Читать книгу: «Зверь выходит из вод», страница 10
Истопник угрюмо отвернулся и посмотрел на цербера.
– Кому выдам? – мрачно спросил. – Ему, может?
– Ну, ему как-то не особо интересна наша канитель, – заверил рассеяно доктор, продолжая набивать. – Ты проверь лучше на всякий случай циферблат.
В тупом равнодушии истопник глянул на циферблат. Черный сегмент сократился. Теперь и вправду отправка значилась не в полдень, а в два часа пополудни. Это как раз в разгар планируемого бунта.
Истопник не поспевал за событиями. Вихрь мыслей пронесся в голове. Не успевал. Плохо это или хорошо, он не мог понять. Вздохнуть облегченно или отчаянно. Быть может – просить оставить как есть. Не вызовет ли это подозрение, ибо неслыханно и дико – просить вернуть обратно два лопато-часа. Он мог тем самым поставить под удар секретность и полную неожиданность затеи работяг.
Лучше смолчать. Кто знает, когда прибудет танкер, когда его разгрузят, когда вскроют ящики с оружием. И как пойдет дальше. Возможно, он даже успевал.
Отъехала панель – девушка в изящном халатике несла полный жидкости сосуд. Такая же бледная, с пресным, отчужденным выражением лица. Короткий халатик едва прикрывал точеные ножки, невразумительно скрывал выпирающую грудь.
С дерзким каблучным цокотом подошла к доктору и вручила сосуд.
– Так-с, – сказал доктор, развинчивая крышечку сосуда. – Открой клапан, зальем в отсек лекарство. Делай по два глотка, каждые несколько часов. Вкус, наверно, не из божественных, но вам там и «акацию» приходится глушить, так что потерпишь. Зато кашлять перестанешь!
Держа горделивую осанку, девушка зацокала прочь. Истопник машинально провел ее долгим, немигающим взглядом.
В наступившей тишине доктор с плотоядной ухмылкой наблюдал за истопником.
– Так-с, – протянул довольно. – Ну, давай, проси.
– О чем же? – огрызнулся истопник.
– Ты знаешь, о чем. Просто попроси.
– Хватит издеваться. Я напичкан «акацией» по самые гланды.
– Да, есть такое, – подмигнул заговорщицки. – Но какой я буду доктор, если не помогу страждущему?
С ужимками ополоумевшего фокусника он достал из кармана штанов маленький футляр. Со щелчком открыл. Взял что-то и подошел к истопнику.
– На, хлопни, – дернул навстречу ладонью. На ней лежали таблетки. – Сразу три. Подействует быстрее и мощнее. И водой запей. У тебя же есть вода? Или бухло одно?
– Всего понемножку.
– От бухла тебя понесет не по-детски.
Истопник взял таблетки и вкинул в рот.
– Отлично же, – засмеялся доктор. – Совсем скоро ты почувствуешь себя мужиком и захочешь проткнуть чье-нибудь тело. Осталось тебе его предоставить.
В это время доктор подорвался к панели и приглашающе махнул рукой, вынуждая цербера взяться за истопника.
12
Истопник и доктор ехали в просторном лифте. Сбоку от истопника стоял цербер.
– На само мероприятие тебя приводить не буду, – сказал доктор. – Сам понимаешь, немного не впишешься. А вот в гнездышко заведу. Там уже и разберемся.
Гнездышко, как назвал его доктор, оказалось комнатой, раза в три больше за ту конуру, где жил истопник. И оказалось полной ее противоположностью. Бросалось в глаза обилие мягкой мебели, засилье предметов и элементов декора. На стенах висели картины, на полках стояли скульптурки, пластиковые безделушки и металлические побрякушки. Комната производила впечатление хоть и упорядоченно растасованного, но захламленного музея. Большущий диван с разбросом подушек, кресла, ковры. Кадки с экзотическими растениями одиноко ютились по углам. На утлом столике высилась горка белого порошка. Рядом была неглубокая пиала с множеством разноцветных пилюль.
Источником света служили свечи, замкнутые в замысловатых стеклянных абажурах, свисающих со сводчатого потолка.
– Так-с, – деловито распоряжался доктор. – Тут ты сможешь расслабиться. Располагайся поудобней, привыкай к обстановке. Здесь тебя никто не потревожит. Вот только приведу тебе компанию. Кстати, особые пожелания будут? Брюнетки, блондинки, рыжие? Есть на любой вкус. Китаянки, мулатки, славянки.
– Только чтоб не лысая.
– Понимаю, – засмеялся доктор. – Но все же? Чтоб с сиськами огромными? Или, может, двухметровую хочешь?
– Полностью полагаюсь на твой вкус.
– Что ж, принято, – подмигнул. – Девочка будет высший класс, не переживай.
– Чего бы мне переживать, – иронично сказал истопник. – С раком-то легких.
Доктор огорченно скривился. Быстро отошел в сторону, раздвинул занавески, и там оказалось широкое – во всю стену – панорамное окно. Яркие белесые блики мгновенно запрыгали по комнате, заиграли на интерьере, замельтешили по мебели и безликому церберу.
Истопник с интересом подошел ближе. Перед ним, внизу, будто в широком колодце, развернулась округлая площадка. Сотни людей, на миг выдернутых из тьмы лучами света, дергали конечностями и головами. Занятые, отрешенные, они словно выполняли свой личный долг. Ни единого звука не доходило до гнездышка – и танцующие производили странное, нелепое впечатление. Разорванные движения, замирающие вспышки. По окружности, на уровне глаз, вырисовывались смутные очертания квадратов – остальных гнездышек, где уединялись хрущи.
Доктор лихо скинул халат, скомкал и бросил возле кадки, зацепив растение с тонкими, палочковидными стебельками, отчего те закивали. Сгорбился над столиком, закопошился, затем натужно вдохнул.
– Оххх!
Резко выпрямился и, очумелый, ударил себя ребром ладони в щеку. Встряхнулся, оправился.
– Ладно, скоро буду! – невнятно взглянул на истопника. – Угощайся вот. И, главное, от счастья не умри.
Доктор стремительно скрылся за отъехавшей панелью. На секунду громыхающая музыка болезненно вонзилась в уши, и тут же, будто отсеченная, смолкла.
Истопник огляделся. Комната-гнездышко была полна вещей. Полна хорошо горящего мусора. А ведь когда-то люди заполняли свои жилища подобными штуками – то ли создавая видимость уюта, то ли пытаясь восполнить внутреннюю пустоту. Возможно, для прошлых поколений это считалось признаком индивидуальности или отменного вкуса.
Здесь, в среде хрущей, еще культивировались пережитки прошлого. Еще жили вчерашним днем. Еще цеплялись за то, что не вернуть.
А кочегары, те работяги, как и он, могли мыслить отныне лишь категориями горения и тления. Они уже перестали быть людьми. В раскрепощенной тяге к уничтожению, закрепленном рефлексе махания лопатой он и тысячи ему подобных – уже лишь бессознательные, примитивные инструменты для выживания вида.
Вместо панорамного окна, вспыхивающего кляксами света, перед ним вдруг открылся скат Печи. Он представил, как бережно снимает картину и вбрасывает ее в огонь. Как, перехватив стилизованную бронзовую статуэтку, с размаху швыряет ее туда же, в жерло огня. Как медленно и нехотя сползает, воспламеняясь, диван. И как вспыхивает горка порошка.
Волнение, а с ним и уныние нарастало. Пытаясь вдохнуть побольше очищенно воздуха, он снова закашлялся. Потирая наждачные руки, присел на краешек дивана. Добротно отпил из отсека, где хранился алкоголь.
Да, «акация», будучи мощнейшим химическим препаратом, вызывала хронический упадок сексуальной энергии. Подавляла половое влечение. Истопник давно смирился с побочным эффектом, полагая, что это необходимое лишение ради блага и целостности организма. Но сейчас, когда начали действовать таблетки, когда барская подачка местного, от которой он просто не мог отказаться, возымела смысл – он уже был бессилен избавиться от наваждения, от женских бедер, едва прикрытых халатиком.
Он чувствовал нарастающее возбуждение – тревожное, снедающее. Чувствовал болезненное копошение в паху, твердеющий член пронизывало болью от воткнутого мочеотводящего катетера.
Панель внезапно отъехала. Он вздрогнул, нервно подскочил. С шумом и хохотом, едва заглушая музыку, внутрь ввалился доктор. Он вальяжно обнимал за талию двух девушек.
Истопник сглотнул и воровато забегал глазами. Наряд у девушек был предельно вызывающ – короткое платьице у брюнетки с вьющимися локонами, и шорты у коротко стриженной блондинки.
Красивые, беспечные, пьяные, они развязно уставились на истопника. И в следующую секунду дружно расхохотались.
– Так-с, барышни, знакомьтесь! – галантно раскланялся доктор. – Перед вами житель Парнаса, кочегар Печи. Десять минут назад он был моим пациентом, а сейчас является гостем. Потому, как говорится, прошу любить и жаловать.
Подтолкнутые, мутноглазые девушки кое-как продефилировали, качая бедрами, и неуклюже плюхнулись на диван. Потянули за руки истопника, усадив его по обе стороны от себя.
– Как тебе барышни? – с живейшим интересом спросил доктор. – Конфетки же! Осилишь, а?
Истопник замялся, не зная, что ответить. Ему вдруг сильно захотелось домой, к лезвию, пыли и под теплые струи океанской воды.
– Это тебе не лопатой махать! – воскликнул доктор.
– Но если хочешь, я буду твоей лопатой, – игриво заявила блондинка. И утробно захохотала.
– Ты чего это? Язык проглотил? – обиделся доктор. – Признавайся, пойдет? Можешь говорить, что хочешь. Девочки накачаны под завязку. Им сейчас вообще кажется, что ты не человек, а последний в мире орангутанг. Так что прекращай стесняшку строить.
Брюнетка улыбнулась, обнажив десна, и демонстративно погладила свое верхнее, переброшенное через ногу бедро. Броско накрашенная, она выглядела гораздо старше своих лет, хотя была еще совсем юной. Блондинка же, заметив горку порошка, навострилась. Шатаясь, склонилась над столиком, отчего шорты затопорщились, и мелькнула ткань черных кружевных трусиков.
Помедлив, истопник кивнул в сторону блондинки.
– Одну? – разочарованно уставился доктор.
Еще раз кивнул, сглотнул. Крепко сжал пресс, подавляя кашель.
– Слабак, – отчеканил доктор. – С двумя гораздо круче. Ну да ладно, дело твое. Мы пойдем тогда.
Грубо придушив брюнетку, та едва успела поставить ноги на пол, увел ее к выходу.
– Давай, развлекайся. Только без шуточек, – мельком зыркнул на цербера. – Зайду позже, проверю, не забился ли ты от страха под диван.
Ничего не замечая вокруг, блондинка вдруг ахнула и запрокинул голову. Прижала пальцы к носу, улавливая хлынувшую кровь.
– Я так и знала, что переборщу, – прогундосила расстроенным голосом. Обернулась, облизнула окровавленную ладонь. – О, мы одни. Правильно, я красивая, а та страшила. Молодец.
Достала из напольного контейнера бутылку. Небрежно выплеснула содержимое в стакан, выпила. На столе остались мелкие лужицы. Истопник приблизился. Взял в руки бутылку. Стекло. Холодное стекло, запотевшее и твердое. Плохое топливо. Еще и жидкость внутри. Живительная, прохладная, прямо из контейнера. Холодильника, скорее всего. Он прижал к щеке бутылку. Ощутил неслыханное леденящее жжение.
Рывками шмыгая носом, блондинка добрела до дивана, взобралась, проползла на четвереньках на середину. Оставляя за собой следы из капель крови. Наконец улеглась, перевернулась на спину. Сняла шорты, майку. Все это побросала. Приподняв голову, выжидающе посмотрела на истопника.
– Чего вылупился, плешак? – дерзко выпалила. – Трахать меня вообще собираешься? Или тебя пеплом обсыпать для разогрева?
Истопника передернуло. Тихо прокашлявшись, он снял гидрокомбинезон. Блондинка внимательно наблюдала, стуча коленями.
– Ну и мачо. В мясорубке побывал? – спросила брезгливо.
– Это рубцы от ожогов.
– Не надо только на жалость давить, ладно?
Освободившись от гидрокомбинезона, выудив из уретры трубку, истопник тут же ощутил облегчение и вместе с тем каменную эрекцию.
В это время, вздохнув, блондинка равнодушно и покорно раздвинула ноги.
13
Распаренный, в изнеможении, истопник откинулся в сторону. Дыхание было тяжелым и прерывистым. Но кашлять не хотелось.
Блондинка тихо постанывала.
–Ты же печник, да? – спросила пересохшими губами.
– Он самый.
– Трахаешься, как животное. Лысый, засушенный. По всем описаниям печник. И как я сразу не догадалась.
Истопник потянулся за гидрокомбинезоном, что валялся на ковре. Выбрал отсек с водой, приложился к трубочке.
Блондинка, довольно и музыкально зевая, продолжала:
– Девочки рассказывают, что иногда их подкладывают под печников. Вот уж не думала, что и мне подфартит, – болезненно вздохнула. – Ох, теперь ноги неделю сходиться не будут. Ты меня прямо разорвал пополам.
– Сожалею.
– А вы все там без волос?
– Да, так проще.
– Это потому, что вы мудрые, – хихикнула блондинка. – И за мудрость вам бог лба прибавил.
– А от легких отбавил, – небрежно заметил истопник.
Утолив жажду, распластался на диване. Ощущать мягкость было невероятно приятно, тело будто теряло опору и контакт с реальностью – с твердой почвой горы, каменистым, устланным пылью, полом.
– Я вся мокрая, надо в душ сходить, – раздраженно сказала блондинка, приподнимаясь на локтях. Взглянула на истопника, приблизилась с подозрением, повела носом.
– А ты даже не вспотел, – удивилась. – Ты что, жалел меня?
– Было похоже?
– Было похоже, что ты собрался меня убить.
– Я просто не могу потеть.
– Бедняжка, – безразлично зевнула. – А чего так, болеешь?
– Нам в душевую воду добавляют вещества, блокирующие потовые железы.
Блондинка, казалось, не слушала. Вскочила с дивана и подошла к зеркалу, висевшему над столиком. Долго изучала себя – растягивала лицо, гримасничала, попробовала выдушить угорь на носу.
– Да уж, – заметила критично, – я на панду похожа, тушь совсем размазалась.
– Панду? – переспросил угрюмо истопник. – Ты хоть знаешь, о ком говоришь?
– Ага. Это медведь такой, по деревьям лазил. Весь белый, а глаза черные, – сказала. – В библиотеке огромный атлас, там панд всяких завались. Да и в музее вроде есть.
Сейчас, без одежды, стоя перед зеркалом – блондинка была маленькой, щуплой, анемичной девчушкой. Потерянной, кичливой, затраханной. Как и все ее поколение.
Он рассматривал ее тело. Матово-бледное, вытянутое, гладкое. В робком освещении оно имело какой-то невероятно грустный оттенок. Он попытался вспомнить, но ничего не выходило.
Ресницы живут сто пятьдесят дней. Сердце обновляется за двадцать лет. Цикл обновления роговицы глаза занимает неделю.
Но цвет. Он все еще не мог вспомнить цвет.
– Ты что, за панд распереживался? – удивилась блондинка. – Так я тебя успокою.
На секунду затихла, припоминая, затем заученным голосом продолжила:
– Все ведь идет по спирали, кудрявый. Первичная атмосфера формировалась вследствие вулканической активности, и вот мы завершаем историю теперешней атмосферы нашими искусственными вулканами. А потом произойдет очередная кислородная катастрофа, после нее снизится парниковый эффект, создастся обновленный озоновый экран – и наступит еще одно Гуронское оледенение. Кстати, не факт, что те вулканы, что мы называем Сан-Педро, Ключевская Топка, Сангай, Этна и прочие, не были созданы предыдущей цивилизацией. И, может быть, их артефакты окружают нас до сих пор, а мы их не замечаем, поскольку относим к явлениям природы…
Она продолжала вещать профессорским тоном. Умненькая девочка, воплощение затухающего человечества. И ведь с ними, этой девочкой, доктором, танцующими и прочими хрущами, собрались воевать работяги. Бунтовать, разрушать, отстаивать свои эфемерные права.
Но у кого? У этих замкнутых под землей подростков.
Хотя должны быть и старшие. За ними должны стоят и серьезные дяди. Не мог же всем здесь управлять компьютер. А что, если мог?
И что здесь делал он? Утолял похоть, взрыхленную пилюлями.
При смерти, с изъеденными легкими, в преддверии мятежа – он валялся и глазел на задницу малолетней потаскухи. Дома его ждало лезвие, рисунок, мысли, воспоминания. И лоскут.
Ее кожа. Вспомнил. Это был цвет слоновой кости.
Блондинка шумно запрыгнула на диван и с любопытством принялась рассматривать ожоги на теле истопника. Впадины в виде запятых, точечные отметины, рубленные следы лопат.
Ему вспомнилось прожаренное ухо Финикового. Стало неловко, хотелось поскорее уйти. Но в то же время приятная усталость заставляла оставаться на мягком ложе. Этот момент, эти минуты – они были неповторимы. Ими следовало насладиться, выжать полностью. Ведь уже завтра начнется совсем другой день.
– На тебе трудно найти целое место, – участливо произнесла блондинка. Навертела на палец локон.
– Это необходимая жертва.
– Не поспоришь, – кивнула. – Вот скажи мне, бильярдный, а правда, что если б не Печь – мы бы уже дубака вписали?
– Скорее всего.
– Выходит, ты важная персона? – хмыкнула и закусила пучок волос.
– Слишком важная.
– Та ну, я серьезно! Ты же герой-спаситель!
– Когда спасаешь каждый день, то это уже не геройство. Просто такой вид работы.
Истопник грубо закашлялся. Быстро свесил голову над диваном, на миг мелькнуло, не гадко ли, – и сплюнул кровавую слякоть.
– Испачкал пол, – злорадно высказался.
– Что с тобой? – сочувственно, мягко произнесла блондинка.
– Ничего особенного. Просто рак на треть легкого.
Блондинка неопределенно промычала. Создалось впечатление, что она не поняла. Или не хотела вникать.
Истопник, осторожно приноравливаясь, лег на спину. Уставился в потолок. Мелькали шаровидные вспышки.
Блондинка умостилась ему на плечо.
– Ты ведь видел Печь?
– Да, видел.
– И как она?
– Здравствует.
Она помолчала, продолжая вертеть кончики волос.
– Расскажи, как там вообще наверху?
– Как обычно.
– А обычно – это как?
– Ты что, не была ни разу наверху? – удивился истопник.
– А что я там забыла? – ворчливо заметила.
Истопник потупился. Он не знал, что сказать. И вправду – что там интересного, наверху. Особенно для детей подземелья. Страшные черные тучи на весь небосвод. Горы, затопленные горячим океаном. Пепельная метель.
Наверху – огромная свалка, полная гари и пыли. Жаркий, ядовитый отстойник.
Вот что было наверху. То, что оставили им предки. Радуйтесь и пользуйтесь.
Он закрыл глаза, собираясь с мыслями, затем медленно начал рассказывать:
– Я живу в толще горы, в крохотной конурке из камня. Мое смотровое окошко выходит не на Печь, а в противоположную сторону. И… – на секунду запнулся, но тут же решительно продолжил: – в ясную погоду… мне видно пологий склон. Далеко слева густая кромка леса. Там водится несметное количество живности – зайцы, волки, лисы, дикие кабаны, не говоря уже о всяких мелких букашках. А к самой равнине спускается заросшая тропа, некогда двухколейная, вымятая колесами машин. Чуть в стороне от тропы растет большая, развесистая береза. В нее когда-то ударила молния, и в ее стволе зияет обугленная расщепленная дыра. Рядом торчат камни. Они горячие от солнца, покрытые, как щетиной, мхом и ссохшимися колючками. Можно присесть, отдохнуть, понаблюдать за деловитой беготней муравьев… Левее за березой тянется травяной горб погреба, а правее, накренившись, осели два стога – с сеном и соломой. Тот, что с соломой – будто откусанный. Еще дальше квадратный амбар для хранения сена, с шиферным козырьком. Неподалеку пасется корова, привязанная к воткнутому в землю железному штырю… Обогнув погреб с одной стороны, каменистые возвышенности ведут к сараю. К его торцу тесно примостилась куча перегноя, возле которой снуют куры во главе с пышногребневым петухом. А с другой стороны погреба растет трава, давно неутоптанная колесами. Среди свисающих яблоневых веток едва-едва просматривается дом. Он облеплен сеткой с малиной и обгорожен трухлявым забором. И дальше, за домом и забором, виднеется частокол из могучих ольх. И в секунды, когда затихает ветер, не доносится ворчание кур и не слышен хруст отрываемой коровой травы, можно уловить, как журчит ручеек пруда у подножья деревьев…
Истопник замолчал. Прислушался – блондинка, примостившись на плече, сладко сопела. На потолке безумно плясали лучи света. Но тут было предельно тихо, спокойно, безмятежно.
Не доносилось гула Печи. Не гуляла перед глазами пепельная шелуха.
Тут даже хотелось жить. И хотелось, чтоб сама жизнь тут продолжалась. Хоть какое-то подобие жизни.
В это время из густой тени появился цербер.
14
В тоннельной каменистой пустоте Стикс тащил истопника наверх. С грохочущей натугой вибрировали ступени. Изредка попадались встречные работяги, безропотно снующие к прохладе Тартар.
Он вернулся к себе, в конуре было по-тепличному жарко, затхло, стесненно. Темнота хранила очертания функциональных джунглей. Бельмо смотрового окошка невзрачно светлело в предрассветной дремоте. Фоновым рокотом напоминала о себе Печь.
Он быстро стянул гидрокомбинезон. Стал напротив расковырянной стены. Он ждал, приходилось терпеть, тратить драгоценное время на тупое и бессмысленное ожидание.
Свет от окна совсем скоро даст возможность творить.
В окне, как и прежде, горизонта не существовало – он терялся в размытой сизой дымке, усеянной дробным пеплом. Над дымкой начиналась бездонная черная тучность, жирные и пухлые клоки облаков, похожих на извивающихся змей.
Промедление, все это было промедление. Истопник злобно ругнулся и вернулся к стене. Тонкие силуэты помалу обретали смысл и символизм. Рисунок был закончен на треть. Рисунок требовал кропотливости, требовал времени, очень долгого времени. Которого уже не было. Рисунок останется незаконченным, истопник это понимал. Та картинка в голове никогда не обретет завершенность в породе.
И в далеком будущем, когда некто найдет его наскальную живопись – что увидит он? Что поймет?
Не в силах больше ждать и терпеть истопник вырыл лезвие и принялся крошить, счесывать, вырезать.
Местами порода поддавалась трудно. Местами отделялась гораздо большими частями, чем нужно. Приходилось терпеливо заделывать изъяны, корректировать огрубелости. Отбросив целостность, он занялся тем, что постоянно откладывал на потом – выемчатое изображение коровы, привязанной к железному штырю. По памяти изрезал узоры на ее боку.
Утро наседало и нагло убегали минуты. Наконец, когда работа была готова, он замазал ее черноземом с-под растений. Истопник довольно улыбнулся. На туше парнокопытного был ювелирно вырезан географический атлас мира.
Он выдохся. Но спать не хотелось. Что мог, он сделал. Нужно было увидеть работяг. Возможно даже – попрощаться.
С тревожным сердцем он вышел на подмостки Олимпа. Было безлюдно, сумрачно, внутренности горы зловеще скалились. Тут он уловил шаги, кто-то приближался со стороны пещер. Истопник остановился, не желая ускорять встречу. С нескрываемым облегчением он увидел – это был новичок.
Заметив истопника, новичок осторожно улыбнулся и замялся посреди дороги, не зная, что делать – идти дальше или завести разговор.
– Ты чего шатаешься тут? – сухо осведомился истопник. – Дуй спать.
– Та я выспался уже, – виновато ответил. – Как приехал, меня вырубило сразу. Вот проснулся, захотел пообщаться с остальными, но меня прогнали.
– Черепков всегда не особо жалуют.
– Та понятно. Но подозрительно все же. Сидят по углам, шушукаются, а как подхожу – замолкают, смотрят исподлобья, гонят прочь. Некоторые даже угрожают.
– И что тут подозрительного? – насторожившись, спросил истопник.
Новичок метнул взгляд назад, переменился в лице, отскочил в небольшую темную нишу и позвал истопника.
– Я кое-что уловил краем уха, – зашептал проникновенно. – Похоже, часть работяг настроена бунтовать…
Новичок продолжал говорить. Истопник не слушал. Он смотрел в его блестящие, полные страха глаза, на его воспаленную, еще не сгоревшую кожу, ломаные жесты. Что видел парень в этой жизни? Что его ждет в будущем? Зачем и почему он вообще родился в этом мире?
Тряхнув головой, истопник решительно сдавил ему плечи, заставляя от неожиданности смолкнуть.
– Слушай внимательно, – произнес голосом твердым и чужим. – Завтра действительно будет бунт. И принимают в нем участие все работяги. Печь хотят остановить. Но никто не хочет осознать, что это ни к чему не приведет, – истопник лихорадочно собирал мысли в кучу. – Немедленно отправляйся в Тартар. Расскажи о бунте. Предупреди, дай знать. Сейчас же садись на ступеньку Стикса и поезжай к самому низу. Достучись до них. Ты должен успеть. Иначе завтра прольется кровь, много крови.
Новичок смотрел недоверчиво, ошарашенно. Истопник встряхнул его.
– Ты понял? – угрожающе прикрикнул.
Дергано закивал, неотрывно смотря на истопника.
– Так давай дуй в Тартар! – истопник грубо пихнул его к ступеням. Едва не упав, новичок выровнялся и негнущимися ногами поспешил скрыться.
Когда новичок пропал из виду, истопник облегченно выдохнул и тут же раскашлялся. Это длилось около минуты. Он все кашлял и кашлял, лицо отекало, он безуспешно глотал воздух, и снова его выкашливал. Горло горело, мышцы свело от напряжения, тело болело от непрерывных, изнуряющих толчков.
Удушение отступало. Он медленно приподнялся и, покачиваясь, слегка оглушенный, зашел в пещеры Олимпа. Было полупусто. Работяги сидели поодиночке, вразнобой. Пройдясь, он заметил Финикового – тот отвлеченно рассматривал камни под ногами.
Истопник сел рядом. Очнувшись, Финиковый осоловело дернулся и с негодованием крикнул:
– Ну все, ты уже достал!
Заметив вдруг, что это истопник, он сдулся, вяло осел.
– А, это ты. Я думал, снова черепок увязывается. Этот сучонок явно шпионит за нами. Ходит, вынюхивает, собирает информацию. Еще немного, и пришлось бы его урезонить.
– Ушел черепок.
– Сам-то чего не ковыряешь стену свою? – иронично усмехнулся Финиковый. – Сейчас каждый пытается успеть доделать дела. Я вот, к примеру, надираюсь вдрабадан.
– Тебя же, дурня, быстро пьяного подстрелят.
Финиковый беспечно покивал.
– А какая, к херам, разница. Всех нас убьют. Одних порвут церберы, других съест «акация», третьих в угольки превратит Печь.
Оглянувшись, истопник произнес:
– Я был в Тартаре.
– И что? Мне надо тебя похвалить?
– У меня обнаружили рак легких. Размером с орех.
Финиковый сник, потер сухое лицо мозолистой ладонью.
– Ох, старик, беда. Давай выпей со мной. Хотя тебе, наверно, нельзя – после операции.
– Мне не сделали операцию.
В недоумении Финиковый уставился на истопника.
– Что самое интересное, тартарский доктор перенес операцию на пару дней. У него там важное мероприятие. У меня рак, а у него мероприятие.
– Душить их надо, – с ненавистью процедил Финиковый. – Душить, давить, топтать.
Вздохнув, истопник продолжил:
– И в качестве компенсации он перевел меня в группу дефективных.
Нависла тягучая пауза. Истопник ждал. Финиковый молчал, посасывая алкоголь из трубочки.
– Хитро, – скривился в язвительной, недоброй ухмылке. – Очень хитро придумано.
– Что ты имеешь в виду?
– Знаешь, что я тебе скажу, – Финиковый презрительно скривил губы. – Если завтра все пойдет наперекосяк, если завтра нас задушат еще в зародыше – тебе конец. И конец мучительный. Кашель с кровью тебе покажется ангельским писком. Понимаешь, что я имею в виду?
– Понимаю, – сказал истопник спокойным, равнодушным голосом. – И мне от этого больно.
Финиковый отвернулся. Снова приложился к трубочке.
– Больно, – повторил истопник. – Время от времени нас тасовали в разные группы, но почти всегда мы работали вместе. Мы друзья, знаем друг друга не один год. А теперь ты мне говоришь такое?
Финиковый молчал, сжав губы. В пыльном полумраке черты его истертого лица обострились. Раненное ухо было похоже на черный ком грязи.
Истопник глубоко вздохнул и тихим голосом произнес:
– Что же с нами случилось? Мы перестали быть людьми. Мы ожесточились, одичали. Я боюсь за нас. Я боюсь, что мы осуществим переворот и придем к власти. Боюсь, что у нас получится. Ведь мы несем лишь разрушение. Мы умеем жечь, разрушать, уничтожать. Нам не место где-либо еще, кроме как в Печи. Наша ценность и заключается в том, что мы способны выживать в условиях жары, смертельного солнца и невыносимого воздуха. Мы лишь и можем коптить небо, чтобы человечество успело освоить Марс. Человечество, а не мы. Мы уже не часть людей, мы утиль. Ноша, груз. Балласт. Наши лысые, чахлые головы засорены жестокостью и примитивным сознанием. Мы уже не в состоянии созидать. Все. Конец. Мы тупиковая ветвь эволюции, необходимый батут для прыжка людей вверх. Мы – не то, что должно выжить, а уж тем более попасть на Марс. Ибо мы загубим его точно так же, как загубили эту планету. Из всего, что осталось здесь, мы и есть самый настоящий мусор.
Пока истопник говорил, в отдалении нарастал шум. Они отвлеклись, оглянулись. Работяги сползались в одно место, привлеченные возней и шумными окриками.
Приглядываясь и ничего не видя, Финиковый подорвался с места. Истопник последовал за ним.
Они подошли к темной, огороженной множеством пещерных наростов площадке. Несколько работяг стояли в отдалении, на известных позициях, закрывающих обзор церберам. Остальные кучкой окружили Коньячного – тот, статный, крепкий, возвышающийся, схватил за грудки новичка, прижал его к конусу сталагмита и агрессивно потряхивал
Подойдя ближе, истопник услышал:
– …смотрю, эта падла вниз поехала. Пропустила свой выход – и почесала прямиком в Тартар, – объяснял другим Коньячный, затем обратился к новичку: – Признайся, сука, ехал сдавать нас?
Новичок судорожно махал головой. У него уже был разбит нос, а под левым глазом натекал огромный волдырь.
– Нет? Нет, говоришь? – шипел остервенело Коньячный. – А куда ты ехал? Давай, рассказывай нам! Куда ехал?
Новичок что-то невразумительно мямлил. Он весь дрожал, истекал слезами. Жалости это не вызывало, а скорее наоборот – хилого, растрепанного, жалкого, работяги сдерживали себя из последних сил, чтоб не разорвать его на куски.
– Даю тебе последний шанс, – шепотом, но очень внушительно сказал Коньячный. Грузно ударил в живот. – Или ты скажешь, зачем туда ехал, или я прикончу тебя на месте.
Новичок лихорадочно шарил глазами по лицам работяг. Истопник спохватился, отвернулся. Он хотел отойти в сторону, но работяги плотно обступили его со всех сторон. Тут он услышал возглас. Вздрогнул. Замер. Закрыл глаза. Тут же холодком по коже, страшным и мучительным, почувствовал, что поворачиваются к нему, в его сторону.
Новичок нашел его. Высмотрел. И теперь он все расскажет.
И кашель с кровью покажется ангельским писком.
– Вот!.. Он!.. – начал лепетать новичок, захлебываясь кровью, слюнями, желанием выжить, указывая на истопника.
Большими шагами, будто сонный и нездешний, истопник вмиг оказался возле новичка, выхватил его из рук Коньячного – и стал ударять об конус сталагмита. Поначалу новичок хрипел, сипел, булькал. Сопротивлялся. А удары продолжались. Один за другим. Прикладывая ладонь ко лбу, истопник со всей силой вминал чужой затылок в зазубрины камня. Хрустело, брызгало. Чавкающие звуки дробились вперемешку с затихающими всхлипываниями новичка.
Истопник бил, бил, бил. Ощутил, что уже не может удержать тело. Отпустил, отошел – тело сползло вниз. С раскрошенного затылка быстро набегало черное, мерцающее в сумерках озерцо.
Кто-то одобрительно постучал по его плечу. Он обернулся. Это был Финиковый. С его лукавой, жестокой ухмылкой.
