Читать книгу: «Стоит ли мне писать?», страница 4

Он наслаждался густым и холодным северным воздухом. Наслаждался видом родных земель.

«Огонь. Сжечь все!»

Ему нравились эти ухоженные зеленые насаждения. Целые поколения дворян, виконтов и простых сервов выращивали их. Облагораживая узкие проспекты пригорода Клайдмора.

Нравились вычурные чугунные фонари. Ровная кладка приветливых улочек. Строгие черты добротных каменных домов. Пригород Клайдмора, да и сам город, не был сильно зажиточным местом. Не то, что южные табачные плантации. Люди здесь жили проще. Предпочитая балюстрадам из дорогого мрамора витиеватые чугунные ограды. Позолоченным листьям гирлянд плющи и декоративные лианы. Высоким резным колоннам аккуратные, подстриженные зеленые насаждения.

Фасады домов украшали не статуи, поражающие своей откровенной вульгарностью или полетом фантазии, понятным только скульптору, и кучке уточенных ценителей. Как это было модно сейчас в крупных, богатых городах южной Меллоны, куда стремилась вся молодежь. А простыми деревьями. За ними следили. За ними ухаживали. Их любили.

Жители Клайдмора словно поставили себе целью жизни, доказать что и из простых материалов можно сделать фасад, достойный принимать аристократических особ.

Дом. Неужели он был дома? После стольких лет? Девять? Кажется, девять прошло с тех пор, как он покинул отчий дом. Врочем, не совсем покинул. Скорее его выставили. Подбросив к дверям гвардии.

«Ублюдки, чего пялитесь?»

Высокий статный всадник привлекал к себе внимание. Его мундир действовал на пригородских барышень как магнит. Помехой их интересу не могла послужить даже покрытая мелкими шрамами физиономия. Наоборот, они придавали ему в их глазах шарму. А при виде перевязанной руки они томно и взволнованно вздыхали. Известное дело: оборванец, весь в шрамах – мерзавец и разбойник; статный солдат, одетый в китель – благородный воин. Им и в голову не приходило, что порой все могло быть совсем наоборот.

Люди оглядывались на него. Шептались, при его виде. Он замечал искры узнавания и удивления на некоторых лицах. И удивлялся сам, что на них не мелькало ни тени неприязни или снисходительного презрения, с которыми он их помнил.

Бастард. Слишком благородный, что бы сервы принимали его. Сын виконта, слижком низкого происхождения, что бы дворяне протягивали ему руку.

Это он? Фасад по которому он бегал босоногим мальчуганом? Как же он ненавидел этого беззаботного паренька.

Здесь он играл с друзьями. У него были друзья? Сейчас он не был в этом уверен. Болтливый Гордон из соседской улочки.

Он не выдержал и скривился. Могло показаться, что ему доставляет боль раненная рука. Мелборны. Они были дворяне, у них была своя фамилия. Гордона постоянно ругали за то, что он играл с драчуном и задирой, сыном виконта.

Толстяк Хиллард. Добродушный сын ремесленника. Брюзга Майрон – хитрый и трусливый нобильский бастард. Их лица сами собой всплывали глубого из недр его мозга, куда он их запрятал, перед его мечущимся внутренним взором. Каждое лицо, восстановившись в памяти преобретало черты утопленника. Он не мог это исправить как бы не хотел. Но он уже не сопротивлялся. Какой смысл бежать от самого себя?

И, конечно, красотка Джейси. Перед его взглядом из ее мутных глаз потекли кровавые слезы. Они текли по слегка вздувшимся бледным щекам с проступившими черными венами, посиневшим губам. Которые Мельхиот когда-то с такой страстью целовал.

Мертвецы. То все были лишь прахом его памяти. Этих людей для него больше не существовало. Кто они? Чем они отличаются от десятков тех, что он убил? У тех тоже была своя маленькая, ничего не значащая для Мельхиота жизнь.

Он шел по утоптанной, стройной дорожке фасада отгороженного переулка. Меж колонн высоких деревьев. Справа закудахтали две модно размалеванные фрейлины, бросая на него заинтересованные взгляды. Он не помнил их.

«Здесь это случилось в первый раз. Прямо на этом самом месте. Мразь… Какая же я мразь.»

Он повернул голову. В нескольких шагах. В парадных дверях двухэтажного длинного кондоминиума стоял лысеющий мужчина. Правая рука его нервно дергалась. За ним, с прижатой ко рту рукой стояла чопорная дама, с таким видом, словно увидела привидение.

«Я и есть привидение. Я прах их надежд, их мечтаний, которым никогда не суждено сбыться.»

Мужчина торопливо подошел к гвардейцу. Он с трудом сдерживал влагу глаз. Он завороженно рассматривал Мельхиота.

Наконец, он схватил его за плечи. Он смотрел в его бесцветные глаза, пытась разгядеть в них что-то, понятное только ему одному. И отводил взгяд. Рассматривал каждый шрам на его лице. И снова возвращался к глазам. Все было в его взгляде. Вера, упование, страх, любовь, тревога. И снова отводил. Его правая рука была почти нежна, схватив раненную Мельхиота. Мужчина, оказавшийся вблизи уже почти стариком, улыбнулся.

Не таким помнил его Мельхиот. Не этим скукожившимся нервным старцем, от которого веяло едва заметным запахом портвейна. Не тем суровым и властным воином, который когда-то оставил его перед воротами академии.

Он осторожно отодвинул полу кителя, и удивленно посмотрел на орден. – «Многим ли, за эти девять лет, ты позволял подступать так сокровенно? Сколькие заплатили смерти, за право оказаться к тебе так близко? Моя жизнь отныне сплетена с ними воедино. Сплетена смертью. Смертью.»

«Мой отец.»

В его новой улыбке промелькнула гордость. Из глаз прокатилась сиротливая слеза. В этот момент Мельхиот ненавидел этот орден сильнее, чем когда бы то ни было. Он почти жег ему грудь.

Старик обнял Мельхиота, насколько смог дотянуться.

– Добро пожаловать домой, сын.

Женщина медленно подступала. На строгом лице пожилой дамы катились слезы, не в пример обильнее мужа. Она не так изменилась. Разве круги под глазами еще больше потемнели. Добавилось сухих морщин. Слезы скатывались в них, увлажняя лицо. Делая его таким открытым. Таким доверчивым.

«Мразь! Мразь.»

– Сынок! – не выдержала женщина, присоединившись к мужу.

Они так и стояли, вздрагивающий мужчина. Рыдающая женщина. Обнимающие не задравшего рук гвардейца с туманными, бесцветными глазами.

– Что же мы, София? Пройдем в дом. Да престань же ты плакать, женщина. – вытер сиротливую слезу непривычно засуетившийся отец.

– Да. Да, конечно, Рональд. – оторвалась дама, торопливо вытирая слезы.

– Нужно расседлать моего коня. – мать вздрогнула. Это был его голос? Неужели он разговаривал таким исскуственным голосом?

Кулак здоровой руки Мельхиота медленно сжался.

– Простите меня. – не выдержала дама. Снова заплакав, почти побежала в дом.

– Конечно, Софи. – несколько растерянно проговорил отец.

«Ты никогда не понимал мать. Ты всегда ставил ее перед необходимостью принять мир таким, каким его видишь ты. А она, похоже, все поняла. Не все. К счастью, конечно же, она не могла понять всего. Иначе её хватит удар.»

– Я пошлю слугу разобраться с этим. – Рональд обрадовался возможности отвлечься делами. И заговорить о знакомых вещах. – Мэллоу. Ты помнишь старину Мэллоу? Ах-ха. Он был стриком, еще когда тебя родили на свет. Сейчас он конечно уже не так прытк как раньше. По правде говоря, старая развалюха еле передвигается. Но у нас и мысли не было взять другого.

Они направились в дом. Мельхиот понял, что должен что-то сказать.

– Да, я помню его.

– Не изволь сомневаться, твоей лошадью займутся. Может к вечеру, но он до нее обязательно доберется. – улыбнулся Рональд. – Хотя у него стареют поджилки. Память у него отменная. Он до сих пор с точностью вспоминает события, которые я и сам уже с трудом припоминаю, были ли они вообще. Конечно, старый плут, может и сочиняет, кто его знает?

В парадной проскользнула стеснительная и, какая то забитая, девчонка.

– Это служанка Розмари Кроумор. С левого корпуса. – сообщил Рональд Мельхиоту так, как буд-то тот обратил на нее хоть малейшее внимание.

– Ты помнишь леди Розмари? – он помнил напыщенную дворянку, презрительно морщившую нос раждый раз, как Мельхиот ей попадался. Как если бы она увидела таракана.

– У нее скончался муж. Их дети съехали от сюда. Сейчас она почти не выходит из своих комнат. Сударь Тавор с женой, съехали пару лет назад, выкупив у нас с Кроумор квартиру наверху. Теперь они сдают ее сами. Они перебрались в город. Тавор, кажется, занялся ростовщичеством, – отец всегда с неодобрением относился ко всем видам денежных манипуляций. – разбогател, и был принят в банковскую гильдию. К нему теперь стоит обращаться не иначе, как пэр Тавор.

– На верху, – Рональд дернул головой. – Теперь живут чета каких-то дворян. Они, кажется даже не женаты, а всего лишь обмолвлены. И находятся в этом… Как его? Лиховерие, которое сейчас стало популярным. Условном браке!

– Довольно досужая, должен признаться, парочка. Мы уже жалеем что продали квартиру. Но поделать нечего. Мы бы попросили пэра Тавора отменить им апартаменты. Если не меня, то уж леди Розмари он бы, наверняка, послушал. Но он не оставил связи. Я не смог его отыскать.

Отец провел сына через хол в общую обеденную. Он то куда-то убегал, то возвращался к, не сдвинувшемуся с места, сыну. Никогда Мельхиот не видел, что бы тот был так взволнован.

Мельхиот хотел побыть наедине. Но это было не в духе его отца. Он понимал, что воодушевленный его мундиром и наградой, он непременно потащит всех в общие залы. В этот момент ему хотелось сорвать его и сжечь у него на глазах.

Мать прекрасно понимала, как думает ее муж. Она взяла себя в руки, и уже руководила служкой, незнакомой Мельхиоту сударыни преклонных лет. Они расставляли на край большого обеденного стола, расчитанного на два семейства, тарелки и чашки для чая. Принесли немного печенья, конфет. Мальчишкой он любил конфеты, бывшие тогда деликатесом. Сейчас, ему были привычней солдатские харчи.

– Как сестра? – выдавил из себя сын, садясь за стол. От него не ускользнуло то, как отец взял в свои руку матери.

– Вышла за муж. Они переехали в Дэртон. Она навещает нас примерно раз в месяц. У нее пятилетний сын.

Он не знал что еще сказать, или спросить. Вся эта ситуация казалась ему черезвычайно неуклюжей. Невероятно непривычной. Не на те ощущения, втайне, надеялся он. И боялся. И не понимал, за что ненавидит себя больше: за этот страх, или эту надежду?

Мельхиот не чувствовал себя дома. Сидел, и в нем медленно, отвратительно знакомыми волнами вскипала ярость. Прилив за приливом. Но это была совсем не та ярость, которая была ему нужна. Она была какой то… Отравленой.

Затянулось неловкое молчание, в течении которого, Мельхиот мучительно пытался разобраться в себе.

– За что ты получил медаль, дорогой?

– Софи. – одернул Рональд жену, со слегка радраженной неуклюжестью. И тихо, что бы никто не заметил, вздохнул. – Ты на долго?

– Увольнительная еще на месяц.

– Так мало?

– Из Приматиона я добирался четыре недели.

Рональд дернул щекой. Он был наслышан о кампании нацеленной в мятежные баронства. Это было одной из самых популярных новостей.

– Ты бы мог воспользоваться услугами магов.

– Телепортация на такое расстояние будет стоить целое состояние. К тому же, у меня были дела в пути.

Отец важно кивнул.

– Что ты намерен делать потом?

– Мне предложили лейтенантское звание. – заставил себя сказать Мельхиот. Не было смысла молчать, он все равно узнал бы.

– Это более, чем хорошо. Это велеколепно! В лейтенатском звании, титул пожизненного пэра, это всего лишь, вопрос времени. Причем скорого. Это вам не за «выслугу лет», эдак двадцати, тянуть лямку в звании старшего сержанта. А потом? Кто знает. Для молодого целеустремленного дворянина в офицерских рядах Командного дома открыты почти все двери. Рыцарский нобилитет?

– Если здоровье тебе не позволит… – Роланд скосил взгляд на перебинтованную руку сына. – Да в конце концов! Есть же еще Расследовательный двор. Там уважают боевых офицеров. Да, жалования там пониже, чем в боевых частях. Но для отвоевавшего свое солдата, это великолепный выбор.

Леди София опустила взгляд.

Мельхиот боялся этого. Начала этих воздушных, мечтательных рассуждений. Не знал что этому противопоставить. Для любого другого, он не постеснялся бы в выборе аргументов. Но как объяснить этому человеку, что его мечты и чаяния, не имеют ничего общего ни с реальностью, ни с его, Мельхиота, убеждениями?

– Я собираюсь уволиться в запас.

Отец Мельхиота прервался, ошарашено уставившись на сына. Его мать закусила губы.

– Почему, Мельхиот? Это превосходнейшая возможность. Иные, без всякого успеха, борются за нее десятилетиями. Это просто удача, что… Нет, я конечно же не верю в простую удачу, кроме той, что на поле боя. Во всем есть своя закономерность. Ты не просто так получил этот орден. И если ты думаешь, то зря, что его дали за один только этот поход. Ты учавствовал в трех войнах, сын мой. Хватит. Пора остепениться. – «Сукин сын, не этого ли ты хотел?»

«Нет, заткнись!»

Глаза жены Роналда слегка подернулись влагой.

– Я лишь молю тебя, дорогой, подумай. Ты прошел все это. Пожми же теперь с этого плоды. Отец говорит мудро. Просто прислушайся. Здравый рассудок сам подскажет тебе правильный выбор.

– Он очевиден, Софи. Я считаю, – «Он взял себя в руки, и снова начал все и всех считать.» – что тебе необходимо отдохнуть. Выспаться, ты выглядишь изможденным. Придти в себя. – «Поверь, ты не захочешь этого увидеть»

Спорить не имело мысла. Он просто потягивал горячий чай.

– Попробуйте печенья, сударь. – прокудахтала ничего не понимавшая в происходящем пожилая служка, ухаживающая за семьей пэра.

«Не обращайся ко мне, сука!»

– Изольда, оставте нас, пожалуйста. И можете быть свободны. Я сама уберу со стола.

– Благодарю вас, леди София.

– Мы утомили тебя, сын? Просто, прояви снисхождение к настырным старикам. Мы не видели тебя десять лет.

– Твоя комната ждет тебя, дорогой. Или любая другая.

– Я… в порядке.

– Ты уверен? – вкрадчиво поинтересовался отец. – Эта встреча может растянуться еще на месяц. Надеюсь, ты не собираешься никуда отлучиться? Повидай старых друзей.

Теперь леди Софи нервно сжала руку мужа.

– Я в порядке. Относительном. Все хорошо, родители. – как трудо ему было выдавить это слово.

Из кухни в обеденную открылась дверь. Вошла, одетая как фрейлина, молодая дама с надкусаным яблоком в руке. Она едва присела на небольшой стол, просто облокотилась о стенной сервант другой рукой. Её поза показалась Мельхиоту вызыващей.

– Прошу прощения. Я услышала голоса.

– Рады видеть вас, сударыня.

Леди София подарила ей едва заметно, высокомерный взгляд. И удостоила кивком только после того, как поздоровался её муж.

– Это мадам Энн, проживает вместе с кавалером на верхних аппартаментах. Я тебе про них говорил. Доброе утро, сударыня?

– Доброе утро, сер. Вы снова назвали меня «мадам». Но в одном вы, определенно, правы. Утро великолепное. – беззаботно улыбнулась девушка.

– Э-э-э. Простите, сударыня.

Ей, похоже, доставляло удовольсвие приводить в замешательсво разьяснениями тонкостей своих, с любовником, семейных отношений. Мельхиот её уже ненавидел.

– Самое подходящее, для воссоединения семьи. Я правильно понимаю? Вы представите мне этого благородного воина?

– Сударыня, это наш сын. – с гордостью заявил Рональд. – Мельхиот.

Названный благородный воин сдержанно кивнул. Словно здоровался с прислугой. Чем вызвал искорку удовольствия в глазах матери.

– Я вам не помешала?

– По правде говоря, наш сын очень устал с пути. Мы бы хотели немного побыть наедине. По крайней мере, сегодня. – степенно ответила мадам София.

Рональд недоуменно и расстроенно посмотрел на жену и сына.

– Ну, это же общая обеденная. – пожала плечами девушка. – Прошу прощения, если доставила неудобства, в любом случае. Надеюсь, когда благородный воин отдохнет с пути, он удостоит даму интересным расказом?

Она едва прикрыто флиртовала. Мадам Софи сузила глаза. Но по Мельхиоту её слова стекали, словно он их и не слышал вовсе. Он продолжал сидеть с высокомерной физиономией, представляя как отрывает ей конечности голыми руками.

– Конечно, сударыня. Надеюсь вы присоединитесь вместе со своим. Э-э-э. – радушие Рональда сегодня не знало границ.

Леди Софи бросила чуть осуждающий взгляд.

– Фаворитом. – охотно, с улыбкой, пришла на помощь молодая сударыня, сообщив новомодное слово.

– Э, да. Кавалером.

Энн с той же игривой улыбкой покачала головой, словно потеряв надежду что то объяснить пожилой паре.

– Всего доброго. – кинула она уже в дверях хола.

– Ты слишком добр к ним.

– Дорогая, что мне следует сделать?

– По крайней мере, ты мог бы быть с ней холоднее. Она не заслуживает твоей сердечности.

– Может ты и права. Но что остается воспитанному виконту? Брось, Софи. Они молоды. Молодость бывает неделикатной. Они не безнадежны.

– Тебе стоит вспомнить свои слова всего неделю назад.

– Все бывают не в духе. Это просто молодая парочка дворян. Они, как и все, пытаются найти себе место в этом мире.

– Разве ты не заметил? Она флиртовала.

– Я уверен, ты преувеличиваешь. Молодая сударыня пыталась просто быть учтивой.

– Но…

– Дорогая, мы утомляем Мельхиота этими глупостями.

Жена послушно потупила взор.

В дверях прокрался иссушенный старик с походной сумкой Мельхиота. Старомодные бакенбарды белы как снег. Движения нарочисто медленные. Он ходил короткими старческими шажками, но совсем не шаркал.

– Конь расседлан, достопочтенный. – обратился он, на удивление сильным голосом, к хозяину старым дворянским титулом.

За ним стоял испачканный в саже мальчишка, и с большим трудом удерживал вдвое больший его сверток.

– Простите меня, но я не смог дотащить эту тяжесть.

– Спасибо Мэллоу. Софи, почему бы тебе не угостить Гуфи конфетой? – сегодня Роланд был черезвычайно добр. – Пойдем, сын, тебя ждет твоя комната.

– Я донесу. – принял он свой завернутый меч из рук паренька. Тот покосился на него с опаской.

Ночь принесла кашмары. Сладостные, изматывающие грезы. В них он рубил. Рубил почти без остановки. Сжигал. Убивал. В его сны прокрадывались знакомые из памяти лица. Они занимали места пустых, слившихся в размытое розовое пятно, его жертв. Они предательски подставлялись под его меч.

Они шли к нему как сумасшедшие. Неужели они такие безумцы, что доверялись ему? Он рубил собственные воспоминания. Пытался убить их. Истребить уже наконец.

Они смеялись над ним. Это поможет? Должно помочь, он это чувствовал. Всегда помогало. И рубил. Они восстанавливались снова и снова. Они были неуязвимы.

Лица превратились в маски мертвецов. Нежить лезла на него толпами. Со всех сторон. И смеялись немыми ртами. Его охватило отчаяние. Они были бесконечны, куда ни глянь.

«Слабак!» – рявкнуло черное пространство над головой. Воздух зазвенел волнами. Мир затрясся в такт этому звону. Что-то разбило его кошмар со звяканьем бьющегося стекла.

Это всего лишь сон. Это не правда. Это не я.

Мельхиот улыбался в темноте. По его лицу обильно бежал пот.

«Я бы не сдался.»

В окна кухни уже вливался жизнерадостный утренний свет. Еще робкий, но уже играющий яркими красками на предметах и стенах.

Бдительность Мельхиота была далека от своего «нормального», исступленно-напряженного состояния. Он от части находился во власти грез. И не мог понять, что было тому причиной. Неожиданно теплая встреча и отношение, или непривычно мягкая постель?

Он не заметил её.

– Не спится в такую рань, мой господин?

На общей кухне, в дальней стороне, в свежих лучах солнца, стояла сударыня Энн. Странное для северянки имя. Если оно полное, то наверняка не настоящее.

Она стояла полуприсев-полуоблокотившись на стол. Но держала осанку прямой как палка. Почти в той же позе, что днем ранее в обеденной. И солидно курила мундштук.

Мельхиот взглянул на нее механически. Как на жужащее насекомое, которое никак не достать. Оценивал некоторое время содержимое стенного шкафа, и достал выдержанный виски.

– Напиться с самого утра. Какая превосходная мысль. – в ее голосе не было ни тени иронии, скорее печаль.

Рональд бы не одобрил, если кто-то пил бы крепкий алкоголь до обеда. Целыми стаканами. Но, что самое главное: на глазах у соседей. Мельхиоту было, в сущности, наплевать, что подумает сударыня Энн. Его отец. Весь кондоминиум. Вместе хоть со всей улицей, если уж на то пошло. Он пробыл дома всего два неполных дня, но уже смертельно устал думать о том, что «одобрил бы» отец.

«Как буд-то никто из них не чувствует запаха твоего любимого портвейна.»

– Вы неразговорчивы, верно?

Мельхиот молча осушил стакан. Сударыня Энн поаплодировала его лицу, на котором не дрогнул ни один мускул, с таким же, совешенно серьезным выражением. Может в этом и была ирония? – вяло подумал Мельхиот.

Он, вообще то, ненавидел алкоголь. Но признавал что, иногда, тот просто необходим.

– Не нальете даме?

Гвардеец и не подумал. Облокотился задом о стол в той же манере, расслабил спину и уставился на нее мутным безжизненным взглядом. Её это совершенно не смутило.

Мельхиот чувствовал себя разбитым. От того, что услышал вчера. От того уже сказал, от того, что еще скажет.

– Вы бывали в плену? – неожиданно спросила сударыня Энн.

Он продолжал безразлично смотреть. Она заинтересовала его почти так же, как то жужащее насекомое. На которое пялишься от безделия и лени.

– Расскажите кроткой и невинной девице свою историю? – её выражение стало почти сладострастным.

Она глубоко затянулась. Лицо скрылось в зыбе волнующегося дыма.

– Вас пытали?

Из подсобного помещения выскочила служанка леди Розмари с кувшином в руках. Она быстро и опасливо глянула исподлобья на Мельхиота, безмолвной горой стоявшего в углу кухни. Со страхом на сударыню Энн. И поторопилась пересечь помещение.

Энн перехватила её на пол пути. Прижала спиной к себе и грубо запустила руку в корсет. Дым от мундштука падал служанке на лицо. Она отвернулась, то ли от стыда, то ли от отвращения.

– Не желаете поразвлечся в троем? – приторно и интимно обратилась она к ним обоим. Её, красивое лицо, не очень приятно исказилось похотливой гримассой.

Служанка вырвалась, расплескав на подолы сударыни Энн воду. Та звонко рассмеялась. Так могла бы смеяться придворная фрейлина, шутке оказываюшего непритязательное внимание вельможи.

Для него это все имело не большее значение, чем обычные вежливые утренние приветствия. Именно они, зачастую и казались ему вульгарными в своей неискренности и безразличии.

Мельхиоту надоело это представление. Оно вогнало бы в краску, и заставило вылететь из кухни пробкой любого молодого неиспорченного человека. Смутило бы любого порядочного дворянина. Довело бы до инфаркта пожилую благовоспитанную матрону. Он улыбался, лениво поднимаясь по лестнице в свою комнату, представив, как выглядел бы в такой ситуации его отец.

Он пробыл здесь уже неделю. Роланд, по старому знакомству, пригласил армейского клирика. Простого цирюльника. Он часто с нотами недоверия отзывался об обычных церковных клириках. Говорил, что те распущены, по сравнению со своими армейскими братьями. Он утверждал, что армейский клирик, иной раз, может и приложить тебя красным словцом. Но всегда сделает все, что в его силах, что бы поставить тебя на ноги.

Цирюльник внимательно осмотрел его раны, и снял бинты. Оставил снадобья. И порекомендовал частые прогулки и физические упражнения. Роланд выпросил у него «по доступной цене» рецепт на довольно дорогой элексир. Цирюльник долго ахал и вздыхал. Но выписал разрешение получить у клириков элексир, из запасов предназначенных для нужд гвардии. Такие были в церкви любого города. И с мученическим видом принял деньги из рук Роланда.

Нобили имели огромную скидку, при покупке этих элексиров. Действующим в армии рыцарям, он вполне мог отойти почти бесплатно. Несмотря на это, они умудлялись тратить на них огромные средства. И являлись их основными потребителями.

Для простого человека, подобный элексир стоил большое состояние. На эти деньги можно было скромно пожить несколько лет целой семьей. Поэтому цирюльников не очень любили. Они делали плохую славу всей церкви. Но, по мнению Мельхиота, Кафедрал и сам, довольно сносно, с этим справлялся.

Мельхиот смотрел на мутное темно-оранжевое содержимое колбы из толстого стекла. Вот он, вожделенный им, в свое время, «элексир здоровья». У него было какое-то длинное научное название. Клирики могли приготовить их только вместе с магами. На каждый уходили недели. На некоторые – месяцы и даже годы. Тренирующиеся рыцари глотали их пачками. В основном «элексиры силы».

Уважающий себя рыцарь, должен был выпить не менее тридцати элексиров силы. По этой причине, он были чуть ли не самым дорогим для рядового обывателя. И относился к тем, которые только за действительно огромные деньги, мог получить, разве какой ни буть, не состоявший в гвардии, нобиль.

Со временем, он понял, что они и не нужны ему. Он был из той редчайшей породы, что уже в пятнадцать лет имели взбухающие буграми мускулы, крепче иных цирковых силачей. И рвали подковы голыми руками. Родиться таким в семье нобиля, почти бесспорно предвещало блестящую армейскую, а потом и придворную карьеру. Даже если счастливчик был таким же редчайшим дураком.

К слову, единственный и самый полезный элексир, которого, считал Мельхиот, до сих пор так и не смогли вывести, это «элексир ума».

Как ни странно, он добросовестно исполнял указания клирика. Упражнялся с мечом в густых, но ухоженных зарослях рощи заднего двора. Иногда, им доставалось не хуже какого-нибуть врага. Что вызывало молчаливое, но весьма красноречивое неодобрение Мэллоу. Подолгу и, даже, с удовольсвием гулял по его небольшому парку. И, с куда меньшим удовольствием, по фасаду. Там ему могли попасться на глаза люди – он не хотел никого видеть.

В город он не выходил вообще. Одним словом, Мельхиот наслаждался ничего неделаньем. Впервые, за эти десять, как оказалось на самом деле, а не девять, лет. Почти абсолютной свободой. Перспектива снова вернуться в гвардию маячила где-то на горизонте неразличимой тенью.

Родители редко тревожили его. Разве по всяким пустякам. Отец любил поболтать с молчаливым сыном. Сына почти не раздражали эти, легкие и пустые «разговоры». Когда он просто сидел и слушал. Надежда в глазах отца крепла с каждым днем. Примерно так же твердо и неумалимо, как тело Мельхиота. И это раздражало сына не в пример больше.

Но он изменился. Сын не мог это не признать. Он помнил с каким внутренним бешенством он встречал каждый раз попытки отца «поговорить» по душам. Тогда это или были ноющие жалобы на несправедливую жизнь пьяного гвардейца. Или агрессивные, от недостатка аргументации на пьяном языке, нравоучения. Так ему тогда казалось. Так он считал и сейчас.

Он не помнил, что бы отец хоть раз пытался с ним заговорить трезвым. Поговорить о простых и легких вещах. И вот, сейчас его прорвало. – «А не опоздал ли ты, старик? Ты не подумал об этом?»

– Мельхиот? – «Этот голос…»

В широких воротах фасада стояла женщина. Отделившись от редкого движения на улице. Простое но строгое, застиранное платье выдавало в ней замужную простолюдинку.

– А я все ждала, когда ты навестишь меня.

Он рассматривал гостью. Внешне она изменилась сильно. Круги под глазами. Грубые пальцы. Неряшливо уложенные волосы. Самую малость. Ровно столько, что бы непривыкшая следить за прической женщина не заметила выбившихся локонов. Эти черные локоны когда-то сводили с ума всех парней на улице. На всем проспекте, чего уж там.

Распухшее от алкоголя горло. Синяк на руке трусливо выглядывал из под рукава. Уже не первая красавица улицы. Но остатки былой роскоши все еще компенсировали нажитые с годами недостатки. Что бы она выглядела относительно прилично, и даже привлекательно.

Но нечеловеческое чутье Мельхиота подсказывало, шептало, предупреждало. В глубине ее глаз он видел все ту же Джейси. Сколько раз перед его взором, когда то, всплывал её окоченевший, смеющийся ему в лицо, образ? Что видеть её здесь, сейчас, во плоти и крови, казалось очень странным.

– Я не собирался.

Она смутилась.

– От чего же?

Действительно, от чего же? Он видел её в его руках. Видел так ясно и в таких деталях как если бы увидел их, занимающихся любовью, своими глазами. От чего же сейчас молчали образы? Почему лицо, которое в его сознании было изничтожено бесчетное число раз. Воспоминание о котором обжигало стыдом. Сейчас, вживую, не взывало абсолютно никаких эмоций?

– Зачем ты пришла?

– Так ты встречаешь старых друзей?

– Я не вижу здесь друзей.

– Может, тогда навестишь Гордона? – вспылила сударыня.

Он молчал.

– Прости. – она выглядела почти искренее. Как всегда.

«Наверно она и сама верит в свою искренность. Но, теперь, тебе меня не обмануть.»

– Я не хотела тебя обидеть. Почему я пришла, Мельхиот? Ты огонь. Нет, ты пожар. Ты настоящее бедствие. Ты просто катастрофа. Ты уже обжог Гордона и меня. Но ты притягиваешь к себе. Я не могла не воспользоваться случаем, что бы увидеть тебя. Я слишком хорошо тебя помню.

– Увидела.

Она взволнованно разглядывала названного друга.

– Ты изменился, Мельхиот. С одной стороны очень сильно. С другой… Ты стал хуже.

– Ты даже не представляешь насколько.

– Ты хочешь заставить меня плакать?

– А ты думаешь, мне не все равно?

– Я не клеюсь к тебе, дурачок.

– Я понимаю.

– А если бы я клеилась?

– Я бы ответил тоже самое.

Она понимающе покивала.

– Не начинай свою любимую историю про отвергнутую чернь.

– Тебе нравится меня ранить?

– На самом деле, мне все равно.

Её глаза на мгновение изменились. В них появилась жизнь, какое-то движение. Искорка. Она, с видом знатока, восхищено осмотрела его мундир. В котором он любил гулять, по опыту зная, что к гвардейцу реже совались посторонние.

– Ты младший сержант? – заметила она. – А я думала, уже как минимум лейтенант.

Мельхиот с трудом сдержался, что бы не рассмеяться ей в лицо. Она и не подозревала, что попала где-то совсем недалеко.

– Я слышала, тебя наградили?

«Отец, конечно, уже растрезвонил всем дружкам-алкоголикам.»

– Почему же ты не носишь орден на кителе?

– Это просто кусок золота. Он не стоит своего металла.

– Все такой же бунтарь. – добро усмехнулась она. – Сколько лет уже прошло? Восемь? Девять?

«Тебе меня не провести. Мне наплевать, сколько лет прошло со дня нашей разлуки.»

– Ты не считал? А я считала. Десять долгих лет. Год за годом.

– Десять лет разочарований.

– Как тебе жилось в армии? – моментально нашлась Джейси. Слишком быстро.