Читать книгу: «Не щадя себя и своих врагов», страница 19
ПОСЛЕДНИЙ ФОТОПЛАНШЕТ
Наступил май – теплый и погожий. В городском саду Торуни, что тянулся вдоль правого берега Вислы, распустились листья на деревьях, зазеленела свежая трава. Лишь взорванный железнодорожный мост через реку напоминал, что здесь проходил смерч войны.
Каждый день воздушные разведчики отправлялись на аэродром, но число боевых вылетов сократилось. Утром в последний день апреля пал рейхстаг, а на второй день мая остатки берлинского гарнизона полностью прекратили сопротивление. Разведчики с честью выполнили еще одну миссию, возложенную на них в ходе Берлинской операции, и теперь вылетали на разведку в экстренных случаях, так как фронт действий наших войск резко сузился. Наша третья эскадрилья получила некоторую передышку.
Последние боевые вылеты совершались по заданию Верховного Главнокомандования. Оно было настолько ответственным и важным, что проследить за его выполнением прибыл начальник разведотдела 4-й воздушной армии. Он лично проверил готовность экипажей и самолетов. Пожилой генерал остался доволен результатами инспекции.
– Не затягивайте с полетами, – обратился он к начальнику штаба полка. – Дело идет к концу. Немцы, кажется, готовы принять безоговорочную капитуляцию. Но это между нами, Ефим Борисович.
Лернер, занятый мыслями о предстоящих полетах, сразу не отреагировал на доверительную информацию. Потом опомнился:
– Неужели конец войне?
– Да, подполковник, конец!
– Разрешите сообщить об этом всему состав опергруппы?
– Всему, пожалуй, не следует, а летному составу скажем и объясним сложность спецзадания и чем оно вызвано…
В течение нескольких дней разведчикам предстояло вести неустанный надзор с воздуха за передвижением и местонахождением немецких военных кораблей как в открытом море, так и в балтийских портах. Дело в том, что, судя по разведдонесениям союзников – американцев и англичан, – гитлеровцы будто намерены потопить свой флот. Указывались даже типы кораблей.
Ефим Борисович выпускал в полет сразу по четыре экипажа, а два других, резервных, держал про запас. Он напомнил, что на фотографирование объектов следует заходить со стороны моря. Давая последние указания перед полетом, он, как обычно, говорил о возможном противодействии истребителей и зенитной артиллерии противника, призывал проявлять осмотрительность и осторожность. «Война еще не окончена!» – говорил он разведчикам, но чувствовал, что они едва внимают его словам после того, как начальник разведотдела возудушной армии сообщил о близком конце войны.
…Ровно через два часа сорок минут четыре экипажа вернулись с боевого задания. Без каких-либо происшествий. Они сфотографировали все вражеские военные морские порты и корабли в Балтийском море, которые потом подлежали передаче Советскому Союзу в счет германских репараций. Минуло еще полтора часа, Бакастов доложил, что разведфильмы проявлены и просмотрены. Все объекты сфотографированы отлично. Повторные вылеты не требовались, и оба резервных экипажа получили команду «отбой».
Каждый день разведчики вылетали по одному и тому же маршруту и фиксировали местонахождение немецких кораблей. Фотоспециалисты внимательно обрабатывали данные разведфильмов, сличали их по дням и констатировали отсутствие каких-либо существенных изменений. Отличная солнечная погода благоприятствовала разведчикам.
6 мая разведчики снова сфотографировали все военно-морские базы, порты и военные корабли в Балтийском море и снова не обнаружили перемен. Однако спецзадание этим не ограничивалось. Было приказано доставить в Москву, в Главный штаб ВВС результаты разведки – фотопланшет с аккуратно подобранными снимками, показывающими итоги полетов по дням и даже по часам. Для этого фотоустановки были оборудованы специальными часами. И вот началась кропотливая работа по оформлению фотопланшета. Она продолжалась всю ночь и закончилась лишь к полудню 7 мая.
Наши фотометристы были искусными мастерами расшифровки разведфильмов. При этом они умели писать каллиграфическим почерком и отлично рисовать. Их фотопланшеты походили на красиво оформленные подарочные альбомы. На этот раз они старались как никогда, так как вместе со всеми чувствовали, что работают над одним из последних, если не самым последним фотопланшетом. Когда многочасовой труд был закончен, прилетел транспортный самолет и забрал планшет в Москву. Последний планшет гвардейского дважды орденоносного авиационного полка дальних разведчиков…
Сколько таких документов подготовил полк за годы войны! Точную цифру, правда, никто не знал – не велась подобная статистика. Зато имелись подробные данные о боевых действиях полка со дня его рождения: были сфотографированы тысячи аэродромов, железнодорожных станций врага и очень много его мощных оборонительных полос. Общая протяженность полетов с фотографированием объектов разведки составила около 516 тысяч километров. Иными словами, наши храбрые воздушные следопыты совершили дюжину витков вокруг «шарика». Каждая секунда этого невероятно долгого полета была связана со смертельной опасностью. Только за последний год войны восемь раз отмечался полк в благодарственных приказах Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия в боях за овладение Минском, польского города Торуми, девятнадцати немецких городов. 6 мая 45-го в Москве прогремел салют в честь советских воинов, окончательно овладевших немецким островом Рюген. В числе отличившихся в этой операции частей значился и наш славный полк.
В воздухе пахло цветущими вишнями и… миром. Рано утром 8 мая нас разбудила хаотичная стрельба на улице. Накануне здорово устали – возились с неисправным мотором. Нехотя поднялись посмотреть, что случилось, почему стреляют? А был это стихийный салют в честь Победы!
Я развернул чистый боевой листок и задумался. Надо было успеть написать что-то волнующее и торжественное к утреннему построению однополчан. Наконец-то она к нам пришла! Наконец-то на нашей улице настал праздник!
Пусть смерти в глаза мы смотрели не раз.
Горели в подбитой машине.
В снегах под Москвой хоронили нас,
Веря, мы будем в Берлине.
Да сгинет во веки веков немчура
И с нею страданья и беды.
Разведчики! Мощное крикнем «Ура!»
Гвардейское! В честь Победы!
…Война кончилась, но служба в армии продолжалась. Онемеченная Померания согласно послевоенному урегулированию передавалась Польше. Польские власти попросили воздушных разведчиков помочь им в составлении топографических карт новых земель. В течение месяца вместе с другими экипажами Сугрин делал по три вылета в день, фотографируя территорию Померании.
«Четверка» работала великолепно. Мы успевали лишь заправлять ее бензином, и она снова улетала на север, к Балтийскому морю. За один месяц моторы отработали полный моторесурс, положено было их менять, но они «тянули» как новенькие. Ведь еще в ходе войны практика показала, что конструкторы-моторостроители перестраховались, занизили моторесурс двигателей бомбардировщика.
В один прекрасный день, когда Сугрин и Романов вернулись с такого мирного полета, им сообщили радостную новость о присвоении звания Героя Советского Союза. Теперь в полку было девять Героев!
Мне и моим фронтовым товарищам и помощникам – сержанту Григорьеву и ефрейтору Федотову – было особенно радостно. Из этой великолепной девятки Героев шестеро – Мелах, Ящук, Попов, Голубничий, Сугрин и Романов – были нашими командирами, много летали на наших четырех «пешках».
Да, нам было чем гордиться. В золотом блеске геройских звездочек лучших из лучших питомцев третьей эскадрильи отражался и наш нелегкий технарский труд.
МАРШАЛЬСКИЕ ОЦЕНКИ
В разговорах и письмах мои фронтовики отмечали огромный вклад Сталина в достижение Победы. Они оценили не столько его полководческий дар, упорную дипломатическую борьбу на встречах с лидерами антигитлеровской коалиции Рузвельтом и Черчиллем, сколько ежедневный и неустанный труд по созданию и развитию производства, ковавшего оружие Победы. Запомнил я и двух критиков. Механик-ленинградец Гутшабаш, не успевший до войны закончить аспирантуру, критиковал культ личности, его последствия в духе ХХ съезда партии. По натуре он был ворчуном, и его прозвали «шабаш» от его фамилии. Он не обижался и хвастал: по-еврейски, мол, шабаш означает праздник. А мой друг Андрей Сакеллари считал излишней нетерпимость Сталина к его политическим противникам, властный характер. Я посоветовал Андрею прочитать мемуары маршала Г. Жукова, который хорошо знал Сталина и мог изучить человеческие черты своего главного военного начальника. Приведу несколько цитат из жуковских «Воспоминаний и размышлений»:
«В вооруженной борьбе в целом И.В. Сталину помогали его природный ум, опыт политического руководства, богатая интуиция, широкая осведомленность. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим» («Воспоминания и размышления», т. I, с. 346).
Часто встречаясь со Сталиным, обсуждая положение на фронтах даже во время запоздалого ночного ужина, Жуков отмечает: «И.В. Сталин во время беседы производил сильное впечатление. Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения. Свободная манера разговора, способность четко формулировать мысль, природный аналитический ум, большая эрудиция и редкая память заставляли во время беседы с ним даже очень искушенных и значительных людей внутренне собраться и быть начеку» (Там же, с. 344).
Как видим, профессиональный военный, да еще маршал говорит о человеческих качествах Сталина, рисуя его привлекательный образ как писатель-романист. И верно, из жуковского портрета Сталина мы узнаем, как много работал вождь, как подписывал документы (обычно синим карандашом), понимал ли юмор, чего стоил «его острый пронизывающий взгляд», как вели себя собеседники, когда он «впадал в острое раздражение», и многие ли смельчаки «могли выдержать сталинский гнев и отпарировать удар».
А гнева и раздражения было более чем достаточно в первой половине войны, когда мы отступали, не имели опыта борьбы с превосходящим нас противником. Такое «раздражение» продолжалось вплоть до смертельной битвы под Сталинградом, положившей начало перелому в войне. Жуков в связи с этим отмечает:
«Должен сказать, Верховный понял, что неблагоприятная обстановка, сложившаяся летом 1942 года, является следствием и его личной ошибки, допущенной при утверждении плана действий наших войск в летней кампании 1942 года. И он не искал других виновников среди руководящих лиц Ставки и Генерального штаба» («Воспоминания и размышления», т. II, с. 78).
Речь идет, в частности, об ошибке из-за опасения нового летнего наступления гитлеровцев на Москву сосредоточить половину наших войск на московском направлении. Наши армии на юге были ослаблены. Гитлер, однако, нанес главный удар против наших южных фронтов с целью захвата Кавказа. Наше наступление под Харьковом, санкционированное Сталиным вопреки предостережениям Генштаба, окончилось катастрофой. Остатки наших дивизий, в том числе рьяный инициатор наступления, член военного совета Юго-Западного фронта Никита Хрущев, откатились к Сталинграду.
Маршал Жуков считал воздушную и наземную разведку «важнейшим фактором вооруженной борьбы». Во втором томе своих «Воспоминаний и размышлений» (Там же, с. 269) он рассуждает: «Опыт войны доказал, что разведывательные данные и их правильный анализ должны служить основой в оценке обстановки, принятии решений в планировании операций». По его мнению, ошибочные разведданные и допущенные при их анализе погрешности ведут операцию по ложному пути.
Из воспоминаний Жукова и многих художественных произведений известен его исторический телефонный разговор со Сталиным о положении в блокированном Ленинграде. Буквально на первой странице второго тома «Воспоминаний и размышлений» описан этот разговор, состоявшийся 5 октября первого года войны. На вопрос Сталина: «Как у вас идут дела?» Жуков ответил: «Нашей авиационной разведкой установлено большое движение мотомеханизированных и танковых колонн противника из Ленинграда на юг. Видимо, их перебрасывают на московское направление».
Сталин просил Жукова, который был послан ликвидировать критическую обстановку под Ленинградом и выполнил эту задачу, срочно вылететь в Москву. 11 октября он был назначен командующим Западным фронтом. Среди первейших задач по реорганизации фронта Жуков называет воздушную разведку и твердое управление войсками. Историки до сих пор спорят: не совершил ли Гитлер роковую ошибку. Он погнался за двумя зайцами и не поймал ни одного. Одни историки утверждают, что Гитлеру надо было сокрушить Ленинград, прорвав его оборону, и, заняв город, затем высвободившиеся войска перебросить на Москву.
Пусть спорят. Нам же важно отметить следующее. В строю «нашей авиационной разведки», о которой упоминает Жуков, действовал и 2-й ДРАП, позже переименованный в Гвардейский отдельный полк. С первых же дней войны его одиночные экипажи на тихоходных Ил-4 совершали разведполеты над Прибалтикой и северо-западом страны. Я уже рассказывал о драматическом полете экипажа Климанова-Политыкина на Клайпеду 13 июля 41-го, когда в воздушном бою был убит стрелок-радист Леонид Сыроваткин.
В начале войны у нас не хватало бомбардировочной авиации. Когда же летом 42-го фронты обзавелись своими воздушными армиями (по воспоминаниям Жукова, их уже насчитывалось восемь), оперативной разведкой занялась фронтовая авиация. Наш полк смог активно включиться в дальнюю разведку в целях определения стратегических замыслов противника и разработки наших крупных операций, в том числе Курско-Орловской 1943 года.
По оценке маршала Жукова, немцы только в районе Орла, Брянска, Смоленска сосредоточили тогда до 700 самолетов. Эти данные добывали и наши экипажи, регулярно летая на разведку этих городов. В балтийском порту Пярну были засечены прибывшие с войсками транспорты и грузы, а также дальнейшее движение немецких резервов на юг.
Но, пожалуй, самую высокую оценку боевой работе наших разведчиков маршал Жуков дал в связи с фотографированием Берлина. Георгий Константинович писал:
«Наша разведывательная авиация шесть раз производила съемку Берлина, всех подступов к нему и оборонительных полос» (Там же, с. 328). Далее он указывает, что по результатам съемок, другим документам составлялись схемы города, карты, которые затем выдавались войскам вплоть до «рот включительно» (замечу в скобках: скажем еще раз спасибо Люсе Третьяковой и ее товарищам «фотикам»).
В своих мемуарах «Солдатский долг» маршал Советского Союза Рокоссовский пишет о Берлинской операции: «Летчики Вершинина сфотографировали с воздуха всю оборону противника. Неутомимо работала воздушная и наземная разведка». Если учесть, что генерал Вершинин командовал воздушной армией при Втором Белорусском фронте Рокоссовского, к которому мы были прикомандированы, то оценка маршала логично относится и к нашим разведчикам.
Они сфотографировали около семидесяти немецких прусских городов, их оборонительные сооружения. Маршал Рокоссовский, рассматривая наши фотопланшеты, решал, куда лучше послать в бой своих доблестных солдат.
В последние дни войны полк получил особое задание Ставки Верховного – сфотографировать горящий Берлин и подготовить фотопланшет. 2 мая планшет со снимками поверженной столицы Германии был готов. Его показали Верховному. Он высоко оценил работу разведчиков.
Справедливости ради надо сказать, что горящий Берлин сфотографировал Герой Советского Союза полковник Анатолий Бардеев, командир 164-го отдельного разведывательного авиаполка. В те дни все истинные патриоты стремились вступить в смертельный бой с врагом. Он был повержен. Но война еще продолжалась. Костя Дунаевский мог послушаться врача и отсидеться на земле. Но он полетел и погиб.
Мы отнюдь не намерены приписать все лавры славы нашему полку. Под командованием генерала Грендаля воевали еще два полка дальних разведчиков, также заслуживших звания гвардейских. «Разбогатев», командование Красной Армии снабдило разведывательными самолетами все воздушные армии фронтов. Они, как и наши воздушные разведчики, в отличие от «бомберов» и штурмовиков, летавших в конце войны строем целыми эскадрильями, воевали одиночными экипажами. И доказали, что и один в небе воин.
ВЕЧНЫЕ СЛЕЗЫ ВДОВЫ
Доброе слово всякому приятно. Не скрою, я переживал большое удовлетворение и радость от выхода в свет «Воздушных разведчиков». В мой адрес приходили отклики от однополчан и незнакомых читателей.
Откликнулся Анатолий Попов, мой бывший командир:
«Ты, Володя, точно описал трудяг-механиков. Добавлю, что их служба была тяжелой. В первые годы войны часто машины возвращались неисправными. Авиамеханикам приходилось работать день и ночь, устраняя неполадки. Бывало, сутками не отходили от самолетов, работая в мороз. Здорово мерзли. Но надо работать. Мы, летчики, с болью смотрели на измученных авиаспециалистов и вместе с тем – с благодарностью. Ведь они обеспечивали полную безопасность нашим разведывательным полетам в глубокий тыл фашистских захватчиков».
Вот еще одно письмо о значении технарской службы:
«К Вам обращается незнакомый для Вас человек, хотя, как мне кажется, мы где-то встречались. Большое спасибо Вам за интересную книгу о войне. Она меня особо радует потому, что Вы бывший механик и пишете не только о летчиках (о подвигах которых написано немало и, очевидно, будет написано еще больше, они этого заслужили), но и о техническом составе. Ведь без самоотверженного труда техников и механиков, вложенного в подготовку самолета, не могли наши летчики летать и успешно громить врага. Об инженерно-техническом составе, к сожалению, так мало пишут, хотя их в авиации более 70 процентов.
Вы, наверное, сами понимаете, что труд любого добросовестного рабочего, колхозника, специалиста любой отрасли народного хозяйства в нашей стране в почете и оценивается высоко, вплоть до золотых звезд Героя социалистического труда, а труд авиационного военного техника выше ордена Красная Звезда не оценивался. Это, очевидно, потому что они были всегда, к сожалению, в тени по сравнению с летчиками. Это, извините, между прочим. Мы, «технари», на войне не думали о наградах. Главная награда для нас всех – Победа, которая дорого досталась нам.
С глубоким уважением,
полковник-инженер в отставке
Ивлев Степан Петрович».
Некоторые отклики были неожиданностью. Речь идет о «фотиках», о которых я в книге лишь упомянул.
«Володя! Владимир Иванович! Прошедшие десятилетия затруднили форму общения, уж, извини, если обижу панибратством. Прочла твою книгу. И она мне очень, очень понравилась. Ты написал очень, очень хорошую книгу.
Правда, если бы довелось мне писать, я бы все события изобразила под другим ракурсом. Ты описал с точки зрения подготовки и выполнения полета. Я исходила бы как «фотограмметрист» от конечного результата – донесения в Ставку Верховного, изготовление фотопланшета. Повторю, каждый воспринимал войну со своей точки зрения. Но главное, люди – летный коллектив. И ты молодец, великий молодец, нарисовал портреты героев войны. Твоя память цепкая, она работала с мыслью написать книгу о разведчиках. И ты это прекрасно осуществил. Поздравляю!
Откликнулась семья Александра Помазанского, техника-оружейника, обладателя четырех орденов Красной Звезды. Александр благодарил меня за присланную книгу и много писал в высокопарном стиле, в духе любимой газеты «Красная звезда» о победе над фашизмом, о нашем вкладе в разгром «гидры империализма». Мне хочется процитировать здесь письмо его супруги Галины Михайловны. Оно задушевное, материнское, словом, женское:
«Как получили Вашу книгу, начала ее смотреть и читать. Уж поздно было. Прочла сразу страниц 50 и не могла заснуть всю ночь. Очень мне жалко молодых летчиков. Сколько их осталось лежать в земле или сгорело в воздухе. Они погибли за Родину, за то, чтобы мы жили мирной жизнью. Я очень переживаю за всех, кто не вернулся с войны. В День Победы слезы навертываются на глаза. Вы лично, Владимир Иванович, много испытали трудностей, готовя самолеты к полетам на разведку. Да, наша молодость прошла в трудностях, знала много горя. Сейчас смотришь на юношей и девушек и становится тяжело на душе. Многие могут только родить, а воспитывать не умеют. Не приучают своих детей к труду, к честности. Многие пьют водку, девушки курят. С ними не проводят воспитательной работы, в голове у них не все благополучно. Иные преподаватели не соответствуют своей профессии. Как подумаешь, что в войну молодежь отдавала свои жизни за лучшую жизнь, а эти только и знают трястись на танцах. Слава богу, мои детки не такие. Наташа на пятом курсе медицинского, а Саша окончил Политехнический институт. Я ругаю Александра за то, что он не написал вам свои воспоминания о войне, как вы того просили. Он постарел, пока работает. Приходит усталый».
А вот это письмо пришло от старых знакомых:
«Владимир Иванович! Прочла Вашу книгу, ни на минуту не отрываясь. Перенеслась на 40 лет назад, в молодые годы. За каждой фамилией летчика, штурмана, техника я живо представила себе молодые лица, которых я хорошо знала.
Пишет Вам врач Брегман Елизавета Лазаревна. Может быть, помните, что меня называли просто Лизой или Лилией. Я же хорошо помню, как молодой Володя Силантьев приходил к нам в санчасть с баяном, напевал веселые песни, играл танго.
Мне хотелось бы открыть небольшой секрет. Перед своим последним вылетом ко мне заходил Костя Дунаевский. Он просил дать ему разрешение на полет. У него был ячмень на глазу. И полностью не зажил. Я умоляла его не настаивать. Говорила, что в полете он не сможет охватить все поле обозрения. И справку о здоровье не выписала. Он ужасно разозлился. Кричал, как это так без него сделают фотоснимки Берлина. Хлопнул дверью и ушел. Не знаю, кто дал ему разрешение на полет. Но он улетел. И какой страшный произошел результат. Он не вернулся.
Мой муж, тоже разведчик, только не воздушный. Кончал Подмосковную школу разведчиков, участвовал во многих операциях, освобождал заключенных Освенцима и Майданека, был в Варшавском гетто. Живем в Киеве. Будете в столице Украины, милости просим в гости».
И еще, я познакомлю с письмом Жени Сапроновой, как мы ее звали, «невесты» Кости Дунаевского. Она прибыла в полк в 1943 году в группе девушек-укладчиц парашютов. Все они носили гимнастерки и юбки защитного цвета, пилотки, сапоги. Женя любила поэзию. Я читал ей первой свои новые стихи и однажды попросил записать их в тетрадку. Этот сборник, написанный ровным девичьим почерком, до сих пор хранится в моих архивах. Дружила она, однако, с Константином. Женя писала:
«Здравствуй, Володя, дорогой мой фронтовой друг! Книгу прочла и восприняла ее как нежданный привет из моей очень далекой молодости. Понравилась очень. И все в ней – правда! Не перестаю удивляться: сколько же тебе пришлось потрудиться! Она написана так, как будто это все было совсем недавно, а ведь прошло столько лет. Хорошо написал о Косте, очень хорошо. Что я могу добавить? Конечно, он был скромным, честным и веселым парнем, мечтал, как и все, о победе. Я знала, что он возвращался с задания, расстреляв все до единого патрона. «Брил» немцев на бреющем полете. Когда мы по вечерам встречались, Костя жаловался, что окончательно вылетался, в полете опять шла кровь из носа. Когда мне написали, что Костя погиб, я подумала о его здоровье. Возможно, оно явилось причиной его гибели. Он летал много, мог потерять сознание на большой высоте в кислородной маске.
Еще до трагедии с Костей меня перевели в женский полк. Перед отъездом мы были вместе. Незадолго до расставания Костя был у моих родителей. Удивился, что я пошла в армию добровольно. Он очень переживал нашу предстоящую разлуку. Письма писал короткие, очень редко. Уехала я 7 ноября 1944 года. Как сейчас вижу, Костя стоит на дороге и машет мне рукой. 9-го мая 45-го, радуясь вместе со всеми Победе, я еще не знала, что Кости нет в живых».
А вот письмо – крик души. Прочел его, и словно сердце обожгло:
«Случай дал мне возможность прочесть Ваше повествование о моем муже Валериане Федоровиче Столярове. Почти в шоке, пишу в погоне за ушедшим в вечность. За все послевоенные годы – это первое знамение, когда я "встретилась" со своим супругом. Было ли где-то воспоминание о нем? Было ли отмечено так любовно, как сделали Вы? Я не встречала. Вам низкий поклон за память о нем.
Книги Вашей "Воздушные разведчики" я не имею. Хотелось бы видеть Вас как частицу ушедшего Валериана. Ваше повествование о нем, возможно, найду. Это для меня не просто книга, а что-то наивысшее в оправе великой скорби.
Я вырастила дочь, но судьба нас разъединила. Она работает врачом в воинской части на Крайнем Севере. А я так и осталась после гибели Валериана в Монино – работала, награждена медалью за победу над Германией и медалью тридцать лет Победы. За все время из полка меня никто не навестил. Я никого не видела. Еще хочется сказать о том – обидном. Горел живым – сгорел, СВЯЩЕННО ЗАЩИЩАЯ СВОЕ ОТЕЧЕСТВО. Но нигде не значится. Другим – надгробие с именем, отчеством и фамилией. Ему – ничего, нигде.
Можете ли Вы меня понять! Как говорится, и становились в те мгновения жены седыми вдовами, скорбящими навек. Остаюсь с надеждой на Ваш ответ мне и с глубоким уважением к Вам,
Екатерина Яковлевна Столярова.
За беспокойство прошу извинить».
