Читать книгу: «Лучший друг», страница 33

IV

Лёша же в свою очередь считал, что его долгом было содержать брата в здравом расположении духа и не давать в нем закрепиться этой бесконечной апатии. По глазам младшего казалось, что любая мелочь, любое колыхание травы могло вывести его на крик, но Егор и бровью не пошевелил после рассказа старшего. В какой-то момент старшему показалось, что он зря рассказал ему о прошлом. Это мало того что не возымело никакого положительного воздействия, так еще только сильнее погрузило его в себя. Однако его движения стали менее скованными и более четкими, даже грубыми. Все, что делал Егор, являлось важным. Никаких лишних движений.

Во многих проявлениях он стал человеком четким. Даже сигарета теперь подкуривалась с первого раза, а фильтр всегда падал на землю пожеванным. Шаги по лестнице всегда были через одну ступень, камни под ногами отлетали легким пинком за пару десятков метров, бутылка воды открывалась с одного резкого оборота, взгляд, в основном прикованный к фотографиям, в остальном четко был сфокусированным на всем, что двигалось и могло как-то испортить их гармонию – в этих мелочах он преобразился до неузнаваемости.

Егор нырнул в рефлексию, как рыба в воду. Говорить было еще труднее, чем раньше, но Лёшу успокаивало то, что суета наконец закончилась. Можно было спокойно следовать по своему пути и не думать ни об Уорвике, ни о погибших, ни о войне. Все было закопано глубоко в душу, и долгое время не собиралось просыпаться.

Когда они остановились в уютной открытой квартирке, которая каким-то чудом сохранила первый этаж в целости, Лёша начал разводить костер на каменном полу. В ярком, теплом свете Егор увидел Машу, и снова отголоски боли отдались в голове, жутким спазмом в животе и выбили его из сил.

Легкое видение показалось в трепещущем пламени. В нем вырисовывались бесконечные, знакомые лица, которые то кричали от боли, то молились. Они сменялись с бешеной скоростью, нагоняя страх и головокружение. В конце появилось печальное, опаленное жаром битвы лицо со шрамами. На голове у человека выгорели волосы, но он улыбался и смотрел на Егора влюбленными глазами. Не выдержав, он закрыл глаза. Захотелось плакать, но он сдержался и обратился к старшему с первым за два дня вопросом, который вот уже столько дней витал в воздухе и который казался ему очень важным:

– Почему ты никогда не плачешь? – выдавил из себя Егор.

– А почему должен? Я все выплакал уже давно, – ответил Лёша.

– Я хочу перестать плакать.

– Зачем?

– Просто. Не хочу быть слабым.

Вздохнув, Лёша встал с теплого пола и высунулся в окно. Он закурил и сказал:

– Слезы не делают тебя слабым. Меня мало что трогает в этой жизни, но когда трогает, я плачу. Мне не стыдно пролить слезы из-за страха или боли, но я не делаю этого только потому, что они не наворачиваются. Не смотри на меня как на смельчака – это не так… Я завидую, что ты можешь выплескивать эмоции таким способом. Я же коплю их в себе, от чего порой становлюсь настоящим монстром. Невыносимая боль от пребывания в пригороде преобразила меня. Помнишь тот момент?

И тогда Егор многое вспомнил. Даже те странные ощущения в отеле, когда все вокруг казалось таким знакомым, гнетущим.

Лёша отвернулся от летящего в комнату дыма и посмотрел на брата, крепко зажмурившего глаза. Когда он открыл их, они все еще были сухие.

– Ты врешь, опять. Ты сдерживаешь себя, всегда.

– Даже если так, я делал это только ради тебя, – отвечал Лёша.

– Я устал, – ответил младший брат.

Егор лег на диван, накрылся курткой и уснул. Лёша смотрел подаренный Женей мини-телевизор, на котором шла третья серия. Братья потеряли сноровку. Теперь их невнимательность могла многое поменять в худшую сторону, открыть все еще не запекшиеся многочисленные раны.

V

Путешествие не вернулось в прежнюю кондицию, несмотря на нарастающую в округе опасность: начали появляться голиафы на стенах, псов в городе стало больше, ульи возникали на домах все чаще и чаще. Они молча и медленно продвигались сквозь сомнительное окружение города, пока дело не подошло к закату и они не добрались до церкви, на верхушке которой виднелось черное, почти сливающееся с цветом серого неба лицо. На нем появился белый изгиб в виде улыбки, и лицо закричало:

– Ребята! Наверх давайте! Снаружи очень опасно!

Застопорившись на одном месте, Лёша посмотрел на лицо, кричащее сверху, и засомневался. Посмотрев на безразличного брата, Лёша немного подумал и махнул рукой. Они двинулись ко входу в черно-красную церковь. Ее широкие деревянные двери были закрыты, но стоило им подойти ближе, как гигантские врата медленно раскрылись. За ними не было никого – лишь темнота, в которой проглядывались бликующая золотая отделка церкви, очертания скамеек, лучи от луны, проходившие из дыр в потолке, и какие-то белые точки, разместившиеся в кругу около тусклого огня.

– Проходите, – буркнул томный голос с западным акцентом. Лёша вздрогнул и огляделся, но рядом никого не было, однако же голос явно был всего лишь в паре метров от них. Неведомая сила толкнула его вперед, и они прошил сквозь огромные двери. Лишь вблизи они поняли, что за голос их окликнул.

Владелец голоса был черным с ног до головы. На нем висело старое, ветхое пальто, нелепая треуголка и орден на груди. Длинная кучерявая борода с седыми промежутками свисала до груди, где собиралась в пучок и расходилась в две стороны. Впервые в жизни братья увидели чернокожего человека, о которых доселе знали только из книг, а видели только на исторических фресках в музеях.

– Наверх по лестнице. Энтони ждет вас, – без особого дружелюбия ответил голос и молча ушел к остальным черным лицам, что сгрудились около тусклого огонька рядом с кафедрой.

Неторопливо пройдя к неосвещенной, трухлявой лестнице, братья осматривали небогатый темный закоулок. Смотреть было особо не на что, но даже те слабо различимые очертания вызывали неподдельный интерес. Тут имелась целая экосистема, которую построили эти чернокожие отшельники. Из скамеек для паствы они соорудили себе койки со своими иконами, на кафедре располагалась большая икона, которая была освещена слабой свечкой, а по краям, где висели большие изображения святых, стояли чернокожие люди и молились. Иконы были зацелованы и стары, но это не мешало восхитится искусностью их создания. К сожалению, такое тихое и святое место превратилось после войны в одну большую груду с дырами в потолке, выбитыми окнами, закрытыми досками, и обрушившимися занавесками, которые собрались в кучи пепла, смешанного с воском и парафином.

Когда они поднимались наверх, в сердце появилась тревожность.

– Раз пошли, значит, закончим до конца, – сказал Лёша и протиснулся вперед на винтовой лестнице.

– Нож лучше держи наготове, – ответил Егор. – Он может пригодиться.

Осуждающе посмотрев на брата, Лёша все же припрятал на поясе нож и поднялся наверх.

У перил, как и ожидалось, стоял черный парень, который внимательно осматривал прилегающие земли и здания. В основном его взгляд, что странно, приковывала вновь заковылявшая по пустынным улицам машина, которая уже была в паре километров и казалась совсем маленькой. Этот Энтони совсем не обращал внимания на прибывших в его тесное обиталище гостей. Пока они оставались для его взгляда вне зоны доступа, Егор осмотрел парня: внешне он был совсем худой, сухой и… черный. Это очень затрудняло подступится к нему с нужной стороны, ведь черные люди для них были сродни иностранцам или аборигенам, у которых своя культура, мировоззрение и склад ума.

Егору не представлялось возможным даже предположить, какой этот человек «на вкус». Единственное, что было знакомо, так это внешние атрибуты, которыми он походил на старшего брата. У этого Энтони были острые черты лица, черные витиеватые волосы, черное пальто, темно-синяя кофта под ним. У Энтони были черные пальцы со светлыми внутренними сторонами, что еще сильнее удивило Егора, проницательный взгляд, большие, кремовые губы и широкий, цвета полированной бронзы нос. На ногах Энтони носил оборванные черные боты и грязные носки. Вид у него был не из самых опрятных, но смелое, веселое и яркое лицо усыпляло бдительность, которая была очень важна в компании столь необычных и малознакомых людей.

Наконец Энтони повернул голову в сторону бегущей стаи собак и боковым зрением заметил младшего брата, что внимательно осматривал его. На его лице отразилась искренняя радость и удивление. Он протянул свою черную сухую руку Егору и улыбнулся своими невероятно широкими губами, оголив белоснежные зубы.

– Энтони Эвенс, – начал парень сходу. – Рад встрече, господа. Пойдемте же вниз.

Он еще пожал руку Лёше, который скептично посмотрел на него, и пропустил старшего вперед. Долго спускаясь по винтовой лестнице, Энтони что-то говорил на русском про их церковь. В его языке четко чувствовались какие-то странные, доселе не слышимые ни Егором, ни Лёшей нотки. В них разве что можно было узнать манеру речи Уорвика, но у старого генерала не было настолько яркой «иностранности» в языке, какая была у Энтони. Черный парень был очень позитивен и постоянно приговаривал какие-то английские фразочки себе под нос.

– А почему не должен? – спросил простодушный Энтони Лёшу, спустившись вниз и стукнув кулачком какого-то молодого подростка, тоже черного. – Это мой родной язык, поэтому я всегда остаюсь при нем. Ну вот, – показал он черным пальцем на круг из людей. – Это моя родня, которая прошла вместе со мной через все ужасы гомельской жизни. Впечатляет, не правда ли?

– Выглядит жалко, – ответил Егор, все так же безразлично вертя в руках всякие штуки из кармана.

– Нет-нет! – испугался Лёша, в край очарованный позитивным настроем Энтони, который на время выгнал из его головы тревожные мысли и окончательно усыпил его бдительность. – Мой брат страдает излишней критичностью. Но нас интересует, что же за ужасы? Я не до конца понимаю, о чем ты.

Энтони рассмеялся и стукнул себя по колену. За ним рассмеялись и остальные члены церкви. Лёша смутился и нахмурился.

– Да ладно тебе! Ты-то, белорус, так еще и не знаешь о гомельских ужасах? Я тебя умоляю! Нас не обидит это. No, I’m serious!

– Нет, я серьезно, – ответил Лёша, не понимая, о чем речь, на что Энтони покосился на него и поднял брови, словно обидевшись.

Энтони бросил беглый взгляд в угол церкви и сел в круг.

– Присаживайтесь, – сказал он холоднее. – Сейчас расскажу.

Далее Энтони начал серьезнее. В его голосе пропал былой запал, и теперь он был сосредоточен только на рассказе, совсем забыв о том, с кем говорит. Иногда он делал такой акцент на некоторых пугающих до жути сценах, что в один момент переходил на английский, после чего его спокойно осекал старый, покрывшийся морщинами дедушка.

Из рассказа Энтони было понятно, что ситуация у новообразовавшихся государств – бывших областей Беларуси – печальнее некуда. После вводного курса в историю, которую Егор поверхностно знал из энциклопедий у Жени, Энтони рассказал про бесчисленное множество плантаций, на которых взращивают людей. Чернокожие являлись там чем-то вроде фермеров и уборщиков, которые делают удобные условия для взращивания новой армии. «Война, – по словам Энтони, – только начало делает, ведь Гомель только-только начинает операцию массы по подготовке прототипов «новых людей».

– Только вот эти «новые-новые люди» не будут подчиняться чувствам человеческим, понимаете? – спросил Энтони, разведя руками. – Мы были теми, кто застали первые, довольно сырые разработки. Жуткое зрелище. Когда человек, который был с мозгом, вдруг уподобляется роботу – это не шутка, а страх.

– Не апеллируй к таким сложным словам, говори проще, – перебил его Лёша, которого веселили ошибки в его речи.

Эта жалкая группа людей, которая обосновалась в церкви, работала на одной из плантаций, в которой инициативная команда техников отключила систему питания. Эта операция чуть не привела к взрыву, но зато сотни людей смогли спастись бегством. Кого-то, конечно, нашли, но у многих появилась надежда. Так эти люди оказались здесь, перебиваясь едой из супермаркетов и грабежами…

После этих слов Энтони посмотрел над их головами. По шоколадной коже потекла капля пота. Потеряв сноровку, Лёша нагнулся к нему и переспросил, когда тупой топор вошел в деревянный поддон, на котором он сидел. Вскрикнув, он встал и оглянулся – крепкий и широколобый человек в красно-черном балахоне стоял под прицелом Далета и в ужасе поднял руки.

– Я знал, что вы играете нечисто, – сказал Егор и сильнее воткнул в подбородок пистолет здоровяку. Лёша был с ним солидарен и вмиг достал Заин и навел его на Энтони, вытащив язык и улыбнувшись. Радость от того, что скоро прольется кровь и немного взбодрит его, выражалась на его лице, смотря на которое обитатели церкви леденели от ужаса. – Ну и зачем оно вам понадобилось?

– Подождите! Вы – белые оккупанты, которые терроризируют нас, поэтому мы не могли оставить это все вот так. Извините, мы ошиблись…

– Но ведь мы не желаем вам зла! – крикнул Егор и крепче сжал пистолет, чувствуя сильную обиду. – Энтони, мы же не враги вам. Какого черта?!

– Да природа их такая – все воровать и убивать, – ответил Лёша с оскалом. – Читал я про вас, ублюдки. И как я мог потерять бдительность?

– Стойте, мы ошиблись. Мы правда думали, что вы обычные простаки, схожие с теми, что нас взяли в плен на плантациях. Опустите пистолеты – они ни к чему, – сказал Энтони и медленно встал, подняв руки. В его движениях и речи чувствовалась явная досада, но, тем не менее, он не выглядел как убийца, а даже наоборот – искренне раскаивался. – Если и хотите мстить, то убивайте меня. Это моя идея – заманивать сюда людей.

– Хорошо, – Егор перевел пистолет на Энтони и нацелился ему в лоб.

– С… Стой, – осек его Лёша и отдернул пистолет. – Не надо. Давайте поговорим.

– Да ни за что я не буду вести переговоры с белыми! – сказал какой-то парень у костра.

– Я тоже желанием не горю! – рявкнул Егор и всадил пулю в кафедру. Стоявший в миллиметре от пущенной из шестиугольного ствола пули здоровяк чуть не вскрикнул от страха.

– Кенни, не стоит их провоцировать! Ребята, – обратился Энтони к братьям, – он у нас просто достаточно натерпелся. Давайте и впрямь обсудим.

Не убирая с лица презрения и злости, Егор опустил Далет и головой кивнул громиле уйти из-за спины. Тот покорно повиновался и сел за Энтони, извинившись своим басистым голосом. Присев обратно на поддон, Егор уже не прятал Далет, а лишь держал его в руке, напоказ меняя конверсию и не сводя с остальных пристального взгляда. Опомнившись, старший брат вернул пистолет в руку, но уже не угрожал им, а скорее держал рядом в качестве весомого аргумента.

VI

– Мы столько жили в дерьме, а тут появились белые люди, которые оказались не в курсе нашей репутации. Вы нас так легко приняли, что для нас оказались легкой целью, – говорил дрожащим голосом Энтони, нервно отстукивая пальцем по шершавому бетону.

– И вы решили испортить наши доверительные отношения? – спросил Егор и махнул в его сторону пистолетом. Энтони аж весь продрог.

– Ну неужели ты не понимаешь? – взмолился Энтони. – Мы не планируем с вами увидеться. Мы колесим по миру и всегда на грани смерти. На работу нас никто не возьмет, в город не пустит, на стажировку тоже. Мы никому не нужны. Наша репутация откатилась на двести лет назад! Почему, если к нам такое отношение с вашей стороны, мы обязаны быть к вам добры? Что нам еще оставалось?

Стоило Энтони закончить, как он чуть слюнями не поперхнулся. Чернокожий парень сидел на корточках и томился в ожидании ответа, жадно вдыхая своими гигантскими ноздрями сладковато-горький дым «Огней Сан-Франциско». Пока Егор думал над его словами, он нарочно томил его запахом, делая долгие, деликатные затяжки и пристально смотря ему в глаза. В конце концов тот не выдержал и отвернулся, принявшись ковырять черными от грязи ногтями рыхлый бетон, на котором недавно отстукивал нервный бит.

Стоило Егору открыть рот, чтобы ответить, как у входа в церковь запричитал старик, что открывал двери. Раздался лай и крик, после чего Энтони как током ударило. Он вскочил на ноги и взял в руки длинный, грубо заточенный ломик. Старик-швейцар бежал в ужасе, пока за ним гнались две остервеневшие псины, что жадно клацали своими челюстями и испускали пену из слюнявых пастей. Одним удачным замахом руки Энтони перерубил одну, когда вторая вдруг бросилась ему на плечо. Он застонал от боли. Посмотрев на испуганных друзей Энтони и брата, Егор сглотнул и прострелил сумасшедшей псине брюхо.

Упав на холодный пол, Энтони схватился за плечо и зашипел, но следующая волна со стороны остервеневших тварей началась снова. Тут за оружие взялся какой-то молодой паренек. Его оружием был ужасающих размеров клык. К ним также присоединился громила, который хотел тайком убить гостей. Запустив длинный клык с такой силой, что он пробил собаке череп, худощавый парень набросился на вторую и голыми руками принялся рвать на ней кожу и кусать за лапу, от чего та жалобно заскулила и хотела убежать от этого сумасшедшего ребенка. Дернувшись, Егор встал на ноги и прицелился, но Лёша, явно заинтересовавшийся, опустил его пушку и усадил на место.

Атаки диких собак продолжались и продолжались. Смелый и большой парень с широким лбом взялся за самую большую и дикую, сражаясь с ее невероятной силой, пока Энтони рубил своим ломом направо и налево. На помощь трем бойцам пришли две женщины, что, держа одной рукой дрожащих младенцев, начали, натягивая тетиву свободной рукой, стрелять в псин из кривых, сделанных на скорую руку луков. Для Егора эта схватка выглядела как смертельный бой, но старший брат и остальные обитатели церкви молча наблюдали, изредка даже отвлекаясь на какой-то бессмысленный разговор.

И все же худой парень, который качался по полу и рвал зубами собак, как ребенок, который жует игрушки режущимися зубками, изрядно позабавил Егора. По глазам этих безымянных воинов пустыни было видно – они перетерпели столько в своей жизни, что эти дикие псы были сродни разминке перед чем-то по-настоящему страшным. Даже великие творения науки – Далет и Заин – казались детским лепетом по сравнению с этим древним и жестоким человеческим инстинктом. Впервые за долгое время Егор улыбнулся. За пару минут было вырезано с дюжину псов, но все, кроме Энтони и женщин, выглядели словно после душа из ржавой воды.

Гигант отряхнулся и засунул острый, шершавый нож себе за пояс, сев рядом с одним из стариков. Худощавый парень забрался на дозорную скамью и даже клык не спрятал. Он выглядел очень подавленным и никак не мог отвести взгляд от смердящих трупов, на которые быстро слетелись вороны. Лишь Энтони выразил на лице какое-то недовольство, хотя и тот поморщился даже не от больного плеча, а от резкого, гнилого запаха.

– Эти псины разлаг… разложение делают еще при жизни, – заключил недовольно Энтони и, исподлобья посмотрев на гостей, присел рядом с гигантом.

– Ну, сражался ты неплохо, – ответил ему один из седых жителей церкви, посмотрев на Энтони каким-то негодующим взглядом поверх очков. – Однако у нас не так много медицинских даров. Постарайся тщательно промыть рану водой из котелка. И поживее.

Покорно кивнув, Энтони пошел промывать рану. Лёша наклонился поближе к седому старику в очках и спросил:

– И часто вам приходится воевать с этими осатаневшими от голода тварями?

– Чаще, чем ты моргаешь, – подметил седой старик. В подтверждение его слов еще одна псина упала замертво от меткого броска клыка парня на дозорной скамье.

– Эффектно, нигер! – протянул Лёша, смотря на умерщвленного пса и удивленно кивая головой.

– Это еще не, как ты говоришь, эффектно, чужак, – с прежним спокойствием и непоколебимостью в голосе ответил седой старик. – Порой Рони Энтони и Рони Чак выходили против свор из тридцати особей. Мы встречали гадов всех мастей по пути сюда. Дорогу к церкви кровью пробивали все – и женщины, и дети. Задумайтесь, прежде чем идти дальше. Это вам такое напутствие…

Седой старик помешал крупицы в своей грязной щербатой миске. В ней было что-то вроде травы, смешанной с зернами пшеницы и льном, которые он все время ковырял. Этот старик был единственным, кто из всех не следил за боем. Лёша бросал на него беглый взгляд, но внимания его отрешенности не придавал. Теперь же он вызывал неподдельный интерес.

– Вижу я что-то необычное, – нахмурился старик. – Рони Энтони. Подойди, сынок, – Энтони, протирая раненую руку грязным платком, пододвинулся к старику и с интересом глянул в миску. – Глаза, сын. – Энтони отдернул взгляд и виновато склонился. – Да. Вижу я тебя, Рони Энтони. Я думаю, Ронери Мэн должен увидеть это.

Старик протянул щербатую миску самому сухому старцу с длинной палкой за спиной и усталыми, полными боли глазами, на которые наплыли сморщенные фибромы, почти полностью закрывая их от окружающего мира. Расцепив густые ресницы, он вгляделся серыми сплошными белками без зрачков в миску. У старика Мэна была катаракта, но так получилось, что мутный зрачок слился с серыми белками, от чего казалось, что старик надел линзы. Смотрел он в миску долго. Лёша даже успел закурить, пока не дождался одобрительного кивка. Все было слишком непонятно, и Егор, изрядно натомившись ожиданиями, сказал:

– Переходите же к делу, черт бы вас побрал!

– Тихо, чужак, – ответил старик Мэн, силой выдавливая из себя слова. – Энтони, ты скоро уйдешь от нас.

– Но Ронери Мэн, я не…

– Зерна льна выложили секвойю… кинза гарпун… а пшено… – перебил его старик Джим и склонился над миской. От этого заявления у Энтони широко открылись глаза, и он поднял их на двух чужаков, явно не понимающих, что происходило в этой семье. Лёша бросил глубокий, полный сочувствия взгляд на Энтони, мысленно умоляя его покончить с тягомотиной. – Люди эти хорошие, – сказал старик Джим. – У них мощные руки, пылающие глаза и треснувшие сердца. Ты встанешь и завершишь их Ройо.

– Но как же ячмень? – поинтересовался с надеждой Энтони, словно не понимая, радоваться ему или грустить.

– А кто глаза позволял направить? Энтони, ты не сможешь стать великим и свободным воином, если не научишься манерам.

– Извините… Я правда смогу завершить Ройо? Это же очень большой дар для меня… – взмолился Энтони, почти высасывая весь кислород из воздуха от нервов и прерывистого дыхания.

– Я же сказал, – ответил старик Джим и тяжело поднялся. Длинная мантия, скрывающая его сухие, тонкие ноги, поплелась по полу и завалилась на одну из трех скамей, на которых была постелена хоть какая-то подкладка. К старику Джиму мигом подскочили три девушки в обмотках на поясе и с голыми грудями и принялись обтирать его грязные ступни. На этом пророчества закончились, а братья остались неудовлетворенными, потому что пророчество, которое должно вносить ясность в будущее, на них оказало совсем другое влияние. Вся церемония старика Джима для них была той еще нудной тягомотиной.