Читать книгу: «Стоит ли мне писать?», страница 3
Мельхиот снова прошелся мечом по туру. Тот упал на обоих, кто держал, и пытался атаковать. Забрало последнего сразу оказалось искорежено вошедшим в череп острием двуручного меча. Со второго, беспомощного, придавленного наемника, Мельхиот с кошачей грацией снял съехавший на бок закрытый шлем тем же острием.
Уже не глядя на жертву, он хищно оскалабился отступающим защитникам, и отсек ему пол головы.
Наемники побежали назад.
«Еще не сейчас. Не сейчас. Не сейчас!»
– Тяжелые назад! В щитовую. Верхним строем.
Нехотя, Мельхиот вернулся под защиту мечников. Мастер Игнассио возвращался сам, так же гордо, как и выходил, третьего двуручника, по полю усеянному мертвецами, тащили на руках. Теперь передовую линию заняли сплошные офицеры. Неизвестность скрывающуюся за стенами города, батальон собирался встретить цветом своей армии – могучими рыцарями гвардии.
– Назад, двуручник. – проскрежетал нобиль.
«Ну давай, богатенький папин сынок, покажи что умеешь. Надеюсь, ты помучаешься, прежде чем сдохнуть на их мечах.»
– Ультроп, на передовую.
Гвардейцы подняли над собой щиты в верхнем строе, оставив тыл и фланги открытыми. Рыцари тронулись в освободившуюся брешь в щитовую. В ней все еще метались остатки наемников. Они носились как сумасшедшие. Мельхиот остался во второй линии, и видел кое что из происходящего впереди.
– Мы победим! – с детской непосредственностью сообщил молодой гвардеец рядом с двуручником.
– Магики, что бы ни случилось, держать зер… кха, кла-а. – забулькал старший капитан.
– Командир ранен!
– У командира стрела в горле.
– Клирики!
Слуга света, до сих пор выживший, сокрушенно покачал головой. Мельхиот был знатоком в увечьях, он тоже знал, что такие раны почти никогда не исцеляются.
Наемники, меж тем, метались как ненормальные. Часть из них бросались прямо на мечи рыцарей. Часть пытались протиснуться в стремительно закрывающиеся щели между гвардией и стенами города наружу. И гибли от своих же стрел, в бессильной злобе бившихся о гвардейские щиты вместе с камнями и всем, что только можно было сбросить, вплоть до мертвецов.
Наемники почти всей массой ринулись обратно, чего Мельхиот никак не ожидал. Они топтали своих же, взбираясь на завал камней. Многие отбросили мечи. Некоторые падали на колени. Это больше походило на бойню. Обезумевших южан резали как скот.
Мельхиот услышал подозрительное шипение над головой. Уж не дракона ли припрятали на стенах эти лиховерцы?
В рядах позади прошло какое то суматошное движение. Вдруг, с темном строю мечников, стало светло как в кузне, где с томным, сальным светом разливалось расплавленное железо.
Последовавшие вопли боли могли поспорить с хором мученников в аду.
– Масло!
– Что делать магам? Что делать?
– Кто командует?
– Вжарьте по стенам!
– Нет, заткнись, идиот. Держите зеркало!
Сброшенные с обоих башен котлы последовали за кипящим маслом, и поделили батальон на три части: тех кто прошел брешь; тех кто остался позади; и тех кто заживо сварился. Все три части, как мог оценить Мельхиот, были примерно одинаковы.
– Мы смертники!
– Закрой пасть.
– Нас на смерть послали!
Последовал звонкий шлепок. Килгор пытался привести в чувства мечника.
– В щитовую! Отрытым строем. – сласовал горец.
Огрызок батальона пробивавался через завал камней в темноту города. Последний лучик солнца прощально блеснул за горизонтом. Стены смолкли.
Амбразуры обеих башен взвились огнем, с оглушительным ревом. Они стали похожи на гигантские факелы. Но их огонь скудно освещал погрузившийся во мрак город.
Позади все сливалось в какое-то красное безумие, в мареве горящего масла. От туда неслись сдавленные вопли, и неразборчивые команды.
А город был подозрительно тихим. В темноте угадывались праздно шатающиеся силуэты. Без всякого строя.
– Линейным в два ряда.
Рыцари и мечники выстраивались по мере продвижения. Мельхиот пробился в передний ряд.
– Магики остались?
– Я.
– Посветить сможешь?
Послышалось пыхтенье. Магик что-то бубнил себе под нос. И площадь озарила вспышка.
В это мгновение, Мельхиот увидел все: изуродованные, сгоревшие местами почти до фундамента, дома тесных улочек города; множество повешенных, на коньках домов, на фонарях, на рамах окон; почти сгнившие трупы на мостовой; и другие трупы, шатающиеся без всякой цели по площади города.
Раздался истеричный смех.
«Еще не сейчас…»
– Весь этот город нужно было сжеть от туда. Сжечь! Весь!
– Они сюда щемятся!
– Бежим.
– Куда, идиоты? В щитовую. И держаться до подступления остального батальона.
– Какого батальона, чертов мудак!?
– В щитовую!
Двуручнику приходилось контролировать себя, что бы не потерять строй мечников самому. Или не выкинуть соседа.
Зомби наступали с удивительной прытью. Все, что знал о нежити Мельхиот, превращалось в прах прямо на глазах. Медлительные и тупые зомби оказались ловкими и смышлеными тварями. Они старались набрасываться группами. Окружали. Раненные отступали, выманивали.
Их отсеченные руки не пытались добраться до твоего горла, как в иных историях, хотя и не умирали, сокращаясь без всякой цели. Но зомби не замечал оторваной конечности. Ему было наплевать на вывороченные кишки. Он пытался отгрызть от тебя кусок, несмотря даже на то, что у него была оторвана челюсть.
Мышечная дрожь и возбуждение битвы сошли, словно стекли по Мельхиоту в землю. «И она задрожала» Он испытал какое-то странное чувство. Оно разлилось по его внутренностям, опустошило от ненужных мыслей, голова стала вдруг очень холодной и пустой.
– Свободный строй!
«Сейчас!» – загрохотало в его сознании. «Сейчас!» – Это кричало само его естевство. «Сейчас!» – кричала каждая частичка его тела, требуя освободить из клетки самообладания.
«Крови» – кричал ему его меч. «Убивай» – взывали к нему руки. «Разрушай» – горячо шептало ему его сознание.
Что-то изменилось в Мельхиоте. Это было его лицо, его рот, его глаза. Но их выражение заставило оцепенеть даже нежить.
Со радостным смехом, словно он бежал искупаться в жаркий день, ворвался он в толпу стальным смерчем. Никогда в жизни он еще не двигался так быстро. Этот танец смерти опьянял сильнее крепчайшего вина. «Еще.» – шептал он. – «Вылезайте еще.»
Разрубил ребенка-зомби, или просто грязную перепуганную девчонку – «Какая разница?» Выживет он или умрет – «Какая разница?» Этот мир не прольет о нем ни слезинки. Он ненавидит его, и ненавидеть в ответ, все что ему остается. Все, что он умеет. Ненавидеть: вем сердцем; всей душой; всем телом. «Какая разница?» – хохот Мельхиота стал безумным.
– Подохните. – как само собой разумеещеся проговорил двуручник.
«Мы уже мертвы.» – говорили ему немые глаза нежити. Мельхиот смеялся в ответ. Смеялся все громче. Смеялся все безумнее.
– Постой, ненормальный! – последний клирик оценил стремительно истощающиеся возможности своих защитников.
Магика сожрали. Разорвали на куски, после того, как он обратил в лед с десяток зомби. Рыцари отбивались от строя. Их облепляли, волками дерущих шкуру медведя, сгустки гниющего мяса, бесформенные порой, так что и не узнать в них человека или нелюдь.
Двуручник, обернувшись стальным вихрем, орудовал все глубже, медленно но верно продвигаясь вперед. От него летели в разные стороны ошметки трупов. Некоторые он снова перерубал еще в полете с безумным смехом. От этого смеха, в жилах клирика стыла кровь, и холодели кишки. Этот смех казался еще ужаснее, чем даже отвратительная корчащая масса, выраставшая вокруг него.
Ни одного рядового мечника уже не стояло на ногах. Рыцари отступали неся потери. Зомби медленно отрывались от них, бездумно бросаясь в мясорубку, которой обратился обезумивший двуручник.
Клирик различил в темноте огромную тень. Сорвал с шеи мешочек, отправил в рот содержимое. И начал читать свою последнюю молитву, вливая в двуручника силу, направляя её трясущейся рукой.
«Куда же вы?» – Мельхиоту хотелось смеяться. «Мертвые умирают.» – это казалось ему очень забавным.
Он поскользнулся в крови, едва не упав. Он стоял уже на настоящей горе шевелящихся останков. На горе трупов взирая сверху на лезущих мертвяков. «Достойный меня трон.» – хохотал Мельхиот.
Что-то вцепилось в руку. Его обдало жаркой волной боли.
«Боль, моя сестра. Страх, мой брат. Безумие, моя мать. Смерть, мой отец. Меч, мой сын.»
Силы лишь прибывали. Они казались бесконечными. Он был неуязвим – «Еще. Вылезайте еще.»
Двуручник оторвал одной рукой вцепившегося в другую зомби, вместе с куском своего мяса, прерубил и отошвырнул, потеряв к игрушке всякий интерес.
Его внимание целиком поглотила выступившая огромная фигура. Обрывки нищенских лохмотьев свисали с сухого костяка тощих длинных рук. Кости служили ей и основой, и мышцами, и связками. Они ходили ходуном, словно живые сухожилия. Передвигалась нежить на пульсирющей, постоянно двигающейся юбке из несчетного множества щупалец. Чернота под капюшоном скрывала голову чудовища. Она, казалось, поглощала, и без того, скудный свет догорающих башен города.
Клирик смотрел на них. И не мог понять кто ужаснее: умертвие, или покрытый с ног до головы кровью двуручник. Но он продолжал вливать в него силы. Последняя молитва многократно увеличила их запас. Больше не было нужды их экономить. Слуга света намеревался распорядиться ими всеми без остатка.
Двуручный меч стал обжигать Мельхиоту руки. Ударился о сухой костяк могучей нежити, и они не приняли друг друга. Он кружился вокруг умертвия как ветер носит листву. Неуловимо, стремительно. Меч рубил костяк нехотя, как сырое дерево. Отбивал атаки длинных рук. Срубал, как хворост, шупальца умертвия. И успевал истреблять ставших, от чего-то, очень нерешительными, зомби.
Натиск умертвия, как на стену, натыкался на штурм двуручного меча. Мельхиот с диким хохотом уворачивался от его рук, и кружил в своем ужасном танце смерти.
– Ублюдок! – жалким писком, едва послышалось через завесу сумасшедших раскатов хохота двуручника, и громких чавкающих звуков, с которыми его меч вонзался в костяк умертвия.
По завалам мельтешаших конечностей, двигающихся останков, к ним пробивался рыцарь, через жидкие ряды нежити, почти завороженной происходящей схваткой. Выкатившиеся глаза дико вращались, рот неуправляемо кривился.
Мельхиот почувствовал, как в его спину что-то тупо ударило, это обстоятельство лишь вызвало новый взрыв хохота.
– Что ты творишь? – сер Килгор пробивался следом за отбросившим арбалет сером Райаном.
Сер Райан замахнулся на сослуживца.
– Что ты творишь!? – повторил сер Килгор, и ударил рыцаря плоской стороной меча в висок незакрытой шлемом головы. И оказался пред лицом обернувшегося двуручника, не успев даже испугаться.
Мельхиот распорол рыцаря от подбородка до пупа мимоходом. Лишь на мгновение офицер отвлек двуручника от умертвия. Не спасли тяжелые доспехи, словно двуручный меч напитался всепроникающей силой смеха своего хозяина. Сер Килгор упал на сбитого с ног сера Райана, верещавшего что-то нечленораздельное, заливая того кровью.
В стихающем мареве показался светящийся силуэт. Через, все еще, невыносимо горячий завал бреши прошествовал ультроп. Голубоватый свет разливался из смотровых щелей. Золотые доспехи слабо светились.
– Батальон уничтожен. – бесстрастно сообщил он всем присутствующим зомби своим загробным голосом, чем вызвал их немалый интерес.
Несколько десятков бросившихся на воина света, как быки на красную тряпку, зомби, сгорели в сошедшем на ультропа столпе света, расширившегося к низу воронкой.
Высший паладин с секунду оценивал ситуацию. Что-то прошептал, и четверка оставшихся рыцарей, из последних сил, защищавших непрестанно исцелявшего их клирика, словно воспряли духом. И бросился мимо них, пробиваясь через ряды нежити с легкостью входящего в теплое масло ножа.
Этот бой обесчал быть долгим. Этот противник обесчал быть трудным. Мельхиот всем сердцем желал ему удачи. Он с упорством дровосека, твердо знающего, что любое, даже самое огромное дерево, рано или поздно поддастся, отрубил умертвию руку. Изрядно поредил лезущие к нему щупальца так, что умертвие уже начинало заваливаться на бок, потеряло подвижность. Он улыбался в, вспыхнувшие голубым огнем, глаза нежити.
Невидимая волна оттолкнула его. Он откатился к трупам двух рыцарей обнявшихся как братья. Странно, но один из трупов что-то вопил. Это было не правильно, это надо было исправить.
– Ублюдок. Мразь! Ты не смеешь. Я твой господин. Чернь! Я нобиль. Ты не смеешь так говорить со мной.
Двуручный меч, под аккомпанемент хохота Мельхиота, даже не понимавшего, над чем он смеется. Не слышавшего смысла слов сера Райана, разрубил труп сера Килгора, и глубоко вошел в бок зашедшегося в истерике рыцаря.
Воздух позади озарился голубоватым, загробным светом. «Какие сильные враги. Как славно они будут сопротивляться.» – подумал двуручник, наблюдая как в него летит черное облако.
«Это кульминация. Апофеоз этой безумной драмы.» – отрешенно, словно мысли приходили к нему из немыслимой дали, подумал клирик. Потеряв еще одного рыцаря, глядя на сошедшихся в схватке ультропа и умертвие. Из города неостановимым потоком вытекалась все новая и новая нежить.
В двуручника ударила волна темной силы. Похожей на ту, что чуть не уничтожила батальон на подступе к стенам, но значительно меньше. Его отбросило почти к рыцарям. Поразительно. Неверояно. Но тот, пошатываясь, поднимался на ноги.
– Пробиться к двуручнику. – скомандовал клирик, сам не узнав свой голос. Он отдавал последние силы. Но их остатки полились в рыцарей широким, щедрым потоком.
Ультроп завершил, почти доведенное до конца двуручником, победно воткнув грудь умертвия горящий голубым огнем меч.
– Воин света, отступаем. – обратился он к паладину, не сомневаясь, что тот его слышит.
Отбивающийся от зомби высший паладин остался единственной преградой на пути к клирику, и Мельхиоту, за его спиной. Тело которого упорством, с которым он боролся против непослушных ног, больше напоминало ту же, не знавшую усталости, нежить.
– Унести двуручника. – сказал он, снимая капюшон церковного балахона, открывая татуировки на лысом, покрытом испариной, черепе. Салия.
Кто бы подумал, что салия, переодевшись, пошел в бой вместе с рядовыми клириками? На его морщинистом лице играла вымученная улыбка, пока он отстегивал крепежи слишком тяжелой для него и неудобной кожанной брони.
Высший падалин, не кинув ни взгляда на салия, протащил на плече вяло, но неотменно сопротивляющуюся груду мяса, в которую превратился двуручник.
Проходя через марево бреши, позади них вспыхнула яркая звезда. Паладин тащил его с церемонностью портового грузчика с мешком картошки. Тащил к подступающим рядам линейной пехоты. Которые собирались прикрыть отступление «батальона».
Сознание приходило медленно. Обрывками. Его мучали кошмары. Впрочем, мучали не то слово, когда мы говорим о Мельхиоте. Оборванные куски боя. Этого. Десятков других. Безумные чуть менее, чем полностью, грезы, лишь доставляли ему истощающее наслаждение.
Воспоминания прошлого били по нему раскаленным кнутом стыда. Эта боль заставляла его драться. Слабость, с которой сражалась эта боль, была его врагом. Больше боли.
«Боль моя сестра.»
Чем больше боли, тем меньше слабости. Пока она не будет побеждена. До конца. Всегда до конца.
Он хватался за клочки сознания как клещ цепляется в добычу. Как харадримская собака, которую было не оторвать без шматка мяса, оставленного в её в зубах. Так и Мельхиот не уступал ни мгновению всплесков сознания, каждый раз отвоевывая для себя кусок.
– Приходишь в себя, двуручник? Стонешь, стало быть выкарабкаешься.
«Какое тебе дело, ублюдок? Хочешь сделать вид, что тебе не все равно? Я выживу, все равно выживу. Наперекор вам всем! На зло богам. Вопреки судьбе! Вы еще не убили меня!» – взорвалась вулканом, пламенеющая от ненависти мысль в его голове.
Цирюльник при клириках, не получивший сана, отошел от едва стонущего, почти полностью перебинтованного двуручника.
– Может поможем ему «кругом силы»? – обратился он, семеня за обходящим раненных клириком.
– Кто это «мы», сын мой?
– Каюсь, святой отец. Я всего лишь ученик, без намеков на дар Света.
– Кому мы должны помочь?
– Тому двуручнику.
– Это рядовой гвардеец. Кто он такой, что бы целый круг клириков терял на весь остаток дня силы? У нас полно раненных офицеров.
– Я слышал его собираются приставить к награде.
– Он почти безнадежен, сын мой.
– Я слышал только что, как он стонет.
– Это хорошо. Если он доживет до своей очереди, он, может быть, выживет. У нас полно тяжело ранненых. Которым мы можем отдать наши силы с куда большим толком.
Клирик обернулся к ученику. И заговорил тихо и горячо.
– К тому же. В том бою мы потеряли салия Зеленого листа. Габриил пожертвовал собой, что бы спасти кого? Эту бесполезную гору мяса?
– Как вы можете так говорить, святой отец? – опешил цирюльник.
– Я говорю как есть. Свет потерял сильнейшего из своих слуг. И чуть не потерял другого. Высший паладин истощен, и вышел из строя не менее чем на неделю. Ради простого гвардейца? Можно ли вообразить более неравноценный обмен? Многих ли мы успеем спасти, если будем следовать такому правилу?
– Вы… Вы говорите совсем как маг…
– Ты еще поймешь это, ученик, рано или поздно, окажись перед перспективой прочитать последнюю молитву. А они собираются приставить его к награде. Сделай они это посмертно, у двуручника был бы шанс отправиться в свет следом за салия, под его покровительством. А они обрекают его на жизнь во тьме.
– Выпей. – подсунул клирик чашку под губы двуручнику.
Он молча выпил горькую травяную настойку, не моргнув глазом. И снова уставился в стену.
Он мог лежать так часами. Да ему ничего и не оставалось, кроме как лежать. Благо воплей раненных почти не было. Он остался одним из последних, одним из самых тяжело раненных. Рядом валялся легкомысленный гвардеец, получивший рану во время смотрового построения.
Тот почти непрерывно болтал. Ему было, похоже, наплевать, что Мельхиот его не слушал. По началу, он болтал интересные вещи. Он поведал, что «неудачная» атака первого и второго батальона привела к долгой осаде. Что осада продолжалась весь месяц. Что на подмогу гвардии подоспели дружины соседних баронств. Что стены Беорнинга разрушены почти до основания магией и артилерией. Что выживших в городе не осталось, а сам город спалили почти до тла магики и клирики. Что барона Ландана и след простыл, и его ищет чуть ли не весь Иммиафал. Что отряды карателей, призванные Кафедралом сжигают остатки гниющей под солнцем нежити, и зачищают окрестности. Что гвардия пару дней назад снялась с лагеря оставив раненных на попечительство церкви и под присмотром офицеров допросного дома. Что их поход прославится в легендах.
Иногда он засыпал не на долго. И проснувшись, продолжал трепаться ему в спину, как ни в чем не бывало. Двуручнику хотелось разбить его голову о стену. Он смотрел на нее. В ту точку, где представлял разбитой голову гвардейца. И это немного помогало.
Он не мог встать. Его тело очень плохо слушалось. И только это спасало легкомысленного гвардейца от дополнительных увечий. А может, и от смерти.
Мельхиот не хотел говорить. Ему был противен звук собственного голоса. Еще больше, чем голос гвардейца. С тех пор, как он пришел в себя, он задал лишь один вопрос – «Где мой меч?»
«Незнаем.» – безразлично ответили ему, вызвав бессильную злобу. Без меча он чувствовал себя голым.
Он наслаждался солоноватым вкусом крови во рту, представляя что это кровь гвардейца. Она и была ею, в некотором смысле. Но не того, что болтал сейчас на соседней койке, а его собственной.
Слуги церкви почти покинули лазарет. Остались одни беспомощные, не владеющие магией света, цирюльники, да пара клириков послабее. Иногда в лазарет заглядывали сдержанные каратели вемпри.
Они давали ему настойки. А цирюльники пару раз перебинтовывали. Мельхиот не питал иллюзий, что эти настойки поставят его на ноги. Он знал, что на рядового гвардейца не станут тратить дорогостоящие эллексиры. Его гнев, его ненависть, были его единственными союзниками в борьбе за искалеченное тело.
– Как думаешь? Меня не оштрафуют? – в сотый раз спрашивал гвардеец. – Хотя если просто оштрафуют то ладно. А вот если уволят? Как я прокормлюсь? А если трибунал? Ты не знаешь, могут ли отдать под трибунал, если ты споткнулся в строю? Просто споткнулся. Я даже не разбил строй. Просто распорол ногу мечом. Как глупо вышло. Я даже не сразу заметил. Я плохо привязал щиток на голень, и меч угодил прямо в щель. А я упал на него сверху, представляешь? Тьма, как же она болит. И чешется. Чертовы портянки не дадут нормально почесаться.
Эту чушь он мог молоть часами. Мельхиот даже не представлял, как этот идиот должен был нести меч, что тот распорол ему голень. Он поклялся себе, что если встанет на ноги раньше, чем этот болтливый кретин, он найдет способ избавить мир от такого недоразумения.
– Да заткни-и-ись же ты наконец. – слабо простонал Мельхиот. Даже от такого усилия у него закружилась голова.
– Да ладно тебе. Тут же скучно. Скажи лучше, меня оштрафуют? Или уволят?
Через несколько дней за гвардейцем пришли офицеры Расследовательного двора гвардии Его величества. Ему предъявили обвинение в трусости, и обесчали с позором исключить из своих рядов.
Еще через две недели, и за ним пришел лейтенант допросного дома.
– Как здоровье? – осведомился старший капитан допросного дома. В который превратился простой командирский шатер, с тех пор, как в него преехал назначенный выший офицер Расследовательного двора.
– Не жалуюсь, милорд. – сухо ответил двуручник, опираясь обеими руками на костыли.
За его спиной, молчаливой тенью, стоял лейтенант.
– Вижу. – усмехнулся капитан.
– Высший паладин дал показания руководству Командного дома, назначенному к этой… операции. Он все рассказал. – старший капитан выжидающе уставился на Мельхиота.
Это не было вопросом и двуручник молчал. Ему было глубоко наплевать, что там расказал ультроп бестолковому маршалу Командного дома.
– Он рассказал, что ты в одиночку противостоял умертвию. Немыслимая задача. Возможно, даже для самого ультропа. Не то что для двуручника. Ты ведь даже не мастер?
Мельхиот промолчал. Лишь его дыхание стало чаще.
– Даже если учесть, что ты находился под покровительством салия. Кстати, по этому поводу у нас тоже есть вопросы. – как бы между делом добавил он.
Двуручник продолжал сверлить старшего капитана взглядом так, что тот даже усомнился: кто кого допрашивает?
Что-то было во взгляде двуручника, что заставило поежиться офицера допросного дома в неудобном деревянном кресле.
– Тебя решено приставить к награде. – он поставил перед Мельхиотом на грубо сколоченном столе красивую шкатулку с гербом гвардии. Мельхиот безразлично на нее уставился.
Капитан, видя, что двуручник и не собирается ее открывать, разочарованно приложил печатку пальца к секретному замку. Щелкнул замочек, шкатулка раскрылась.
От того, что находилось внутри, разинул бы рот любой гвардеец. Мельхиот продолжал безразлично пялиться. Ему пришлось приложить усилие, что бы, по крайней мере, на его лице не проявилось презрения.
– Орден кавалера света третьей степени. Такими награждают рыцарей. А это, – старший капитан положил на открытую шкатулку листок бумаги с внушительной печатью. – Твое лейтенантской звание. Из младших сержантов, в лейтенанты. Ха! Неплохо, верно? Как вы считаете, лейтенант?
Немая тень за спиной Мельхиота, насколько понял того, к кому обращался старший капитан, не произнесла ни звука. Двуручник всей спиной ненавистно чувствовал его присутствие. Чувствовал так, как дикие звери чувствуют присутствие человека. Он не помнил за собой такого раньше, но с уверенностью мог сказать, что тот готов выхватить кинжал в любую секунду. Может, Мельхиот просто окончательно сошел с ума? – «Так было всегда.»
– Присаживайтесь. – властно махнул рукой старший капитан. Его уверенные манеры раздражали двуручника все больше. Лейтенат сразу бросился подставить Мельхиоту деревянный стул.
Двуручник посмотрел на него, словно тот появился в воздухе сам собой. Неторопясь усадил свою искалеченную задницу, и облокотился на спинку.
Лейтенат хотел принять у него костыли. Но тот дернул их к себе. Встретившись с его твердым взглядом, офицер склонил голову и раболепно отступил в тень.
«Таким тень ближе родной матери.» – не обманул он Мельхиота. Он видел клокотавшую ненависть летенанта даже лучше, чем его самого. И не мог этого объяснить, – «какая разница?»
Ему хотелось засмеяться. Откуда то изнутри что-то стало нашептывать ему: «Покажи этому сопляку, что такое настоящая ненависть. Убей, убей, убей. Убей! УБЕЙ!»
«Подохни!»
– Вам плохо?
– Просто разболелась голова.
– Меня зовут старший капитан де Гротте. Можете называть меня просто де Гротте. Или старший капитан. Как вам будет угодно. – обольстиво улыбнулся он.
«Сменил тактику, ублюдок.»
– У меня пара вопросов, касательно смерти салия. Вы видели, как это произошло?
– Нет.
– Вы говорите очень уверенно. – де Гротте уставился в свои бумажки. – Согласно показаниям, вы были тяжело ранены, но в сознании.
– Нет, не видел.
– Вы слышали, как салия приказал вам отступать?
– Нет.
– Вы собирались отступать?
Мельхиот подумал, прежде чем ответить.
– Нет.
– Вот как? – поднял брови де Гротте. – Да вы и впрямь у нас герой.
Безразличный взгляд вперился в старшего капитана. И тот не удержал его тяжести. Ему начинало казаться, что он больше говорит со стулом, на котором сидел двуручник.
«Бесись, ублюдок».
– После того, как вы прорвались в правый корпус укреплений, кто принял на себя командование?
– Мы прорвались в левый корпус.
– Милорд.
– Мы прорвались в левый корпус. Милорд.
– Верно.
Молчание.
– Кто принял командование, младший сержант?
– Офицер Килгор.
– Сер Килгор. – поправил его старший капитан. – Как вы думаете, у лейтенанта были полномочия принимать командование?
– Это не мое дело, милорд.
– Правильно, не ваше. – уткнулся в свои бумажки де Гротте.
«Чего этим кретинам нужно?»
– Как вы оцениваете командные качества сера Килгора?
– Это не мое дело. Милорд.
– Вы были согласны с командами лейтенанта?
– Я их выполнял.
– Но вы их одобряли?
– Скажу, когда стану лейтенантом.
Де Гротте хитро и понимающе улыбнулся.
– Что же, не забудьте о своем обещании. – старший капитан сделал вид, что разговор окончен.
Мельхиот с трудом поднялся на ноги.
– Да, вот еще что. Вы спрашивали в лазарете, где ваш меч? Вот он. – де Гротте указал в угол шатра, где стоял рукоятью вверх двуручный клинок Мельхиота. Он был сплош покрыт зазубриннами.
– Вот что странно: мы нашли одного убитого офицера. Угадайте его имя? Раны которого могли быть получены только разве что таким вот, тяжелым двуручным мечом.
«Так вот куда вы клоните, ублюдки. Всего одного офицера? Я был о себе лучшего мнения.»
Взгляд лейтенанта обжигал спину. Мельхиот не предоставил им такого удовольствия. Его лицо не выражало абсолютно ничего.
«Да, благородные отпрыски. Простой смерд получит лейтенантское звание и кавалерский орден. И вы ничего не сможете с этим поделать.»
– В бою случается всякое. В бою с нежитью особено. – веско проговорил двуручник, как буд-то ему много раз доводилось сражаться с нежитью, снова с трудом садясь на стул. Кажется, этот процесс доставил старшему капитану удовольствие.
– Вы не видели, как сер Килгор получил рану?
– Нет, милорд. – почти правдиво ответил Мельхиот. Он действительно не помнил этого.
– Когда, примерно вы видели его последний раз?
– Когда он отдал приказ к свободному строю. – и снова он был не так уж далек от истины.
Де Готтре задумчиво некоторое время жевал губы.
– Руководство Командного дома распорядилось дать вам увольнительную на два месяца.
Молчание.
– Что вы намерены делать потом?
– Я подумываю уволиться в запас. – врать не было смысла.
– Это досадно. – хотя в голосе де Гротте не чувствовалось никакой досады. – Сильные двуручники на хорошем счету в гвардии. Вам ли не знать?
– Мне нужен… отдых.
– Это правда. Ваши раны страшны. Но вы поразительно быстро поправляетесь. Когда я вас увидел месяц назад, готов был поспорить, что вы не выкарабкаетесь. Я рад, что не поспорил. Думаю, отдых пойдет вам на пользу. После чего, с вами будет продлен контракт. Возможно, в звании лейтенанта. – де Гротте снова сделал вид, что разговор окончен.
– Свободны.
Двуручник проковылял через шатер, и сгреб свои израненный, не меньше чем он сам, меч – «Мой сын».
«Что?» – уставился в немом вопросе на меч двуручник.
– Вы точно в порядке?
– Относительно.
– Вы забыли свой орден. – безразлично обронил старший капитан ковыряясь в своих бумагах.
Летенантского назначения на нем уже не лежало. Мельхиот почувствовал себя клоуном, пытась удержаться на костылях, со шкатулкой под мышкой, и тяжелым мечом в обнимку – награждение героя состоялось.
«Интересно, этот ореден стоит хотя бы тех усилий, что бы просто тащить его на себе изуродованному счасливцу?»
В прекраснейшее осенее утро всадник мчался по пригородскому тракту Клайдмора. Одна его рука была забинтованна и прижата к телу, под накинутым гвардейским кителем. Рукав весело развевался на ветру. Прохожие недоуменно отступали с дороги бешено мчавшегося коня.
Ему сказали, что бы он старался не напрягаться ближайщий месяц. Но когда он делал, как ему скажут? Ему сказали, что рука никогда не восстановит былую силу и подвижность. Но когда он кому-то верил?
Яркое, но ставшее непривычно ходолным северное солнце, играло на начищенных до блеска пуговицах, оттисненных железом петлицах воротничка. Мельхиот сорвал аксельбанты своего прославленного полка. Сорвал яркие шевроны. Оставил только наплечные нашивки младшего сержанта. Которые вскоре обесчали заменить лейтенантскими эполетами.
Он терпеть не мог моду некоторых, превращать строгий черный гвардейский китель или шинель в подобие петушиного, щегольского камзола, навешав на него галунов и аксельбантов.
Под кителем, пристегнутый к простой черной шелковой рубашке, сиротливо выглядывал орден. Но он стоил иных десяток.. Мельхиот сам не был уверен, зачем он надел его. И это его раздражало. Из-за этого раздражения, он презирал этот орден еще больше.
Конь сошел на ленивую рысцу. Мельхиоту понравился этот зверь. Он не любил раньше верховую езду. Потому что, как и всем остальным, его заставляли ею заниматься.
