой. Отдышался, пережидая стихающее отвращение.

В это время пепельные лепестки продолжали трепыхаться в блуждающем ветерке, словно миллионная стая всполошенных, некогда живших здесь бабочек.

5

Работяги продолжали сидеть, зевая и вяло переговариваясь, когда транспорт зашел в тоннель и вскоре остановился.

– Не дергайся, – сказал Финиковый новичку. – Мы люди режимные. Действуем четко по расписанию.

– Ох и душно здесь, – пожаловался новичок.

– Ага, дуйки выключились, – показал на решетчатые полосы на потолке. – Это еще не предел. Вот во время работы будет самое пекло.

Наконец выдвижной коридор прикрепился к люку – и группа безмолвно, гуськом, задвигалась к выходу. Истопник осторожно выпрямился, но все равно закашлялся.

Они оказались в пустом и темном трапе. Вышли к небольшому холлу – сплошь усеянному у стен кадками с растениями. С холла по сторонам вело много коротких поворотов, ведущих к закрытым панелям. Все они горели блеклым сероватым светом.

Первые завернули налево и направились к ступенькам. Группа последовала за ними.

– Облом, – проворчал Финиковый.

– Что такое? – тревожно подхватил новичок.

– Снова пилить на пятый этаж, – с огорчением произнес Финиковый. Новичок любопытно крутил головой, сбивая шаг, наступая на пятки впереди идущему и подставляя свои пятки идущим позади.

– Почему именно на пятый? Тут нигде нет указателя. Или всегда на пятый?

– Нет, не всегда. Наш маршрут туда, где темно. Где не горят ультрафиолетовые лампы.

– Не понял.

Истопник сердито вздохнул.

– Фотосинтез, черепок, – язвительно заметил. – В Тартаре тебе ничего не рассказывали о фотосинтезе?

Новичок простодушно пожал плечами.

– Растения выделяют кислород. Газ, которым мы дышим. Они испускают его при воздействии ультрафиолета. Вот, глянь на потолок – длинные тонкие трубки. Это ультрафиолетовые лампы. Для нас же ультрафиолет в больших дозах вреден и опасен. Хирон автоматически определяет нам маршрут, отключая лампы. И, получается, там мы должны пройти. А когда мы пройдем – включит снова. Потому что растения должны и дальше выделять кислород, а мы и дальше должны дышать. Раньше источником ультрафиолета было солнце. Но теперь оно взбесилось и стало жарить нас, как ощипанных курей. Последствия ты видел сам.

Новичок послушно кивал. По его лицу невозможно было определить, понимает ли он хоть слово.

– Так же, кстати, будет у тебя в комнате, – терпеливо продолжал истопник. – Полно растений, которым нужен ультрафиолет. И ты, которому нужен кислород. И Хирон, который тебе все это регулирует. Замкнутый цикл.

К ним обернулся рыхлый, пожеванный работяга и простодушно ухмыльнулся. Его лицо было похоже на подгоревший блин.

– Мы все тут – создатели туч.

– Иди давай, создатель, – желчно рявкнул истопник.

– Хирон всегда показывает путь, – добавил Финиковый. – И водит нас по коридорам, как баранов.

– Ну, тут уже каждый все расставит по своим местам, – веско сказал истопник и внимательно взглянул на новичка. – Ты вот, к примеру, со временем заметишь, что мы могли бы подниматься на пятый этаж на лифте. Ведь он здесь существует. И не один. Громадные грузовые гробы. Они способны за раз отвезти всю нашу группу на нужный этаж. Но вот уже почти полгода, как лифты не работают. С тех пор мы таскаемся пешочком. Ты, может быть, спросишь – а почему не работают? Или, что еще важней, почему до сих пор не починены? Отвечаю. По официальной версии Печь, как оказалось, уже не вырабатывает достаточное количество тепловой энергии.

– А по неофициальной, – подхватил Финиковый, – в тот день, когда лифты стали, в Тартаре церемонно и с помпой открылся спортивный комплекс с десятью теннисными кортами, бассейнами и футбольным стадионом.

Истопник исподволь следил за реакцией новичка. Тот тщательно смотрел под ноги, боясь повторно зацепиться за ступеньку и зарыть носом в бетон. Тогда истопник мельком обернулся к Финиковому и обменялся с ним быстрыми взглядами.

Новичок задумался.

– О кортах не слышал, не знаю. Но, когда я жил в Тартаре, у нас часто бывали перебои со светом, – скромно заметил.

– Надо же, – фыркнул истопник. – И что вы, со свечами ходили?

Новичок непонимающе пожал плечами.

Группа добралась к терминалу ожидания. Это была вместительная, просторная комната. Тусклый свет лился из дальней голой стены. В противоположном от входа углу чернел квадрат экрана.

В терминале во всю ширь тянулись ряды дырчатых скамеек, спинками прижатых друг к другу. По периметру маячили буйные заросли.

Большая часть рабочих расхлябанно расселась на скамьях, другие заняли очередь у голой стены.

– Садись, отдыхай, – сказал Финиковый. Скосился на свой циферблат. – Еще пятнадцать минут до твоего звездного лопато-часа.

Новичок сел рядом. Беспокойно разглядывал комнату. Истопник огляделся, едва задерживаясь на чем-то, достойном внимания. Вокруг были лишь заскорузлые работяги – в ожидании труда и борьбы за жизнь.

– Ты же ничего не знаешь о лопато-часах? – грубо спросил у новичка. Тот покрутил головой. – Глянь на свое левое запястье. Это циферблат. Твое удостоверение личности. Он намертво прикреплен к твоему гидрокомбинезону. В нем жизненно необходимая информация. Твой режим. Твои возможности. Черным отмечены твои рабочие часы в Печи. Шесть часов. Стандарт. Бывают еще четыре часа – ля больных, увечных. Мы их называем Дефективная группа. И есть еще два часа. Это уже совсем для дохляков. Ясно?

Новичок кивнул, разглядывая свой циферблат.

– Рабочее время мы называем «лопато-часы». Не тупой, догадаешься, почему. Машешь себе лопатой и пытаешься при этом не сгореть живьем. Остальные часы – твои выходные. Серым отмечен час до работы и час после. Мы называем это время – «между собакой и волком». Это время отправки и возвращения. Вот как раз сейчас твоя стрелка на сером – а через десять минут будет на черном. Время пахать. Ясно?

– Ясно, – безжизненно промямлил новичок.

– Тогда последнее. Тебе нужно подойти к тому экрану и прислонить циферблат. Регистрация. После чего откроется окошко – и ты обзаведешься своим инструментом, защитными перчатками и респиратором. Предлагаю успеть это заполучить.

Новичок нервно забегал глазами, подскочил и поспешил к очереди.

Истопник и Финиковый провели его взглядами.

– Думаешь, засланный? – прошептал Финиковый.

– Возможно.

– Дело ведь нешуточное. Кто-то мог проколоться, настучать.

– Мог. Мы ведь… – прервался истопник. Захлебывающий, трескучий взрыв кашля переломил его пополам.

Его раздирало и раздирало. Оглушенный, истопник слышал лишь натужные удары пульса в висках. Финиковый что-то увещевал, похлопывая по спине.

Подняв пылавшее, оплывшее лицо, истопник увидел Кирпичного. Пьяной походкой тот отползал от очереди. Неприкаянный и тихий, присел на скамейку, принялся надевать перчатки, фиксировать пальцы, скручивать узлы. Машинальные движения, одеревенелые пальцы, стеклянные и пустые глаза. Затем Кирпичный ухватился за черенок лопаты. Замер.

Он отсутствовал. Сидел, уставившись в одну точку. Это был километровый взор.

Истопник вспомнил, что уже видел этот взгляд. От человека с подобным взглядом уже мало что остается.

Кирпичный ждал. Это все, что он умел. Ждал начала смены, ждал конца смены. Ничего яркого, насыщенного, трепетного в нем не осталось. Всего лишь механизм с неуклонно садящейся батареей.

Как и он, истопник. Как и все рядом. Тела с лопатами. Без пяти минут шкварки.

Вынесет ли он эти шесть часов? Дотянет ли до конуры? И что он будет делать, чем займется, как убьет время до следующей смены? Будет тупо глядеть в изрубанный горный потолок, гладить лепестки, созерцать в крохотный зрачок пепельный ландшафт? Или все же решится раскроить с разбегу голову об каменный зуб.

Вдруг и Кирпичный создает нечто? Вдруг он тоже жаждет оставить после себя что-нибудь посерьезней, чем кучку сажи?

Облысевший, худой, разбитый, отравленный. С облезлой, кирпичного оттенка кожей. С изъеденными внутренностями. Потерянный в мире, который пытается спасти.

А достоин ли мир спасения, если он доводит спасителя до такого состояния?

Кирпичный заметил взгляд истопника. Вяло взмахнул рукой, чуть поддев губы в улыбке. Его глаза были цвета пыли.

Впрочем, бывало и хуже. Бывало гораздо хуже.

В это время конечная панель засветилась ярким светом – сигнал, что через минуту откроется вход к Печи.

6

Группе выделили 28 сектор. Огромный склад, знойный и дымный. С одной стороны навалы мусора, с другой – мощный шлюз.

Без суеты и сутолоки кочегары распределились по местам. В черных масках, с лопатами, неправдоподобно легкими, покрытыми огнеупорным металлом, работники напоминали древних самураев.

Финиковый держал новичка возле себя. Показывал, как управляться с лопатой. Как не мешать рядом работающим. Самым азам, без которых он загнется или быстро выдохнется.

Сквозь бурлящий и гремучий рык истопник слышал:

– Не заходи за эту линию!

Финиковый тыкал лопатой на отчетливо сверкающую отметину на полу.

– Бери меньше! Кидай дальше! Отдыхай, пока летит!

Истопник отошел в сторону. От шагов вспыливались волны. Копошение в груди подутихло, будто притаилось. Маска сжимала челюсть, впивалась ремешками, но все же служила, очищая воздух. Впрочем, как и перчатки. Сделанные с прочнейшего углеводного синтетика. Того, вот что облачены покорители Марса. Но облачены не до кистей, а с головы до пят.

А у них – лишь перчатки. Из всего обещанного когда-то комплекта.

И гидрокомбинезон. Самое что ни на есть исподнее защитного костюма. Пижамка.

Он посмотрел в дальнюю часть сектора. Величественная и безобразная груда мусора. В несколько человеческих ростов – серая от пыли свалка, грязная, искрошенная, перемолотая всмятку.

Вертикальный пресс дожимал груду на максимально близкое расстояние. С грохотом осыпаясь и ворочаясь, мусор нехотя сползал к группе. Останавливался в метрах двадцати. Пресс с протяжным писком медленно возвращался назад – дожидаться следующей порции.

Открылся шлюз к Печи – и на них дыхнуло раскаленным адским жаром. Покатая труба протыкала Печь, чуть обнажая ее огненное нутро.

Маленький грузоподъемник, названный «дрыщом», юрко прожужжал к мусору. Замахнулся когтистым ковшиков и въелся в самую гущу. Залязгало, заерзало, повалилось. Рыхлый мусор обрушился, грузоподъемник отъехал назад, держа перед собой набранный ковш.

Работяги привычно вгрызлись в залежи. Работали споро, методично. Заученными взмахами погружали лопаты, вытаскивали будущий распал – и, пройдя несколько шагов, забрасывали в покатый ров.

Истопник был четвертым в шеренге. Отточенным рывком зачерпнул первую порцию. В сумеречных отблесках безучастно заметил, что на лопате лежали огрызок книги, вырванный с мясом обломок диванной обивки, какие-то пластиковые куски. Пластика было больше всего – продукт обработки нефти, он горел с обильным выделением столь нужного дыма. Будто обвалянный, вперемешку с мусором, серел налипший пепел.

Равномерно распределяя нагрузку, истопник заковылял ко рву. Дышал он поверхностно и редко. И на коротком выдохе, напрягая одни руки, забросил содержимое.

Дыхание – вот что нужно беречь. Не рвать и не спешить, мусора хватит на всех. А вот его легких едва ли хватит на него одного. Он слышал собственное дыхание, идущее из маски, и в маске же и обработанное. Горячее и влажное. Дышать так, чтобы не закашляться. И думать о чем-то постороннем.

Что его угнетало, так это невозможность отвлечься. Во время работы он совершенно терял способность о чем-либо думать. И не то чтобы он концентрировался, внимательно контролировал свои действия. Нет, работа была однообразной, выверенной, доведенной до автоматизма. Он просто делал это – накидывал в лопату мусор, нес его, затем выбрасывал. И так раз за разом, шесть часов. Но не мог при этом позволить себе поразмышлять. Будто следил со стороны – и не оценивал, а лишь равнодушно вел глазами. И это раздражало и удивляло.

Он вспомнил. Физический труд сделал из обезьяны человека. Но каким образом? Будь обезьяна занята беспробудным маханием лопатой – как она умудрилась бы эволюционировать?

Ничуть не бывало. От работы тупеешь. И тупеешь самым скотским образом. Он четко это осознал, спустя годы непрерывной возни со шлаком. Перестаешь обращать внимание на детали, на происходящее вокруг – и вот ты уже внутренне оскудеваешь, сереешь, в аккурат как тот мир, что теперь есть. Думаешь о том, как бы взять поменьше в следующий раз, как бы сделать меньше шагов, как бы кисть не болела, как бы спину не ломило, как бы не сорвать связки. Как бы скорее выбросить весь мусор, и скорее в транспорт, поесть, поспать, облиться теплой океанской водой.

В мусорных кучках едва различались отдельные составляющие. Присматриваться не имело смысла. Они не были важны. Мусор он и есть мусор. Его слишком много, чтобы отвлекаться на мелочи. Ведь и сам он, по сути, превратился в мусор. Крупный, ходячий, бесполезный комбинезоновый мешок мусора. Придет время – и его так же вкинут в ров. И он укатится по скользкому металлу прямиком в топку.

Через несколько человек работал новичок. Его было заметно по размашистому, затратному броску. По энергичной старательности. И по поднятому черенку лопаты при переноске – скоро заноют мышцы, и он станет совсем замаявшийся. О воде, естественно, забыл. Через полчаса начнет задыхаться, терять координацию. И тем, кто рядом, нужно держать ухо востро – можно получить лопатой по ноге, рассечь бедро, распороть икру.

Задыхаться. Все мы будем задыхаться. Это лишь вопрос времени.

Первым делом истопник остановился. Напряг пресс, вдавливая спазм внутрь. В горле першило, подступая выше. Он дышал быстро-быстро, как в лихорадке, но сиплый выдох гадко щекотал и все яростней сжимался вокруг спазма. Сглатывая, одну за другой, вязкую и липкую, чуть ли не колкую, жижу.

Только вдохнуть, только бы сделать вдох.

В безнадежном ожесточении сорвал маску, склонил голову. Кожу жгло. Мелкие, темные, словно вымершие уже мухи, летали врозь кровавые брызги. Опадали крупицами на взбитый пепельный настил. Глаза застилала туманная муть.

Кто-то хлопал по плечу. Требовал обернуться, очнуться. Истопник успокаивающе поднял руку. Приступ утихал. Взамен нарастал тяжелый, больно бьющий в ноздри запах гари.

Кто-то кричал в ухо. Знакомый голос, знакомые слова. Будто выплывая, истопник разобрал:

– Мы дотащим! Идти можешь? Можешь?

Встать он мог. Или не мог. Вставать скорее не хотелось. Он чувствовал, что хочет просидеть, разбитый, вечность. Если б не нарастающее жжение в упертых коленях.

Он смотрел в точку – на каплю крови. Крупная полусфера. Куполок его отторгнутой плоти, уже ничейный и неузнаваемый. Горбик – темный, не черный и не красный. Неизвестного, забытого оттенка. Один бочок, подставленный шлюзу, искристо озарялся, а второй край скрывался в глубокой тени.

Хлопья сажевого пепла задиристо щипали глаза, с щекотливым шелестом рыскали по коже. Воздух был обжигающим, тяжеловесным, не подвластным вдоху.

Осторожно, как бы пробуя, он потянул в себя чуточку затхлого воздуха. Проверил, как далеко отошел кашель. В грузной, чугунной голове стоял гул. Его толкали в плечо. Кровь, секунду назад бывшая частью его, стала частью внешнего мира – чужого и равнодушного. Вот уже на каплю насели пылинки, накрывая, отбирая, пряча. Ревнивым взмахом он убрал подлетающие хлопья – и проткнул смирную каплю. Быстро растер, смешивая с пеплом. Под ней обнаружился лоскуток. Хилый и мелкий оборвыш. Бывший серым, невзрачным куском мусорной свалки – от кровавых мазков он немного очистился. Истопник потянул за краешек, с удивлением обнаружил, что лоскуток оказался длинной и хлипкой матерчатой тряпочкой.

Внезапно его подхватили за подмышки, потянули к двери. Вскипело ожоговое жжение в коленях.

Приглушенный крик:

– Проведи по экрану! Сможешь? Проведи!

Послушно провел циферблатом. Черный квадрат вопросительно вспыхнул. Истопнику нажали экстренную эвакуацию.

Он туманно рассматривал лоскуток. Дикого, невероятного цвета. В сполохах кошмарного костра Печи лоскуток казался языком фантастического зверя, по чистому недоразумению попавшего в эти края. Зверя, привезенного на танкере. Зверя, вышедшего из мертвых и горячих вод.

Близко возникло лицо Финикового. Скрытое маской, изрезанное морщинами, но глаза – вытаращенные, округлые, блестящие. Он крупно встряхивал его.

– Очнись! Приди в себя!

Истопник поднял лоскуток к глазам Финикового. Хотел спросить – что это за цвет. Ведь он, глупец, бестолковщина, обезьяна с лопатой, забыл все напрочь. Забыл даже этот удивительный цвет.

Но рот был занят. Там копошилась, пенилась вязкая слизь.

И Финиковый ударил его по руке, норовя выхватить драгоценность.

– Да очнись ты!

Истопник ощущал, что в саднящей, отведенной и спрятанной ладони спасен краешек лоскутка. Мягкий и шелковистый.

В это время створки двери разъехались – и работяги затащили истопника в кабину.

7

Цепкость хватки ослабла. Истопник тут же расслабленно повалился к стенке. Вытер сухие губы с налипшей грязью, одышливо наверстывал дыхание. Оглушение проходило. Под непреклонным взглядом двухметрового цербера он чувствовал, как плавно качало лифт – вниз, вправо, влево.

Облаченный в крепкий костюм покорителя Марса, в когда-то обещанный всем защитный комплект, ненавистный цербер настороженно следил за истопником. Будто конвоир за преступником.

– Извини, браток, пыли напустил, – зло выговорил истопник.

Цербер оставался предельно безучастным, как монумент.

– Нарядный такой сегодня, – продолжал истопник. – Может махнемся, а? Ты же все равно в лифте катаешься. Боишься, наверно, что угонят. – Истопник закашлялся, но с трудом подавил приступ. Демонстративно сплюнул сгусток на пол, целясь церберу на ботинок. Тот и виду не подал. Лицо, если оно и было, надежно скрывалось за черным плексигласом.

– Неудобно как, – с деланным сожалением произнес истопник. – Но ты уберешь ведь? Не в службу, а в дружбу.

Лифт остановился и очередная стенка отпрянула в стороны. Истопник выволокся в комнату, цербер бесшумно вышел следом.

Комната – еще одна серая и мрачная коробка, с пышной растительностью по периметру, и со скамьями в центре. Тускло подсвечивало с потолка. В комнате уже находился один работяга. Держал левой рукой повисшую правую. Сидел, закинув голову назад. Работяга то ли спал, то ли был в отключке. Подойдя ближе, истопник заметил, что его правая рука превратилась в запеченный, развороченный фарш.

Типичный случай. Не рассчитав бросок, утомленный работяга по инерции тащится вслед за мусором и лопатой. И тут же получает ожог.

Впрочем, бывало и хуже.

– Ну не цирк, а? – сонным голосом произнес работяга, безвольно возвращая голову в исходное положение. – Я тут кончаюсь, но должен придерживаться очереди. Сраная хиронская бюрократия.

– Дело привычное, – истопник сел рядом. – Вода есть хоть?

– Да, воды завались. Та и кровь запеклась сразу.

Истопник хотел было ответить, что не вся. С подсыхающей раны, похожей на вскопанный грунт, пульсирующими толчками скапывала жидкость. Под скамьей уже натекла небольшая лужица.

– Руки не чувствую совсем. Отчекрыжат, зуб даю.

Работяга натужно вздохнул, напряженно сжал челюсть, попробовал чуть сместиться, чтоб не затрагивать раскуроченную конечность.

Затем повернул свое морщинистое, будто порубанное лицо к истопнику.

– А ты чего тут?

– Кровью харкаю.

– Тоже приятного мало, – понимающе кивнул. С неприкрытой агрессией уставился на цербера.

Превозмогая боль, дернулся и ядовито рыкнул:

– Эй ты, мудило тупое, скоро меня заберут?

Цербер безучастно блестел синтетиком.

– Будь у нас такие костюмчики, нам бы огонь и жар нипочем были, – с горечью сказал работяга. – Но ничего-ничего, скоро эти молодчики доигра…

– И как это тебя угораздило? – спешно перебил истопник. – Сам поскользнулся или зацепил кто?

– Неразбериха вышла. «Дрыщ» подогнал горку, сверху обвалилось много, передо мной один отскочил, а я замешкался – рванул в сторону, но было поздно. И арматуриной раскаленной резануло.

Цербер неожиданно задвигался к ним. Без лишних слов подхватил работягу за здоровую руку и потащил к открывшейся панели.

Затем, выполнив отправку, вернулся на пост, к лифту. Истопник потрогал колени – они горели огнем. Но гидрокомбинезон выдержал. Немного истлел, расползся, но прослойка воды спасла.

В наступившей тишине он закрыл глаза. Внеочередной отдых был одновременно и нужен и странен. В груди снова садняще зазудело – в этот раз он не сдерживался и вволю прокашлялся. Тело сотрясалось толчками, как при ударах. Першило так, что, казалось, он раздирал клочками воздуха слизистую. И она склизкой пленкой вот-вот свесится с губ.

Зашумело. Цербер приближался. Истопник едва успел подняться, как крепкая рука стальным захватом сжала выше локтя и поволокла к выходу.

В кабинете сидел Фекалий. Медик для работяг. Среднее, связующее звено. В невыносимо удручающем состоянии – все никак не дослужиться до прохладного кабинетика в Тартаре, и все никак не отвязаться от приема печного пролетариата.

Загоревший, приземистый, обильно вымазанный составом. Хотя маловероятно, что он вообще выходил на свет. Он имел вид человека объевшегося и никак не справляющегося с процессом пищеварения.

– Вы сегодня сговорились все, – бессильно заворчал, вполглаза мелькнув в сторону истопника. – Садись сюда.

Ткнул пальцем на единственный стул, что находился в кабинете.

– А я уже было собрался умоститься в кадку с кустом, – желчно заметил истопник.

В углу, среди насаждений, стоял еще один цербер.

Несколько секунд медик бегло оглядывал истопника.

– Шутник попался. И чего ты сюда приперся? Руки, ноги есть. Башка не болтается набекрень. Юморок свой захотелось показать? – Фекалий заерзал в кресле. – Знаешь что. Мне порядком надоело наблюдать уныло и нелепо калечащих себя кочегаров. Давай, начинай жаловаться. Занозу в палец загнал? Газы мучают?

– Не совсем, – меланхолично сказал истопник. – Закашлялся я.

Медик насупился, но промолчал. Опустил глаза, пожевал губу. Ждал продолжения. Его лысина блестела, как отшлифованная.

– И? – не выдержал.

– И все.

– Прелестно. А здесь ты что забыл? – с явным раздражением в голосе спросил Фекалий.

– Ничего не забывал.

– Короче, не морочь мне геморрой, – скривился недовольно. – Кашель с кровью?

– Похоже на то.

– Часто с кровью кашляешь?

– Похоже на то.

– Сознание терял?

– Похоже на то.

Фекалий нахмурился.

– Похоже, что ты издеваешься надо мной.

– Ничуть.

– Такой веселый. Может ты и девственность сегодня потерял?

– Скорее обрел.

– Ясно, – фыркнул Фекалий. Взял со стола портативный экран. Протянул истопнику. – Проведи циферблатом, будь паинькой.

Истопник неторопливо, будто делая одолжение, провел.

Медик принялся кропотливо набирать во вспыхнувшем экране. Что-то невнятно ляпнул и замер.

– Что-что? – спросил истопник.

– Звук.

– Что, звук?

– Звук, говорю, издай.

– Какой именно? – усмехнулся истопник.

– Даже не знаю, что и сказать, – огрызнулся Фекалий, – страусиный, бляха, звук. Кашляни!

Истопник покашлял. Вышло мелкое стариковское бухыканье.

– И это все? Глубоко вдохни, выдохни – и прокашляйся.

– Может, спеть сразу?

– Можешь хоть в Печь сигануть, – сухо заметил Фекалий и взглянул за спину истопника. – Мне плевать, твое же здоровье.

– А что, если?..

Истопник ощутил резкий удар между лопаток. Кашель хлынул гавкающий, добротный, протяжный. Пришлось даже согнуться, испачкав кляксами пол.

– Другое дело, – довольно произнес Фекалий. И продолжил добросовестно набирать лапками по экрану.

Цербер отошел. Истопник провел его тяжелым взглядом, медленно снимая с губ кровь.

Спустя минуту Фекалий облегченно откинулся на спинку кресла.

Раздумывая, сказал:

– Итак, шутник. Остаток рабочего времени – два с половиной часа. Так и быть, профилонишь сегодня, даю тебе отгул. Все равно пол только заплюешь, – с горечью затих. Затем продолжил: – Также оформил тебе направление на обследование в медицинском пункте в Тартаре. Пришло распоряжение, что вас нужно тщательней диагностировать, выявлять болячки на ранних стадиях.

– Это так мило, – иронично хмыкнул истопник.

– Я вообще не понимаю, к чему эта суета и заботливость. В таких условиях едва ли поможет… Впрочем, ладно. Отправишься туда сразу по прибытию.

– А если я не хочу?

– А тебе что, показалось, что я прошу?

Истопник промолчал.

– Еще вопросы будут? – высокомерно уставился Фекалий.

– Я долго протяну? – равнодушным голосом спросил истопник. – С таким вообще долго протягивают?

– Кто как, по-разному. Кашель дело обычное. Но вот кровохарканье штука гораздо серьезней.

– Так сколько?

– Нормально пожить все равно не успеешь, так что расслабься, – сказал медик и посмотрел в сторону.

В это время цербер угрожающе двинулся к истопнику.

8

Истопник очнулся – в коридоре раздавались голоса. Возвращались работяги. Он перестал задумчиво разглядывать лоскуток, закатал его в крохотный катышек между пальцами. Сел выпрямившись – спина заныла, сильно горели колени.

– От тебя так просто не избавиться, – воскликнул Финиковый.

– Да. Как видишь, я заядлый чертяка, – едва успел договорить и громко поперхнулся кашлем.

– Все не угомонишься никак, – недовольно проворчал Финиковый. Устало упал на сиденье. Лицо изнуренное, осунувшееся. Будто измочаленное беззубыми деснами, но не проглоченное, а выплюнутое. И теперь оно пыталось совладать с пересохшими мышцами.

Струп над ухом был надорван респиратором. С-под оторванной корки виднелось сочное и сочащееся мясо, уже припавшее налетом. Ушная раковина напоминала затушенный окурок.

Окурок. От воспоминания зачесалось в груди.

– Курить хочу, – промолвил истопник.

– Не огорчайся, каждый твой вдох – это курение, – заметил Финиковый. – Что Фекалий сказал?