Читать книгу: «Репликация. Книга первая», страница 4

3. Ошибка Кронса

Два образа времени…

Хронос выражает действие тел

и созидание телесных качеств…

Эон – это место бестелесных

событий и атрибутов.¹¹

Ж. Делез

– Ты помнишь, что говорил о времени Аристотель? – пугая Макса горящим, полубезумным взглядом, спросил Кронс.

– Не думаю, господин министр, – лингвист спрятал руки под стол.

Кронс притащил своего подопечного на дно и заставил пить пиво в «Весле и Якоре». Макс второй час цедил кубок сладкого, ставшего противным пива, с опаской посматривая на министра, поведение которого в последние дни вызывало у него опасения за его рассудок. Кронс сделался крайне неуравновешенным, часто срывался на них с Ремером безо всяких видимых причин, приставал со странными вопросами, требуя немедленных ответов, при этом смотря в упор, будто они совершили преступления, о которых он знал и в которых ждал раскаяния. Это становилось невыносимым, Макс всерьез задумался о смене работы. И только он решился объявить это своему руководителю, как Кронс сделал неожиданное предложение: немедленно спуститься на дно и поговорить по душам за кубком пива.

Говорили они, вернее, Кронс, уже полтора часа, но до души дело так и не дошло. Макс перестал пытаться понять суть происходящего и просто плыл по волне звука, издаваемого возбужденным голосом министра. Вопрос об Аристотеле застал его врасплох. Лингвист отхлебнул большой глоток и, поперхнувшись, закашлялся.

– Вот! – не скрывая радости, воскликнул Кронс. – Не помнишь! Как же ты работаешь в лаборатории времени, если не знаешь, что это самое время из себя представляет?

– Я знаю, – опрометчиво начал было оправдываться Макс.

– Ничего ты не знаешь! Аристотель о времени говорил следующее: когда не происходит никаких изменений в нашем мышлении или когда мы не замечаем изменений, нам не будет казаться, что протекло время, так же, как тем баснословным людям, которые спят в Сардинии рядом с героями, когда они пробудятся: они ведь соединят прежнее «теперь» с последующим и сделают его единым, устранив по причине бесчувствия промежуточное время. И вот, если бы «теперь» не было каждый раз другим, а тождественным и единым, времени не было бы; точно также, когда «теперь» становится другим незаметно для нас, нам не кажется, что в промежутке было время.¹²

Макс вытаращил глаза и открыл рот. Такого высокопарного бреда от министра Кронса он никак не ожидал. Количество выпитого министром пива не становилось ему оправданием в глазах лингвиста, потерявшего дар речи от услышанного. Только Макс подумал, что, если Кронс завернет еще что-нибудь подобное, он сразу вызовет Ашуру или Ремера с транквилизаторным инъектором, как министр разродился новой тирадой, пытаясь донести до некомпетентного подопечного смысл понятия «время». На этот раз он безошибочно воспроизвел возрожденческий ответ Аристотелю, данный Николаем Кузанским.

– Бесконечное единство есть свернутость всего. То же самое единство есть покой, поскольку в нем свернуто движение. Соответственно движение есть развертывание покоя. Точно так же в «теперь», или настоящем, свернуто время: прошедшее было настоящим, будущее будет настоящим, и во времени не находим ничего, кроме последовательного порядка настоящих моментов. Соответственно прошедшее и будущее есть развертывание настоящего, настоящее есть свернутость всех настоящих времен,¹³ – выдал министр на одном дыхании и испытующе уставился на Макса. – Я сократил немного, чтобы ты не подумал, что я от тебя жду чего-то сверхмерного.

– Что вы, господин министр, ничего такого я как раз не подумал! – начал отыгрываться Макс, будучи уверенным, что захмелевший министр не распознает иронию в его словах.

Но, как оказалось, Кронс в любом состоянии ее прекрасно распознавал.

– Ты издеваешься? – краснея и потея, выкрикнул министр, забыв, что они не в порт-лаборатории, а в забегаловке двадцать первого энгла.

– Как можно, господин Кронс? Что вы такое говорите? – приглушая голос в надежде подать пример министру, как можно мягче произнес Макс.

– Вы потрясаете меня знанием философской мысли, но не обессудьте – в этом я вам плохой собеседник. Я не помню наизусть тексты подобного рода. Но все, что вы сейчас сказали, конечно, очень интересно…

– Прекрати! – снова громко выкрикнул Кронс, привлекая к себе внимание публики. Заметив, что многие смотрят на них с нескрываемым интересом, он словно подзавелся и пошел конем, отбомбив помещение словами отца трансцендентальности. – Время не есть эмпирическое понятие, отвлекаемое от какого-либо опыта. В самом деле, сосуществование или последовательность даже не входили бы в состав восприятия, если бы в основе не лежало a priori¹⁴ представление времени. Только при этом условии можно представить себе, что события существуют в одно и то же время или в различное время.¹⁵

«Матерь Божия! – в ужасе думал Макс. – Как его остановить? Нас же сейчас изобьют до смерти, если он не заткнется!»

А Кронс, казалось, только входил во вкус, щедро вываливая на головы ни в чем не повинных обывателей мнения высоких философских умов. За последующие десять минут ему удалось известить любителей пива о том, что по поводу времени думал Гегель, Джордано Бруно, Бергсон, Вернадский, но, когда он начал излагать взгляды Аврелия Августина и патетически провозгласил: «…время как настоящее в полноте своей пребывать не может!»,¹⁶ Макс, осознав, что Кронс не остановится, пока не завершит алфавит, схватил кубок, намереваясь раз и навсегда освободить мир от занудства.

Неожиданный крик нескольких человек сразу в углу заведения отвлек внимание Макса и спас жизнь министра. Все повскакивали со своих мест и бросились туда, откуда кричали. Когда лингвисту удалось протиснуться через плотный строй окруживших столик людей, он не увидел ничего, что могло устроить такой переполох: трое молодых людей стояли у стола, за которым сидели весь вечер, и, тупо уставившись в пустоту, молчали.

– В чем дело? – нетрезвым голосом прокричал Кронс, оказавшийся рядом с Максом и сразу забывший свою просветительскую миссию. – Что здесь происходит? Почему вы все орали, как будто вас режут?

– Исчез, – дрожащим голосом произнес один из стоявших.

– Кто?! – опешил Кронс.

– Барт, – выдохнул другой.

– Что значит, исчез? – напряженно переспросил министр.

– Не знаю, просто исчез, – закрывая лицо руками и падая на скамью, сказал первый.

– А, ну-ка, объясните мне, что тут происходит! – грозно потребовал Кронс. – Что за спектакль с исчезновением вы устроили? Могли просто сказать, что ни черта не понимаете в философии, и пойти по своим делам, вместо того чтобы мешать культурным людям с пользой проводить досуг…

– Господин министр, – прошипел Макс, пытаясь образумить Кронса.

Но тот его не услышал, зато услышали остальные, а, услышав и поняв, кто лил им в уши расплавленную галиматью о времени, сомкнули ряды. Кронс, оказавшийся зажатым со всех сторон подвыпившими весельниками, как называли завсегдатаев этой забегаловки, несколько сбавил обороты, заметив весьма недружелюбные взгляды в свою сторону.

– Сейчас ты проведешь досуг с пользой, – злобно произнес один из них. – Сначала вытравил нам мозги, а теперь пришел насмехаться над нами? Теперь? Я слышал, что ты про время втирал! Время – это только теперь, – с ехидной ухмылкой проговорил он. – Вот оно и пришло твое время, господин министр времени, теперь…

Кольцо окружения сжалось, и Максу на миг показалось, что он больше никогда не услышит Кронса. В следующее мгновение он решал, что делать: незаметно покинуть заведение и принести счастливую весть Ремеру или попытаться все-таки начальника спасти.

– Оставьте его! – раздался громкий голос только что появившегося в дверях Кливерта. – А ну, отошли все от министра! Живо!

Народ попятился, с недовольными минами возвращаясь за свои столы. Про исчезнувшего Барта все словно забыли. Даже те, кто только что с напуганными лицами стоял на месте происшествия, сели на лавки и продолжили мирно беседовать. Макс, наблюдая метаморфозы общественного поведения, не знал, что и думать. Вместе с Кливертом им удалось убедить министра покинуть заведение и выйти на воздух. Кронс, всячески демонстрируя недовольство, заявил, что вынужден согласиться, потому что местная публика не в состоянии вести себя прилично. Макс на такой пассаж счел нужным отреагировать молча, но, когда они оказались вне стен питейного заведения, сразу ретировался, вспомнив о срочном деле. Он спешил в небеса, чтобы обсудить с Ремером случившееся и предупредить друга об изменившейся форме сознания начальника.

Кливерт, напротив, никуда от Кронса уходить не спешил. Он предложил министру прогуляться по скверу, и тот живо откликнулся на его предложение, объявив, что сегодняшний вечер совершенно ничем у него не занят и что сей факт – счастливый редкий случай в его плотном рабочем графике.

– Вы как будто притормаживаете, друг мой, – с улыбкой обронил Кронс, садясь на скамью рядом с Кливертом после того, как они прошли километра полтора вдоль набережной небольшого озера Ивное, расположенного в западной части двадцать первого энгла.

– Вам показалось, – ответил Петр через несколько секунд. – Хотя, возможно, вы правы, министр. В последнее время я и сам иногда замечаю за собой некоторое замешательство: вроде бы сразу понимаю, что нужно сказать, а говорю почему-то не сразу.

Кронс насторожился.

– Давно с вами такое? – спросил он, повернувшись к Кливерту и глядя на него в упор.

– Точно не могу сказать, но, думаю, недели две уже как…

– Та-а-к… – многозначительно протянул Кронс. – Еще что-нибудь необычное замечали?

– В каком смысле?

– Во всех! За собой, за другими, вокруг – вообще.

Петр задумался. Вечер был теплым и по-настоящему майским: жуки этого месяца оправдывали название, создавая густое жужжание в молодых листьях берез и иногда пролетая совсем рядом с головами гуляющих. Человек, проходивший мимо Кливерта и министра, успел поднять руку и закрыть ею лицо, сбив на землю потерявшего навигацию майского жука, едва не врезавшегося ему в глаз.

– Совсем обалдели, – недовольно обронил он и пошел быстрее.

Кронс и Кливерт проводили его взглядом и рассмеялись, увидев, как через какое-то время мужчина активно заработал руками, отгоняя от себя, по-видимому, уже не одного жука.

– Вот это мне кажется странным, – сказал вдруг Кливерт. – Не помню, чтобы майские жуки когда-нибудь так себя вели.

– Я тоже, – согласился министр.

– А что случилось в «Весле и якоре»? – решил поинтересоваться Петр спустя полтора часа после события. – Почему они на вас ополчились? Никогда еще не видел столько злобных лиц вместе.

– И не говорите! – воскликнул министр. – Я сам не понял, зачем они начали меня притеснять. Все было прекрасно: я объяснял, что представляет собой время, и тут… Постойте! – выкрикнул Кронс, опомнившись. – Там же человек исчез… Барт, кажется. Точно! Я помню, как все заорали, мы к ним бросились, а они: Барт исчез. И все. Ничего не успели понять, как вы подоспели, и все разошлись. Будто ничего и не было. А я сразу заподозрил, что это спектакль. Зачем вот только им понадобилось его разыгрывать?

– Я шел к Барту, – вспомнил Кливерт. – Мы с ним договорились встретиться там в семь. Я зашел, приятелей его увидел, а его не было. Спросил одного – он сказал, что Барт и не приходил. Почему вы сказали, что он исчез?

– Это не я сказал, а его приятели, – уточнил Кронс. – Они заорали сначала все в голос, а потом сказали, что он исчез. Потому и орали, что якобы не поняли, как это случилось, и испугались.

– А вы его видели, Барта? – удивляясь все больше, спросил Кливерт.

– Нет, не видел. Но я спиной сидел к их столу. Если он там и был, то я не мог его видеть. Я думаю, это спектакль. Потом же никто про него даже не вспомнил, про Барта. Точно! Они хотели отвлечь мое внимание от беседы с Максом. Я рассказывал интереснейшие вещи, а они не хотели слушать и придумали эту историю с исчезновением.

– Хорошо, если так… – многозначительно произнес Кливерт.

– А как еще?

– Не знаю, господин министр, но мне это кажется очень странным… Ах, да! Вспомнил, что еще мне показалось необычным. Вчера был в двадцать восьмом энгле – там дом Нины Корн выставили на передачу. Не могу понять, зачем это сделали, когда Нина жива. Не понимаю, куда Ева делась с малышом. Миха, креатор, который дом вызвался показывать, предположил, что она перебралась к Марку Мэнси. Но я к ней шел, когда увидел всю эту странную картину. Мы должны были встретиться, неделю назад договорились, что я приду. Она встречу не отменяла, а Ева мне всегда казалась обязательным человеком. Вот это мне тоже кажется странным.

Кронс округлил глаза.

– Ее нет на вилле Вэла, – с испугом в голосе произнес он. – Я сегодня был у советника, три часа там провел. Ее там точно нет, Марк еще обмолвился, что несколько дней она не выходит на связь…

– Господи, что происходит? – успел сказать Петр, прежде чем огромный белый аист замертво рухнул к его ногам, едва не ударив клювом по голове.

Кронс и Кливерт вскочили со скамейки и в ужасе посмотрели сначала в небо, а потом на мертвую птицу.

– Это Счастливчик? – испуганно предположил Кливерт.

– Скорее всего, – согласился Кронс. – Я не знаю других аистов, летающих в городе. Только этот здесь все время кружил после того, как… – голос министра дрогнул, и он отвернулся от Кливерта.

– Вам это не кажется странным, господин министр? Мертвая птица падает с неба…

– Откуда же она еще может упасть, если она птица?

– Она, что, в полете околела? – резонно засомневался Петр. – Ее же не подстрелили. Получается, полудохлый аист летел в небе из последних сил, дотянул до нашей скамейки и кончился?

– Так не бывает, – возразил министр. – Вы какую-то несусветную глупость сказали сейчас, друг мой.

– Ну вот же он! – показывая рукой на аиста, возмутился Кливерт. – Сами посмотрите: труп еще теплый. Не выбросили же его на нас сверху!

– Это невозможно, над нами сверху ничего нет и не было, когда он упал, – рассудительно заметил Кронс.

– Именно. Он летел сам. Но это какой-то сюр, простите… У кого можно уточнить особенности поведения птиц? – не успокаивался Кливерт. – Я теперь буду мучаться, пока не получу компетентный ответ: бывает такое в природе или нет.

– Мне тоже не по себе. Давайте свяжемся с доктором Фалзом; он не орнитолог, конечно, но биолог первоклассный, насколько мне известно, – предложил Кронс и тут же установил с ним связь.

Доктор Фалз выслушал министра и заверил, что все, что тот сказал, не может быть правдой. Он не осмелился поставить под сомнение слова Кронса, но объявил, что их с Кливертом предположение, что птица околела в полете, в корне неверно. Единственное объяснение тому, как птица оказалась у их ног, ему виделось в том, что кто-то решил над ними подшутить и устроил этот глупый розыгрыш. Доктор был в этом абсолютно уверен.

Кронс спросил доктора, не хочет ли тот прибыть на место происшествия и лично убедиться в невозможности проведения здесь подобного розыгрыша. Фалз согласился, более того, предложил забрать птицу на вскрытие для установления настоящей причины и времени смерти.

Кронс и Кливерт снова сели на скамью, с нетерпением ожидая прибытия доктора.

– Что вы обо всем этом думаете, господин министр? – поинтересовался Петр.

– О чем именно? О птице?

– Обо всем. О Счастливчике нет смысла пока говорить, надо дождаться доктора… А об исчезновении Барта и неизвестном местонахождении Евы с ребенком вы что думаете?

– Ну, во-первых, я не верю, что Барт, как вы говорите, исчез…

– Так же, как и Фалз не верит, что мертвая птица упала на нас, – заметил Кливерт.

– Вы правы, – задумчиво произнес Кронс. – У меня, если честно, никаких разумных предположений на этот счет нет, – признался министр, не сумев посмотреть Кливерту в лицо.

– А я надеялся, что они у вас есть, – с досадой сказал Петр. – Кто лучше вас может во всем разобраться?

– А вы считаете, есть, в чем разбираться? – насторожился Кронс.

– Мне кажется, есть. Что-то во всем этом меня пугает. Меня и раньше тревожило, но я забыл, а вот сейчас вспомнил. По-моему, есть, о чем задуматься: Ева, Барт, аист… Но самое странное – люди быстро стали все забывать, будто не могут долго удерживать внимание на чем-то одном, определенном. По себе знаю, хотя еще совсем недавно я забывчивостью не страдал. Вам и это не кажется странным? Я-то знаю, что никакие мозги вы никому не облучали, так что…

– Если то, что было в «Весле и якоре», не розыгрыш, то боюсь даже предположить, что все это может…

Кронс не успел выразить до конца мысль – появился Фалз, выйдя из припаркованного рядом авимобиля.

Это был человек лет сорока пяти, невысокого роста, худощавый брюнет с коротко стриженными волосами и озорными серыми глазками, которые не могли ни на что спокойно смотреть, а словно пытались в каждом предмете отыскать нечто особенное, одному доктору известно где спрятанное, чтобы потом предъявить это новое чудо миру и убедить его в том, что весь он состоит из подобных необыкновенных, редких, замечательных и необъяснимых…

– Ну, что тут у вас? – с улыбкой спросил он, протягивая по очереди каждому руку, но стоило ему взглянуть на распростертую на земле птицу, улыбка сбежала с его лица.

Доктор поднял голову и тут же опустил ее, издав неопределенный звук «ум», который, по-видимому, должен был означать досаду, удивление или что-то подобное. Он склонился над аистом, приподнял его за крыло и высказал предположение, что птица околела от истощения.

– Он не выглядит худым, – резонно заметил Кливерт. – Вон какой огромный!

– Взрослый аист должен весить около пяти килограммов, – со знанием дела объявил Фалз. – А ваш экземпляр едва ли потянет на два. Хотя выглядит он, действительно, как нормальный. Странно.

– Доктор, – вмешался в разговор Кронс, – вы можете прямо сейчас провести вскрытие и сделать заключение?

– Время совсем не рабочее, сегодня воскресенье, – с улыбкой заметил Фалз. – Да и поздно уже.

– Время… – засуетился министр. – Время… Времени нет, время – это только теперь! – воскликнул он, в приступе небывалого энтузиазма хватая Фалза за руки. – Пойдемте, любезный, сделаем, что надо, я хочу присутствовать при вскрытии.

– Но позвольте, господин министр, к чему такая спешка? Птицу положат в холодильник, а завтра утром я сделаю все в лучшем виде…

– Нет времени, – начиная раздражаться, нервно произнес Кронс. – Вы уверены, что утром птица еще будет в холодильнике?

– Конечно, – Фалз смотрел на министра непонимающим взглядом.

– А я – нет! – выкрикнул Кронс и потащил аиста к авимобилю.

Положив его внутрь, он обернулся на остолбеневших от удивления Кливерта и доктора и прокричал, обращаясь к первому:

– Разыщите Барта и Еву! Это сейчас самое важное! Организуйте поиск, не мне вас учить, вы прекрасно знаете, как это делается. Если не удастся найти, соберите все сведения: кто, где, когда и при каких обстоятельствах их видел в последний раз. Кербера привлеките! Доктор, поторопитесь, времени нет! – с этими словами Кронс прыгнул в кабину на соседнее с водительским сидение, поскольку сам никогда не управлял ничем летательным или передвигающимся иным способом – его пространство бороздилось исключительно сознанием и управлялось лишь временем…

– Ничего не понимаю, – развел руками Фалз, положив аиста на стол патологоанатомического бокса. – Он еще легче стал, но внешне такой же.

– Режьте! – выкрикнул Кронс, забывший в последнее время, что можно разговаривать спокойным голосом.

Фалз покорно вскрыл птицу. Он замер над трупом и долго не мог произнести ни слова. Кронс дернул его за рукав и потребовал объяснений.

– Видите ли, – с трудом проговорил доктор, – все органы на месте, но…

– Что но? – закричал потерявший последнее терпение Кронс.

– Они не связаны… никогда такого не видел… это невозможно…

– А причина смерти? – не унимался министр.

– Даже не знаю, что сказать… По тому, что вижу, у него не было ни одной причины жить…

– А поточнее можете?

– Это невероятно, но вы же утверждаете, что он летел, – вытаращив глаза на Кронса, произнес Фалз. – Но при таком устройстве организма это невозможно. Это тело словно муляж, причем безобразно сделанный.

– Нет, какой же это муляж?! Он был живым, летал, был теплым, когда свалился. Думайте, доктор, мне нужно знать причину его смерти. Сейчас!

Фалз отсканировал мозг, вынул все органы, провел исследование каждого по отдельности и только потом решился высказать свое предположение.

– Мне кажется, я могу обрисовать картину произошедшего, но должен предупредить, что в законы нашего мира она никак не вписывается. Но, следуя логике, можно предположить, что в полете у аиста резко изменилась организация. Исчезла система организма, он развалился на отдельные элементы, и из-за того, что органы перестали действовать согласованно, птица околела. Кажется, у нее мгновенно пропали сразу две системы: нервная и кровеносная, поскольку сейчас их в теле нет. Но я не нашел никаких повреждений, способных вызвать такую аномалию, да я, если честно, и представить себе не могу, что вообще способно вызвать подобное. Это, простите, за пределами моего представления о мире.

– Да уж… – только и смог вымолвить вспотевший министр.

– Но самое удивительное: он все еще тает, – со страхом в голосе проговорил Фалз. – Посмотрите на весы, на которых сердце лежит – полчаса назад оно весило в два раза больше. И стало как будто прозрачнее, что ли… Чертовщина какая-то… – теперь и доктор покрылся испариной и уставился на министра непонимающим испуганным взглядом.

– Вот что, доктор, – деловым тоном произнес Кронс. – Все это не подлежит никакой огласке. Вы меня поняли? Никому ни слова! И все, что от птицы осталось, нужно куда-то понадежнее спрятать, чтобы никто не смог найти. Спрятать и наблюдать, что будет дальше происходить. Обо всех изменениях докладывать мне лично.

– Что наблюдать? – удивился Фалз. – Он же мертвый.

– Все равно наблюдайте: взвешивайте, измеряйте, не знаю – одним словом, делайте что-нибудь и мне докладывайте.

– Ну, хорошо, – растерянно произнес Фалз, провожая взглядом министра, забывшего или не посчитавшего нужным попрощаться, покидая бокс.

Кронс вышел на улицу и замер на месте. В голове его был полный разлад, как внутри у Счастливчика. Он не мог сосредоточиться ни на одной конкретной мысли, не мог рассуждать здраво и видеть ситуацию ясно, как раньше. Его суждения проносились в сознании с бешеной скоростью, сталкиваясь, перебивая друг друга, мешая мозгу прийти хоть к какому-то умозаключению. Кронс больше не мог рационально воспринимать происходящее, он улавливал его интуитивно, ощущал в какой-то иной форме через систему знаков и догадок, находясь в потоке бесконечно меняющихся мыслей. Он напрягался изо всех сил, стараясь уцепиться за какую-нибудь одну, чтобы понять, что делать дальше… он же знал, что делать, когда вышел от Фалза, он зачем-то вышел… или не знал?.. надо ли вообще что-то делать?.. он шел… он шел к кому-то… невозможно вспомнить, куда и зачем он шел… он шел?..

Кронс опустился на траву и беспомощно застонал. Ему казалось, что он сходит с ума. Он со всей силой стукнул себя ладонями по ушам и вдруг вспомнил: он вышел, чтобы найти Кира! Кронс лихорадочно доставал из кармана коммуникатор.

– Кир! – шепотом проговорил он, когда соединение установилось. – Нам нужно увидеться, срочно. Приходи немедленно в порт-лабораторию.

– У меня урок в воскресной школе, господин министр, – осторожно ответил Кир. – Можем перенести встречу на завтра?

– Завтра у нас, похоже, уже нет, – обреченно произнес Кронс и добавил совсем тихо, – думаю, мы все-таки наследили…

– Буду через десять минут, – ответил Кир и разъединился.

Кронс помалу приходил в себя. Он с трудом поднялся и двинулся в сторону лифта. В порт-лабораторию министр вошел уже вполне адекватно соображая. Увидев лингвистов на рабочем месте, удивился, еще больше удивив их своим визитом в девять часов воскресного вечера. Макс при его появлении попятился и уронил столик с чашками – грохот и звон бьющегося стекла окончательно отрезвили Кронса.

– Вы что здесь делаете? – не очень дружелюбно спросил он, заметив смятение и даже что-то, похожее на страх, на лицах своих подопечных.

Ответить ему не успели, потому что в это время в лабораторию вошел Кир, выражение лица которого затмило все предыдущие впечатления – оно было именно таким, про которое говорят: на нем лица не было.

– Что уже произошло? – механически произнес он, делая ударение на «уже». – Какие проявления?

Кир говорил так, словно был совершенно уверен в правильности предположений Кронса.

– О чем ты, Кир? – насторожился Макс. – Проявления чего?

– Они не в курсе, – буркнул министр, явно недовольный тем, что лингвисты оказались свидетелями его встречи с младшим Мэнси. – Господа, вы свободны на сегодня.

Лингвистам не пришлось повторять дважды, они покинули лабораторию с радостью, которую даже не попытались скрыть. Проходя мимо Кира, Макс шепнул ему: «Будь осторожен, он не в себе»…

Первое, что сделал Кронс, – попросил Кира просканировать его мозг.

– Бета-колебания очень высокие, – заключил Кир, просмотрев результат сканирования. – Есть небольшие области повреждения коры… Господин министр, это нехорошо, может привести к когнитивным расстройствам, если не принять меры. Вам необходимо к Ашуре сходить, чтобы обследоваться полностью.

– Схожу, – сухо отреагировал Кронс. – Если будет возможность и необходимость. Сейчас не до того, – и он рассказал все, что сегодня произошло, начиная со своего разрушенного эмоционального фона (теперь министр и сам это хорошо осознавал) и заканчивая результатами патологоанатомического обследования аиста. – Дело очень серьезное, – подытожил он, – ни к кому, кроме тебя я не могу обратиться: эти дуболомы слишком прямолинейны, – раздраженно добавил он, имея в виду своих подчиненных, – они не способны выйти за рамки обыденности и посмотреть шире. А здесь привычные представления о мире не работают. Есть какие-нибудь соображения?

Кронс уставился на Кира в тревожном ожидании, что тот скажет. Младший Мэнси молчал несколько минут, потом взял лист бумаги, сложил его пополам, затем скрутил в трубку, а в завершение смял в комок и протянул его на вытянутой ладони министру.

– Что это значит? – недоумевающе спросил Кронс.

– Скажите, господин министр, что вы видите у меня в руке?

– Смятую бумагу, – все еще не понимая, к чему ведет Кир, проговорил Кронс.

– Которая до этого была полым цилиндром, еще раньше – плоскостью и контрплоскостью, а еще раньше – двухмерной плоскостью. Скажите, господин министр, в каком состоянии проще всего определить размер бумаги?

– Когда она была листом, – ответил Кронс, теряя терпение. – Кир, скажи уже, к чему ты клонишь, я не совсем готов разгадывать ребусы.

– К тому, что мы не в состоянии точно понять размер бумаги, пока не развернем комок в лист. Но ведь и в комке, и в цилиндре – один и тот же размер листа. Я это к тому, что сейчас мы оказались перед лицом событий, которые невозможно оценить с помощью привычных инструментов, как, например, нельзя измерить Риманово пространство ^[4] линейкой, а тензорными величинами ^[5] – можно.

– Это понятно, – нервно произнес министр. – Но все равно не понятно, какое отношение все эти неэвклидовы геометры имеют к нашей сегодняшней ситуации.

– Самое прямое, – уверенно сказал Кир. – Они доказывают, что изъятие всего лишь одной аксиомы из теории построения пространства создает бесконечное множество вариантов существования пространств иной природы. Лобачевский ^[6] отменил аксиому о том, что через точку, не лежащую на прямой, в этой же плоскости проходит только одна прямая, не пересекающая ее, заявив, что таких прямых может быть множество. В результате появилась модель не трех-, а многомерного мира. Риман, отменив все ту же аксиому, принял, что каждая прямая, лежащая в одной плоскости с данной прямой, пересекает ее, и пришел к топологической модели плоскости, проективной плоскости…

– Кир, если ты сейчас не начнешь говорить по существу, я взорвусь, – выкрикнул Кронс и покраснел, вспомнив, как совсем недавно занимался тем же самым, подгружая сознание Макса постулатами о времени. – Извини меня, – смягчаясь произнес он, – но сейчас мой мозг не очень хорошо выстраивает мыслительные цепочки. Скажи, пожалуйста, окончательное суждение по нашему вопросу.

– Мне страшно, – признался Кир. – Издалека я бы мог подвести вас к ответу, но прямо сказать… Думаю, вы и сами уже догадались, раз сделали предположение о следах…

– Какую аксиому, по-твоему, нам следует изменить сейчас? – в ужасе спросил министр.

– О физической природе нашего мира, – приговорил Кир ситуацию.

– Господи, – только и смог вымолвить Кронс, вставая и не понимая, куда идти. – Что же нам делать? – бросил он в ставшее неочевидным уже пространство и, шатаясь, побрел к сетевому окну.

– Ничего, – обреченно произнес Кир. – Я в это верить не хочу, потому что, если это окажется правдой, сделать с ней мы ничего не сможем – будем ждать конца неизвестно сколько и неизвестно какого. Хотя…

– Что?! – оживился министр.

– Мы, конечно, не можем в таком случае влиять на ситуацию, но мы сможем ее прогнозировать хотя бы на ближайшее время, если вычислим точку разлома, причину появления аномалии.

– А это возможно?

– Не знаю, – признался Кир. – Слишком мало данных. Привлеките кибермозги, господин министр, пусть построят все возможные модели с теми переменными, что у нас есть. Далеко брать не стоит, думаю, достаточно изучить континуум за последние три месяца. Да, глубже февраля погружаться бессмысленно… Пусть отразят все энергетические и гравитационные колебания за три месяца. Если наши предположения верны, мы это увидим.

– Или нет, – продолжил Кронс. – Никто этого никогда не видел, Кир. Мы можем просто не распознать.

– И такое возможно, – согласился Кир. – Но попробовать стоит. Лучше что-то делать, чем сидеть и ждать.

– Согласен, – оживился министр и отправил необходимые распоряжения в киберцентр. – А, может, нам креаторов призвать? – неуверенно предложил он. – Они же, вроде бы, что-то такое видят или чувствуют, я не совсем понимаю.

– Не думаю, что у кого-то есть такие же способности, какие были у крестного. Вот у него был шанс что-то почувствовать. Или у Нины…

Кир с Кронсом посмотрели друг на друга и в один голос произнесли:

– Нина!

– Раз мы не влияем на ситуацию, мы можем попробовать пробудить Нину, – сказал Кронс. – Она наша единственная надежда. Давай заберем ее у Ашуры.

– А давайте, – зачарованно произнес Кир. – Только как мы это сделаем?

– Придумаем что-нибудь, – поспешно отозвался министр. – Подумай, куда ее лучше переместить. Где у нее больше шансов очнуться?