Читать книгу: «Норма II», страница 5

Меня зовут Норма Джин. Я живая

Почти ранящие своими красками, и в то же время тихие дни, прозрачные от необыкновенного состояния воздуха. Они для того, чтобы гулять по ним. И наслаждаться. В городе были и такие места. Крис повёз Норму внутрь шедевра, неподражаемого художественного полотна – в ближайший парк.

Пространство, раскрашенное багряным, жёлтым, золотым, показалось Норме нереальным. Ходить, загребая шуршащее золото ногами – такого развлечения она ещё не знала. Было непонятно, солнечные лучи ли так золотят листву, или же, отражаясь от них, всё вокруг пронизывает слепящий свет и тепло. Норма скинула свой капюшон – кого бояться? День был будничным, и безлюдные аллеи лишь добавляли сказочности.

Для усталых в парках расставлены скамейки. Часто в самых живописных местах, под сенью старинных раскидистых деревьев, или, как сейчас, на берегу озера, полного плавающих пернатых, маленьких и больших, забавных и царственных, и поголовно горластых. По-видимому, так они выражают восторг от владения столь изысканным по форме водоёмом – слегка вытянутого овала, по краям которого на безупречно-равном расстоянии друг от друга растут деревья в одинаково пышных округлых шапках крон. И все они хороводом отражаются в зеркале воды.

– «Она глядела как дитя, радовалась чему-то как дитя, она именно подошла к столу «радуясь» и как бы сейчас чего-то ожидая с самым детским нетерпеливым и доверчивым любопытством. Взгляд её веселил душу, – Алёша это почувствовал. Было и ещё что-то в ней, о чём он не мог или не сумел бы дать отчёт, но что, может быть, и ему сказалось бессознательно, именно опять-таки эта мягкость, нежность движений тела, эта кошачья неслышность этих движений».

Чтение на пленере было новым и пришлось Норме по душе. Знали всё же эти русские, как написать, чтобы и через сто лет тронуть струны. Текст воспринимался чуть ли не музыкой – полулёжа в непринуждённой позе, расслабленно вытянув ноги, закинув руки за голову. С лицом, доверчиво подставленным солнечным лучам.

Даже если Крис выступал в роли чтеца впервые, делал он это так вдохновенно, что было ясно, – взращивал в себе это искусство долгие годы. В одном его голосе можно было услышать речь разных людей, с разным настроением.

С давних пор единственным своим слушателем он воображал ту, что находилась сейчас рядом с ним. Священный момент. Портило его, пожалуй, только одно: слишком уж деятельные птицы на озере. Голос чтеца смешивался с их гомоном, что не помогало погружению в не самое лёгкое сочинение.

Крис вскоре понял это и закрыл книгу.

– Тут, конечно, замечательно, но как бы с непривычки не случилось у меня гипервентиляции лёгких.

– Гипер-чего?! Не пугай, я бы ещё немного побыла здесь. Оставь мне книгу. Если ты устал, я сама почитаю дальше.

Отирая пот со лба, Крис, похоже, и впрямь внезапно растерял все силы. Ему, днями не раскрывающему рта, ораторство далось не так уж и легко. И хоть он не в восторге от предложения Нормы, слегка подплавленный солнцем, не решается спорить.

– Подождёшь меня в машине? – книга уже у неё в руках.

– Только будь осторожнее, прошу. Помни о…

– О карантине. Разумеется, буду сливаться с деревьями. Неслышно… Не подпущу к себе ни одной… утки.

Оставшись одна, Норма неспешно встаёт, потягиваясь. «Похоже, всё-таки это правда… Что я это Я. Потягивающийся робот… да ещё с удовольствием в каждой своей молекуле, пожалуй, перебор». В порыве чувства она прижимает к себе книжку – в качестве партнёра, и импровизированно вальсируя, приближается к озеру.

У самой воды замирает. «Что за вид! Вот если бы кусочек этой природы в её гармонии был зеркалом моей собственной жизни! И будто бы всё тут появилось только теперь – для меня! Такое близкое мне. Озеро, деревья… Не было их здесь ещё вчера, точно. И этих невероятных птиц с оранжево-красными головками…» Утки, завидев её, забывают про важность собственников и наперегонки устремляются к ней в расчёте на угощенье.

– Ах, вы! Сколько вас тут, оголодавших…

И замерла. Потому что услышала… Нет, не их ответ, а такой знакомый и такой до дрожи желанный когда-то звук, пронизывающий всё её существо – пленительный звук затвора фотоаппарата. В каких-то метрах от неё стоял некто, создающий этот звук – высокого роста человек, кажется, молодой. Он делал ничто иное как фотографировал… её!

Одним рысьим прыжком она оказалась подле. В бешенстве вырвала фотоаппарат из преступных рук и швырнула в воду, с такой отчаянной прытью, будто то была боевая граната. Ни секунды не раздумывая.

– По какому п-праву вы шпионите? Снимаете меня? – хоть возмущение ещё и клокотало в ней, но, кажется, уже в ту самую минуту появилось и сомнение, правильно ли было настолько «не раздумывать»?

Фотограф в полном обалдении резко отступает на шаг, как бы спасаясь от дальнейшего нападения, от неожиданности даже не рассердившись, со всей искренностью поспешно роняет:

– Я не вас, я уток…

Всё ещё немного трясущимися от гнева руками Норма запоздало напяливает капюшон на голову, поправляет съехавшие очки, зажав книгу подмышкой. Смятение «шпиона» несколько гасит её воинственность.

– Я не верю… в уток, – не слишком уверенно говорит она.

– Здесь редкие по окраске… огари… – слегка заикаясь, сообщает «шпион», похоже, утратив нормальную способность не только говорить, но и двигаться. Даже не глянув в сторону затонувшего фотоаппарата, он застыл в одной позе с поднесённой ко лбу рукой. «Господи! Будто блеснуло… С чистого неба. Молния? Нет, не она. Ведь я жив, хоть и еле удержался, чтобы не рухнуть».

Норма, внезапно успокоившись, удостаивает его взгляда. И вскрикивает про себя «Ох!» Перед ней человек, которому явно нипочём фейс-контроль в самые труднодоступные для прочих места. Лет тридцати, светлые волосы зачёсаны назад, полностью открывая лицо. Оно того стоит. В нём благородство и аристократизм. Очень тёмные, в сравнении с цветом волос, густые брови, взметнувшиеся в этот момент вверх в крайней степени удивления, живые глаза, губы чуть тронуты улыбкой – растерянной от загадочности происходящего.

Человек с таким лицом никак не может быть мелким проходимцем или пронырой. Одет в замшевый пиджак тонкой выделки с мягкими отворотами, вельветовые джинсы, мокасины на толстой подошве.

«И голос у него такой приятный, мягкий, чёрт!..» Фотограф так и не пришёл как следует в себя от её налёта, во взгляде его светлых глаз что-то странное, похожее на удивлённое самозабвение. Он смотрит на Норму в такой жадной готовности слушать её, ловить каждое её слово, будто годами ждал такой возможности. Сам же больше ничего не говорит, и его растерянность уже тревожит Норму.

– Вы биолог? – извиняющимся тоном спрашивает она.

Этот простой вопрос, кажется, обрадовал его и, справившись с оторопью, он отвечает на него уже почти непринуждённо, только несколько торопливо, надеясь, видимо, что так будет убедительнее.

– Нет, я преподаватель. В здешнем университете читаю лекции. И у нас со студентами клуб, где мы делимся всем… – от радостной улыбки на молодом лице собираются лучи морщинок возле глаз. Теперь Норма заметила и довольно большие залысины на висках. Странное сочетание молодости и зрелости, тонкости и силы притягивает взгляд.

У Нормы опускаются руки, книга вываливается из них, она подхватывает её налету и прижимает к себе.

– Что же я наделала! Ваш фотоаппарат…

Молодой человек машет рукой.

– Он был стареньким, пришло его время, наверно…

– Всё же… Какой он был марки? Я спрошу у своего… у сына, может, у него есть такой. А… а если его достать? – она смотрит на воду, прикидывая. – Здесь ведь не так глубоко?

– Надо было сразу, но я… немного растерялся.

– Нет, всё равно плёнка уже испорчена.

– Плёнка?! – «шпион» смеётся, не скрывая недоумения. – Нет там никакой плёнки…

– Как нет? А как же вы… – с самым глупым видом Норма делает жест рукой, будто нажимает на спуск камеры.

Брови незнакомца снова поползли вверх, но, вроде что-то смекнув, он говорит скороговоркой, чтобы отсечь возражения:

– Да я же говорю, не о чем тут волноваться, зачем… лишать рыб такой находки. Вот что действительно интересно, я заметил вашу книжку, она вам нравится? – кивнув на ту, что она держит в руках.

– Да, – слегка удивившись.

– Здорово! Я автор, – скромно заявляет преподаватель университета, подавляя еле заметную улыбку.

Норма, озадачена, хоть и не всерьёз. Переворачивает книгу обложкой к нему.

– Вообще-то он умер, кажется, больше века назад, Фёдор Достоевский, – с наигранной печалью в голосе сообщает она.

– Ну, что в этом такого, все умирают, – вид у собеседника беспечен, как и ответ.

– Да, – говорит она уже без всякой наигранности, потухшим голосом. – Некоторые даже не по разу.

– Вы ведь простите мне это… хулиганство? С автором, – встревожился он, заметив изменение настроения Нормы. – Знаете, когда имеешь дело со студентами… да просто в нашем любительском театре мы часто вытворяем такое!.. Чтобы классика не обрастала мхом. Я и повторил сценку из наших «Братьев Карамазовых».

– Из ваших чего?! – глаза Нормы распахиваются, как цветы от внезапного солнца. – Нет, это невероятно! Вы поставили этот спектакль?

Не услышав ответ, она вздрагивает от дребезжания в её кармане. Неуверенно достаёт телефон, не зная, какой стороной держать его к себе. Он продолжает звонить, она слегка испуганно смотрит на него.

– Извините, – говорит она, глянув на незнакомца. – Он у меня недавно… – и продолжает умоляюще смотреть на парня. – Как вас зовут?

– Я Алекс Лардж. Вам надо ответить? На зелёненькую, – и легко касается поверхности телефона, – внимательно глядя на девушку.

Норма обрадовано подносит телефон к уху.

– Да, всё нормально. Уже иду, не беспокойся, – благодарно кивнув Алексу.

– Пока вы не ушли… Кстати, я провожу вас немного? Про спектакль не договорили. И… а вас как зовут?

– Меня… – она замялась. – Меня зовут Джин, – сказала она, поспешно направляясь к выходу. И нахмурилась, вдруг поняв, что не надо было ей говорить это и говорить вообще о чём-либо последние пять минут.

– Очень хорошо. Так вот, постановка наша в самом начале, не все артисты ещё набраны. А вам ведь уже наверняка говорили, что вы…

– Алекс! Извините меня… – она решительно останавливается, чтобы сделать всего одно короткое объявление: их встреча окончена, тоном – «раз и навсегда».

Пока эта фраза не прозвучала, светло-голубые глаза, не отрываясь, смотрят на неё, с почти детской радостью от того, что они видят, и с таким радушием, что… «Ведь это предательство – разочаровать их». Нахлынули разом сколь неутешительные, столь и противоречивые мысли: «Вот, я снова обманываю. Но если сказать ему правду, что будет с Крисом? И зачем надо было такое устраивать, если нельзя разговаривать с живыми людьми? Как тогда стать по-настоящему живой? Зачем, зачем? Какая-то ошибка!»

Отвернувшись от Алекса, она попыталась прикрыть лицо книгой. Но это не спасло, хлынувший поток из глаз было не остановить. Она вцепилась зубами в край рукава своего худи. «Господи! Как он это делает? Протирает глаза, не снимая очков».

В полной растерянности Алекс тихонько касается плеч плачущей девушки, как чего-то опасно хрупкого, и со всей осторожностью разворачивает эти плечи к себе.

– Ох, вы ничего не понимаете… – она на секунду приникает головой к его груди, с её ростом только так и можно, и тут же отстраняется. – Зачем всё это, когда люди говорят совсем не то, что хотят, – кое-как она всё же вытирает глаза ладонями. – Только минуту назад я поняла, что всё вообще зря, если ты… если у тебя нет никого, кого ты любишь и кому ты можешь это сказать. Никакая несчастная любовь не сравнится с этим несчастьем.

 Алекс неподвижен. Всё же решается взять её за руки. Смотрит ей в лицо. Она нерешительно в его.

– Джин – это ведь не настоящее твоё имя?

– Оно… настоящее… Норма Джин.

– Я так и знал!

– Что ты знал? Откуда ты мог знать? Так ты специально здесь… делал съёмку? – она пытается вырвать руки, но он держит крепко.

– Норма Джин, я пришёл сюда из-за озера и птиц. Увидел тебя издали у воды и этот танец… будто кружащийся лист, мне сразу показалось что-то… я раньше уже видел эту фигурку, изящную… как само изящество, но не хотел мешать, пока ты не подлетела ко мне, и я не увидел твоё лицо вблизи, – горячо отбивался Алекс. – И у меня под ногами трещина, то ли от молнии, то ли… Сейчас ещё. Будь я девушкой, грохнулся бы в обморок. Ты была без капюшона, хоть и в очках, но меня сразу под дых! Подросток с короткой прекороткой стрижкой, но это лицо не спутаешь ни с каким другим… Будь рядом хоть тысяча девушек!

– Говоришь мне «ты», – она слабо улыбнулась, – а ты не подумал, что я сумасшедшая, когда сказала про сына? – вынимает наконец свои руки из его.

«Боже! Что я делаю? Крис убьёт меня», – вновь отворачивается и идёт прочь заплетающимся шагом.

– Ну, постой же! Ведь мы не утки, мы можем рассказать всё друг другу, – останавливает он её. – Не уходи так. Пока есть ещё дружба, никто не отменял её, – он лезет в карман своей куртки и протягивает ей свою карточку с телефоном. – Позвони мне, это нетрудно, на зелёненькую, помнишь?

Она берёт его визитку и прячет в карман, беспокойно глядя в сторону ворот парка, не покажется ли оттуда фигура с палочкой.

– Он убьёт меня. Или я его.

«Странно. Да, всё в том парке было красиво. Вот именно, как на картине. И вдруг она стала… живой, без рамы. Всё, всё было живое: деревья, листья, хоть и опавшие, блеск воды, даже облака. И это вонзилось в меня, когда… да, в тот момент, когда я увидела его глаза. То, как он смотрел на меня. Я же ничего не делала, чтобы понравиться или тем более завлечь. Не то что раньше… Походка? Нет её больше той, вихляющей. Она была для «индустрии движущихся картинок», как называла это моя мать. Точнее, мать… Нилирэм. А о теперешней, выдуманной Крисом, надо говорить: «Она была помешана на ММ, поэтому дала своей дочери, то есть мне, такое имя – Норма Джин. Нелепое враньё!»

В конце дня. Норма всё с той же книжкой полулежит на небольшом диванчике в состоянии лёгкого плавления, переживая вновь ощущения прошедшего дня. Её даже не знобит, как обычно бывало по вечерам, из-за чего она и попросила перенести этот диван из спальни поближе к камину.

Крис же трудится над тем, чтобы развести огонь, делая это в крайнем раздражении. Тупые поленья не больно-то хотят разгораться, по-видимому, как раз из-за нервозности по отношению к ним.

– Ты не сказала ни слова за всю дорогу из парка. Что там у тебя стряслось? – он полуоборачивается к Норме, перестав издеваться над дровами.

Она в задумчивой медлительности прижимает раскрытую книгу к груди и смотрит перед собой в никуда.

– Удивительно… Как начинался сегодня день. Думала, съем его, этот день-торт, весь из замечательных слоёв. Порезали его кусочками поровну всем. Даже мне. А потом… – она перевела взгляд на Криса, – А потом я почувствовала себя динозавром, откопанным против его желания.

Крис отворачивается к камину, наугад шурудя кочергой. Кажется почти карликом, так сгорблена его спина.

– Я знал, что ты будешь меня винить. Но не в состоянии был побороть своею идею фикс – в этом да, моя вина. Уж прости. Неизлечимый эгоизм. Вот именно. Но я ещё и хотел… а, да я тебе уже говорил это, но ты, кажется, не слышишь или не хочешь слышать.

– Так и будем винить друг друга? Но я ведь тебе обещала, что теперь всё будет хорошо.

– Ну да, в голливудских фильмах после таких слов обычно кто-нибудь вываливается с двадцатого этажа.

– Ты вообще никогда никому не веришь? Я только собиралась сказать, твоя идея… гениальна! Хочешь верь, хочешь нет. Только сегодня я это поняла. И я захотела сыграть её, эту непонятную девушку, может быть, и правда, её непонятность похожа на мою в чём-то. Но как ты себе это представляешь, если мне нельзя видеться с людьми? Ведь кинопроизводство… это громадный завод с художниками, плотниками, электриками…

Крис распрямляется и вырастает в человека выше среднего роста. В глазах загорается сумасшедшинка. Садится верхом на стул, будто намеревается отправиться на нём вскачь через леса и горы – отважный рыцарь из романтичной сказки.

– Да, в старом заплесневелом кино это так. У нас всё будет по-другому. Сценарий я почти уже написал. Фактически всё это можно будет снять в одной комнате. Хоть даже в этой. Людей, которые будут задействованы с тобой в кадре – их всего трое. Запрячь дрон по полной, он снимет в лучшем виде, что и ходить никуда не надо.

– Дрон? Фамилия оператора? А ты будешь, режиссёром, продюсером, осветителем…  И правда, зачем усложнять. Ну, а вот как разгрести вот это: я ребёнок своего сына, а ты отец своей матери? А? Или, может, я из пробирки, внучка той ММ. А что? Это вариант. Ты доказываешь сначала своё родство, а потом моё с тобой – дитя от случайной связи или от суррогатной матери, или кибер-дитя? Ведь как-то всё же надо объяснить моё появление на белый свет, господин учёный!

 В досаде он тянет руки к глазам, чтобы их потереть, но останавливается и с непривычной уверенностью отчеканивает.

– Знаешь ли, самое главное – это твоё согласие. Вот именно! И желание. Нас уже двое, и это не мало. Остальное дело науки и техники. И чем нездоровее энтузиазм, тем легче заразить им ещё… человек сто. Ты права, на подготовительный период нужны люди. Это я беру на себя, – и опускает голову, смутившись, – и… лучше вместе с Ирэн. – Мы должны, должны сделать это! Такой образ! Куда там Анне Карениной, в нарядном платье под железный поезд, вся заслуга. А тут характер! Непостижимый! По повадкам – гулящая, на деле чистота, что и монаха не проведёшь. Корыстная? Всё благополучие отдаст за того, кого любит. Богохульствует, а заповеди не на словах чтит. Ну, может быть жестокой – к лицемерам и подонкам. Да никому больше её не сыграть! И ты ведь знаешь уже, они без ума от тебя даже через такую уйму лет.

Если основные тирады, Норма выслушала с некоторым воодушевлением, глядя на оратора, то последняя фраза, похоже, его погасила. Её взгляд вновь ушёл в пространство.

– И что с того? Без ума. Ерунда! Такая же ерунда, что и тогда.

Крис взрывается.

– А что, по-твоему, НЕ ерунда?

– Ничто! Ничто здесь НЕ ерунда, – отчеканивает она. – Закон Нормы: «Ничто не ерунда!», нормально сформулировано?

С подчёркнутым равнодушием смотрит мимо всадника, он в секунду теряет поводья, сделавшись потухшим. Опускает голову на сплетённые руки на спинке стула.

– Никакой это не закон! Если это ерунда, не знаешь, почему после смерти актрисы подскочило число самоубийств?

– Но это же бред! А после смерти Эйнштейна оно не подскочило?

– Конечно, нет. У Эйнштейна не было твоей фигуры. И твоего характера. Необъяснимого. На вид дитя, голос такой… слушал бы и слушал. От тебя не ждёшь ничего… злого. И вдруг…

– Но я не дитя! Сколько мне, кстати, лет? Двадцать? Сто? Или несколько дней?

– Всегда ненавидел эти подсчёты. Про себя-то не знаю точно. Всё тот же мальчишка, который подставлял тумбу, чтобы подобраться к полке… Ничего не изменилось. Ты как была мечтой, так и осталась. Я тебе никто, та же ерунда, раз незачем рассказывать мне, что с тобой случилось за те минуты, что я не видел тебя.

– Я не дитя, чтобы меня воспитывать, а ты не мой отец, если я ничего не путаю, – злится она ещё больше. – Так сколько же мне лет?

– Разве я не говорил? Двадцать два. Совершеннолетняя. И ещё не успела втянуться в… ни в какие поганые подпорки. Все эти чёртовы пузырьки и ампулы… Всё! Ничего больше не говорю. Если не меня, то послушай тогда хотя бы Фрэнсиса Бэкона.

– Кого?

– Почитай потом его, как закончишь «Карамазовых». Для восстановления душевного равновесия лучше всего математика, он говорил. А не какая-то дрянь в таблетках. Притом, что он не был математиком, в своём семнадцатом веке заложил основу кибернетики.

– Как это?!

– Не знаю уж, кому ему приспичило писать шифрованные записки, но он придумал шифр на основе двоичной системы. Кодирование алфавита всего двумя цифрами 0 и 1. Тебе в этом разобраться раз плюнуть. Я заметил, ты довольно быстро всё схватываешь.

 Она просияла.

– Тогда… папка «Норма»?

– Ну… С этим сложно. Памяти твоего ноута не хватит.

– Хотя бы частями. Если тебе лень подумать о себе, тогда придётся мне. А зачем тогда ребёнку мать? – улыбается, хоть и довольно злорадно. – Думаю сочинить тебе для начала здоровую ногу и новые лёгкие.

Крис встаёт со стула, с шумом задвигает его под стол.

– Не надо так шутить! Я ведь, кажется, говорил, сколько лет я учился, а потом работал…

– Так то – ты-ы… – нараспев замечает Норма, вновь открывает и листает книгу с вполне беспечным видом. – Откуда тебе знать, может, я прирождённый… математик. Я, правда, и сама не знала. Компьютеров же раньше не было. Если бы моей колыбелью не был Голливуд, я бы использовала свои способности по-другому. Может, тебе как раз и передались мои тайные способности? Сегодня, кстати, я назвала тебя своим сыном.