Читать книгу: «Большой план», страница 2
– Меня торопят, извините. Вечером Юлиан позвонит вам, – с этими словами Юлькина мама ускоренным шагом направилась к проезжей части.
Спустя полминуты она уже садилась в попутную машину, которая затормозила после энергичного размахивания рукой. Олегу почудилось, что Валентина Сергеевна не успела сказать ему что-то еще.
Глава третья,
в которой Олег думает про обеспеченную старость
– Часто выпиваете, – сказала мама за ужином.
Чтобы выветрился предательский запах, Олег долго гулял по центру, минут сорок исследовал содержимое книжного магазина, особенно много времени уделив отделу фантастики, и только после этого поехал на автобусе домой. Но у мамы было потрясающее чутье на подобные прегрешения.
– Пришлось, – лаконично ответил сын.
– Ты не увлекайся, ладно?
Мамин голос звучал встревоженно. Сколько Олег помнил себя, она всегда страшно переживала за него. В зависимости от возраста поводами для беспокойства становились то хождение по лужам, то поедание немытых овощей и фруктов, то отсутствие шапки в холодную погоду. Чем старше он делался, тем более неловко чувствовал себя при таких проявлениях заботы.
– Насчет банкета всё в порядке? – спросил Андрей Викторович.
– Да, со столовой договорились.
– Кто договорился?
– Я вдвоем с Кошечкиным ходил, он у нас хваткий, – сказал Олег.
– Там же без спиртного?
– Без.
– А что решим?
– Юлька брал на свою защиту в какой-то фирме, по знакомству. Вроде надежно там.
– Ох, не отравите народ… Скандал будет!
Отец тоже начинал раздражать своей плотной опекой. Олег вздохнул, косвенно давая понять, что он уже не маленький, поковырял вилкой в котлете и повторил:
– Там надежно.
– У меня знакомые остались в профсоюзе, – вмешалась мама. – Может, лучше через них достать?
В марте ее проводили на пенсию из профсоюза работников торговли, где она отработала последние семнадцать лет. Со времен дефицита у нее осталась глубокая вера в то, что главное – найти нужных людей. Но в России 1997 года на бытовом уровне связи решали мало. Ключевое значение имели деньги. Само понятие «достать» звучало как анахронизм.
– Мама, успокойся. Кошечкин покупал у них и на свой день рождения, и на юбилей шефа. Проверено, – аргументировал Лапшин-младший.
– Ну, не осрамитесь…
Пятидесятилетие заведующего кафедрой отметили в конце апреля. Юлька по такому случаю тоже подсуетился, выступив поставщиком стола уважаемого Ивана Трофимовича. Кроме проверенной водки, он приобрел шампанское для дам.
Остаток общей семейной трапезы проходил в тишине. «Напьюсь до поросячьего визга, – подумал Олег, без аппетита доедая котлету с макаронами. – Сорок пять минут позора и – обеспеченная старость. Так ведь принято говорить? Всех выслушаю, всех поблагодарю и напьюсь. Нажрусь прямо вусмерть, вот. Пусть меня Юлька на себе тащит». В том, что приятель не бросит его посреди улицы, он не сомневался.
– Спасибо, – сказал наконец Олег, вставая с кухонной табуретки.
– Тезисы писать? – спросила мама, выказывая знание всех тонкостей его научной деятельности.
– Буду, – пообещал он.
Закрывшись на шпингалет в своей комнате, бывшей детской, без пяти минут кандидат наук полез в недра дивана и достал пухлую красную папку с завязками. На ней был вытиснен герб города Орла, куда отец ездил в командировки. Ее содержимое не относилось ни к Орлу, ни к аграрному сектору. Внутри папки лежала незавершенная повесть, включая черновики.
Олег принял горизонтальное положение на диване и стал перебирать мелко исписанные листы. То были главы, не переведенные в машинопись. Кое-где на полях стояли знаки вопроса, которые появились при повторных читках и размышлениях.
«Старший лейтенант Горюнов, заступивший на дежурство начальником смены, был комсомольским вожаком седьмого дивизиона. Помимо собирания взносов со скромных солдатских получек, он отвечал за выпуск боевых листков и стенгазеты. Листки выпекались по исстари заведенному шаблону: «Отличились в лучшую сторону… Отличились в худшую сторону…» и, провисев день на специальной доске, прятались навеки в шкаф. Иное дело газета. То был труд на порядок или два более сложный, состоявший из нескольких заметок разных размеров. А еще начальник политотдела бригады, полковник Лукин, требовал от Горюнова какого-то духа гласности, критики и самокритики.
Горюнов плюнул в противопожарный водоем рядом с капониром. И в этот миг его осенила гениальная идея. Управленческое решение пришло как будто само. Спустя четверть часа, получив все необходимые вводные, над стенгазетой уже матерился рядовой Рыжов, до призыва отучившийся год в университете. Лидер же комсомольской организации бережно взял в руки аккордеон, и над притихшим вечерним лесом, камышами и болотцами, над позицией радиотехнической батареи понеслись рвущие душу звуки. Так мог играть только человек, подлинно чувствующий музыку…»
Ухмыльнувшись, Олег сложил листы и закрыл папку. «Благородное безумие? Или чушь собачья? Эх, рецензенты нутряные. Белинские!»
Телефон в прихожей выдал долгую трель. Мама первой взяла трубку и ответила что-то. Потом аккуратно постучала в дверь бывшей детской.
– Юлиан звонит. Попозже?
– Нет, я отвечу.
Голос у Юльки был, как всегда, бодрым и звонким. Кое-кто считал, что он звучит недостаточно весомо для лектора.
– Пишешь, наверное? Отвлекаю?
– И ты туда же.
– В смысле?
– Неважно. На диване валяюсь. Чего хотел?
– Э-э… У тебя с политикой какие отношения?
Лапшин даже не сразу нашелся, что сказать в ответ. Хотя его научные интересы ограничивались второй половиной девятнадцатого века, события текущей истории тоже были небезразличны студенту, а далее аспиранту. Шесть лет назад, в июне девяносто первого, он даже ходил на митинг с участием Ельцина. Главная городская площадь была забита желающими поглядеть на лидера суверенной России. Олег явился вдвоем с отцом, и они едва могли пошевелиться в тесной толпе. Из всего сказанного Борисом Николаевичем особенно запомнился призыв к директорам заводов смелее переходить в его юрисдикцию. Специальное слово «юрисдикция» он произносил с нескрываемым удовольствием.
Толпу содержание речи волновало мало. Ее больше бодрили флюиды, которые исходили от оратора. Женщина лет тридцати пяти или чуть старше, стоявшая прямо перед Олегом, кажется, испытывала ощущение, близкое к оргазму. Видимо, по случаю приезда высокого гостя она нарядилась в белое платье до щиколоток, сквозь которое просвечивали детали нижнего белья. Фигура под платьем была классная, но Олегу отчего-то подумалось, что личная жизнь у политизированной гражданки не складывается. «Уверенно чешет», – подытожил Андрей Викторович, когда вместе с сыном выбрался на оперативный простор.
Бурные события августа со свержением ГКЧП застали Олега вдали от дома, в Лазаревском. Путевку в профсоюзную здравницу на Черном море достала, конечно, мама. Привычно прихвативший с собой портативный приемник, он слушал на пляже западные радиоголоса и сопереживал борцам за демократию. Но, воротившись на малую родину, Лапшин не бросился в омут перемен по примеру части ровесников. Большой план по-прежнему требовал внимания, усердия и неукоснительного выполнения.
Когда в город зачастили вожди помельче, представлявшие то кадетов, то христианских демократов, то коммунистов разной степени красноты, он по наущению гиперактивного однокурсника Женьки Бакулина посетил несколько собраний. Женька сотрудничал с независимой газетой, которая возникла на обломках старого режима. Там ему платили недурные гонорары и вроде обещали произвести в штатные корреспонденты…
– Ты же в курсе моей биографии, – сказал Олег.
– Мы сейчас про что? – осведомился Юлька.
– Я тебе рассказывал.
– Как в редакцию звали?
– Да.
Удивительный случай произошел с Олегом поздней осенью девяносто второго. Женька без звонка заявился к нему домой, вытащил однокурсника на полутемную лестничную площадку со слабо мерцавшей лампочкой и горячо агитировал примкнуть к нему. Редакция, для которой он пописывал свои репортажи, нашла спонсора и задумала расшириться. Бакулина, как ярко зарекомендовавшего себя, брали репортером без испытательного срока. Заодно ему поручили найти дополнительную творческую единицу, тоже на полный оклад.
– Ты потянешь, даже не сомневайся, – убеждал Женька. – Три месяца – это фигня. Пролетят, не заметишь. Испугался, что ли?
Лапшин никаких испытательных сроков не боялся. Более того, что-то необычное шевельнулось у него внутри. В принципе его не отличала тяга к авантюрам, однако Женькины слова породили смятение в душе. Давным-давно, в милом и беззаботном детстве, он, кроме писательства, мечтал о журналистике, которая виделась ему подлинно романтической профессией. Реальные порядки в сообществе пишущих и снимающих, естественно, были для него тайной за семью печатями, так как информацию он черпал из книжек и фильмов. Вторая мечта осталась там же, где упокоилась первая, поскольку поступить после десятого класса на журфак было крайне сложно. Предпочтение отдавали абитуриентам с характеристиками от обкома и горкома. Кроме того, быть подручным КПСС ему не хотелось. Теперь обком и горком отошли в мир иной.
– Давай, давай, решайся, – напирал Бакулин, от нетерпения постукивая кулаком по батарее парового отопления. – Мне до завтра надо определиться.
– Я тебя наберу, – сказал Олег.
По этому поводу был экстренно созван семейный совет. Доводы Олега насчет того, что, мол, он уже на последнем курсе и зачетка работает на него, а не он на зачетку, не впечатлили папу с мамой.
– Зачем тебе газета? – в лоб спросил Андрей Викторович.
– Интересно попробовать, – откровенно ответил он.
– Для чего? Что это даст?
Олег сам не знал, для чего. Просто нечто забытое вдруг поманило его за собой. Он понимал, что со временем будет катастрофически туго, дипломная работа не доделана и нахватать четверок ни в коем случае нельзя. Но шанс попасть в настоящую редакцию, да еще в отдел политики… Произойдет ли с ним что-то подобное еще раз?
– Я тебя прошу: не соглашайся, – умоляюще произнесла мама.
– Женька ведь совмещает.
– Женька в аспирантуру не идет. Он доучится кое-как и останется в своей газете, если ее не закроют. А у тебя другие цели!
Большой план, утвержденный всей семьей, не предполагал никаких газет и прочих боковых движений. Сил и времени в него за шесть лет была вложена уйма.
– Ты не мальчик, сам должен всё понимать, – добавил отец.
Обсуждение завершилось без итоговой резолюции. Решиться набрать номер Женьки было ох как тяжело. В конце концов, в десять вечера, Олег созвонился с приятелем и односложно отказал ему. Тот понял что-то по его сумрачному тону и переубеждать не стал.
– Ну, я тебя ни в какие редакции зазывать не буду, – сказал Юлиан.
– Уже хорошо.
По тону Лапшина можно было сделать противоположный вывод.
– Но кое-какое предложение у меня есть, – продолжил Юлька.
– Опять сборник?
– Нет.
Собственно, предложение было не у Юльки, а у его мамы. Оказалось, что она сейчас совмещает свои профессорские обязанности с работой на важное лицо. И лицу срочно требуется помощь в одном вопросе: разумеется, не за спасибо.
– Само не справляется? – поддел Олег.
– Сатирик доморощенный, – добродушно парировал кандидат наук.
– А можно подробнее?
– По телефону не могу, извини.
– Зачем тогда просил позвонить?
– Чтобы в целом договориться.
Со стороны Олега последовал тяжкий вздох.
– Слушай, Юль, хорош в индейцев играть. Колись.
– Права не имею, вот тебе крест, – по православному или, возможно, опричному обычаю заверил Юлька.
В воцарившейся тишине Олег уловил какой-то шорох в прихожей, под дверью комнаты. «Мама подслушивает?»
– Приходи завтра и сам всё узнаешь, без посредников.
– Куда?
Когда коллега назвал адрес, Лапшин присвистнул.
– Меня пустят?
– Пустят, только паспорт возьми.
Глава четвертая,
в которой дверь кабинета распахивается очень резко
Дом на главной площади был построен в эпоху позднего сталинизма, так что имперского величия ему хватало. Олег, сколько себя помнил, ходил мимо, не задерживаясь. Перед зданием росли классические голубые ели, а перед елями парковались многочисленные служебные «Волги» двух цветов – черного и белого. Дверь парадного подъезда открывалась с усилием, будто давая понять каждому входящему, что нечего шляться сюда по пустякам. В просторном фойе на первом этаже, обшитом коричневыми деревянными панелями, входящих встречали два милиционера.
– Здравствуйте. Я – в кабинет 310, на меня пропуск заказан, – сказал Лапшин.
– Документы покажите, – равнодушно отреагировал один из стражей, с погонами старшего прапорщика.
Метнув более-менее живой взгляд на лицо гостя, он сличил увиденное с фото и вернул паспорт Олегу.
– Куда идти, знаете?
– Понятия не имею.
– Направо по коридору до конца. Там на лифте или пешком на третий этаж.
Порог бывшего обкома Олег переступил впервые. На первом этаже со сводчатым потолком, прохладном и пустом, было тихо. Ни одна из дверей не распахнулась, пока Лапшин двигался в указанном направлении. Фамилии на табличках ни о чем не говорили ему. Пол устилала ковровая дорожка, глушившая шаги. Цветом она походила на папку с рукописью, лежавшую в диване у Олега. В целом интерьер не производил впечатления новизны, хотя паркет слева и справа от дорожки блестел свежим лаком. Потолок белили тоже вроде совсем недавно.
Лифт понравился больше. Современный, немецкого производства, он ехал быстро и плавно. Кабина сияла идеальной чистотой, и уж, конечно, ни один из обитателей или посетителей этого здания не малевал на ее стенках жуткие рожи и не ломал кнопки. Олег легко отыскал дверь с номером 310 (она оказалась близко от лифта), но помедлил перед тем, как войти. Табличка с фамилией на двери отсутствовала. Длинный коридор был, как и на первом этаже, почти пуст – лишь двое мужчин в темно-серых костюмах удалялись по другой ковровой дороже, но уже зеленого цвета, с пышной бахромой.
«Развернуться, пока не поздно? А выпустят ли? Тут вроде отмечают время убытия, милиционер на вахте предупреждал. Смех и грех будет, если захочу смыться и не смогу». Дурацкие мысли стремительно проносились в голове у Олега, застывшего перед кабинетом. Возможно, он и спустился бы вниз и наплел бы что-нибудь охранникам парадного подъезда (в самом деле, не арестуют же?). Возможно, его и отпустили бы восвояси, пожурив для профилактики. Проверить это на себе он не успел. Дверь с тремя цифрами распахнулась настежь, чуть не попав ему по носу.
– Идите лесом!
От этого громогласного восклицания, а больше из опасения получить травму Олег отпрянул назад.
– Вам кого?
Обладательница повелительного голоса мало походила на привычный образ чиновника. На вид ей было лет под тридцать, короткие черные волосы на голове топорщились ежиком, таким же черными и густыми были брови вразлет. Бледная кожа, крупный нос с горбинкой, тонкие некрашеные губы, по-кошачьи зеленые, с прищуром, глаза. Высокая, ростом с Олега, худая, как гимнастка на помосте, она была одета в мужскую бело-синюю рубашку в клетку, носимую навыпуск, и узкие черные джинсы в тон волосам. Наряд свободного покроя дополняли коричневые мокасины.
Вся девушка производила впечатление какой-то резкости и ловкости. Покой ей, кажется, был не свойственен. Назвать ее более тяжеловесным словом «женщина» Лапшин даже не подумал. Еще почему-то вспомнилась экзальтированная соседка на митинге девяносто первого года – несмотря на полное отсутствие сходства.
– Я к Валентине Сергеевне, – сказал он.
– А, по духовной части.
– По какой? – не понял Олег.
– Заходите, не стойте.
Так и не поняв смысла встречной реплики, он пробормотал: «Спасибо» и вошел. Путь к отступлению был отрезан.
За первой дверью оказалась вторая, тоже без таблички. Узенький тамбур между ними, благодаря плотной обивке на стенах и потолке, предохранял кабинет от посторонних ушей. Олег читал о таких, но раньше не видел. Открывшееся его взору сразу заставило переключиться на другую волну.
Помещение было очень просторным, раз в пять больше кафедры отечественной истории. Вдоль стен стояли письменные столы, все как на подбор офисные, стильные. Университету такая мебель была не по карману. На столах красовались новенькие компьютеры, перед мониторами сидели молчаливые и сосредоточенные люди.
– Добрый день!
Валентина Сергеевна встала из-за стола в дальнем правом углу, возле окна. Приветствуя гостя, она едва уловимо улыбнулась, но Олег ощутил напряжение, разлитое в воздухе.
– Пойдемте в переговорную, я вам всё расскажу.
– Куда?
Юлькина мама жестом указала на еще одну дверь, которую Олег сразу не заметил. Та почти сливалась со светлыми обоями под «евро». Размерами переговорная несколько уступала основному кабинету, в ней длинный стол с черной пластиковой столешницей, на блестящих металлических ножках, соседствовал с десятком стульев. Частично загораживая оконный проем, стояла доска для писания фломастерами.
– Объясните, пожалуйста, как это называется.
Валентина Сергеевна улыбнулась снова.
– Если официально, то аналитическая группа.
– А неофициально?
– Неофициально мы – часть избирательного штаба.
– Избирательного? – удивился Олег.
Полгода назад область пережила выборы губернатора, на которых победил нынешний хозяин дома с голубыми елями. Путевку в политику ему дал комсомол, а доучивался этот, в общем, добродушный человек в кресле мэра. Де-юре он состоял в партии «Наш дом – Россия», де-факто слыл скорее хозяйственником, предпочитая без шума и пыли договариваться со всеми. В ближайшее время никаких других выборов на его территории не предвиделось.
– Я за местными хитросплетениями не слежу, могу ошибиться, – попробовал оправдаться Лапшин. – В городе, по-моему, тишина.
– В городе да. На севере области дополнительные выборы в Госдуму.
– Дополнительные?
– Олег, вы точно перезанимались.
В нескольких фразах мама Юльки разъяснила, что новый губернатор позвал к себе в команду одного из депутатов федерального парламента. Тот сложил мандат, и за вакантное место развернулась ожесточенная схватка.
– Вообще не в курсе, – покаялся Олег.
– Теперь будете.
– Ну, а вы за что отвечаете?
– В основном за связь с типографией. Еще немножко консультирую кандидата, помогаю сориентироваться в наших нюансах.
– Он приезжий?
– Она.
Претендентом номер один на право заседать в Госдуме была Ирина Павловна Шереметьева, президент группы компаний, видный деятель союза промышленников и сопредседатель русского патриотического собора. Олег, правда, и о ней слыхом не слыхивал.
– Этот собор… я ошибаюсь, или он с коммунистами заодно?
– Там разные люди, – уклончиво ответила Валентина Сергеевна.
Лапшин почувствовал, что она не желает углубляться в щекотливую тему, и сменил направление беседы.
– Шереметьева случайно не из боярского рода?
– Якобы имеет к нему отдаленное отношение.
– Тогда самый интересный вопрос: я-то вам для чего?
Кошечкина-старшая посмотрела на него без тени улыбки.
– Нам нужен писатель.
