Читать книгу: «Стоит ли мне писать?», страница 6
Шорох усилился. Послышашлся скрип открывающейся двери. Кажется это была его мать? Мать?
«Что она делает на поле боя?»
Он услышал приглушенный разговор. Она что-то тихо говорила. Просила о чем-то. Вроде, так должен звучать голос, когда просят. Как же это называется? Человеческое слово, вылетело из головы Мельхиота. Его заменило, что-то… Она не так должна говорить с ними. Зачем вообще с ними говорить?
Ей отвечал громкий шепотот, срывающийся на возмущенный визг. Кажется, она вытащила пэра Деммера в очень ответственный момент. Мельхиоту захотелось смеяться. Проблемы пэра Деммера казались ему меньше муравьиных. Был ли в них вообще смысл?
Она отвечала, они спорили. Он услышал новый голос. Скорее еще один писк. Да, комариный писк. Каким бы незназничательным ни было насекомое, рано или поздно его жужание заставляет тебя встать? Глаза Мельхиота открылись. И в их блеске, его уже нельзя было не заметить.
Мельхиот поднялся с постели.
– Я уже сказал вам, Софи, что наши с леди Энн отношения вас не касаются.
– Леди?… Я бы только и рада, если бы это было так. – не понятно к какому утверждению отвечала сконфуженно стоявшая на своем леди София. – Я лишь прошу вас быть потише. И не называйте меня «Софи».
– Почему мы должны перед вами отчитываться? – стояла за фаворитом, опершись о косяк двери, совершенно обнаженная сударыня Энн. Она ни грамма не стеснялась своей наготы. Волосы всклочены. Её красивое тело светилось в жирном, желтом свете бра, играющим на капельках пота. И смотрела на, казавшуюся ей, такой старой, такой замкнутой, такой забавной, леди Софию.
– Я еще раз вам говорю: ни меня, ни мужа, совершенно не интересуют ваши отношения. Просто ведите себя прилично. И простарайтесь быть потише.
– Прилично? – почти вскричал пэр Деммер. – Это так же, как ведет себя ваш сын? О, я наглядно вижу в нем ваши представления о приличиях.
– Как вы смеете? Вы, шевалье, бывали в боях? Вы знаете, что такое изуродованный войной человек? – ей хотелось добавить. Еще много чего добавить, по поводу достоинств пэра Деммера. По поводу благородства «леди» Энн. Но приличия, к которым она взывала, не позволяли этого.
– Это не ваше чертово дело. Слышите меня? Где я бывал, и что испытал.
– Что, в конце концов, такого неприличного мы делаем? К чему эти взаимные ущемления? – сардоническая улыбка, казалось, была намертво приклеена к её губам. Глядя на эту улыбку, становилось удивительно, умеет ли её лицо улыбаться иначе?
– Разве не занимаетесь вы с мужем тем же самым? Или занимались, когда-то. – бросила она небрежно.
– Энн. – перебил ее пэр Деммер. Но почувствовав, что они уже переступают границы, попробовал дать леди Софии последнее предупреждение. – Просто уходите. Оставте нас в покое.
София почти потеряла дар речи. Её даже не столько возмутил вопрос сударыни Энн. Смутить таким её, в конце концов, было очень сложно. Сколь она внезапно поняла, что все это должна выслушивать не где ни будь, а в собственном доме. В её висках громко стучало. Она уже собиралась ответить. И много чего наговорить. Все равно, что мужа нет рядом. Она не тихая безобидная кисейная барышня. Она видела, таких мужчин, что пэр Деммер рядом с ними просто червяк. Своего потомственного военного отца. Своего, умершего на Войне черных сердец, брата. Она успокаивала по ночам мужа, каждую секунду чувствуя, что он потеряет над собой контроль. Неужели, этот… Недоносок! Считает, что может напугать её?
Ей показалось, что все это отразилось на её лице по тому, как отступил пэр Деммер. По тому испугу, что возник в его глазах. Сударыня Энн уставилась куда-то за её спиной. Улыбка медленно сползала с её губ.
– А ты что тут забыл? Решил присоединиться к своей матушке и поучить нас жизни? Ты даже не дворянин. Убирайся, что бы я тебя не видел!
Мимо леди софи что-то прошло. Это был её сын? Что то огромное как скала, тихое как ветер. Она почувствовала, как от него волнами исходит… что-то. Чудовищное. На мгновение ей показалось, что вокруг спины медленно но неумалимо как луна, шедшего к пэру Деммеру сына, искажаются стены. Это просто было её воображение. Игра света, чем еще это могло быть, спрашивала она себя?
– Что ты… кха-а-а.
Он схватил пэра Деммера за горло одной рукой, и поднял над собой, как тряпичную куклу.
– Еще не сейчас. – тихо, очень тихо прошептал он. От этого шепота, у неё похолодела спина.
Сударыня Энн медленно пятилась в глубь комнаты. На её лице одновременно отражались и смертельный страх и сладостное предчуствие, такое, с которым человек встречает самое главное в его жизни событие. В этот момент, она показалась Софии каким-то отвратительным насекомым, которое испытавает наслаждение от того, что его сейчас раздавят сапогом.
– Брось его. Возьми меня!
Его голова медленно повернулась. Свет упал на лицо, на короткие жесткие волосы, мертвецким ореолом обрамляя с зади его голову.
– Ты… Ты хочешь боли. Я дам тебе её. У меня много боли.
– Боль моя сестра. – прошептал… Сын? У нее растеклась слабость в ногах. Она почувствовала, что сейчас упадет на пол.
Мельхиот выпустил красного как рак пэра Деммера. Тот, с суетливостью убегающей мыши, отполз на заду в угол. В его лице отражался такой ужас, которого леди София не могла даже представить.
– Подохни. – спокойно проговорил Мельхиот, как если бы сообщал гвоздю, что собирается его забить.
Подходя к отступающей сударыне Энн, он выглядел демоном. Она смотрела, и не могла понять: это были его ноги, медленно, очень медленно шагающие по полу, его руки, огромные кисти которых, так же медленно сжимались, крючились.
В них чувствовалось гигантское напряжение. В них чувствовалась сила, способная раскрошить горную породу. Они лучше всяких слов подсказывали сударыне Энн, что с ней сейчас будет. Она смотрела на них. Немогла оторвать от них глаз. И страх в этих глазах начал побеждать.
– Нет. Остановись. – проговорила Энн сломленным голосом.
– Мельхиот! – вскричала леди София.
Он дернулся от этого звука как от удара. Софии показалось, что она слышит, как где-то рядом бьется стекло.
– Оставь её! – прокричала она срывающимся голосом.
Очень медленно, он обернулся и посмотрел на свою мать. Леди София невыдержала. Её ноги отказали ей. Она упала. Лицо сына скрывалось во тьме падающего ему в спину света бра. Но ей показалось, что тьма и есть его лицо.
Когда он проходил мимо не произнеся ни звука. Так же тихо как пришел. Её трясла крупная дрожь.
На следующий день, пэр Деммер, и сударыня Энн съехали. Мельхиот слышал это через стенку. Хотя они старались не шуметь. Его заставило улыбнуться то, как они шикали друг на друга.
Дверь отворилась. Вошел невозмутимый Мэллоу.
– Сударь. Ваш отец, и матушка, желают видеть вас в гостинной. – с достоинством сообщил он, и удалился.
Отец сидел на том же месте, где Мельхиот его видел и день назад. И с тем же мертвым лицом смотрел в окно. Он бы не удивился, если тот не сдвинулся с места. Это вызвало новую волну боли. Она растекалась по нему, как яд. Она накатывала не как обычная боль, приливами и отливами. Она держала в цепких клешнях безостановочно. Отравленная боль.
«Отравленная сестра».
Мать сидела подле мужа, держа в своих его руку. Её лицо чуть не заставило Мельхиота взвыть. Ему захотелось рвать на себе волосы. Вырывать мышцы огромными кусками. Ему захотелось сломать себе, все до единой, кости. Что бы от его проклятого тела не осталось ни кусочка. Что бы весь он, все его существо, все его сознание, превратились в один, сплошной рев боли.
– Мельхиот, присядь пожалуйста. – проговорила изменившимся, срывающимся, почти истеричным, голосом его мать.
– Где сестра? – леди София вздрогнула.
– Наверху.
Она очень глубоко вдохнула. Казалось, она хочет выдохнуть собственные легкие. Леди София боялась посмотреть на сына, и смотрела на стул, даже когда сын на него сел.
– Мы должны поговорить. – начала она, но тут же сорвалась. – Я этого не вынесу. Я не могу, Роланд!
– Тогда это скажу я. – голос попрежнему смотрящего в окно отца был таким же безжизненным. – Ты должен уйти, Мельхиот.
Он тоже не смотрел на родителей. Впервые, ему показалось, что он не выдержит, что боль сейчас поглотит его. Он нашел в себе силы лишь кивнуть.
«Слабак…»
– Роланд, еще одну неделю, молю тебя. Хотя бы всего одну неделю.
– Ничего не изменится, Софи. Ничего не изменилось за десять лет. Ничего не изменится за неделю. – отец повернулся к сыну. – Ты уходил обозленным волчонком, Мельхиот. Но вернулся одичавшим волком. Я надеялся, что гвардия поможет тебе справиться с… Я надеялся, что ты справишься. Я пытался помочь тебе. Я…
– Гвардия делает убийц.
– Гвардия делает солдат! Нигде! Нигде больше ты не смог бы перековать ту волчью породу, что засела в тебе. Закалить её в сталь, и держать под контролем, как собственный меч.
– Ты прекрасно знаешь, что не всегда ты контролируешь свой меч. Иногда он, начинает контролировать тебя.
– И именно этой границе, я хотел, что бы ты научился. Научился там, где это может быть востребованным. У тех, кто знает, как это происходит. А не на улицах. Не в казематах!
– Не нужно было отправлять меня туда. Я должен был ответить за содеянное.
– Ты ответил сын, ты еще не понял? – проговорила мать со слезами на глазах. – Ты ответил так, что я нему придумать к этому такого преступления.
«Сама моя жизнь преступление».
– Я выбился из самой грязи и нищеты. Вместе с твоей матерью, я дал тебе все, чего не было у меня. Все о чем может мечтать грязный и голодный мальчишка из трущоб. Иногда я думаю. Кем бы ты вырос, родившись там? И меня бросает в дрожь. Что еще тебе было нужно?
– По другому не могло и быть.
«А хочу ли я, что бы они поняли?»
– Почему, Мельхиот? – взвилась его мать. – Почему? Я никогда этого не пойму! Я видела многое. Я видела как отец, вернувшись, пил десятилетие. Засыпал в пьяном бреду. И его крики заставляли меня убегать посреди ночи из дома. Я помню воинственного брата. Сильного уверенного человека. Когда он вернулся из увольнительной, так же как ты сейчас. Какими путыми были его глаза. Я помню, как он прощался, когда уезжал обратно. Я помню твоего отца. Я вижу сейчас таким тебя. Хуже! Много, много хуже. Но и мой отец, и твой, справились с этим. Они не забыли это. Но научились с этим как-то существовать. Но ты, словно, впитал все, абсолютно все, от чего следовало оградиться. От чего бежали остальные. И ты хочешь еще и еще. Остановись! Молю, остановись!
«Безумие моя мать».
– Чем сильнее давят на меня, тем сильнее давлю я. Только и всего. Так всегда было. – перед Мельхиотом предстало видение сломавшегося падающего гвардейца. Его придавило громадой рухнувшего сверху штурмового тура, покрывая образ напряженной чернотой его памяти.
– Смирись! Преодолей свою ярость. Победи себя.
«Как? Как объяснить им? Как передать это?»
Он долго молчал. Как объяснить им, что если он начнет бороться с собственной ненавистью, это будет как рука, душащая собственное горло? На мгновение он задумался – а может так и лучше? Может ему убить себя?
«Слабак!» – опасно зазвенело в его голове.
Отступить? Убежать от этого? Они хотят, что бы он убежал сам от себя?
«Я выживу, все равно выживу. Наперекор вам всем! На зло богам. Вопреки судьбе! Вы еще не убили меня!»
Он не собирался бежать. О, нет. Больше никогда.
– Прощайте.
Всегда до конца.
Он шел по улицам Клайдмора. Ведь так звали этот городок? Всего лишь, еще одно место, которое он вскоре сожжет. Ведь это случится так или иначе. Это случалось раньше. Они ненавидели его. Он чувствовал их ненависть: жалкую, глупую, эгоистичную, неосознанную, жидкую. Но её было много! Слабее или сильнее, но она была повсюду.
Он шел медленно. Ему больше некуда было торопится. Он задевал прохожих плечами. Крепкие, большие мужчины, отлетали от него как щепки. Словно они сталкивались со скалой. Глупцы, что они пытались сделать своими жалкими мягкими телами? Ему казалось, это его ненависть вжимает их в стены. Вышвыривает с тротуара.
Вдруг, он понял, что они ненавидят не только его. Они ненавидят еще и друг друга. Ненависть текла из домов туманом раздражения. Она была в злобе сервов, из под тишка кидающих взгляды на дворян и нобилей. Она была в презрительном прищуре аристократов, смотрящих на чернь. Ненависть была во взглядах обращаемых на его мундир. Черный, такой же как эта ненависть.
«Смотрите на этот мундир» – говорили им его глаза. Смотрите на мундир убийцы. Бойтесь его. Бегите от него. Смотрите на этот красивый мундир. На этот орден. Смотрите, какая мразь их носит. Я ношу его уже десять лет. Этот благородный мундир.»
Ему захотелось смеяться.
«Неужели они не догадываются, как сильно я их ненавижу?»
«Остановись! Молю, остановись!» – кричал в его голове голос матери испуганной птицей.
«Крови» – кричал ему его сын. «Убивай.» – взывали к нему руки. «Разрушай.» – горячо шептало ему его сознание.
Ему вдруг начинало казаться, что лица окружающих сливаются в размытые розовые пятна.
Он увидел как его лейтенантское назначение полетело скомканым в мусорное ведро. В этот момент ему захотелось послать туда же его орден. Кстати, где же он? Надо же, он все еще на его кителе? Он в кителе? Он все еще в кителе?
Он сдержался. С какой же легкостью он сдержался. Какой бессмысленный и глупый поступок. Теперь этот орден значил для него меньше чем кусок металла. Какой смыл был презирать кусок железа? Нет погоди, ведь золото же. Да ведь не только золото. Наверняка найдутся дураки, готовые купить эту нелепую безделушку.
Ему захотелось смеяться. Впервые, за столько лет. Ему хотелось совершено нормально хохотать.
Он побежит в свой город. Ничто его не остановит
– Пускай идет. С тобой, или без тебя, я иду в столицу.
– Его там убьют.
– Его? Да брось. Я уверен. Он дойдет до самого Клайдмора, или куда он там собрался. И перебьет там всю армию тьмы, если её встретит.
– Тогда, тем более нам лучше пойти с ним, ты не находишь?
– Может быть я слегка преувеличил. Может, его действительно там прикончат как чокнутого дурака. А меня это не касается. А мне нужно в Прамиодан.
– Вы с ума сошли оба, воины. Разбегаться посреди полной врагов земли. Нужно держаться вместе.
– Я не воин. И если нас могут убить и там и здесь. Я предпочту умереть идя в столицу.
– Подожди. И что же получается? Тебя могут убить, если ты пойдеш и туда, и за ним. Тебя могут убить везде. Стоит шанс умереть идя не в том направлении, что бы лишать себя дополнительных шансов выжить, и выполнить, в конечном итоге задачу?
Она ударила по самому больному месту роги. По логике и здравомыслию.
– Сколько там до этого Клайдмора?
Он не чувствовал ненависти. Совсем. Абсолютно. И это было не нормально. Ему не хотелось выть. Ему не хотелось убивать. Ему не хотелось рвать на себе волосы. Он чувствовал только опустошение. Остались только горечь и апатия. Пропали образы. Молчали голоса. Молчал его меч. Могучие руки повисли безвольными стволами. Его покинули совершенно все.
Впервые в жизни, на него ничто. Абсолютно никто. Не давили.
Неужели, он предал не только всех, но и самого себя? Неужели, он все это время, бежал сам от себя? Бежал от того, без чего не мог уже жить? От давления, которое только и было единственным источником его ненависти. Неужели он сам себя обманул?
«Неужели, ты умеешь только разрушать?» – пришло к нему откуда-то из далека почти неразличимым шепотом. Это совсем не было похоже на грохот, с которым последние месяцы гремели в голове его мысли.
«Что еще тебе было нужно?» – спросил его мертвый голос отца.
– Заткнитесь. – простонал двуручник, схватившись за голову.
«Ты мразь, Мельхиот» – зазвучал сильнее в её чреве голос Джейси. – «Ты законченная тварь.»
«Ты садист.» – вторил ей голос сестры. – «Ты чудовище.»
– Уже. Наконец. Заткнитесь!
«Слабак.» – пронесся едва слышимый, почти неразличимый шепот. Он был страшнее чем дикое гарканье. Он звучал без вызова. Даже без издевки. Он звучал как заупокойная.
«Так всегда было.» – сказало ему сознание.
– По другому не могло и быть.
«Крови». – едва шептал ему его сын.
– Еще не сейчас. – прошептал он ему в ответ.
Мышцы стали нагреваться. Сердце разливало по телу лаву. Руки опустились. Открыли лицо. На него наползала бессмысленная уродливая улыбка. Мельхиот даже не звал её, она просто заняла свое законное место. По этой улыбке текли слезы. На лбу ритмично пульсировала вена.
«Вы еще не убили меня.»
