Читать книгу: «Репликация. Книга первая», страница 6

4. Ведун

Вещь, которая определена к какому-либо действию,

необходимо определена таким образом Богом,

а не определенная Богом

сама себя определить к действию не может.¹⁷

Б. Спиноза

Вэл проснулся до рассвета. В комнате было темно и тихо, даже ставшая привычной шумная ночная жизнь обитателей рая, казалось, замерла. Лишь шелест деревьев напоминал о том, что он все еще в Шрилане. Вэл встал и подошел к окну. Сегодня ему предстояло отправиться в долгий путь, в самые дебри непроходимых джунглей. Он вспомнил вчерашний разговор с Евой – то, как она отговаривала его от задуманного, просила не оставлять ее, но, когда поняла, что он не изменит своего решения, перестала настаивать, погрузившись в тихую грусть. Они простились вчера.

Вечером приходил проводник – невысокий худой человек неопределенного возраста. Ему могло быть лет сорок, а, возможно, и лет на пятнадцать больше. Туземцы всегда казались Вэлу людьми, лишенными очевидных возрастных признаков. Проводника звали Виту.

Он сказал, что следует приготовить к походу, провел инструктаж по всякого рода техникам безопасности, предупредил о всевозможных трудностях, рассказал о мерах предосторожности непосредственно Вэлу, заверив, что если все пройдет по плану, то путешествие займет дней десять. В противном случае он ничего о длительности и исходе экспедиции предположить не мог. Убедившись, что Вэл готов на все и его намерения самые серьезные, проводник простился до утра.

Вечером Вэл никак не мог уснуть. Он вообще плохо спал с тех пор, как очнулся от комы. Его морило днем, но стоило наступить ночи, сон не приходил. Сегодняшний день не стал исключением: поворочавшись часа два в постели, он провалился в полудремотное состояние, которое не продлилось долго и окончилось странным, тревожным видением, после которого Вэл больше не заснул.

Ему снился голос. Это был голос женщины, которая звала его по имени и просила найти ее. Голос был Вэлу очень приятным, он сильно его

волновал своими властностью и нежностью одновременно. Он не мог себе представить, чтобы в настоящей жизни кто-то так к нему обращался. Но во сне у женщины было право так с ним говорить, он это точно знал, и ему это нравилось. Вэл в задумчивости стоял у окна и вспоминал комнату в клинике Ашуры, в которую привел его голос. Там, в центре довольно большого пространства, на кровати лежала женщина, лица которой он не успел рассмотреть. Но он хорошо помнил, что она была без сознания и подключена к системе жизнеобеспечения. Несмотря на это ей каким-то образом удавалось передавать ему свои мысли. Она говорила что-то о судьбе, о связи и о чем-то еще, чего сейчас Вэл вспомнить не мог, как ни старался. «Найди меня, Вэл!» – последнее, что он от нее услышал перед тем как проснуться.

Было четыре утра. Во дворце все еще спали. Вэл мучительно ждал, когда будет прилично связаться с Ашурой – в Небесах время отличалось на три часа, сейчас там была глубокая ночь. Он понимал, что приличное для звонка время наступит, когда его небольшая экспедиция отойдет от Канди на приличное расстояние. Сомневаясь, что вдали от города он сможет связаться с Небесами, Вэл решился потревожить Ашуру сейчас.

– Что случилось, господин Вэл? – услышал он сонный, испуганный голос доктора. – С вами все в порядке?

– Да, Ашура, со мной все хорошо. Не беспокойтесь. Простите, что разбудил, но мне нужно вас кое о чем спросить.

– О чем, господин Вэл?

– В вашей клинике сейчас много пациентов в стационаре?

– Нет, господин Вэл, именно сейчас никого. Вчера выписалась последняя пациентка, новых пока не поступало. А почему вы спрашиваете?

– Я вам потом объясню, Ашура. Можете сказать, что это была за пациентка?

– Вы не знаете ее, господин Вэл. Одна молодая женщина со странной картиной в анамнезе. Я так и не смог точно определить причину ее состояния: то ли кома, то ли летаргия – не понятно. Только вчера она пришла в себя и…

– Что? – нетерпеливо спросил Вэл.

– И я ее выписал, не найдя никаких причин задерживать ее дольше. Она совершенно здорова. Вот же, бывают такие странные случаи.

– Да, – многозначительно произнес Вэл. – Спасибо, доктор. Еще раз простите, что потревожил.

– Не за что, господин Вэл. Хорошего вам отдыха и скорейшего возвращения.

Вэл отключился и долго еще смотрел в окно блуждающим взглядом. Он забыл спросить Ашуру, как долго была в его клинике эта женщина, и хотя сейчас ему это почему-то казалось важным, он не решился потревожить доктора еще раз.

Кроме проводника и Вэла в экспедиционный отряд вошли еще три человека, приведенные Виту. Это были молодые, крепкие и выносливые, хорошо знающие не только окрестности Канди, но и большую часть острова люди. Они несли снаряжение с провиантом, сухой запасной одеждой и палатками. Виту нельзя было назвать разговорчивым человеком, и поначалу Вэл был этим очень доволен: общаться с кем-либо сейчас ему не хотелось, его внутренний монолог обращался исключительно к Манишу, встреча с которым была его единственной надеждой все вспомнить и понять, как жить дальше. Занятый мыслями о предстоящем, Вэл без труда преодолел три дня пути. Редкие ливневые дожди пока никаких проблем не создавали, напротив, немного сбивая изнуряющую дневную жару, ненадолго приносили облегчение и радовали. Но ни Виту, ни его спутники не обольщались, что так будет всегда, по опыту зная, что тропический ливень в один день может затопить джунгли и, начавшись однажды, не прекращаться неделями. Поэтому остановки делали редко и коротко, по-настоящему отдыхали лишь ночью, поставив палатки и по очереди неся караул снаружи, держа наготове горящую головешку на случай, если диким хозяевам джунглей вздумается слишком близко подойти к лагерю.

К концу третьего дня, перейдя вброд неширокую, но довольно глубокую реку, илистое дно которой в сумраке толстенных лиан делало воду в ней практически черной, и ступив на противоположный ее берег, Виту присел в заросли прибрежного кустарника и сделал спутникам знак рукой замереть. Вэл и остальные тихо подошли к берегу и пригнулись, спрятавшись в корнях мангровых деревьев, которые частыми деревянными тросами сшивали джунгли и реку. Вэл потянулся к оружию, но один из парней предупредительно остановил его, дотронувшись до плеча и помотав головой. Он вынул из-за спины из кожаного колчана стрелу и взял в левую руку небольшой кривой лук. То же самое сделали двое остальных. Вэл замер. Виту неподвижно сидел на краю берега, а они четверо стояли по колено в воде. Вдруг Вэл увидел примерно в трех метрах от себя странные светящиеся пузыри, которые двигались попарно в их сторону. Вода за пузырями разбегалась узкими буравчиками, словно кто-то быстро проводил по ней пальцем. Вэл почувствовал неприятный холодок, растекающийся по телу – это были детеныши кимбулы, болотного крокодила. Сами по себе малыши никакой опасности не представляли, но встречи с их мамашей, которая могла достигать в длину более двух с половиной метров, человеку стоило избегать любой ценой. Стоять в прибрежной зоне реки – опасное предприятие, Виту не мог об этом не знать. Но, если он решился подвергнуть своих людей такому испытанию, значит, на берегу было что-то, представляющее для них еще большую опасность.

Вэл слыл среди аборигенов острова человеком смелым, а в чем-то и безрассудным, но везучим; он не раз охотился с ними в джунглях, пока был молод и пока частная охота на зверя не была запрещена Махиндой Пятым, отцом нынешнего короля. Но сейчас, увидев огромную темно-коричневую бугристую морду, быстро рассекающую воду в их направлении, бывший властитель двух миров по-настоящему испугался, и его рука снова потянулась за пистолетом. Но не успел он достать оружие, как острый наконечник стрелы вонзился между светящимися желтыми глазами и спас жизнь Вэла и остальных – крокодиловое бревно остановилось метрах в четырех.

Стрела была пущена с берега, спутники Виту не успели натянуть тетивы и теперь озирались по сторонам, пытаясь вычислить меткого стрелка.

На берегу показался отряд туземцев. Их было семь человек, лук каждого целился в кого-то из стоявших в реке. Один из отряда лучников что-то громко произнес на непонятном Вэлу наречии, чем-то напоминавшем сингальский. Виту ему ответил и вышел из кустов, предлагая остальным следовать за собой.

Это был дозорный отряд Маниша, выследивший слишком далеко забравшихся в джунгли людей еще сутки назад и все это время ведущий за ними пристальное наблюдение. Но и Виту их тоже заметил и, не желая открытой встречи с дикарями, каковыми считали ведов цивилизованные жители острова, хотел пересидеть передвижение дозорных в реке.

Вэл и товарищи выбрались на берег и стали менять вымокшую одежду на сухую под пристальными, не знакомыми со стыдливостью взглядами. Виту в это время о чем-то пытался договориться с главным дозорным, но, судя по всему, его инициатива особого успеха не имела. Все, что удалось Вэлу распознать в их речи, были три имени: его, Маниша и Махинды. При упоминании имени короля дозорный состроил пренебрежительную гримасу, из чего Вэл заключил, что отношения между ведами и сингалами тесными и дружественными вряд ли можно назвать. По тому, как упорно Виту старался продлить переговоры с предводителем дозора, который явно потерял к ним интерес, Вэл догадался, что их положение не самое благонадежное. Несмотря на то, что к ним не прикасались, полной свободой они определенно не обладали: дозорные окружили их, держа луки прицельно. Вэл посмотрел на одного из своих спутников и молча передал ему план спасения: я достаю пистолет и стреляю в воздух…

– Нет, махатта! – воскликнул парень, догадавшись, о чем думает Вэл. – С ними можно только договориться, иначе вы никогда не увидите Маниша, – и спросил Виту, что не позволяет ведам пропустить их к себе.

– Они считают, что у нас нет на то достаточных оснований, – недовольно ответил Виту. – Я предупреждал, что так может быть.

Вдруг трое дозорных, стоящих за спиной Вэла, издали странный крик, похожий на вопль и возглас удивления одновременно, и бросились в заросли, не реагируя на призывы командира остановиться.

Вэл оглянулся посмотреть, что происходит, но никого уже не увидел, а когда развернулся назад, обомлел: трое других дикарей исчезли, остался лишь командир, во все глаза смотрящий на него и бормочущий что-то странное на своем языке.

– В чем дело? – серьезно спросил Вэл, видя, что перевес силы теперь полностью на их стороне. Он понятия не имел, что испугало дозорных, потому что в это время снимал мокрую рубашку и отжимал ее.

– Они что-то на вас видят, – странным голосом произнес Виту.

– На мне? – немного нервно переспросил Вэл. – Змею, что ли, или смертоносного паука?

– Нет, – уверенно сказал проводник. – Они видят то, чего не видят другие. Похоже, они вас боятся, махатта Вэл.

– Почему?

– Сейчас узнаем, – и Виту начал расспрашивать дозорного, что повергло в бегство его отряд.

Командир долго мотал головой, тряс руками и что-то однозвучное бормотал, чего Виту никак не мог понять.

– Это цирк какой-то, – сказал Вэл. – Виту, спроси его, может, он проведет нас к Манишу. Скажи, что я буду благодарен и вознагражу его.

Виту передал тому слова Вэла, после чего лучник забеспокоился еще больше, начал трястись всем телом и издавать горлом такие вибрации, что всем стало не по себе.

Не дождавшись ответа, Вэл подошел к продолжавшему бормотать командиру и, взяв его за руку, передал ему мысль с просьбой отвести их к своему гуру. Дозорный бросился к Виту и начал истошно кричать, о чем-то его упрашивая. Он бросал на Вэла опасливые взгляды и без конца повторял одни и те же слова.

– Да что с ним такое? – не выдержал Вэл.

– Он умоляет меня увести вас отсюда и никогда больше не возвращаться, – Виту был удивлен не меньше Вэла.

– Ut-tamá-puruṣa!¹⁸ – кричал дозорный, показывая на Вэла нервным движением руки.

– Вы понимаете, что он говорит? – тоже начинал нервничать Вэл.

– Что-то невразумительное, махатта, – неуверенно ответил Виту. – Я не знаю значения этого слова.

По тому, как проводник отвел от него взгляд, Вэл понял, что ему говорят неправду. Он подошел к Виту и дозорному и пристально на них посмотрел.

– Я хочу знать, что происходит, – властно произнес он выходя из себя. – Не стоит играть со мной в игры, Виту. Я вижу, что ты его понимаешь. Говори!

Проводник растерянно смотрел себе под ноги, не зная, что делать.

– Махатта, он говорит, что у вас два лица, – робко произнес один из членов экспедиции, стоявший рядом с Вэлом. Виту неодобрительно посмотрел на него.

– В каком смысле? – удивился Вэл. – Что это значит, Виту?

– Я не вижу в этом никакого смысла, махатта, – сказал проводник. – Мы практически пришли, думаю, это проверка вас на прочность намерений.

– Какая проверка? Ты ничего не говорил об этом, – заметил Вэл.

– Об этом не положено говорить – каждый, кто идет к Манишу,

проходит проверку: сначала его испытывают джунгли, потом – люди и только потом наступает очередь последней, самой серьезной проверки – испытание духом. Кто преодолеет все это, встретится с Манишем.

Вэл бросил на Виту быстрый пронзительный взгляд и, подойдя вплотную к дозорному, проговорил, глядя прямо ему в глаза:

– Иди к Манишу и передай ему, что я найду его, чего бы мне это ни стоило. Иди!

Уговаривать дозорного не пришлось – он мгновенно исчез в зарослях, оставив Виту и всю экспедицию в некотором недоумении.

– Что теперь? – обратился Вэл к Виту. – Как мы должны поступить: идти дальше или остановиться здесь на ночлег?

– Думаю, нам лучше дождаться здесь следующего дня, – спокойно ответил Виту. – Уже вечереет. Эй, ребята, ставьте палатки и разводите костер, надо подкрепиться. А вы, махатта, переоденьтесь в сухое, не стоит вам ходить беззащитным: мокрая одежда – не одежда, ее все равно что нет. И завтра наденьте что-то поплотнее на себя, а лучше две вещи сразу.

– Для чего?

– Есть мнение, что чем больше на человеке одежды, тем сложнее другим увидеть то, что под ней, – неохотно ответил Виту. – Вернее, того, кто в ней.

Проводник умолк с таким демонстративно отрешенным видом, что Вэл понял: больше на его вопросы ответов не будет, как и то, что Виту говорит далеко не все, что думает. Он взял свой непромокаемый мешок и достал из него сухую одежду. Переодеваясь он чувствовал пристальные взгляды остальных, устремленные на его спину, улавливал обрывки их мыслей – они пытались рассмотреть то, что так напугало дозорных и повергло их в бегство.

Позже, когда нехитрый ужин был готов и все насытились, Виту подошел к Вэлу и, садясь рядом с ним на походный стульчик, негромко спросил:

– Зачем вы идете к Манишу, махатта?

Вэл посмотрел на проводника и ничего не ответил. Он несильно постукивал палкой по прогоревшим сучьям, выбивая из них искры и наблюдая, как они вспыхивают и гаснут, подлетая вверх. Он был словно заворожен этим нехитрым занятием и не хотел отвлекаться на разговор. Виту терпеливо ждал, не говоря больше ни слова, отпивая из красной металлической кружки зеленый чай.

– Ведун знает, как устроены мир и человек, – наконец произнес Вэл. – Я хочу, чтобы он помог мне понять, кто я есть.

– Разве вы не знаете? – удивился Виту.

– Возможно, знал когда-то, но сейчас не помню, – сухо ответил Вэл.

– Тогда удачи вам завтра, махатта, – сказал Виту и, пожелав Вэлу спокойной ночи, отошел от него.

Вэл знал, что сразу заснуть не сможет, и вызвался быть сторожевым первые два часа, отпустив остальных отдыхать. Все прошлые ночи он ни разу не оставался снаружи своей палатки, как и проводник, – охраняли лагерь трое парней-носильщиков, поочередно сменяя друг друга. Сейчас никто, однако, возражать ему не решился, и Вэл остался сидеть у потухающего костра, все так же постукивая по сучьям палкой, слушая треск вылетающих искр и шум ночных джунглей.

Он вспоминал свою первую встречу с Манишем двадцатилетней давности, которую ему устроил Махинда Пятый буквально за несколько месяцев до своей трагической гибели. В тот раз ведун и напророчил, что они встретятся снова через много лет, когда Вела ^[7], как называл его на свой манер Маниш, потеряет путь. Перед глазами встал Махинда Пятый – молодой, красивый, смелый, будто живой. Вэл подумал, что время стирает границы восприятия: то, что раньше при одной только мысли причиняло невыносимую боль, теперь наполняет светлой грустью, от которой хочется улыбнуться.

Вэл пытался вспомнить, что еще говорил ему двадцать лет назад ведун, которому тогда уже на вид казалось лет шестьдесят, и не мог. Он подозревал, что забыл не только последний год жизни, но и еще что-то очень важное, о чем, возможно, знал от Маниша. Но Вэл допускал, что ничего такого ведун ему не говорил, что все эти мысли только оттого лезут ему в голову, что в голове его образовалась пустота, освободив память от года архивных данных. Помнит же он о второй встрече, о потере пути… Если бы Маниш сказал тогда еще что-то важное, Вэл должен был бы это также запомнить.

Повсюду разносился треск шустрых полосатых белок, которых здесь называют «лена». Вэлу вспомнился древний эпос «Рамаяна», ^[8] повествующий о маленьких зверьках, помогавших Раме ^[9] строить мост из Индии на остров, чтобы спасти похищенную демоном Раваной, ^[10] правителем Ланки, свою жену Ситу ^[11]. Вэл ясно представил, как Рама, умиленный помощью крошечной белки, проводит пальцами по ее спинке, оставляя на ней темные полосы. С тех пор многие тысячи лет эти животные считаются на острове священными, потому что носят на себе следы прикосновений бога.

История Рамы и Ситы почему-то не выходила у Вэла из головы. Он вдруг подумал, что бы он сделал, если бы у него была жена, и ее кто-то вот так же похитил. Очевидный ответ не находился, потому что жены у него никогда не было, а прогнозировать какие-либо реакции на непонятные ситуации Вэл сейчас не мог, не зная, на что он вообще способен. За этим он тоже шел к Манишу, чтобы тот помог ему осознать свои возможности.

Потом Вэл вспомнил, что дозорные назвали его двуликим, но ведь и Рама по сути – второе лицо Вишну. ^[12] Подумав, что лесные люди, как еще называют здесь малочисленные остатки древнейшего народа, приняли его за воплощение бога, Вэл про себя посмеялся над этой мыслью, отметив, что с самомнением у него все в полном порядке.

И снова он вспомнил недавний сон, и голос, который до сих пор звучал в его сознании: «Найди меня, Вэл!» «Что это? – думал он. – Тоска по близкому человеку, которого у меня никогда не было? Но ведь я столько лет жил один и никогда прежде не испытывал этой тоски или, может быть, испытывал, но не смел себе в этом признаться? Или просто-напросто об этом забыл? Всем нормальным людям свойственно желание с кем-то сблизиться, почему же мне не хотелось этого? Почему вообще я сейчас задаюсь этим вопросом, никогда прежде не мучившим меня? И почему мне так хочется ее найти? И кто, собственно, эта она? Есть ли она на самом деле, или это только плод моего искаженного сознания, сумевшего поразить мое воображение столь необыкновенным, волнующим меня голосом?» Вэл пытался представить, как может выглядеть женщина, обладающая подобным голосом. Почему-то ему казалось, что у нее должны быть светлые волосы и красивые глаза. Карие? Синие? Голубые? Серые? – Вэл не мог решить, какие именно, но не сомневался, что очень красивые. И чем больше он о ней думал, тем чаще ловил себя на мысли, что когда-то он уже видел этот сон, а запомнить смог только сейчас…

Оставался еще час его караула, чувствуя, что начинает клонить ко сну, Вэл встал и размялся, обходя трехпалаточный лагерь с деревянным факелом в руке. Время приближалось к полуночи, в небольшом просвете в густой кроне деревьев он рассмотрел звезды, которые показались ему неестественно яркими. Вэл пожалел, что не может сейчас выйти на открытое место и увидеть все небо. «Сириус должен быть где-то здесь в это время года», – подумал он и замер. Мысль показалась ему настолько странной, что Вэлу стало не по себе. «Сириус? Я даже не представляю, как он выглядит. И откуда я знаю, где он может быть в это время года?»

Вэл вернулся к костру, сон как рукой сняло. Он подбросил в потухающий огонь еще веток и сел на походный складной стульчик, достал из кармана фляжку с красным ромом и сделал несколько глотков. «Папа, ты изменил любимому напитку? – вспомнились слова Евы. – Тебе так нравится местный ром? Не хочешь взять его с собой в Небеса?» «Локальные напитки хороши в локальных местах», – вспомнил, что ответил дочери.

Да, когда-то он любил виски, особенно с сигарой. Когда-то он любил власть и свой статус, любил принимать ответственные решения и видеть, как его указания беспрекословно исполняются подчиненными. Он помнит себя именно таким: главным управляющим Небес, наводящим ужас и страх на расширенный совет, на каждого сенатора и министра, на всех, кроме своего советника…

Зиги… Что могло случиться с нами такого, что заставило тебя стать моим врагом, а меня стереть с лица земли твой замок? Что я сделал? Видимо, что-то по-настоящему ужасное, что вынудило тебя покинуть страну. Я должен все вспомнить хотя бы для того, чтобы ты перестал считать меня своим врагом. Я не могу поверить в то, что сказал Марк, будто ты желал мне смерти и разыграл покушение на свою жизнь, чтобы усыпить мою бдительность и отвести от себя подозрения; не могу поверить Керберу, заявившему, что ты готовил политический переворот. Это какой-то бред! Ты вырастил меня и воспитал, заменил мне отца, брата. Какой же черной неблагодарностью я тебе отплатил? Или ты мне? Но почему? Может быть, это и стало причиной того, что власть потеряла для меня значение? Я разочаровался в ней? Но это по меньшей мере странно, если не сказать, неправдоподобно: власть всегда давала мне силы жить и идти вперед. А сейчас, думая о ней, я ничего кроме усталости не чувствую и никуда идти не хочу. Интересно, это новое сознание, сформировавшееся в коматозе, или я и раньше испытывал нечто похожее? И когда я принял кичливый титул верховного властителя? На том самом совете, на котором взял на себя исключительные полномочия? А зачем я их брал? Была же какая-то причина, всему должна быть причина…

Что-то плеснуло в воде за спиной Вэла, заставив его вздрогнуть и обернуться. Но он ничего не смог различить в черноте ночи и стал внимательно прислушиваться, опасаясь, как бы еще какой-нибудь кимбуле не вздумалось напасть на него сзади. Вэл хотел вытащить пистолет, но не успел он поднять руку, как что-то пахнуло ему в нос, и сознание его отключилось.

Единовластный канцлер Солерно планировал жить красиво, переустраивая пространство дворца и отменяя драконовские, хотя и ставшие уже привычными законы, принятые в период диктатуры Паччоли. Уже на следующий день после инаугурации он объявил, что действующая конституция государства не отвечает современным требованиям политической целесообразности и гуманистическим представлениям о праве народа. Вслед за тем в правительствующий сенат поступило предложение разработать проект новой конституции, основанной на демократических принципах государственного устройства, многообразии политических мнений и личных неотъемлемых правах и свободах граждан.

Заявление нового правителя, прозвучавшее по всем информационным каналам страны, по-разному было воспринято жителями Солерно: простой народ – множество, по Зигфриду, – поддался манящим грезам и с надеждой настроился на приход обещанной новой жизни; статусные лица были более сдержанны в проявлении оценки происходящего, критически относясь к обещаниям, так часто звучащим из уст новоиспеченных правителей. К тому же, перетаскивание государственной системы управления на демократические рельсы им лично ничем особенно привлекательным не казалось, напротив, перспектива грядущей реструктуризации власти многих пугала, заставляя испытывать шаткость своего положения. Войти в «новую жизнь» без потерь легко не получится – это понимал каждый, как и то, что двери в нее откроются только приближенным к высшему статусному лицу.

Зигфрид, впервые ставший обладателем всей полноты власти, чувствовал себя прекрасно, питаясь своим всемогуществом как изысканным лакомством. В этом вопросе чувство меры и целесообразности впервые изменило ему: канцлер вошел в двери Дворца Торжеств из одной жизни, а вышел из них в совершенно другую, сдержав данное на ходу слово.

Обещая тотальные перемены солернийцам, Зигфрид Бер забыл, что разменял уже девятый десяток лет, планируя жить вечно, и радовался, что все пока шло по плану.

В сегодняшних планах у Канцлера значилась встреча с генералом Родригесом, согласованная на одиннадцать утра. Но уже в половине десятого, просмотрев ежедневные доклады ведомств и не найдя в них ничего интересного или требующего немедленного участия с его стороны, Зигфрид начал томиться ожиданием прихода Альфонсо. Чтобы скоротать время, он вышел в сад и направился к каскадным водопадам – его излюбленному месту, дающему прохладу в любую жару.

Сев на кованый диван с мягким пружинящим матрасом, Канцлер любовался переливами света в столбе водяной пыли. Под шум падающей воды ему особенно хорошо думалось: необходимость экранировать мысли защитным обручем теперь отпала, поскольку (Зигфрид был в этом совершенно уверен) на земле не осталось способного проникнуть в них помимо его воли, но привычка носить на голове подобие игаля сохранилась, вынуждая его каждый раз считаться с этим атрибутом, выбирая костюм.

Зигфрид Бер торжествовал, обдумывая план создания мировой державы под своей властью. Он мнил себя основателем нового мирового порядка, управлять которым наконец станет представитель его прославленного рода.

Справедливость восторжествовала благодаря его способностям и неутомимым трудам! Славься, великий и прекрасный Зигфрид Бер! И где вы сейчас, одаренные родом невероятными талантами, Ким, Виктории, Нины, Билы и Марии? Что вы можете сделать мне или дать нашему роду? Ничего. Вы превратились в ничто, и только ничто останется после вас. Ничто и недолго. Я сотру все упоминания о вас в истории, ваши имена покроются пылью забвения. Только меня будут помнить и чтить потомки!

Стоп!

Потомки…

Мысль не понравилась Зигфриду: от нее несло банальщиной и махровыми стереотипами.

К черту потомков! Меня будет помнить само человечество!

Зигфрид был выше пошлости, выше никому не нужных традиций.

К черту традиции! Славься, великий и прекрасный Зигфрид Бер, Единовластный Канцлер Солерно! Где ты, Вэл Лоу, Вэл Кристоф де Пераледа, наследный монарх Солерно и властитель Небес? Где твои дети и внуки? Где твои неверноподданные небожители и донные деграданты? Всех вас я отправил на небеса. Можете устраиваться поудобнее, занимайте места в верхних ярусах и наблюдайте за тем, как я правлю миром. Учитесь, несчастные!

Панегирик Зигфрида имел все шансы на продолжение, если бы поток прекрасных слов не прервался сигналом о прибытии генерала Родригеса. Канцлер с трудом мог поверить, что прошло полтора часа с того момента, как он покинул дворец. Вдохновленный своим величием и перспективой будущих свершений, Зигфрид решительным шагом двинулся в обратный путь, торопясь донести до генерала стратегию завоевания мира.

– Вы прекрасны, монсеньор, – склонив голову, приветствовал его Родригес.

– Перестаньте врать, Альфонсо, – довольно резко ответил Зигфрид, заставив генерала вздрогнуть. – Никакой я не прекрасный, – поворачиваясь у огромного зеркала, отражающего его во весь рост, – самодовольно проговорил он. – Великолепный, пожалуй.

Альфонсо Родригес ничего в ответ сказать не смог, потому что не знал слов, которые в таких случаях следует говорить – таких случаев в его жизни еще не было. Но что-то сделать он был обязан, а потому, боясь ненужных осложнений, генерал на всякий случай низко поклонился. Канцлера растерянность Родригеса позабавила, и он громко рассмеялся, не пытаясь нисколько сдерживать эмоции, возможно, впервые за многие годы.

– Расслабьтесь, Альфонсо, – дружелюбно произнес он, кладя руку на генеральские эполеты. – Я пошутил. Пойдемте в кабинет, нам есть о чем потолковать.

Родригес послушно последовал за великолепным канцлером, прекрасно понимая, что подобные дефиниции в свой адрес просто так с языка не слетают, а с языка Зигфрида Бер просто так не слетает ничего совершенно.

Кабинетом канцлер называл теперь обитель прекрасных дев прерафаэлитов. Это было единственное помещение во дворце, в котором Зигфрид ничего переделывать не стал, «боясь потревожить дам, нарушив привычную их взорам картину», о чем он и объявил прямо дизайнеру интерьера, неосмотрительно предложившему обновить шпалеры и мебель овальной гостиной. Заходя сюда, канцлер каждый раз тешил себя мыслью, что сочные натуры приветственно улыбаются ему со стен в знак благодарности за проявленное уважение к их историческому прошлому и настоящему, принимавшему с их помощью прекрасные очертания. Чувственность Зигфрида Бер, восемьдесят лет остававшаяся равнодушной к мыслящим существам, щедро изливалась им на предметы материального мира, а к периметру, который становился его жилищем, он испытывал привязанность сродни настоящей влюбленности, побуждавшей его заботиться об объекте своего вожделения денно и нощно.

Торжественную речь о новой политической стратегии канцлер готовился произнести именно здесь, поскольку предназначалась она не только генералу Родригесу. Не до конца осознавая влияние прекрасных дев на свой разум, Зигфрид все же замечал, что его настроение улучшалось всякий раз, стоило ему войти в двери овального кабинета.

Сейчас канцлер позволил генералу занять одно из кресел, небрежно, но, как всегда, изящно указав на него рукой. Родригес сел, напряженно следя за передвижениями Зигфрида, неспешно выбирающего место, с которого его речь будет звучать максимально убедительно. Сделав оборот вокруг кресла генерала, канцлер остановился напротив Альфонсо так, чтобы зрительная ось проходила чуть выше его головы, точно попадая в зрачок левого глаза русалки Уотерхауса. ^[13]

– Итак, дорогой Альфонсо, – дружелюбно начал Зигфрид, – пришло время определиться с нашими планами на будущее. Но прежде чем поделиться своими мыслями, я хочу узнать ваши.

Родригес привстал, но тут же сел на место под напором взгляда канцлера.

– Монсеньор, прошу меня простить, – робко произнес генерал, – я не совсем понимаю…

– Да, похоже, вы не понимаете совсем, – методично проговорил Зигфрид. – Что же делать? – спросил он сам себя вслух, не обращая на Родригеса никакого внимания. Канцлер снова заходил по кабинету, какое-то время взгляд его ощупывал стены, пока не зацепился за еще одну работу Уотерхауса, на которой две, склонившиеся над розовым кустом, девушки собирали цветы. Это была одна из самых известных картин художника под названием «Собирайте бутоны роз, пока май». Зигфрид мгновенно оценил ее название: это был призыв, подтверждение самым смелым его проектам, прямое указание к действию! Кроме того, работа была написана ровно триста сорок три года назад – зеркальная конвергенция его любимых чисел! – Собирайте расширенный совет! – вдохновенно воскликнул канцлер.