Читать книгу: «Зверь выходит из вод», страница 7
Мы были одни. Один на один. И волк. Тот, кто решит вопрос. Кто уберет все лишнее. Сделает то, ради чего он сюда и пришел.
Выжить. Я с небывалой радостью, диким восторгом ощутил, что могу выжить. Что я в одном маленьком шажке от того, чтобы быть спасенным. Моя жизнь должна продолжиться. Мне еще так много нужно сделать, столько всего добиться, столько всего успеть.
Ради собственной жизни каждый из нас готов на любую чужую смерть. Это негласный закон. Он подл и жесток, но он предельно человечен. В нем сама суть отношений между людьми.
Размеренно, уповая осознанием того, что наконец-то я контролирую ситуацию и занимаюсь спасением, я твердо стал на дно. Вода была каверзно теплой, убаюкивающей. Я посмотрел вниз. Шорты вздулись, как панталоны. Волосы колыхались, похожие на выгоревшие водоросли. Рябь волн преломлялась светом и горела на дне светлыми излучинами. Казалось, мы стояли на подвижной рыбьей чешуе.
Я посмотрел на Карину. Поддел губы в улыбке. Она не спускала с меня глаз. Спешить никуда не требовалось. Кипящий волк сидел под навесом финиковой пальмы и созерцал. Он был доволен. Ему хотелось вернуться к своим.
Карина стала плакать. Наверно, все поняла. Она тоже поднялась. Настороженно, боязливо пятилась, а я медленно, но неотступно надвигался. Мы уже покинули зону тени. Словно ножами, солнце полосовало кожу. Карина что-то начала говорить, наверно, просила не делать этого, просила остановиться и одуматься. Ее лицо превратилось в гадкую кривую гримасу. Она громко заревела, утирая слезы, выставляла руки вперед. Так она надеялась меня задержать. Но, уткнувшись пальцами мне в грудь, я сомкнул пальцы на ее запястье, сильно сдавил, отчего она ойкнула, выгнулась. Я продолжал идти.
От духоты у меня на миг помутилось в глазах. Я быстро сполоснул лицо. Карина истерично причитала.
Краем глаза я отметил, что кипящий волк поднялся. Щерясь, наклонив морду, он приближался к нам. Вокруг горели тысячи маленьких ослепительных солнц. И они отовсюду, с боков и снизу забирались в глаза, огненно-белые, острые, как концы добела раскаленных игл. А иссушающий, палящий жар проникал в самую глубину тела, в кости, в мозг, и казалось, что на плечах покачивалась не голова, а какой-то странный и необыкновенный шар, тяжелый и легкий, чужой и невыносимо шаткий.
Она продолжала просить, стонать. Что-то проникновенно рассказывала. Я не хотел, не мог ее слышать. В глазах стыла мутная пелена, а голова пульсировала, как от внутренних ударов.
Карина уперлась спиной об борт. Секунда-другая, и, я знал, в каком-то из мест ее тела хлынет кровь. Брызги попадут и на меня, окропят. Но не страшно – умоюсь. Омоюсь. И подожду спасения.
Один. Совершенно один.
Остановился. Солнце было так огромно, так огненно и страшно, словно сама земля приблизилась к нему и скоро сгорит в этом беспощадном огне. И не смотрели глаза. Маленький, сузившийся зрачок, маленький, как зернышко мака, тщетно искал тьмы под сенью закрытых век. Солнце пронизывало тонкую оболочку и кровавым светом входило в измученный мозг.
Открыл снова. Раскаленный воздух дрожал, и беззвучно, точно готовые потечь, дрожали плиты.
Нарастал невыносимый грохот. Нескладно билось внутри сердце, земля содрогалась вместе со мной. Вода заморщинилась крохотными складками. Я едва стоял на ногах, солнце выжгло во мне дыру – сквозь голову и до позвоночника. Но я не мог позволить себе упасть прежде, чем зверь заберет ее. Вот уже скоро. Уже сейчас.
Раздался выстрел. Я вздрогнул. Встряхнув головой, огляделся. Над нами в белом мареве колыхался вертолет. Человек с винтовкой махал нам рукой.
Человек убил кипящего волка. Зверь был в метре от Карины. Он практически дышал ей в спину.
Карина даже не шелохнулась. Она продолжала смотреть. Оплывшими, огромными глазами. Смотрела. Смотрела. Смотрела. Каменным, ничего не выражающим, нечеловеческим взглядом.
И каждую ночь я молюсь, чтобы этот взгляд перестал мне сниться.
Создатель туч
1
Тугой напор воды иссякал. Острота струй ослабевала, превращаясь в дрожащий узловатый поток.
Истопник подставил иссушенное, загорелое лицо под морось воды. Возникло ощущение затихающей колкости, мягкой и зыбкой. Ощущение солоноватости, сочащейся сквозь губы. Вода вольно расползалась по телу, минуя россыпь ран и рубцов – застарелых, кривых, похожих на изрытые норы. Он почесал свежий шрам на предплечье, напоминающий оттиск огромной многоножки.
Затем он склонил голову, уперся руками об каменистые выступы стен. По затылку, вырисовывая узоры на обтянутой коже черепа и спадая веревками вдоль щек, снизываясь с носа – журчал скудный водопад.
Повернув голову, глянул на свою комнату. Нет, даже не комнату. Это была крохотная конура, выбитая в толще горы. Кротовья норка. Два шага вперед, два шага вправо, два шага влево. Все, что здесь хозяйничало, так это буйная поросль. Миниатюрный ботанический сад.
И пепел. Вечный, повсеместный пепел.
Прямо напротив душевой ниши находилось маленькое смотровое окошко, похожее на иллюминатор. С одной стороны от душевой была входная панель и лифт, а с другого – санузел. Впрочем, какой там санузел. Скорее, сливное очко, прикрытое теплой железной плитой с ручкой.
Под лапами растений лежал гидрокомбинезон. И одежда, и спальник, и полотенце. Разверстое и брошенное. Будто шкура, сброшенная доисторическим существом.
Пожалуй, все. Скромная обитель последних людей.
Да, была еще выбеленная стена, которую прятали растения, но на нее совсем не хотелось смотреть. Она была его истомной болью, наваждением, сладкой, но изматывающей мукой.
Резко сдавило в груди, запершило в горле – и он надсадно закашлялся. Кашель сотрясал, болезненно перехватывая и скручивая вдох. Вязкость накапливалась во рту. Хрипло, с клокотом отдышавшись – вытолкнул. Тягучая слюна вялым комком поползла вниз, к дырчатому сливу. Истопник внимательно, затаив дыхание, проследил, как пропала слюна. Смазал пальцами остатки, что скопились на языке, между зубов, в уключинах десен.
Они имели цвет.
Красный. Это был красный. Он вспомнил. Яркий, насыщенный цвет, а потому странный и нехарактерный.
Таких цветов здесь больше не существовало.
Мокрая, заскорузлая ладонь искажала цвет, вода сверху разбавляла и растворяла. Но это все же был цвет. Из мира прошлого. Еще до Первого Протуберанца.
Он помнил, что так окрашена человеческая кровь. И он ее выкашлял.
Истопник был готов к этому. Он ждал, что рано или поздно это случится. Тягостная горечь возникла внутри. Если б можно было обойтись без напоминания о том, что человек, как и любой другой механизм, изнашивается, ломается, подвержен разрушениям.
Сморщившись, он попытался вспомнить красивое, изысканное слово, которым обозначали насыщенный оттенок красного. Тщетно. Слово забылось, затерялось где-то в ссохшихся складках памяти. Он мог, например, вспомнить, что роговой слой кожи обновляется за неделю, а клетки, выстилающие желудок и кишечник – за пять дней.
Но что это давало?
Он сжал твердую, бороздчатую голову. Нет, слово не вспоминалось. В этом мире пыли и пепла не было больше места цветам.
Закрутив хило стекающую воду, истопник встряхнулся и вышел из душевой ниши. Пустота конуры встретила его утомительно знойным дыханием. Плотные кубы духоты сковывали, отягощали, и приходилось заставлять себя двигаться. Он поднял с пола гидрокомбинезон и подставил клапан к крану с питьевой водой. Примерно пять минут требовалось для заполнения всех его полостей.
Зацепив по пути развесистую листву, что напоминала разорванную грудную клетку с торчащими ребрами, он подошел к окошку. Обсыхал он быстро. Вода неприметно заменялась на пленку испарины. В вечно душном, тяжелом, крепком пространстве воздух будто налипал к коже, скатывая влагу.
Окошко давало скудный, лишенный загадочности вид. Отвесные скалы и целые поля валунов. Черный небосвод, шевелящий массами туч. Хмуро нависал скалистый навес, похожий на козырек кепки. Угловатые накаты гор – с ущельями, утесами, резкими обрывами и обвалами. Они простирались на много километров в стороны, теряясь в дымчатой неизвестности.
Если привстать на цыпочки, то можно разглядеть крохотный выступ, подобие каменистого карниза. Там росла жухлая травинка. Ссохшийся кустик, напоминающий воткнутый пучок сена. Он дрожал от мелкого и задиристого сквозняка.
И где-то внизу, за громадами скалистых зубов, все еще движимый инерционными силами, с наваленным пластом пепла мял бока океан. Мертвый и горячий.
Вот и весь пейзаж. Остатки красот. Выжженный горный массив. Камни, большие и маленькие, и тонны пепла. Сплошной пепел. Летал, будто грязный снежок. Крохотными частицами и крупными лохмотьями.
Стряхнув последние капли, будто прозрачные родинки, истопник убедился, что высох. Возле наполняющегося, пухлеющего гидрокомбинезона торчал носик с дозатором. Нажав, выдавил на ладонь защитный кремовый состав. Состав пах прелой химией. Истопник обтер шершавую кожу – с головы до пят. Дав средству впитаться, облачился в гидрокомбинезон.
Деловито оглянув конуру, невольно остановил взор на выбеленной стене. И тут же на смуглом, грубо очерченном лице заиграли желваки, плотно сомкнулись губы. На стене узорчато чернел рисунок, законченный на треть.
Спохватившись, подошел ближе, погрузил руку в рыхлую почву под растениями – и достал узкое лезвие ножа. Проверил остроту кромки, озабоченно нахмурился.
Тишину наполнял утробный гул работающей Печи.
В это время панель лифта озарилась мягким серым светом.
2
В кабине транспорта было тихо и безлюдно. Властвовала духота.
Истопник направился к первому ряду, прямо у лобового стекла. Султанчики пыли волнами откатывали прочь и забивались пышными ежами по углам и закуткам. Он робко уселся, опасаясь тревожить движениями легкие. Но все равно неприятно сдавило в груди. Вот-вот напрашиваясь на судорожный кашель. Он закрыл глаза и расслабил мышцы. И почти сразу услышал шаги в коридоре.
Одного за другим лифты привозили остальных работяг. По лабиринтам, червивым тропкам доставляли таких же высушенных, как сухофрукты, лоснящихся от крема людей гор.
Над головой истопника раздался саркастичный шепот:
– Старик, ты сегодня шикарен! Прическу поменял?
Это был Финиковый. С его дурацким юмором. Он был тощ, жилист, костляв. Человек-палка. Иногда даже казалось, что торчащие кости еще немного и проткнут это мумифицированное тело.
Раньше этот работяга был еще и лопоух. Классически двусторонне лопоух. Но недавно, во время смены, один из кочегаров поскользнулся об мусор и заехал ковшом плашмя по Финиковому. Отчего полголовы покрылось плотным закопченным струпом, а левое ухо стало похоже на пережаренную котлету.
Изредка, при чрезмерной активности лицевых мышц, с ушного отверстия подтекала сукровица.
Финиковый галантно указал на соседнее кресло.
– Разрешите разместить возле вас свой попец.
– Садись уже, паяц, – проворчал истопник.
– Можно бы и побольше уважения к раненому товарищу.
– До свадьбы заживет, не скули.
– Да там и заживать, собственно, нечему. Скорее отвалиться окончательно.
– Ты сегодня полон энтузиазма, – хмуро заметил истопник. И мельком взглянул на обрубок уха. – Тебе так даже лучше, кстати.
– Ага. А без башки так вообще неотразим стану, – ухмыльнулся Финиковый. – Вот иду на работу и думаю. Если б у человека росли крылья, то где б они находились, как думаешь?
– Не грузи, – сухо ответил истопник.
– Ну а все же. Подумай.
– Из жопы бы торчали.
– Очень мило, – скривился Финиковый. – Не ожидал от тебя подобной примитивщины. Подумать слабо, что ли? Это же интеллектуальная зарядка, пораскинь мозгами.
– Ладно, – вздохнул истопник. – Где-то в области лопаток.
– О, это уже звучит серьезней.
Между тем появлялись новые голоса, приходящие работяги рассаживались на свободные места.
Выдержав театральную паузу, пока сзади поутихнет, Финиковый победно воскликнул:
– Я докажу тебе ошибочность твоего предположения.
– Давай, покори мое сердце, – ехидно заметил истопник.
– Пришло время включать логику. Итак, главное преимущество человека перед животными – это…
– Перед какими животными? – огрызнулся истопник.
– Как какими? – удивился Финиковый. – Перед всеми остальными.
– Это у остальных животных есть главное преимущество перед нами. И заключается оно в том, что животные уже вымерли, а мы пока что нет.
– Твоя тяжеловесная унылость все портит, – обиженно сказал Финиковый. – Я просто хотел высказать свою мысль, а ты начинаешь сопли пускать. Ведь подумай – человек однажды смог выделиться среди других зверей тем, что овладел руками.
– И тут же принялся ими убивать всех подряд.
– И тут же научился хватать и удерживать предметы. Из-за оттопыренного большого пальца. И создавать оружие труда, между прочим. А вот если начнут у человека расти крылья, притом, в области лопаток, как ты предположил, то человек со временем потеряет функциональность рук. Ведь крылья-то заберут на себя мускулы и сухожилия, которыми пользовались руки. Человек, мне кажется, не в состоянии будет управлять и крыльями и руками, или, по крайней мере, выполнять точную и качественную ручную работу. Во время полета так точно. И чем больше он будет летать, руку будут висеть бесхозно – и, в конце концов, атрофируются за ненадобностью. Вот представь, что люди будут напоминать тех же динозавров – со своими дистрофичными, потешными лапками, будто созданными для чесания брюшка и больше ничего.
– О да, я хорошо представляю, что люди будут скоро напоминать динозавров.
– Перестань, – отмахнулся Финиковый. – Я думаю, чтобы человек не ощутил ущерба от атрофии рук, крылья должны расти на месте ушей.
– Прости, друг, но этой версией ты ставишь крест на собственных полетах.
– Да-да, ерничай. Именно ушей. Хрящи более эластичны, размеры при необходимости увеличиваются, как при эрекции. И человек, взмахивая ушами, спокойно летит себе за горизонт.
– Эрекция, – с раздражением сказал истопник. – Ностальгия какая. Ты хоть помнишь, что это такое?
Финиковый окончательно махнул рукой, отвернулся. Истопник задержал взгляд на его голове. Рана походила на обгоревшую кору с прожилками мяса. Ушной ошметок с наростами закопченных струпов.
Впрочем, бывало и похуже. Бывало гораздо хуже.
Позади них уселся дородный негр. От нанесенного и кое-как размазанного по телу защитного состава его кожа казалась лакированной.
Становилось невыносимо душно. Подобие кондиционера включалось лишь при заполнении салона и отправке транспорта. Работяги посматривали на входной шлюз, дожидаясь и подгоняя заходящих.
– Кажется, у нас сегодня Клио, – деловито заметил Финиковый. – Вон по той трещине узнаю.
Истопник блуждающим взглядом рассмотрел дугу лобового стекла. Ближе к центру цвела ветвистая трещина, с отростками в палец толщиной. Так выглядели последствия свалившегося со скалы камня.
– Будь булыжник тяжелее на килограмм двадцать – пробил бы стекло, и адский жар вперемешку с пеплом и гарью заполнил бы салон.
– И уши не унесли б, – злорадно вставил истопник.
– Ага, свистопляска началась бы страшная, – сказал Финиковый. – Кстати, Пивной вроде рассказывал, что это на его смене каменюка грохнулась. Говорил – ехали и дышать боялись.
– Пивного сто лет не видел, – задумчиво заметил истопник.
– Так он же в Дефективной. Не легкие у мужика, а решето сплошное.
– Это вопрос времени для всех нас. Я вот уже, например, кровью утром плевал.
– Похвально, – хмыкнул Финиковый. – А к Фекалию не возникала мысль наведаться?
– Толку никакого, – сердито сказал истопник. – Не пересадит же он мне легкие!
Затем, быстро взглянув на соседа, истопник помедлил и ворчливо произнес:
– Меня больше другое волнует. Тот момент, когда я кашлял, – истопник замолчал на миг, – и когда кровь была на ладони… она была не просто красной. Она имела совершенно правильный, четкий оттенок. Насыщенный и резкий. Очень красивое слово, что обозначает этот красный. Но не просто красный, а именно яркий. Я пытался его вспомнить… и я не могу. До сих пор не могу.
– То есть, выплевывать куски легкого – это мелочи? – с сомнением в голосе произнес Финиковый. – А забыть оттенок красного – беда бедовая?
– Именно, что бедовая, – огрызнулся. – Это не впервые, что я не могу вспомнить. Какой-то цвет. Очень угнетает, когда видишь только пепел, пепел, пепел.
– Забывать – естественно. Порою даже – важно.
– Возможно. Но еще важнее – помнить.
Финиковый промолчал, потер подбородок с наждачным отзвуком.
Истопник угрюмо добавил:
– Вчера еще двоих забрала Печь. Кто о них вспомнит через месяц?
Финиковый уклончиво закивал. Затем сказал:
– Не так давно я общался с одним из них, на Олимпе. Выпили, разговорились. Так он даже древнюю байку вспомнил. О Дедале и Икаре. Не помню, кто именно, но один слепил другому крылья из воска.
– Опять уши? – грубо отрезал истопник.
– Нет, на этот раз без ушей. Обычные ручные крылья, но из воска. И предупредил, чтоб слишком близко не подлетал к солнцу, иначе крылья расплавятся – и конец. Но мужик так очумел от радости, что умеет летать, что, разумеется, забыл все на свете и подлетел к солнцу.
– Финал очевиден. Но в чем соль?
– Без понятия, – развел руками Финиковый. – Но ирония в том, что весь наш мир теперь из воска.
Шатаясь, подошел еще один работяга и сел через проход. Страшно обгоревший, облезлый, в воспаленных подпалинах. Это был Кирпичный. На его щуплом лице не осталось ни единой волосинки. Ни бровей, ни ресниц. Он был зеркально гладким. Скуластое, впалое лицо выглядело так, будто его медленно и неумолимо засасывало внутрь самого себя. Лишь круги под глазами болезненно обвисали, будто хранили некие тайны.
Истопник знал, что это. Это были следы крайнего хронического истощения. Выпаленная тень от того человека, которым помнил его истопник. Пока еще помнил.
Впрочем, бывало и хуже. Бывало гораздо хуже.
Кирпичный и истопник обменялись взглядами. Во взгляде вялость и апатия. Он был молод, но потемневшие круги вокруг глаз старили его до рыхлой дряхлости.
Чувствовалось, как глубоко и старательно он дышал в клочок личного засохшего тела.
– Эй, куколка, чего приуныла? – обратился Финиковый к Кирпичному.
Кирпичный что-то тихо прошептал, но истопнику было не разобрать. Сзади громко закашляли.
Истопник обернулся. Лысые головы торчали, как закопченные одуванчики. На него тут же в упор посмотрел лакированный негр. Жесткий, наглый взгляд. С вывороченной губой, сплюснутым носом – ноздри зловеще ширились, как дула двустволки. Негр явно ждал обидной реплики и изготовился отвечать.
В кабине были еще негры. Были азиаты, европейцы. Все, кто выжил. Отборная солянка человечества. Те, кто способен создавать тучи. И больше, пожалуй, ничего.
В дальнем ряду работяга продолжал кашлять. Душевно, заливисто, с нарастающим рыком. Истопнику вдруг захотелось встать и подойти к нему. Но зачем? Он не знал. Посочувствовать, наверно. Или убедиться, что он не один. Может, похлопать по спине. Что-то спросить. Не выкашливает ли тот случаем кровь? И не помнит ли, какой оттенок имеет цвет крови?
Придвинувшись к Финиковому, истопник быстро прошептал:
– Когда?
Финиковый бегло огляделся.
– Завтра.
– Шутишь? – на лице истопника отразилось удивление.
– Ага, вроде к обеду. И тогда сразу начнем.
– Это уже окончательная информация?
– Да кто ж его знает.
– Ладно, – небрежно ответил истопник. – Если к обеду, то мы как раз успеем.
– Вполне успеваем.
Истопник едва успел кивнуть, как сзади раздались требовательные возгласы. Многие закрутили головами. Несколько человек стояли у прохода и никак не могли разминуться, о чем-то споря на повышенных тонах.
– Что там за шумиха? – подозрительно сощурился Финиковый.
– Новичок, наверно.
Индус раздраженно схватил руку новичка и провел его циферблатом по экрану. Замигала лампочка над шлюзом. Затем, недовольно бормоча себе под нос, индус уселся.
Новичок затравленно озирался, не зная, куда себя приткнуть.
– Похож на шпика, – прошептал Финиковый.
– Совершенно не похож, – сказал истопник. – Типичный яйцеголовый новичок. На нашего земляка, кстати, похож. Зови его сюда.
Финиковый махнул рукой. Сконфуженно оглядываясь, новичок заметил и тут же откликнулся на зов.
– По-русски понимэ? – с наглецой в голосе спросил Финиковый.
– Да, – еще больше растерявшись, ответил новичок.
– Отлично, – довольно сказал Финиковый, затем обратился к Кирпичному. – Золотце мое, можно попросить тебя перышки почистить в другом месте. Видишь, у нас тут свежатина привалила, надо же уму-разуму научить.
Молча, с болезненной натугой на лице, Кирпичный поднялся и неуклюже заковылял по проходу, к свободному месту возле индуса.
С шипящим шумом закупорился входной шлюз. Группа была укомплектована. Вздрогнув, транспорт заскрежетал вперед.
В это время с решетчатых отверстий над плешивыми головами подуло тепловатым пыльным воздухом.
3
Истопник с подозрительным интересом разглядывал новичка. Неказистый, незагорелый, притрушенный, он вносил диссонанс в общую картину группы. На симпатичном, начисто лишенном отметин лице не было печати тупости или бесшабашного фанатизма. Впрочем, ощущалось, будто человек не вполне понимал и осознавал, куда именно он попал. И каким путем понесет его жизнь.
Воспаленная кожа тонкой шкуркой обтягивала голову новичка, туго вырисовывая череп – борозды на своде, шишку на затылке, шнуры височных вен.
Пусть и вжатый в кресло, новичок все же не производил впечатление захудалого, зачуханного и с-под палки живущего обитателя подземелья.
Перегнувшись через подлокотник, Финиковый заговорщицки подмигнул новичку.
– Как оно, черепок?
– Та никак, – неуверенно пожал тот плечами. – Еду вот.
– Едешь? Какой молодец, однако! А куда едешь?
– На работу еду.
– Да тебе вообще цены нет, – съязвил Финиковый и указал истопнику пальцем на новичка. – На работу черепок едет, не хухры-мухры.
– Перестань ваньку клеить, – скривился истопник. Он понимал, что Финиковый – не лучший наставник для новичка. Но чувствовал, как за грудиной будто росло вредное гнездо, там копошилась и ждала своего часа слизь. Подступала к горлу, щекотливо першила, клокотала, вот-вот норовя выкатиться приступом кашля.
– И на какую ж работу ты едешь? – не унимался Финиковый.
– Мусор сжигать. В Печь, – добродушно ответил новичок.
– Верно, в Печь. Других маршрутов и не предвидится. И как она тебе, Печь эта?
– Без понятия, ни разу не видел. Большая, говорят.
– Большая, – с иронией хмыкнул Финиковый. – Ты и не представляешь, насколько. Слюни пустишь от увиденного.
– Постараюсь не пустить.
– Сделай милость, постарайся, – согласился Финиковый. – Это тебя хрущи так крепко просветили?
Транспорт медленно сползал вниз. Лакированный негр сзади громко, с прискуливанием зевнул.
– Хрущи? Никаких хрущей я не знаю, – недоуменно сказал новичок.
– Брось увиливать, черепок. Хрущи – это те богатые, якобы умные и нужные миру люди, что живут глубоко внутри гор. Они никогда не видели света божьего, и потому бледные, как личинки. Это именно те люди, что держали тебя под лампами, постепенно наращивали дозу, чтоб на поверхности ты не сгорел сразу, – Финиковый распалялся, размашисто жестикулируя. – Это именно те люди, что заставляли тебя рыть дорожки для боулинга и очередные хоромы, чтобы ты привыкал к физическому труду. Это именно те люди, которые используют нас всех, и тебя в том числе…
– Потише митинговать, – истопник ткнул Финикового в бок и тут же беззвучно содрогнулся в кашле.
– Все же я ни одного такого не видел, – скромно вставил новичок. – Внизу были такие же, как я. Бледные, да. Но я ведь тоже пока что бледнее вас всех. А по поводу работы… Я не наблюдал такого, и тем более не работал. То, о чем ты говоришь – делает Хирон и его машины.
– Хирон значит, – многозначительно закивал Финиковый, почесывая щеку. Хироном называли операционную систему, мощный компьютерный мозг, отвечающий за все процессы в комплексе Аид.
– Одним словом, – запнулся, обдумывая, Финиковый. – Короче, хрущи – это бледная сволочь, которая еще и скрывается от тебя. Они сидят глубоко внизу, а мы вот, загорелые и бравые работяги, околачиваемся вверху. И берем весь удар на себя. И никакой Хирон ничего тут не делает.
Финиковый пристально уставился но новичка. Тот с готовностью кивнул, демонстрируя полное согласие и понимание.
– Еще раз так посмотришь – ноздрю порву, – спокойным тоном заявил. Затем, выдержав паузу, продолжил бодрее: – Ты жрать вообще хочешь?
– Зверски.
– Погоди чуток. Еще немного, и мы выедем из горы. Включится сейфик под твоей сидушкой. Там еда. Советую как следует наесться, больше будет негде. И некогда.
– А почему сразу не открывается?
– Точно не скажу, но моя версия такова – чтобы отвлечь тебя от того, что ты увидишь.
– Что я увижу?
– Как что? Печь же, черепок, не тупи! Зрелище внушительное. Вершина человеческой мысли, так сказать.
– Дивный новый мир, – удрученно вставил истопник. И тут же надсадно, надрывно загрохотал в кашле. Еще немного, и ему казалось, что он выплюнет ошметок легкого. Задыхаясь, прерывисто хватая горячий воздух, он продолжал гавкать, согнувшись пополам.
– Ты как? – отозвался рядом Финиковый, когда истопника попустило.
– Как в сказке.
– Тебе явно к Фекалию с таким фальцетом.
– Ладно, – хрипло выпалил. Сглотнул накатившую слюну с вязким металлическим привкусом.
Взглянул на новичка. Тот с опаской поглядывал на него.
– Что ж, на чем я закончил? – спросил Финиковый.
– На том, что я увижу, – помедлив, неуверенно заявил новичок.
– Увидишь. Не переживай – увидишь точно. Обещаю, не пропустишь. Ты лучше скажи – вставил отводную трубку в уретру.
– Ага. Жуткая процедура.
– А наполнил гидрокомбинезон водой?
– Вроде… – замялся новичок, ощупывая себя.
– Никаких «вроде», – строго сказал Финиковый. – Это твой единственный источник воды. К тому же вода будет охлаждать организм, чтобы ты благополучно не сгорел на работе. И если повезет, то и от ожогов защитит. Гидрокомбинезон из суперпрочного материала, хотя, признаюсь, не ахти как помогает. Всегда будь начеку. А то пикнуть не успеешь, как в шашлычок превратишься. Ясно?
Новичок по-ученически кивнул. Он стал похож на угодливого болванчика.
– Я не собираюсь пугать тебя. Просто прошу заранее избавиться от иллюзий, что будет пикник у костра.
– Ощущение, будто мы внутри пылесосного мешка.
– Так и есть, черепок. Так и есть.
– А тут всегда так жарко?
– Всегда, – грустно подтвердил Финиковый. – И это еще включены охлаждающие устройства. Впрочем, они уже давно на ладан дышат. Не работают, а гудят впустую. Вот на работе будет по-настоящему жарко. Не забывай пить. Мелкими глотками, но постоянно. Если сходил в душ, а сходить ты должен был обязательно, то потеть не придется. А вот если захочешь помочиться – тут же валяй. Не отходя от кассы. В области промежности и бедер у тебя специальный резервуар для накопления мочи, – Финиковый наглядно похлопал себя по ляжкам. Звук был хлопающим, пустотелым, а в остальных местах раздавался булькающий отзвук. – Отводная трубка ведет прямо туда. Так что любой каприз ради вашей исполнительности.
В это время транспорт выполз с тугого шлюза – и взору работяг предстала Печь.
4
Истопник вполуха слушал то, о чем говорил Финиковый.
Со времен Второго Протуберанца большая часть населенных пунктов планеты превратились поначалу в ожоговые центры, а затем, спустя около года – в онкологические диспансеры. Опухоли косили людей нещадно, как мор. Чтобы не стать очередной прослойкой нефти, остатки человечества спешно принялись искать возможные пути спасения.
Первый из них – побег. В считанные годы сплоченная масса наций под прикрытием наспех обустроенных солнцезащитных куполов, погибая пачками, с пузырящейся, дымящейся кожей и сваренными вкрутую легкими, – построили несколько планетолетов. Цель была проста и очевидна, и крайне трудна в реализации. Освоить Марс. Как можно скорее перебраться к новому, более-менее пригодному обиталищу.
Второй путь – захоронение и выжидание. Зарыться глубоко под землю, кое-как обосноваться, запастись терпением и надеждой, что в обозримом будущем ситуация на планете наладится. Таяние льда на полюсах привели к всемирному, прямо-таки библейскому потопу. И единственно доступными местами для жизни оказались горные массивы. Вокруг хребтов были сооружены колоссальные Печи. Они выпускали густой черный смог, с примесью специальных химических веществ. Это позволяло искусственным тучам не рассеиваться, не опадать – а удерживаться на заданной высоте довольно длительное время. Тем самым создавая некий облачный щит, дымную заслонку. Гарь закрывала яростные лучи чудовищного, смертельно опасного солнца.
– Разумеется, этого оказалось недостаточно, чтобы полностью прикрыть небосвод, – говорил Финиковый. – Лишь небольшой островок пребывает в относительной безопасности. А смельчаки, что отправляются добывать горючее для Печей, не могут пожаловаться на долгую и насыщенную жизнь. Впрочем, как и все мы.
Так называемая элита общества обосновалась под землей. Политики, ученые, узкопрофильные специалисты, люди искусства и просто богачи имеют в своем распоряжении запутанную сеть ходов и комнат. Огромные лабиринты помещений и спален. Целые разветвленные города. Никто из работяг толком не может рассказать, что там происходит и как там вообще живут. Те слухи, что доходят до них – разрозненны, отрывчаты, противоречивы.
Люди попроще и победнее – маргиналы, бедняки, выжившие пролетарии и прочие условные везунчики, – живут в выдолбленных ячейках внутри гор. Они удерживают небо в подкопченном состоянии и параллельно обеспечивают подземных жителей энергией.
– И вот, любуйся, – довольно заключил Финиковый. – Наша прелесть.
Каждый раз, видя Печь, истопник замирал. Зрелище было грандиозным, и едва ли умещалось в сознании то, что оно управляемо. Печь представляла собой не что иное, как рукотворный, искусственный вулкан – с вырытой котловиной и огромным дымоходом – почти треть километра вширь и около полукилометра ввысь. С широкого, грязно-серого жерла валил густой, жирный, черный дым. Валил исполинским буграми – шевелясь, расходясь волнами и раскатистым гулом наполняя плато.
С востока вид заслоняли горные кряжи, а на западе дряблой серой простыней лежал океан. Там же находился док, разгрузочные краны и подковообразная площадка для сброса мусора на сжигание. Несколько кранов работало, вынимая из танкеров контейнеры с добытыми отходами и доставляя их в сектора. Внутри секторов копошились работяги.
Печь производила угнетающее, давящее впечатление. Словно громадный черноземный червь все выползал и выползал из недр бетонного логова, поглощая небо, рассасываясь по его поверхности мускулистым, подвижным пластом.
Выдержав паузу, Финиковый продолжал:
