Читать книгу: «Лучший друг», страница 28

XI

Киносеанс длился очень долго. Вместе они посмотрели около четырех фильмов, проглотив их залпом и даже не зевнув ни разу.

Трудно описать, какая буря эмоций была у путников при просмотре столь разнообразного кино со столь разнообразной моралью. После тонны часовых метров с одними и теми же актерами, толкующих одну и ту же затертую до дыр мораль про тяжкий труд на экранах государственных и даже частных компаний, то, что показал Женя, было подобно глотку ледяного пива на жуткой жаре при плюс тридцати пяти.

Первая лента была, как уверял Женя, на разогрев. Режиссера, снявшего этот фильм, он безмерно восславлял и честно признавался в любви к его творчеству. Фильм был чем-то вроде боевика-комедии, которая рассказывала о четырех парнях, желавших нажиться на богатом ублюдке, который содержал свое казино. Все четверо искренне смеялись, а Лёша, особый любитель юмора, лицедейства и хорошей озвучки, так и вовсе обхохатывался во все горло.

Но Женя говорил, что данный шедевр был лишь верхушкой айсберга. Каким бы ни был фильм интересным и веселым, брутальным и креативным, все же это было слишком просто. Женя хотел довести всех до ментального оргазма, до такого состояния, когда лента уже не просто волнует сознание, а когда она его переворачивает, заставляет много думать и мало смеяться. Но пока он не торопился.

Следующий фильм поднял градус. Картошка уже остыла и закончилась, так что все переключились на соленую морковь и огурцы, которые в своей солености были подобны фильму. Лента рассказывала историю про самовлюбленного парня и его брата, который страдал аутизмом. Вместе они ехали до Лос-Анджелеса и преодолевали самые разные трудности, пока юный предприниматель и любимец женщин пытался ужиться со сложным братом. В этой ситуации Егор углядел свое сходство с Лёшей, от чего стало обидно. Старший брат, видимо, заметил этот косой и виноватый взгляд Егора, который он бросал на него в течение всего фильма, так что под конец смягчился и, на сцене «хэппи энда», потормошил его голову. Они обнялись. На этом, вероятно, и произошло между ними перемирие и понимание. Правда, после акта этой истинной братской любви Лёша уже не чувствовал надежды на то, что младший повзрослеет скоро. Воспитание, видимо, только начиналось для него, а этот жест был лишь показателем того, что его отпустило. От сердца отлегло.

Слегка утомившись, все решили отвлечься на перекур и бурные обсуждения, во время которых каждого распирали эмоции. Егору с Лёшей вообще казалось, что они могут вечно сидеть и смотреть эти фильмы при тусклом свете из кухни, а вот Маша, в свою очередь, постоянно прерывала их и ставила фильм на паузу, при хорошем свете фотографируя особо милые глазу моменты на свой полароид. От такого у старшего брата не слабо срывало крышу.

Третий представитель былого был лентой про будущее, что казалось путникам интересным (конечно, частично фильм спрогнозировал летающие машины и виртуальных женщин, но в остальном промахнулся со своими предположениями). Женя включил им этот фильм только чтобы увидеть их реакцию, а после сделать выводы. В фильме некий прототип человека колесил по городу будущего в поисках ответов на свои вопросы, попутно решая иные – человечности и гуманности, а также что делает человека таковым, каковым он является в современном обществе. От этих размышлений многие впали в ступор, потому что мораль особо была никому и не понятна, а вот Маша наоборот – аплодировала стоя, все так же делая паузы и фотографируя кадры фильма, эстетики в которых хватало с головой. Ей эта лента показалась очень меланхоличной, от чего в какой-то момент ее даже пробило на слезу. От такого жеста на нее все посмотрели каким-то сомнительным взглядом, на будущее решив просто закрыть на ее выходки глаза.

После относительно грузного фильма про будущее все решили отвлечься и поискать сходства с реальным миром. Это затянуло их на добрый час, в процессе которого Женя смог уломать друзей сделать кое-что постыдное, за что потом их будет мучать совесть, – попробовать дурман. Эффект от него, как позже выяснилось, троекратно усилил эффект следующей ленты.

«Чем дальше в лес – тем больше дров, – сказал Женя, запуская новый фильм». У всех уже были под завязку набиты животы, а Женю сильно потянуло в сон, но желания смотреть дальше только прибавилось. Последним эпизодом в ночном вояже оказался тяжелый и грузный фильм про заключенного и начальника тюрьмы. Книг автора, написавшего первоисточник, в подвале Жени было навалом, так что он окрестил последний фильм шедевром киноиндустрии.

Все впечатление составляли слезы. Искренние и скупые слезы, пролитые в конце, были настолько печальными, что сил на новые ленты не осталось. Единственным, кто оставался холоден и подавлял свои чувства, был старший брат. Даже в таких моментах он держал себя в руках, не позволяя слезам брать верх. Он нашел в этом фильме нечто, перевернувшее его восприятие на долгое время. История про нечестно осужденного показалась ему несправедливой и жизненной. После ленты он упал на пуфики, не сказав ни слова. Жене, как человеку, давно сидевшему на игле кино, этот показалось слишком странным. Несомненно, фильмы могли менять мироощущение человека, но Лёша принял историю слишком близко к сердцу. Старший брат ушел в сон. Отойдя от трагической драмы, остальные тоже уснули. На часах было 15:51.

Когда уже Егор вздумал засыпать, он увидел Женю, который, припав к стене, печально созерцал плакат с четырьмя парнями и фотографией в центре. Егор думал снова уснуть, но мысли, переполнявшие его, не давали даже глаз сомкнуть.

– Пойдем поговорим, – сказал Егор, тихо выбравшись из объятий Маши.

На улице был день, от чего было очень неестественно думать, что ты планировал лечь спать буквально минуту назад. Сев на небольшую лавочку у дома, Егор спросил, потирая глаза:

– «Комаровы». Кто они?

Женя аж косяк из рук выронил. Он посмотрел на Егора взглядом, полным боли и тихой злобы.

– Ты не хочешь об этом говорить? – спросил Егор, чувствуя нарастающее напряжение между ними.

– Не то чтобы не хотел… Скорее, просто не могу никому выговориться.

– Ну, ты можешь мне рассказать все, что тебя тревожит. Я думаю, мы сможем понять друг друга. В конце концов, оба в дерьме, что бы с кем ни случилось в прошлом, – говорил Егор, искренне веря, что их ситуации схожи.

– Но они кардинально разные, – словил его мысль на лету Женя.

Как и со старшим братом, только теперь трезвый, Женя рассказал все от начала и до конца, только в конце, видимо, что-то переосмыслив с тех пор, добавил:

– Судьба оставила в живых только меня. Эта сука поимела всех, а меня оставила терпеть это…

Егор слушал, тихо млея от мурашек, бегущих по коже. Для него чувство потери друга было чуждым. Настоящих друзей он не терял, поэтому даже мысли о том, что они поймут друг друга, не допускал. Даже Костя, как бы ни волновали мысли о погибшем товарище, не был такой тяжелой потерей, он был не сравним с тем, что довелось увидеть Жене.

– Я не осмелюсь повторить то, что сказал ранее. Я не пойму тебя, пусть и потерял не так давно верного товарища. Без него нас бы тут не было, – Егор шумно сглотнул и почувствовал, как его тошнит.

– Может, они и правда кардинально разные, – отвечал Женя, – но не стоит сравнивать свои потери. Будь то хоть жук на бордюре – все равно. Каждый переживает подобное по-своему.

– Но я все равно не могу прочувствовать тебя, – чувствуя отвращение к себе и бессилие перед Женей, Егор опустил голову и поджал губу.

Вероятно, в той ситуации любому человеку нужна была поддержка. Собственно, Женя не был исключением, но никто не знал, что нужно, нет, что обязательно сделать в этой ситуации. Как и Лёша, младший брат сидел и молча слушал, не зная, что делать.

– И как после их смерти? Какие эмоции тебя наполняют? – спросил Егор, как вдруг осекся и добавил: – Боже, что я несу. Забудь.

– Да не парься. Тоску чувствую. Тут нету философии. Я… Я не хочу уходить в рассуждения, искать ответы в логике. Это бредовая затея, ведь мной движут только эмоции, разрывающие изнутри. Я слабый по натуре, и переживать такое просто невозможно. Вот если бы со мной был хоть кто-то из них, но я один… Меня поимели, и тут, повторюсь, нет философии. Наша шайка оборванцев передохла, и я, возможно, уже скоро сам пойду за ними, унеся за собой секреты «Комаровых», думавших, что они станут хоть чем-то для других…

– Вот дерьмо… Последний из «Комаровых». Так ты себя называешь?

– Ну, есть такой грешок у меня. Романтично, не правда ли? – он нервно усмехнулся и посмотрел на Егора сквозь сальные, грязные волосы. И теперь Егор понял его как никто другой. Новый товарищ – романтик, любитель принимать одиночество мужественно.

Но, в отличии от Егора, он переживал это одиночество справедливо. Младшему это было понятно, и сделанный еще в пригороде вывод, к которому он пришел после боя с Артуром, в очередной раз подтвердился. Ничего романтичного в его натуре не было. «Просто разбалованный мальчик», – как сказал однажды старший, сам не осознавая того, как оскорбил его, и сколько он пролил слез после. Однако сейчас он понимал, что Лёша был прав – разбалованный мальчик. Зато теперь перед ним есть пример – пример того, кем ты станешь, если захочешь стать настоящим романтиком и заложником своего образа.

– Ничего, братан, – Егор обнял его. – Мы станет твоими корешами. Знаю, не заменим прежних, но постараемся облегчить твою ношу, – и Егор почувствовал, как рубашка намокла от чужих слез.

Глава 5
Шрам

I

– Да, им примерно месяц, – ответил Лёше Женя, закусывая огурцом завтрак из комплекса англичан.

– Как тебе удается содержать их так долго? – спросил Лёша. – Они же портятся за неделю. Огурцы сушатся, помидоры гниют, а твоя еда всегда свежая!

– Паучья струя, – ответил Женя.

– Типа как бобровая? – отшутился Лёша.

– Вроде удобрения для продуктов. В голиафах наш добрый химик из отряда Черного обнаружил какую-то бело-серую жижу, которую окрестил силтикатом. Она работает как антисептик, только для еды, – Женя сделал большой глоток молока и добавил: – Стоит смазать ей упаковку, и внешние вредители продуктам не помеха. Между прочим, у нас с химиком получается неплохой бизнес. Он обнаружил ее совсем недавно – недели четыре назад. Я добываю – он мешает. Делает свои грязные научные дела. Все просто.

– Круто, – протянул без особого интереса Лёша и закончил завтрак. – Слушай, ты сегодня намного спокойнее. Что-то случилось?

– Все окей. Как и всегда вообще-то, – отчеканил Женя и со всей силы наколол кусок вяленного мяса на вилку, так, что у той загнулся усик.

В комнате повисло неловкое молчание. Женя сидел и напевал себе что-то под нос. Закончив трапезу, он принялся крутить в руках какой-то жемчужный шарик с буквой L. Его лицо немного поникло, но все же он остался таким же безразличным и с приподнятыми бровями.

– Кстати, – начал Лёша, словно думая, что помолчать пару минут – это худшее, что могло случиться между ними, – Жек, а что у тебя на личном?

– Я тебя умоляю, – сдержанно рассмеялся он.

– Ну ты даешь, – ответил старший брат.

– Так и живем…

– Ладно, – сдержался от лишних расспросов Лёша, поняв, что дело гиблое. Он немного поник.

– Брат, – прервал бессмысленную беседу Егор, – нет, Лёх, – уточнил он, – нам надо обсудить кое-что.

– Этого я и боялся, – ответил Лёша и тяжело вздохнул, понимая, что под «Лёх» брат подразумевал что-то серьезное. Он встал изо стола, поблагодарил Женю и ушел в комнату, в которой они с новым другом часы напролет переписывали чужие воспоминания. Внутри он закурил и выдохнул полной грудью, только после чего спросил: – Что же ты хочешь узнать?

– Ты сам прекрасно знаешь, – перебил Егор, стараясь казаться максимально спокойным, но был не в силах сдерживать дрожь по всему телу. – Как можно заметить – ты не мой брат. По крайней мере, не тот Лёша из Менска. Теперь ты больше похож на какое-то безжалостное дитя улиц, которое давит преграды на пути, даже не моргнув глазом. Даже не пытайся убедить меня в том, что ты всего-навсего используешь свою нечеловеческую выдержку – это не так!

– И с чего ты взял, – посмеивался Лёша, – что это не так?

– Брат, – нахмурил брови Егор.

– Брат? – спросил Лёша. – Послушай меня, – начал он, немного разозлившись. – Тебе стоило бы взяться за голову. Никто и ничто меня не сделало хладнокровным убийцей, понимаешь? Это просто правило жизни – будь сильным и дави преграды. Не ищи тут философии.

– Как банально, – с иронией и тоской ответил Егор. – И никто не ищет нигде философии.

– Потому что мы простые люди, не философы, не мудрецы. Когда придет время – ты поймешь, – Лёша вышел из комнаты.

Разочарованный своей неудачной попыткой выудить из брата хоть крупицу информации, Егор упал на пуф в углу комнаты, пока все принялись за разглядывание фамильных альбомов каких-то совершенно незнакомых им людей. Указывая пальцем на ту или иную фотографию, Женя начинал рассказывать историю ее создания, которую узнал из фамильных архивов, а позже и просто перешел на историю фотографий, доставая из своей полки модели старых телефонов, специализированные устройства и справочники. Лёшу с Машей это заинтересовало.

II

Сухая и тоскливая осень окутала город, в котором Егор с братом вот уже как десять лет жили. Младший, скинув тяжелый портфель, набитый еще не угаснувшими амбициями подтянуть программу с пятого по девятый класс, зашел на смердящий сигаретным дымом и мочой из подъезда балкон. Лёша уже давно пристрастился к сигаретам «Огни Сан-Франциско», отдававшим легким ароматом черешни, так что на балконе он, помимо разглядывания печальных панельных домов, в одном из которых они жили, еще и раскуривал сигареты.

– Спичка совсем осатанел, – жаловался Егор, подкуривая от сувенирной зажигалки Лёши свои любимые синие «Палл Малл». – Прикинь, не прошло и трех недель, а мой рюкзак уже оказался в его харче! Пи*ор!

Старший брат дал младшему подзатыльник и засмеялся, даже и не думая сдерживать свой смех. Егор лишь посмотрел на него, закатив глаза, и обиженно облокотился о перила балкона. Вдали наконец показалось солнце, уже несколько месяцев почти все время завешенное темными дождевыми тучами.

– Не ругайся. И к чему же ты ведешь? – с любопытством спросил Лёша. – Неужто у тебя есть рабочий план?

– Нет, – спокойно ответил Егор и скинул пепел, который всегда летел на соседний балкон, где жил пузатый и ворчащий на всех Леонид Петрович. – Я, пожалуй, должен сказать обо всем нашему завучу. Почему ублюдок нарушает устав школы, а его и пальцем не тронут?

Лёша опять рассмеялся.

– Я тебя умоляю, – ответил тот, отдышавшись. – Твой Спичка полностью оправдывает свою фамилию. Видел я его как-то – с пацанами своими ходили по двору и запрягали всяких бомжей купить чекушку водки. Он же обычный хулиган, которых в мире пруд пруди! Скажи ему разок, что ты не тряпка какая-то. Гордо произнеси свою фамилию и плюнь в него. Ничего экстраординарного ты не сделаешь.

Тут уже пришло время Егору хохотать. Старший брат посмотрел на него, искренне не понимая причины его веселья.

– Какую фамилию хоть сказать, умник? – смеясь, ответил Егор.

Отвернувшись от него, Лёша прищурил глаза и посмотрел на выпускающее лучи солнце. Когда брат успокоился, он докурил сигарету и потушил ее о пепельницу.

– Эшби, – ответил Лёша и вышел с балкона.

– Ты серьезно? – полушепотом спросил Егор и обнажил в сомнительной улыбке натянутые на зубы брекеты. – Черт, – он отвернулся и закурил снова, обдумывая слова брата.

Следующий день у бедствующего Лёши начался со скудного, остывшего завтрака, который их мачеха оставила на столе, по привычке оставив ему на расходы недельную сумму – тридцать рублей. Раскрыв бумажку, немного обожженную огнем, он прочитал банальные слова благодарности за его подработку. Внизу было добавлено: «Мы с папой Игорем оставили тебе сувенирчик». Доев остывшую яичницу, Лёша встал из-за стола и направился к своему комоду, где мачеха оставила тот самый сувенирчик.

Развернув ломкую крафтовую бумажку, Лёша достал оттуда причудливого вида четырехугольную сережку, которая была размечена девятью квадратиками наподобие шахматной доски. В центре был выгравирован конь. На бумажке, в которую была она завернута, он прочитал: «Ты давно хотел себе отличительный знак – вот он. Самому смелому мальчику в мире». В тот момент Егор в первый и последний раз увидел, как брат плакал. Он так и не узнал, что там было написано, до тех пор, пока Лёша не отдал ее Егору в начале первого курса универа со словами: «Самому сильному брату в мире».

Младший брат стоял в дверях, особо не скрываясь, но и не стараясь вызывать к себе лишнего внимания. Лёша сидел на корточках и прикрывал дрожащие губы рукой, по которой текли крупные, как град, слезы. Закрыв глаза на изменения на лице, появившиеся у Егора, он одел сережку на левое ухо и горько улыбнулся.

– Мама носила такую сережку на левом ухе всю мою сознательную жизнь, – ответил Лёша, поворачиваясь к нему лицом и стирая влагу со щеки. – И как она тут оказалась?

– Я такого не помню, – виновато ответил Егор и опустил взгляд. Только после этого Лёша заметил рассеченную бровь, губу и вырванный клок кудряшек на голове брата.

Выглянув в окно, Лёша улыбнулся и сказал:

– Пойдем.

Вставив в зубы сигарету, Лёша вышел из подъезда и закинул на плечо красную кедровую биту, оставшуюся у него с тех времен, когда он грезил создать свою банду. Тогда вместо того, чтобы искать последователей, Лёша решил купить эту биту, но на том игра закончилась, а он повзрослел.

Младший брат, слегка испугавшись, шел за широкой спиной брата и выглядывал из-за нее. Поняв, куда тот идет, он расстроился и стыдливо опустил глаза.

Андрей Спичка стоял около каштана и, засунув руку в широкий карман джинсов, курил какую-то самокрутку без фильтра. Увидев Лёшу, держащего на плече кедровую биту, тот чуть под землю не провалился. Забыв даже достать сигарету изо рта, он остолбенел и прижался к дереву, но Лёша не тронул его. Из-за спины вышел виноватого вида младший брат.

– О-па, – сказал Спичка, осмелев. – Это же так называемый Эшби! Братан, ты, я смотрю, большой. Зачем тебе заступаться за этого шкета? Да и бита, как ни погляди, великолепна! Давай к нам в тусовку. Здесь все сильные пацаны.

В ошалелых глазах Спички появилась надежда. Он легким жестом головы указал одному из своих друзей включить камеру, дабы показать школе, какое ничтожество учится с ними. Весело решив принять удар, он вжался в дерево и зажмурил глаза.

– Давай, – толкнул младшего брата Лёша и отошел назад. У Спички отлегло от сердца, и он увидел еще больше надежды в своем бедствующем положении.

Но тут случилось невероятное. Заметив резкий взмах старшего брата, Егор словил момент и влетел с хрупкого, сухого кулачка Спичке прямо в щеку. Удар получился не особо сильный, но суть была не в силе – удар был нанесен в унисон бите, которая, выпущенная из крепкой руки брата, влетела прямо в припрятанную у груди камеру одного из прихвостней Спички.

Бессильно упав, Спичка направил взгляд на друга, который, крича от боли, валялся на земле и прикрывал сломанные пальцы целой рукой. Дорогая видеокамера лежала, разбитая вдребезги. Закончив дело, Егор молча ушел. Старший брат, забрав биту и похлопав ею по голове Спички, сказал:

– Не на тех ты напал, – и в подкрепление своих слов он пронесся битой под своим левым ухом, колыхнув шахматную сережку на подвеске.

С того дня Андрей Спичка был забыт, как страшный сон. Кулак, который после удара остался с рассеченной костяшкой, теперь был главным аргументом Егора в любом споре. С тех пор он ни разу не бил никого до встречи с сыном Романа Федоровича, но его поступок, быстро разнесенный по школе зеваками, что были в тот день неподалеку, привлек внимание и вызвал неподдельный интерес некоторых личностей. Алексей Эшби, именуемый Битой, стал своего рода легендой, которую больше никто не видел, а если и видел, то только издалека – курящим на балконе и подсчитывающим купюры с подработки.

III

От воспоминаний Егор почувствовал что-то вроде того, что чувствовал при поцелуе. Его плотину невозмутимости, которая укрепилась еще задолго до путешествия, вдруг как напором воды смывало, заставляя просыпаться самые потаенные участки души.

Отрицать было бесполезно. Старший брат был человеком, приблизиться к которому смогла лишь любовь, которая была чем-то вроде свежего глотка воздуха в затухшем разуме. Неизвестно было даже, сможет ли эта любовь во второй раз сравниться с этими теплыми воспоминаниями. В сердце появилось жуткое желание подойти к Маше и крепко ее обнять, но вместо этого он забился дальше в угол и постарался подавить чувства, которые росли в нем, словно сорняки.

Впервые за долгое время Егор увидел, как старший брат сел за какую-то тетрадь и принялся упорно писать в ней. Под впечатлением от невероятного переизбытка информации он взялся за ручку и принялся тщательно выводить буквы, чеканя каждое придуманное на ходу слово. Где-то недалеко уместились Маша с Женей, смотрящие драму про парня и девушку, ищущих покоя в каких-то сомнительного вида развлечениях, и лили горькие слезы, понимающе смотрели друг на друга. Как-то не заметив того, Егор впал в сон и завалился прямо по центру комнаты.

В полной темноте его разбудила мягкая рука, которая сжимала его руку. Он дернулся. Пристроившаяся на целых двух пуфах, Маша лежала рядом, уткнувшись носом ему в скулу. Когда он открыл глаза, она слегка укусила его за мочку уха. Сначала Егор лежал с широко раскрытыми глазами и, дрожа от удовольствия, не знал, как отреагировать. Нечто столь неестественное и приятное вызывало в нем злость и радость одновременно. Маша открыла широко свои голубые глаза и посмотрела на него виновато.

– Разбудила? – спросила она.

– И слава богу, – выдохнул Егор и посмотрел на нее.

По телу снова пробежало ее теплое, свежее дыхание, в первый раз повергнувшее его в экстаз и заставшее его врасплох. Он посмотрел на ее губы, в возбужденном ожидании застыв, но Маша лишь улыбнулась и опустила голову, закрыв глаза. Расценив этот поступок как разумный, он решил не торопиться и тоже закрыл глаза.

– Как бы ты отнесся к моей смерти? – словно громом ударила Маша своим вопросом. В холодном поту Егор открыл глаза и посмотрел на ее беззаботное лицо. – Никак? – спросила она, ожидая ответа.

– Сам не представляю, как это будет, – ответил Егор и почувствовал, как сердце бешено забилось. В ее словах он почувствовал какой-то нездоровый намек, но ее улыбка притупила сомнения и усыпила бдительность. Они уснули.

Мимолетное видение. Егор увидел во сне какой-то блик. На лбу была странная шероховатость, которая сильно пульсировала и болела. Он встал с какой-то койки и посмотрел в зеркало. Там он увидел себя – грязного, осунувшегося, с открытой раной в руке, облезшим куском кожи на плече и спине, а также с длинным шрамом, протянувшимся от переносицы вдоль лба.

Он снова проснулся, но уже в холодном поту. Какой-то эпизод пропал из его памяти. Стараясь вспомнить, что ему приснилось и что он мог забыть, Егор обтирал потеющий лоб и тяжело дышал. Бешеный ход сердца успокоился только тогда, когда Маша накинула на него руку. Егор снова смог уснуть.