Читать книгу: «Не щадя себя и своих врагов», страница 20
ЗАКЛИНАЮ, ПОМНИТЕ!
Не жалеешь о прожитом? Большая жизнь позади, чему сейчас радуешься? Эти вопросы я задавал в анкетах ветеранам, в беседах с ними. И, удивительно, все говорили, что распорядись судьба снова, они прожили бы жизнь «всю с начала». Все-все. И атаки «мессеров», и зенитный огонь фрицев, и неделю блужданий по болотам, выбираясь из окружения. Так отвечали Петров, Дерябичев, Трошанин, другие. Они радовались и тому, что в трудную пору восстановления разрушенной отчизны внесли свою лепту. Радовались, как на их глазах Родина, за которую умирали, становилась все более могущественной державой. Радовались свадьбам своим и своих однополчан. Обустраивались понемногу, богатели. Особенно радовались тому, что их дети и внуки заканчивали высшие учебные заведения, ведь сами они, фронтовики, не успели закончить обучение, как началась война. И за плечами у них были фабрично-заводские училища. Вчерашние разнорабочие, слесари, токари, пахари по зову Родины становились летчиками, штурманами. Это мы, ровесники СССР, радовались, что успели закончить десятилетку.
Впрочем, в ответах на вопрос «Чему радуешься?» однополчане не распространялись о своих трудовых подвигах после демобилизации, на гражданке. Скромничали? Нет, считали достаточным сообщить свою новую профессию, и, мол, станет ясно, какой вклад фронтовик внес на благо Родины и процветания народа. Не мудрствуя лукаво, они использовали язык советских газет, радио и телевидения. Для них слова «народ» и «Родина» были святыми.
Когда мои однополчане писали, что радуются жизни, они имели в виду советское время. Радость жизни, настоящее счастье мы испытывали до самых последних дней, когда еще был священен и жив великий Советский Союз. Тогда уважали фронтовиков, гордились ими. Нас приглашали на торжества по случаю Дня Победы, снимали на телевидении. Мы были в почете у народа, и это были самые радостные минуты нашей жизни. А гарнизон Шаталово, где до последнего времени базировался 47-й гвардейский полк, стал для нас вторым родным домом.
Однажды в Шаталово прибыла солидная съемочная группа из Останкино подготовить фильм для популярной телепередачи «Ты помнишь, товарищ?!» об участниках Великой Отечественной. Получился интересный, часовой фильм. Расскажу лишь наиболее яркие, запомнившиеся его сюжеты. Летчики уже тогда освоили грозные Миг-25. Телевизионщики просили показать их в действии, в сумерки, более эффектные для съемок. Никогда во все годы войны я не был вблизи взлетной полосы. Такая вольность строго запрещалась. Мало ли что могло случиться при взлете. Лопнуло колесо, отказал мотор, и самолет резко развернет в сторону. Также и при посадке, когда «пешка» на стремительной скорости ударялась колесами о землю, вставала на дыбы как лихой конь, снова падала на колеса и так трижды, пока, наконец, не утихомиривалась. Только опытные летчики-асы могли посадить ее сразу на три точки. Дело в том, что у «пешки» посадочная скорость была значительно выше, чем у тогдашних новых истребителей – минимум 150 километров в час.
И вот, на взлетной в Шаталово мы стояли в двадцати метрах от полосы, в точке, откуда Миг-25 отрывались от бетонки или, напротив, рулили, когда приземлялись. Я заметил Валентину Сугрину, что такое близкое расположение телевизионщиков небезопасно. Он ответил: «Не беспокойся! Сегодня другая техника. И потом, все отработано до мелочей».
– Столько лет прошло, – сказал я, – а технарская житуха мало изменилась.
– Это почему же? – кто-то возмутился.
– Я вот был вчера на полетах и заметил, как летчик приземлившегося «мига» сбрасывал два огромных тормозных парашюта. Летчик нажал кнопку, и болтавшиеся за хвостом бело-желтые купола упали на бетонку. А кто их подбирал и стаскивал со взлетной полосы? Два «технаря». А кто заносил хвосты «мигам», толкая в капониры? Опять- таки «технари».
Все рассмеялись, чего я и хотел. По правде сказать, нынешние «технари» не копаются в моторах. Двигатели снимают в мастерских. Там их ремонтируют и на каждую деталь ставят пломбочку, мол, все в порядке, отвечаем.
Моя шутка вызвала еще один веселый рассказ. Герой Анатолий Попов, на фронте молчальник, а на гражданке большой говорун, вспомнил историю с механиком Филипповым. Анатолий сел на вынужденную на учебном У-2. Думал, садится на поле, а оно оказалось болотом. Самолет ткнулся носом в воду, прижав летчика, а механик Филиппов повис вверху на хвосте. Не может вылезти, зажатый канистрами с бензином. Попов кричит ему, вылезай, помоги. А механик в ответ: Командир, оглянись, сколько тут. клюквы.
Опять смех. Взял слово Юрий Дерябичев. Говорил:
– В Польше это было. Вызвал меня командир полка Тюрин. Говорит: читал афиши на городских тумбах? Отвечаю: «Я же польского не разумею». Тюрин: «А я тебе переведу. Завтра местная городская футбольная встречается с лучшей командой Красной Армии. Так вот, слушай приказ, обыграть поляков!»
Смех. Далее Юра рассказал, что сшили трусы, нашли судью-подполковника. Он бегал по полю в кителе при орденах. Надо же, мы выиграли – 2:0.
Неугомонный Виктор Петров воскликнул:
– А у нас в эскадрилье был свой Теркин! Баянист, песенник, поэт. Володя Силантьев.
– И лучший забивала в волейболе, – добавил Иван Строев.
Раздались возгласы: дайте ему в руки гармонь. Я столько лет не играл на баяне, вспомнил лишь вальс «Дунайские волны». Хорошо, что в телефильме «Ты помнишь, товарищ?!» мой проигрыш подхватил оркестр и заиграл «В лесу прифронтовом», а кончил знаменитым маршем «Все выше, и выше, и выше».
Но был у нас еще один родной дом. В Калинине, на квартире прекрасного человека и его добрейшей жены Лили Дерябичевой. Именно там, в Калинине, произошла наша первая и последующие встречи однополчан. Самые радостные и незабываемые. Дом Юрия Павловича располагался на проспекте Ленина, который тянулся в сторону аэродрома Мигалово. Там воевали много месяцев наши разведчики. Калинин памятен мне зимой 41-го, когда вскоре после освобождения мы проезжали через темный полуразрушенный город в Выползово. Мы пытались найти хоть один целый дом с печкой. Хотелось согреть дорожные консервы. Но в темноте и развалинах не нашли. Перекусили холодной тушенкой и отправились в путь.
Спустя тридцать пять лет я увидел в одной из комнат Дерябичевых прекрасную картину в золоченой раме. Юрий Павлович оказался не только рисовальщиком шаржей для боевых листков, но и живописцем. На картине тщательно были выписаны каждая тростинка и солнечные блики. Недаром все восхищались грозным орлом с распростертыми крыльями, изображенным Юрой на моей второй «пешке». Сам же он считал свою живопись простым увлечением. Его супруга была мастерицей по оформлению и, разумеется, приготовлению праздничного стола. Я заметил, что в провинции жалуются на скудость продуктов в магазинах, зато могут угостить собственными солениями и вареньями, каких нигде не встретишь. Лиля работала в БАО по снабжению военнослужащих питанием. Служила вольнонаемной с необычной энергией.
Главные наши пиршества проходили в загородной гостинице на берегу Волги. Скорее всего, это был охотничий дом на несколько номеров, построенный со вкусом в расчете на визит в СССР Фиделя Кастро, любителя охоты. Но кубинский вождь не навестил Калинин. Праздничный стол для нас был накрыт в уютной столовой. За сдвинутыми в один ряд столами разместились многие ветераны нашей 3-й эскадрильи, а в последующих встречах участвовали однополчане из первой эскадрильи Остапенко, Дрыгин, Лысый. Несколько столиков пустовали для посетителей «Березовой рощи». Торжества открывали комиссар Настоящий, замкомандира полка Александр Петрович Романов. Как принято, минутой молчания почтили память погибших и пропавших без вести однополчан.
Меня избрали тамадой. Во время застолья многие делились фронтовыми воспоминаниями. Ни один не обмолвился словом о жизни на гражданке, о многих славных делах, свершенных уже после войны. Все вспоминали дни бесстрашия, если хотите, лихачества, свою молодость. Торжества начались вечером. Ваня Строев, огромного роста плечистый мужик, все время вставал, прося слова. Я ему разрешал. Но язык его уже заплетался, и он охрип после порции мороженого. Всем было смешно. Однако я призывал публику понять Ивана:
– Он хотел рассказать, как однажды с Витей Петровым потерял ориентировку и предложил лететь куда глаза глядят. Полетели вдоль железной дороги на восток (смех в зале, ибо многие слышали не однажды эту историю). Снизились. Виктор прочитал на одной станции надпись «Кипяток». И заставил искать на карте такую станцию. Смешно, но во время войны и позже на всех крупных станциях имелись такие указатели на чанах с кипяченой водой.
Смех в зале не дал мне досказать историю до конца.
В этот момент за пустым столиком напротив нас присела молодая парочка. У меня родилась идея. Я подошел к парню и прошептал, кто мы, зачем, и попросил его поприветствовать нас от имени калининской молодежи.
– Друзья, герои войны! Вечер продолжается. Нас придут приветствовать пионеры Калинина, профсоюзы. А сейчас я предоставляю слово молодому человеку – уроженцу славного города на Волге. Он поприветствует нас от имени калининской молодежи.
И вдруг смотрю, парень ни с места, подружка его толкает, мол, поди, скажи. А он артачится. Наконец поднялся. Приблизился. И сказал четко, баритоном горячие слова ветеранам. Вызвал взрыв аплодисментов. Я к парню с рюмкой водки, поблагодарить. «Спасибо, – говорит. – Я из милиции, на дежурстве. Нельзя».
В этот момент слово попросила жена стрелка-радиста Дидоры. В нашей эскадрилье ее звали «ветродуй» или колдунья. Она была метеорологом и каждый день составляла карты погоды.
– Помню, какими славными ребятами были вы все на войне, – говорила Дидора. – А я, молоденькая, тушевалась перед офицерами. Всем отдавала честь, за что меня прозвали строевиком. Вызывает меня однажды комэск и спрашивает: «Какая будет погода завтра, летная или нелетная?» Обещала по своим расчетам летную. «А тумана не будет?» – спрашивает комэск. «Нет, не будет». Выхожу на улицу, а вокруг туман. Я назад к командиру, извините, говорю, на дворе туман. Я вышла в слезах на крыльцо, а туман исчез. Другой раз Сугрин со своей Сашей спрашивают насчет завтрашней погоды. Отвечаю: полетов не будет, гуляйте всю ночь. А утром проснулась, солнце светит. Сугрин, хмурый, невыспавшийся, покачал головой. «Куда же ты полетишь?» – отговариваю его. «Ничего, все будет в порядке», – ответил он. Вот все они такие были мальчишки. Один не вернулся, второй пропал без вести, а третий дергает командира за рукав и просится в полет. У них не было понятия смерти.
Снова поднялся Ваня Строев, что-то пробормотал, махнул рукой и сел. Слово взяла Лиля Дерябичева.
– Дорогие мои, – заговорила. – Вы были для меня родными и остаетесь такими сейчас. Уже на фронте некоторые поженились, и я, как могла, устраивала им свадьбы. Когда мы находились в Торуне, родились дети. Наши молодые мамы разгуливали по улицам с колясками. А одеты – кто в чем. Меня знакомые полячки спрашивали:
– Богато живете вы, русские. У каждой мамаши по няньке. А где же сами жены офицеров? Что-то их не видно.
Я им без улыбки отвечала:
– Крым-Кавказ. Круглый год на курортах.
Пока продолжался смех, вызванный воспоминанием Лили, я взглянул на соседние столики и увидел за одним из них мужчину нашего возраста. Ну, думаю, ветеран. Пусть поприветствует, и громко объявил, что пришел с поздравлением представитель от жителей города-героя Калинина. Налил стакан водки и к одинокому посетителю шаг-два. Посетитель, однако, резким движением отодвинул стакан, шагнул к ветеранам и строго заговорил.
– Гляжу я на вас, летуны. Розовощекие. В начищенных орденах, аж глаза ломит. Гуляете-веселитесь. – Он сделал короткую паузу. – А скажите, где вы были, мать вашу, когда мы, пехота, драпали от Бреста до Смоленска, а потом по морозу в обмотках от Смоленска до Москвы? Так скажите, где вы были? Колотил нас фриц как хотел, и ни одного нашего самолетика на подмогу. Где вы были? Где? Скажете, Сталин виноват, не угадал начала войны? Но вы-то где были? Ведь писаны и для вас, как для пехоты, уставы. Чтобы за полчаса быть в строю при полном снаряжении. А что говорить? Я понимаю вас – и снаряжения у нас не было достаточно, и дисциплинка хромала.
Посетитель умолк при воцарившейся в зале полной тишине и смущении на лицах однополчан. «Черт меня дернул обратиться к этому пехотинцу!» – злился я в душе. А пехотинец вдруг снова заговорил:
– И все же мы победили! И танкисты, и артиллеристы, и саперы, и пехотинцы.
Он шагнул к нашему столу и низко поклонился. – Спасибо вам, авиаторы. Что бы мы без вас смогли сделать? Ведь обороняясь до самой Москвы, в окопчиках укрывались. А наступали на запад по дороге, расчищенной артснарядами, вашими самолетными бомбами. Низкий поклон вам от старого пехотинца.
Десятка два авиаторов, в ярких синих френчах с золотыми погонами майоров и подполковников, увешанные боевыми орденами, не остались незамеченными в городе. Девочки и мальчики, посланные мамашами, вручали нам цветы. Когда мы снимались у обелиска Победы в центре города, собралась толпа горожан и аплодировала нам. Все дни мы переживали необычную радость, сознание того, что нас ценят как спасителей отечества. Местное туристическое бюро организовало нам турпоход по местам сражений за Калинин. Мы прокатились на катере вдоль Волги до места, где на левом берегу установлен монумент артиллеристам. Они до последнего сражались с захватчиками и в конце концов выбили их из города. Руководитель турбюро оказался весельчаком, отличным баянистом и обладал прекрасным баритоном. Конечно, мы перепели вместе с ним все песни военных лет и разучили только что родившуюся «День Победы» Давида Тухманова. И естественно, праздник не обошелся без танцев и плясок. В них отличались неугомонная Лиля Дерябичева и Валя Петрова.
Настал момент самый торжественный и впечатляющий. Мы посетили Музей имени Лизы Чайкиной, калининской партизанки, погибшей, защищая Родину. Архитекторы музея с большой любовью декорировали зал под мемориальный комплекс. В зале боевой славы нас приветствовали пионеры и комсомольцы. Под звуки траурных мелодий мы подходили к девушкам, дарили грамоты и представлялись – летчик или штурман, техник или стрелок-радист, кавалер стольких-то наград. Потом лампы замигали, под световые эффекты артиллерийских взрывов звучала Ленинградская симфония Шостаковича. Раздавались скорбные слова диктора:
– Помните погибших! Я заклинаю вас: ПОМНИТЕ!
Вспыхнул свет, и нас подвели к декорированной мрамором стене. На ней были высечены имена и фамилии героев войны. Среди них четко значилось имя Константина Дунаевского, призванного на войну военкоматом г. Калинина. По просьбе товарищей я сделал запись в книге отзывов. Прежде чем отыскать чистую страницу, я пробежал некоторые отзывы, сделанные советскими и зарубежными делегациями. Вот наша запись:
«Самые глубокие и искренние чувства благодарности сотрудникам этого музея выражаем мы – ветераны-фронтовики 47-го Гвардейского авиаполка. Нам особенно радостно, что музей бережно хранит память о нашем боевом друге, боевом товарище Герое Советского Союза Константине Дунаевском, с которым мы прошли путь побед до Берлина».
НАХОДКА МЕЛИОРАТОРА
Обычно разбившихся авиаторов хоронят в закрытых гробах. Судьба милостиво обошлась со мной, мне не пришлось собирать останки однополчан. После первых похорон сохранил в памяти обтянутую красной материей крышку гроба, сплетенный из веток сосны венок, нестройный воинский салют из винтовок да стук комьев мерзлой земли, брошенных каждым из нас в могилу. Раскопками уткнувшейся носом в сугробы и промерзшее болото «пешки», извлечением из нее двух членов экипажа занималась специальная похоронная команда аэродромной службы из солдат в обмотках и башмаках. И все равно сердце содрогалось. Были люди, и нет их. Молодые, полные силы и энергии. Что осталось от них? Одинаковые унты, меховые комбинезоны, летнабовские очки и шлемофоны, плотно облегающие лицо и голову. Когда разведчики садились в кабину, механикам были видны лишь губы, нос, скулы и глаза. Теперь залитые кровью, кто опознает в них летчика или штурмана? По каким другим приметам? Вот и неизвестно: кто в каком гробу уложен похоронщиками, которые никогда не знали и не видели погибших. Да и какое это имеет значение? Оба гроба опущены в братскую могилу. У ее изголовья появится белая пирамидка с красной звездой и надписью. Первой будет значиться фамилия летчика Власова, вторая – штурмана Дроздова. Может быть, отыщутся мать и отец. Приедут издалека преклониться перед могилой сыновей. Ведь супруге Валериана Столярова, сгоревшего в подбитом самолете, жестокая судьба не оставила и такой возможности.
За годы войны в полку погибло без малого 300 авиаторов. Более половины из них – 163 не вернулись из боевого полета. Их родственники получили похоронки: «Пропал без вести при выполнении боевого задания».
Подобную казенную бумагу получил и сын любимца полка штурмана Василия Политыкина. Святая сыновняя любовь, вечная память об отце не давали душевного успокоения сыну – его звали Владимир. Более полувека он мучился вопросом: что в действительности случилось с отцом. Наконец, при чрезвычайных обстоятельствах Владимир узнал правду: отец мужественно сражался с фашистами, погиб, как и его командир летчик Климанов.
Прочел Владимир мою повесть «Воздушные разведчики» и узнал много ценного об отце. Владимир бесконечно благодарил меня – автора.
В повести на первых страницах подробно рассказывается о ратных подвигах Политыкина, старшего, о его напарнике Климанове, об их последнем полете. Однако в повести я лишь предположил, как могли «мессеры» сбить лучший экипаж эскадрильи. Что же произошло на самом деле в конце 41-го? О, это длинная история!
Но свет, как говорится, не без добрых людей. Вот что написал в «Известия» начальник Машинно-мелиоративной станции (ММС) Иван Яковлевич Абрамов в письме, приложив к письму фото молодого человека:
«Убедительно прошу Вас опубликовать эту фотографию и мое к ней пояснение. Двадцать лет прошло с того дня, когда полчища гитлеровских банд напали на нашу любимую Родину и оккупировали на Смоленщине мой родной Тумановский район. Это случилось декабрьским утром. Настроение советских людей было подавленным, всюду враг. И вдруг, в один из декабрьских дней, в небе появился краснозвездный самолет. Люди возликовали. Значит, наша армия не разбита, Москва не захвачена, как о том трубили фрицы. Однако краснозвездный бомбардировщик был атакован внезапно появившимися фашистскими стервятниками. Бой был неравным. Один против двух «мессеров». Жители деревни Ширяиха увидели, как наш самолет загорелся и резко стал снижаться. Он пролетел над крышами домов и упал в болотистый луг. Какие-то металлические части отлетели от машины, а остов ее погрузился в болото на глубину до четырех метров.
Спустя два десятка лет наша ММС вела мелиоративные работы на болотистом лугу. Экскаваторщик Николай Киселев рыл траншею недалеко от места падения самолета, а его напарник Никитин орудовал лопатой в сваленном из ковша грунте. Оба слышали от деревенских жителей об упавшем тут самолете во время войны. Вдруг Никитин заметил в грунте кусок материи. Оказалось, то был карман армейской гимнастерки. В нем лежали полуистлевшие документы. В удостоверении личности погибшего авиатора расплылись все надписи, кроме года рождения – 1907. В графе холост или женат можно было разглядеть букву "ж". В графе о наградах прочли – орден Красной Звезды. Однако, кому принадлежало удостоверение оставалось тайной. Правда, привлек внимание лоскуток бумажки – почтовая квитанция от 19 ноября 1941 года о денежном переводе на сумму 200 рублей в адрес некой Политыкиной, в город Астрахань. Деньги посланы с почтового отделения Монино Московской области. Это мы разобрали по почтовому штампу. Вот по этим скудным сведениям я прошу читателей "Известий" откликнуться, помочь найти родственников геройски погибшего авиатора. Пусть найдется еще один без вести пропавший славный защитник нашей Родины».
Я привожу в сокращении письмо Ивана Яковлевича, хотя в нем много задушевных, искренних строк. Он, в частности, приглашал всех близких найденного авиатора к себе в гости, чтобы навестить его могилу. Она рядом, в шести километрах от его дома. И к счастью, родственники откликнулись. Правда, «Известия» не напечатали письмо Ивана Яковлевича и присланную им фотографию. Однако, как полагалось тогда по строгим указаниям, все письма расследовались. Отдел писем газеты переслал письмо в Министерство обороны. Там, я догадываюсь, без волокиты навели справки, какие полки дислоцировались осенью 41-го на монинском аэродроме. Оказалось – один наш полк. Поинтересовались личным составом воздушных разведчиков и выяснили: служил там штурманом Василий Константинович Политыкин. Нашли его родственников. Так Иван Яковлевич узнал имя погибшего авиатора и разыскал его сына Владимира и его мать. Завязалась дружба, о которой Иван Яковлевич писал «мы уже стали вроде родных».
Иван Яковлевич также раздобыл мою книгу и задумался: «А где же второй член экипажа летчик Климанов? При раскопках в болоте его не обнаружили. Неугомонный добрый человек со Смоленщины начинает новые поиски. Ему помогают Юрий Евгеньевич Гордиенков, завуч школы деревни Баскаково, пионеры из группы «красных следопытов». Искали старожилов окрестных деревень, кто мог наблюдать тот памятный воздушный бой у деревни Ширяиха. Разные версии родились от разговоров со старушками. Одни говорили, что летчик выпрыгнул из самолета и разбился, не раскрыв парашюта. Другие, наоборот, что он спасся на парашюте, но «мессеры» его расстреляли в воздухе, и Климанов упал в яблоневый сад. Там же был похоронен, позже перезахоронен на кладбище деревни Тростянка.
Политыкин-младший и директор ММС долго хлопотали о переносе останков Алексея Климанова для захоронения на мемориальном кладбище в селе Туманово, где уже лежали останки его соратника штурмана. Собранные свидетельства о воздушном бое помогли доказать, что в нем погибли оба воздушных разведчика. Полковое начальство дало справку, что они вместе служили и вылетели на боевое задание в одном экипаже. В конце концов разрешение было получено. И теперь два боевых друга, два мужественных разведчика лежат вместе на ухоженном мемориальном кладбище в Туманово.
Такого конца этой истории наверняка не случилось бы, если бы рядом оказались равнодушные люди или если бы в Туманово не было учителей и школьников-энтузиастов, испытывавших патриотический долг. Первый раз, посетив могилу отца, Владимир Политыкин познакомился с учительницей Тумановской средней школы Эмилией Степановной Гайдуковой, руководительницей «красных следопытов». Она показала ему поисковый музей, расположенный в одной из комнат школы. Тесноватый для многих драгоценных реликвий войны, найденных школьниками. Совместно с ребятами она установила имена 590 захороненных солдат, нашла адреса 360 родственников погибших. А когда торжественно захоронили Алексея Климанова, разыскала его родственников – супругу Веру Федоровну, дочь Эмилию, племянника Евгения Якушева, фронтовика-сталинградца.
Евгений Якушев рассказывал мне, что в Сталинграде его зенитная батарея повернула жерла своих пушек не в небо для отпора «мессерам», а в сторону наступавших немецких танков. Зенитные снаряды, сбивавшие вражеские самолеты на высоте семь и выше километров, способны были пробивать броню двух идущих друг за другом танков.
Когда хоронили останки штурмана Василия Политыкина, не знали его имени и фамилии и откуда он. Молча опустили гроб в могилу. На похоронах летчика капитана Климанова говорили подобающие случаю речи. Иван Яковлевич признался мне, что испытывает большую гордость и радость, что нашли героев, он стал как бы добрее. Недаром Максим Горький говорил: «Мертвые живым глаза открывают». Может быть, свою роль сыграли твердый характер Ивана Яковлевича и прожитая им тяжелая жизнь.
Деревня Абрамовых в ходе ожесточенных боев за Москву переходила из рук в руки. Когда немцев прогнали, от домов остались одни развалины, да кое-где возле окопов лежали убитые красноармейцы. Немцы своих убитых хоронили в братской могиле. Ивану Абрамовичу вместе с деревенскими жителями пришлось закапывать наших воинов в окопе, не зная их имен.
На месте его дома стояла лишь старая яблоня. Жена плакала: «Уедем отсюда. Уедем!» Но куда? Молодой Иван разгреб вокруг яблони снег, выложив из него стены. На сучья набросал еще не сгоревшие пригодные жерди, доски, палки, а сверху покрыл навозом. Сделал проход – подобие двери. Перед ним развели костер. Круглосуточно возле него дежурили. Питались подгоревшей картошкой. Вокруг было разбросано много оружия и гильз от пушек. Вместо кастрюль хорошо годились гаубичные гильзы. Приближалась весна, и они чудом выжили. Восстанавливали автомагистраль Москва—Минск. Сельский совет снабдил их карточками на хлеб по нормам взрослого человека – в день по 400 граммов ржаной муки.
Мертвые живым глаза открывают. Да, Иван Яковлевич собственноручно изготовил оригинальное надгробие для усопших Климанова и Политыкина, напоминающее крылья аэроплана. Макеты надгробия он подарил для музея в Тумановской школе, для комнаты боевой славы в нашем полку, для музея Отечественной войны в Смоленске. Командование нашего полка зачислило его в «почетные ветераны» и приглашало на торжественные праздники.
Вместе с Владимиром Политыкиным и Евгением Якушевым я посетил могилу моего первого командира. Рядом были ставшие родными друзья-смоляне: Эмилия Гайдукова и Иван Абрамов. Все могилы были украшены свежими полевыми цветами и венками. Всюду чистота, какой позавидовало бы не одно московское кладбище. На мраморных плитах четко выведены имена павших. Мы долго молча вспоминали дорогих нам товарищей. Потом отправились в школу.
Уже подъезжая, увидели линейку выстроившихся «красных следопытов». Нам, фронтовикам, предложили приветствовать ребят. Когда- то в юношеские годы я был на встречах с ветеранами гражданской войны. Мне думалось, что вот пришла и моя пора рассказывать нынешней молодежи о своих ратных делах.
Узнав о благородном поступке директора ММС Абрамова, о сыне погибшего Политыкина и племяннике Климанова Якушеве, полковое начальство посылало им приглашения на празднование Дня Победы. А Владимира Политыкина фронтовики сразу прозвали «сыном полка», хотя ему было за пятьдесят.
Разумеется, я также был приглашенным на эти радостные юбилейные торжества. Предоставлю, однако, возможность рассказать о них «сыну полка». Владимир был в восторге от встреч с фронтовиками.
«Поездка в Шаталово, – писал он, – оставила неизгладимое впечатление. В каждом из ветеранов мне виделся отец. Вначале мне было неловко, но после того как познакомились, ко мне относились с огромным вниманием. Я был им благодарен только за то, что мог слушать их разговоры о боевых вылетах, об удачах и погибших товарищах. Только ради этого мне стоило жить! Вечером состоялось торжественное собрание, где выступило командование полка, ветераны, и предоставили слово мне. На следующий день полк участвовал в параде. На ветру гордо развевалось боевое гвардейское знамя. В параде участвовали и фронтовики. Неизгладимое впечатление произвело на меня посещение комнаты «Боевой славы». Среди фотографий личного состава полка времен войны я увидел и фото моего отца. Сердце забилось от неожиданной встречи с отцом. Я теперь живу и мечтаю, когда снова в Шаталово будут отмечать юбилей Великой Победы».
