Читать книгу: «Пробуждение», страница 7
Ополченец встал.
– Ладно, идти нужно. Я не Славкину мать слушаюсь, я всё это лучше нее знаю. Здесь чем-нибудь полезным займись. Если же всё-таки не отвернешь… Я тут еще два дня, с делами заканчиваю. Потом в Ростове, еще пару дней. Лучше уж со мной, чем с каким-нибудь поставщиком «мяса». Но знай, я за версту чую, кто воевать приезжает, а кто скуку развеять, усек?
– Усек.
– Ну и славно.
Они пожали руки. Ополченец, отойдя на пару шагов, обернулся:
– Да, еще, это важно. Славка решил остаться после того, как у него на руках та девушка умерла. Он сам мне об этом говорил. Он из-за нее остался. Ну, бывай, – мужчина развернулся и твердой походкой направился по освещенному вечерними фонарями скверу.
Сергей еще какое-то время стоял, не двигаясь, а потом медленно побрел домой.
12
Он подошел к подъезду, но заходить не стал. Прошедший разговор словно разбудил в голове улей. Тут не до сна – Сергей развернулся и направился в темноту, подальше от жилых кварталов. Ноги повели его через заросший бурьяном пустырь – к дикому речному берегу.
Вокруг царила черная южная ночь. Скрылись вдали уличные фонари, земля погрузилась во тьму – и на небе засияли мерцающие звездные россыпи. Только южными чернильными ночами, в таких диких, пустынных местах можно увидеть столько звезд.
Но Сергей не любовался ими. В душе его шла борьба. Перед глазами всплывали образы. Бледный Славка в гробу, его мать, те страшные кадры, что он смотрел по ночам, лицо ополченца…
«Ну, скажи себе честно, чего ты хочешь? Тебе осточертела эта унылая жизнь? Ты хочешь приключений?»
«Разве так мучаются, когда ищут их? Я и сам не знаю, что со мной. Я будто схожу с ума…»
«Почему всё время так давит сердце? Я не знаю, что это, скука, или боль, или еще что, но я не могу так больше!»
«Как он сказал? Займись чем-нибудь полезным? Чем? Кто мне скажет, чем?»
«А Слава. Он почему был там? Ополченец говорит, девушка. Из-за нее. Что значит из-за нее? Он не знал ее, когда она умерла. Увидел в ней другую? Мстил за кого-то?»
«А ты? Ведь ты знал всё это, что война идет, что люди гибнут. И что? По фигу было! А потом Славка… И всё по-другому стало. Может и я, как он? Может, и меня смерть перетряхнула?»
Мысли роем носились у Сергея в голове. Временами ему казалось, что всё, что с ним происходит – это просто усталость от скуки и серости его жизни. Тогда вдруг ему становилось страшно противно. Его выворачивало от этих мыслей. Но он вспоминал Славу, рассказ ополченца – и отвращение заменялось чем-то другим. Чем-то ноющим и тянущим. Будто зовущим куда-то.
Дорога привела к реке. Дальше начинался поросший травой крутой склон, уходящий прямо в шелестящую воду. В темноте не видно было толком ни водной глади, ни другого берега – лишь смутно угадывались размытые очертания. Посреди реки на волнах покачивался красный мигающий огонек фарватера.
Сергей стоял на краю склона, и прохладный ветер с реки освежал его голову. Всё было совсем как тогда, когда он возвращался пешком из клуба. Но, казалось, прошла уже вечность.
«Ну скажи себе честно, что тебе нужно, что? Побег? Смерть? Война?»
Вдруг перед его глазами ясно встала та женщина из жуткого ролика. Она водила окровавленными ладонями по лицу и будто пыталась сказать что-то. Тогда Сергей не понял, не смог прочесть по губам. Теперь до него дошло. Женщина повторяла: «Помогите…»
13
Противно звякнул в комнате будильник. Сергей встрепенулся. Уже рассвело. Небо яркой синевой обещало солнечный, хороший день. Сергей с удивлением посмотрел на зажатый меж пальцев окурок, на горстки пепла на белом подоконнике. Будильник в спальне продолжал заходиться в истерике. Сергей выключил его и стал собираться на работу.
В полном людьми троллейбусе он смотрел в грязное, запятнанное окно. За ним просыпался город. На залитых ярким утренним солнцем улицах спешили по делам полусонные люди. В салоне такие же полусонные пассажиры, молча покачиваясь в такт ухабам, дремали. Ехать было минут двадцать. Уткнувшись лбом в стекло, Сергей тоже провалился в тревожный чуткий сон.
В офисе всё было по-прежнему. Стрекотали телефоны, стучали по клавиатурам аккуратные, одетые в одинаковые фирменные рубашечки девушки и парни. Сергей холодно со всеми поздоровался и прошел за свой стол. Вчерашние бумаги лежали аккуратной стопкой, ожидая, когда в них погрузятся с головой, утопая в бесчисленных счетах и процентах, расходах и доходах. Но Сергей не прикоснулся к ним. Несколько минут он молча просидел на своем стуле, даже не включив компьютера. Наконец, он взял ручку и чистый лист бумаги.
Через десять минут на стол начальнику легло подписанное Сергеем заявление об увольнении. Тот взял его, пробежал глазами. Вопросительно посмотрел на стоящего перед ним молодого человека:
– Ну, и сколько Вам предлагают? Неужели больше чем у нас?
– Да я, знаете… Это не из-за зарплаты.
Сергей говорил серьезно, но видел, что начальник не верит ему. Тот по-прежнему недоуменно переводил взгляд с бумаги на стоящего перед ним человека и обратно. Начал было что-то говорить, но Сергей опередил:
– Не надо. Я уже всё хорошо обдумал. Кому я могу передать дела?
14
Его не стали держать. В конце дня, оформив все документы на увольнение и рассказав тонкости своего нехитрого занятия заменившему его специалисту, он вышел из офисного здания.
Он не поехал на троллейбусе, а как когда-то ночью, из клуба, решил прогуляться пешком. Свернул на знакомую набережную. Людей в будний почти не было, и освещенные вечерним солнцем тротуары были безлюдны.
Сергей тихо шел и любовался панорамой реки, полыхавшей в пожаре алого заката. Слепящий шар опускался за противоположный лесистый берег, и его свет пробивался сквозь темные густые кроны. Пейзаж захватывал дух.
Было очень легко на душе. Тягучая боль в груди исчезла. Копившееся внутри, наконец, прорвалось, и он буквально чувствовал, как что-то меняет его.
Сергей хорошо знал, что он будет делать дальше. Он решился. Надеялся, что у него хватит духу на всё. Не знал точно, хватит ли, но надеялся. И первый шаг уже был сделан. Теперь дело было за следующими.
Но сначала он должен был совершить еще кое-что.
15
В тот же вечер, купив охапку гвоздик, Сергей приехал на кладбище. Он нашел еще свежую могилу. Положил алые цветы у подножия креста и сел за маленький поминальный столик. Он молча смотрел на улыбающегося Славу на фотографии, и в глазах у него щипало. Глупо было плакать, Сергей злился на себя, но слёзы упрямо катились из глаз. В мыслях он говорил со Славой. Благодарил его за что-то, сам не понимал еще за что, но снова и снова искренне и горячо повторял: «Спасибо…»
16
Утром следующего дня он собрал небольшую походную сумку и уехал на войну.
2014–2017
***
Так уж получилось по жизни, что одно время частенько ездил по маршруту Волгоград – Кострома. В поездках сравнивал места и ландшафты. Всегда интересно, заснув в тряском автобусе посреди уходящей в бесконечность волгоградской степи, проснуться и увидеть в окне частокол среднерусского леса.
Будто стены обступают дорогу, и лишь иногда широкая просека промелькнет и тут же скроется позади. Лес густой, через несколько шагов чаща уже поедает дневной свет, и, как бы ярко ни палило солнце – там всегда прохладные сумерки.
Но каким бы пугающе манящим ни был лес, степному жителю не место в нем. Взгляд ищет жадно равнину, волю, простор. Душе тесно в древесных объятиях. Она скучает по родному раздолью.
По золотым степным закатам, когда красный пожар охватывает полмира, окрашивая причудливые стада облаков в багровую краску, и бесконечное степное море светится мягким червонным светом. По космическим степным ночам, когда полная луна прожектором висит над равниной, заливая всё вокруг холодными лучами, и тревожимый ветром ковыль ходит ровной серебристой волной. По проселочной дороге, впереди и позади которой лежат, будто нанизанные на нее, скромные станицы, и мчащего по дороге путника видно от самого горизонта…
Наверное, и сын лесного края может рассказать что-нибудь подобное о родных чащах. Но я родился в степи. И неприхотливые пейзажи наших мест ничто уже не вытеснит из сердца.
2014
В степи
Мы сидели за Волгой, у одного из ериков. По пышной зеленой округе разносились размеренные лягушечьи трели. День уже подходил к концу, и небо с запада пылало огнем. Куда-то туда, за лесную кромку валилось спать уставшее солнце. И там же, за лесом, текла могучая наша Волга. Красиво, должно быть, в это время на пляже. Волга вся так и вспыхнет в закатных лучах, и небо над ней горит, и кромки облаков удивительно резки, и видно на фоне заката большой красивый наш город. Видно высотки, набережную, Мамаев курган и Родину-мать на его вершине…
Но мы были не на пляже. А у маленького ерика, гладь которого почти не колышется, и который перемахнуть можно в два счета. Берега густо заросли травой и камышом, и лишь в нескольких местах видны были открытые подходы к воде.
Назойливых комаров отогнал наш малый, но дымный костерок, и они обиженно звенели на нас с безопасного расстояния. Колокольчики на закидушках, поставленных сразу по приезде, уныло молчали. Но это ничего, мы не за рыбой приехали сюда. Стоп! Совсем забыл! Нужно представиться. Мы – это дружная компашка бывших одногруппников. Серега, Васек и я, Андрей. Да еще один новенький с нами был – Саня, Сергея приятель. О новеньком сразу скажу пару слов, потому что он и есть главный герой этой истории.
Парень он был в общем-то обычный. По сложению не здоровяк, но и не худощав, среднего роста, темноволосый. Представьте себе этакого «парня, как все» – вот на него и будет похож наш Саня. Но была в нем одна особенная черта. Он был, как бы это сказать понятнее, заматеревший ботаник. Чувствовалось, что в прошлом Саня был этаким домашним компьютерным червем, может даже отличником и зубрилой. Но потом вдруг начал меняться, грести куда-то, и превратился в обычного, сродни нам всем, пацана. Спросите – как я понял всё это? Не знаю… Просто почувствовал.
Итак, был вечер, и рыба не клевала. Но мы ждали ночи. Зачем? Как зачем, ясно ведь – раки! Их ночью ловить проще всего. Наготове наши фонари и цепкие руки. Небо всё темнее и темнее. Мы ожидали ночь в какой-то молчаливой торжественности. Наконец она наступила. Почти полная луна повисла в вышине и залила округу своим холодным серебряным светом. Это нам хорошее подспорье. Мы распределились по берегу и, ощупывая лучами фонарей дно ерика, зашли в воду. Вода ночью была теплая, парная, приятная. Так и хотелось окунуться. Но нам не до купаний – дело важней. Углубившись в заросли водорослей и камыша, мы выискивали фонарями раков. От света рак цепенеет, будто погружаясь в транс. Можно брать его прямо голой рукой, не боясь клешней, и бросать в тут же рядом приготовленное ведро. Охотились долго, с азартом. Не помню уже, сколько наловили раков. Много!
Как закончили и вышли обратно на берег, то подкинули дров в костер, чтоб разгорелся сильнее. Хвастали друг перед другом шевелящейся в ведрах добычей. Серега, самый способный из нас к стряпне, взялся сварить порцию. Достал откуда-то соль, освободил одно ведро. Набрал воды в ерике, поставил два шеста с рогатинами, навел перекладину меж ними и подвесил к ней «кастрюлю». Скоро знакомый всем запах вареных раков разнесся по округе. Достали из укромного прохладного местечка пиво, разлили, выпили. Пошел разговор.
Вася артистично, как он умеет, рассказывал какой-то забавный случай, приключившийся с ним накануне. Все ухохатывались. Я вдруг заметил, что новенький не смеется. Он будто и не слушал истории, задумавшись о чем-то своем, смотрел на трепещущий огонь костра, на зависшую в небе луну. «Вспоминает, должно быть, что-то», – подумал я.
Вася тоже увидел, что новенький выпал из общения. Вася был среди нас кем-то вроде заводилы, вождя, а потому счел своим долгом вовлечь парня в общую беседу.
– Сань, а ты чего такой хмурый? Парни, надо уже покрепче напитки разливать, а то мы теряем людей!
Сашка посмотрел на него, сперва попытался как-то отшутиться, но потом сказал уже всерьез:
– Да это так… Историю одну давнюю вспомнил…
Вася мигом учуял интересную байку. Теперь нужно было развести скромнягу на рассказ.
– А что за история? Когда была?
– Давно, я тогда только вуз закончил, на первой работе еще был. Так, поблуждал немножко в степи…
– В степи? Ну, ну? Что за дело-то? Заинтриговал – теперь давай колись! – Васек настаивал, да и мы хмыкали что-то вопросительное, чтобы подначить к рассказу. Хорошая история у костра – это, знаете ли, дорогого стоит. Наконец Саня сдался.
– Ну ладно, расскажу. Только может долго получиться, я как мыслью по древу растекусь – не остановите потом.
– Мы сейчас еще по стаканчику выпьем, сами на травке растечемся и тебя будем слушать. Давай, заводи шарманку.
Саня снова скромно улыбнулся, он вообще весь был какой-то скромный. Стал рассказывать.
– Как всё началось… Началось всё с того, что на первой работе, куда я сразу после института устроился, меня часто посылали в столичные командировки. Контора у нас была небогатая, а потому мотался я на автобусе. Было лето, примерно как сейчас. Жара стояла. Я покупал билет на вечерний рейс и к обеду следующего дня был в столице. Останавливались в дороге часто, чуть не каждые три часа. Народ разбегался покурить, покушать и пописать. Я же кушать не хотел и обычно, если не было срочных дел, прогуливался немного по округе. Времени хватало – автобус стоял около получаса. Можно было все ларьки обойти и к дикой местности выйти, посмотреть на природу. Особенно я любил первую остановку, где-то под Михайловкой.
Мы приезжали на нее обычно к закату. Я обходил все кафешки, ларьки и платные туалеты, и выходил на край большого поля. Как сейчас помню – слева стоит старый изогнутый вяз, а его собратья дальше по полю разбросаны. Само поле заросло высокой и уже иссохшей от жары травой. Грунтовая дорога, изгибаясь, уходит вдаль. Стоят вдоль нее черные истуканы-столбы, а по ним, как нити, провода натянуты. Вдалеке виднеется кучка покатых крыш – это станица. Оттуда еле слышно доносится прерывистый собачий лай и протяжное мычание одинокой коровы.
Мы всегда были в Михайловке на закате. Солнце заливало мягким бронзовым светом всё: и вязовые кроны с травой, и дорогу с далекой станицей. Длинные тени столбов и деревьев разрезали пейзаж наискось серыми полосами. Тени наливались, чернели вместе с тем, как уходило за горизонт солнце. Да, это было… красиво? Нет, неверное слово. Нет у меня подходящих слов.
А дальше мы ехали в ночи сквозь степь. И я опять выходил на остановках и быстро-быстро пробегал убогую цивилизацию автостанций и выходил к природе. Вы когда-нибудь ночью видели степь? Она может разной быть: и жуткой, и прекрасной. Если небо тучами затянуто, то чернота повсюду такая ровная и одинаковая, что не поймешь, где какая сторона – всюду одно и то же. А если, напротив, небо чистое, и особенно, если луны нет – то ты словно в космосе оказался. Столько звезд, что голова кругом идет.
И вот представьте, каждый раз я выходил так на остановках и шел к природе. Она захватила меня, но всё время было чувство, что я словно собака, на короткий поводок посаженная. Что по той дороге, что к станицам тянется, я не могу пойти. И в ночную степь не окунусь с головой. У меня всегда было максимум минут тридцать, а за спиной ждал здоровенный междугородний автобус, от которого нельзя было отстать, который должен был снова везти меня в шумную и суетную столицу, чтобы я с головой погрузился в хитросплетения скучных бумажных дел.
Это меня, конечно, порядком угнетало. С каждой такой поездкой я всё больше чувствовал, как рвется душа на эти просторы. Я ждал очередной командировки, чтобы полюбоваться на родные уже пейзажи и вдохнуть степного воздуха. Но вот что странно. Я и опасался их в то же время. Потому что именно там, в степи, я особо остро ощущал на шее своей унизительно крепкий поводок. Душа рвалась туда, но поводок натягивался и врезался в кожу. Это было больно.
Саня прервал рассказ. Он будто на мгновение вынырнул из воспоминаний и теперь с легким удивлением оглядывал наши приоткрытые рты.
– Ну ты поэт, Санек! – восхищенно произнес Вася, – давай дальше, чего там, не тяни!
Мы тоже все поддакнули – продолжай, мол, дальше рассказывай. Сашка продолжил.
– В тот же год, но уже в конце лета, в августе, я распрощался со своей работой. Сам никуда не уходил, просто сократили. Я и не расстроился особо. А чего мне – семьи своей нет, даже девушки у меня тогда не было. Денег хватало с лихвой, я их много не тратил, и потому что-то скопил. Не торопясь особо, начал подыскивать новое место. С этим было туго – сократили народ не только в нашей фирме, и вокруг бродили толпы таких же, как и я, «специалистов». Неделю ищу, другую. А внутри всё зрела одна сумасбродная идея. Я же до того, во время своих командировочных свиданий с природой, всё сетовал на «поводок» – так вот теперь нет его. Свобода!
Идея была в следующем – купить билет на знакомый мне рейс, но только до Михайловки. Запастись заранее едой и водой. Выйти на первой остановке и пешком пойти по так долго манившей меня дороге в те дальние станицы. И так до ночи. И ночь прогулять в степи, и встретить там же рассвет. Ну – как вам такое приключение, а? Вот и я тогда робел и всё внутри спорил. Доказывал что-то самому себе, а потом тут же доказанное отвергал. Но сердце не обманешь. А оно рвалось туда, в степь. На волю.
Эти борения продолжались недолго. После очередного собеседования меня наконец-то взяли на работу, и на следующей неделе уже начиналось обучение. Я встал перед выбором: или сейчас поеду, или уже никогда. Всю ночь я снова перебирал в уме все «за» и «против». И под утро решил, что дерзну. Это было для меня большим делом. Почти подвигом. Я же тогда другим был. Как бы это сказать, домашним, что ли, парниковым мальчиком. И этот поход казался мне – о-го-го!
Вскоре взял билет, оговорив, что выйду на первой остановке – симпатичная молодая кассирша удивилась – видимо, ни разу она такого не встречала. Я и сам понимал странность своего маршрута. Но мне важно было выйти именно там. На знакомом мне месте. Это был своего рода ритуал.
Я собрал немного еды, воды, взял фонарь, установил на телефон навигатор, чтобы не заблудиться. Заранее я исследовал будущий маршрут – нашел автостанцию, грунтовую дорогу, по которой должен был пойти, и вероятный конечный пункт – небольшую станицу в 40 километрах от автостанции. В нее я по моему плану должен был прийти к рассвету. И оттуда на проходящем автобусе вернуться домой.
Санек прервался. Потянулся, подкинул дровишек в огонь, подгреб расползавшиеся угли. Мы, завороженные историей, тихо наблюдали эту сцену и ждали. А он всё молчал, будто и забыл совсем, что нам что-то рассказывал. С невозмутимым видом он налил себе свежего пива, достал рака из кипящей в ведре воды, оценил, бросил обратно. Я не вытерпел:
– Ну и чего дальше-то? Неужели поехал? Вот так – на ночь в степь?
Саня словно и не обратил внимания на мое нетерпение. Он преподносил нам эту историю словно музыкант, играющий свое коронное соло. Помучил нас немного паузой, проверил интерес и только после продолжил. Не так прост был Санек, как сперва казался.
– Ну и поехал. Помню хорошо, как стоял перед дверьми автобуса, за пять минут до отправления. Сколько раз я без всякой мысли в него прыгал и ехал туда, куда велело мне начальство, вручив командировочные бумаги. А теперь вот робел. Когда мне самому это было нужно, когда я ради себя ехал – робел. Странно. Люди вокруг суетились, укладывали громоздкие сумки и чемоданы в багажный отсек. Я со своим полупустым рюкзаком смотрелся, наверное, странно. Но никому не было до меня дела. Я вдруг представил себя этаким романтическим призраком, что никому не виден, что бродит одиноко среди людей. И теперь этот призрак отправляется в последний путь – уходит в полуночную степь… Я усмехнулся таким печальным фантазиям, вытряхнул эту ерунду из головы и зашел в салон.
Ехали ровно три часа, без задержек. Когда прибыли на место, солнце уже клонилось к закату. Народ, как всегда, высыпал на улицу – разбежался по платным туалетам и чебуречным. Я последним вышел из салона, сказал курившему рядом с автобусом водителю, что я тот самый, что выходит в Михайловке. Водитель посмотрел на меня подозрительно. Видно, он тоже с подобным сталкивался впервые. Хмыкнув, водитель вычеркнул меня из своих списков, и я мог идти на все четыре стороны.
Уже знакомым маршрутом я минул многочисленные ларьки и закусочные. Откуда-то слева привычно залаяла цепная собака, но вскоре успокоилась, будто признала. И вот я стоял на том самом месте, где столько раз любовался манящей и недоступной для меня природой. Вот те раскидистые вязы, под каждым из которых хотелось укрыться от яркого вечернего солнца. Вот столбы-истуканы и натянутые меж ними нити проводов. Вот желтая, а на закате бронзовая трава. И, самое главное, вот уходящая вдаль дорога, и вдалеке на ее пути – станица. Они всегда будто смеялись надо мной, эти дорога со станицей. Обычно, когда я поворачивался спиной, чтобы идти обратно, то будто кожей чувствовал, как они тянут меня к себе, как зовут – зная, что я не могу пойти, что не волен! А вот теперь я на свободе – без ошейника и секундомера. И иначе я смотрел на них, и иначе они отвечали мне.
Вы не поверите, какие мысли и чувства поднялись внутри, когда я сделал первые шаги и прошел метров на десять дальше того места, на котором обычно стоял. Я и сам не подозревал о них. Я испугался. Но не так, будто я боялся чего-то конкретного. Испуг во мне поднялся какой-то инстинктивный, животный. Такой, какой бывает, когда внезапно ноги теряют опору, когда оказываешься в темной воде, и под тобой бездна. Я чувствовал, будто ступил в трясину, будто меня тянет на середину бурной реки. Словно я шел навстречу неизвестности, таящей в себе смерть. Знаете, что это было? Я потом обо всём этом думал и понял, что просто сломал привычный, удобный для себя шаблон. А часть меня вовсе не хотела его ломать. Она, эта часть, и запаниковала, и стремилась всё вернуть на круги своя. Поводок-то не только снаружи, но и внутри меня оказался! Эта открытая дорога, эта прекрасная, пылающая в закате степь виделись моему внутреннему паникеру настоящей темной бездной, опасными водами, в которые заплываешь всё дальше и дальше, зная, что сил вернуться уже не хватит. Поплескаться возле берега – это пожалуйста. Но плыть в неизвестность? Ведь это верная гибель!
Я, конечно, переборол тогда эти внутренние протесты. И странно, что, чем дальше я отходил от своеобразного берега, тем легче мне становилось, тем тише кричал внутри этот паникер. Наконец его голос совсем стих. Некоторое время я просто шел, и внутри у меня будто пусто стало. Но нет, не пусто. Я весь явился большим жадным до нового оком. Смотрел на округу, и всё было словно впервые. Как ребенок, я вертел головой во все стороны, глядел на небо, на деревья, на заходящее солнце. Оглядывался назад, на удалявшуюся автостанцию. И вроде всё было прежним, но я смотрел вокруг так, словно с другой планеты прилетел. Перемена крылась, конечно, не в окружении, а во мне.
Удивительно легко было. Я вспомнил, как пацаном лазал по каким-то чудным местам: заброшенным стройкам и огородам, по дикому берегу Волги. И чувствовал себя настоящим первопроходцем, этаким малолетним Колумбом. Вот точно такое же чувство овладело мной и в степи.
Между тем солнце уже зашло, а вместе с солнцем ушла отовсюду и какая-то пьяная закатная страсть, и природа разом помрачнела. Тенистая липкая серость легла на всё, пока еще тонким, едва уловимым оттенком, но всё больше и больше становился его вес. Представьте: тлеет на западе небо, уже появилась блеклая луна, и даже пара первых робких звездочек мигнула. Трава потеряла яркую бронзу, и снова видно стало, что вся она уже иссохла от жары, умерла. Но, словно в возмещение потери, из недр ее запели во весь голос сверчки. Они заголосили разом, как по команде. Так я это и запомнил – сверчки поют, когда уходит свет.
Паника неизвестности давно забылась, но и пусто внутри уже не было. Мысли, очень разные, подчас противоречивые, толпой бросились в сознание. Мысли разнились, но объединяло их одно – они были легки и свободны. Дерзкие планы на будущее и давно забытые воспоминания. И, конечно, гордость за это дерзкое приключение. Я, помню, успел даже немного зазнаться, дескать, каков молодец, сорвался с привязи и ускакал в степь, как свободолюбивый конь.
Через два часа я дошел до первой станицы. Расстояние в реальности было гораздо большим, чем казалось издали, когда я оценивал его с возвышенности трассы. Меня встретил лай дворовых собак. Станица была очень маленькая, всего несколько дворов. Старые приземистые дома, глиняные стены с осыпавшейся побелкой. Дощатые заборы давно иссохли и покосились. У некоторых дворов и вовсе не было ограды – как, впрочем, и хозяев. Это я понял, взглянув на сильно покореженные хаты, на мутные и разбитые оконные стёкла. Нежилые были дома, мертвые. А заборы, должно быть, разобрали понемногу соседи…
Но так, слава Богу, было не везде. Станица все-таки жила. Кудрявились по дворам плодовые деревья, постоянно с разных сторон кто-то лаял, мычал и кудахтал. Только вот людей я пока не встретил.
Я подошел к центру поселка, который опознал по небольшой площади да скромному магазинчику. Решил зайти в него, хоть и надобности особой не было. Но меня разобрало любопытство – там, где я живу, такие магазинчики уже давно вытеснили торговые сети. Мне они помнились по детству – стеклянные прилавки, под которыми навалены продукты с самодельными ценниками. А позади у стен – стеллажи с всевозможным хламом, от туалетной бумаги до зубных щеток. В таком магазинчике обычно стояла этакая «тетя Света», которая обязательно знала и тебя, и твоих родителей. Спросит про школьные дела и сама чего-нибудь расскажет. Купить неположенную ребенку вещицу было невозможно. И не продаст, и предкам настучит.
Так вот и тут была своя «тетя Света». Она сидела на старом деревянном стуле и разгадывала какой-то сканворд, свободной рукой отгоняя назойливых мух. На меня лишь мельком взглянула и продолжила свое занятие. Я медленно прошел вдоль прилавков, сам еще не зная, буду я покупать что-нибудь или нет. Когда приблизился к кассе, продавщица отложила сканворд, поднялась и спросила:
– Выбрали что-нибудь?
Короткая пауза. Само как-то выскочило на язык:
– Пачку сигарет. Пожалуйста.
Женщина полезла куда-то за товаром. Я сам удивился своей покупке. Ведь не курил уже почти год, но, видно, старая привычка дала о себе знать – сотни, а может тысячи раз я совершал этот нехитрый ритуал: «Чего изволите? – Пачку сигарет, пожалуйста». Ну что ж, сигареты так сигареты. Может, и выкурю парочку ночью, или на рассвете. А что? Какова романтика – стоять в степи, смотреть на восходящее солнце и медленно тянуть дым. Сильно? Еще бы! Мелькнула даже мысль еще что-нибудь горячительное взять, для комплекта, но я с внутренней усмешкой отогнал ее прочь.
Расплачиваясь за сигареты, решил проверить свои картографические расчеты.
– Простите, а в станицу Кумылженскую, через которую автобусы ходят, по этой дороге нужно идти, верно?
– Кумылженскую? А зачем Вам в нее, ближе будет до михайловской автостанции доехать, тут всего-то – рукой подать, – и она указала в том направлении, откуда я пришел.
– Нет, мне не туда… Мне именно из этой станицы нужно уехать. У меня там… – я хотел выдумать что-то, может, родственника какого-нибудь, но не стал. – В общем, надо. Туда сколько, километров сорок?
– Ну, надо так надо. Где-то сорок и будет. Может, больше даже. За час точно доедете. Только не сворачивайте никуда с главной этой грунтовой. По дороге встретите несколько поворотов – сперва на озера, а затем, почти перед самой станицей – на хутор Ярской. Вы на них внимания не обращайте, езжайте прямо и всё.
– Понял. Ну, спасибо Вам, до свидания! – я кинул сигареты в портфель и вышел из магазина. За эти несколько минут, что я был там, на улице заметно сгустились сумерки. Я направился по той же дороге, что вела теперь из станицы. Снова земляная пыль, косые заборы, ветхие домишки. Всё погружалось во тьму.
Я выходил в степь. Навстречу мне лениво брело небольшое стадо жующих коров, позади них шагал худощавый загорелый парень-пастух, помахивая плетью. Он посмотрел на меня спокойно и невозмутимо – я ничем не удивил его. Внутри у меня возник наивный порыв сказать ему что-то. Как-то обозначиться, ведь я ощущал себя настоящим героем. Может, произнести с задором: «Ну как там, в степи?» Но я промолчал. Глупо это было.
Итак, я выходил на открытое пространство. Шел неторопливо, спокойно. Снова мной овладел тот азарт первооткрывателя, о котором я уже говорил прежде. Всё было будто в новинку. С упоением я разглядывал окружающую меня природу, и хотелось всё запомнить, снять глазами навечно, как камерой, чтобы потом можно было снова и снова пересматривать и вспоминать. А восхищаться было чем. Небо в этот день выдалось ясное – почти ни единого облачка. На западе след севшего солнца уже почти сгинул и угадывался лишь по тонкой багровой полосе вдоль горизонта. Но солнцу уже явилась достойная смена – прибывающая луна. Она светила с каждым часом всё ярче, и была похожа на чуть гнутый с одного бока серебряный пятак. Звёзды, хоть и не такие яркие при луне, рассыпались горстями по небосклону. Однако ночь еще не вступила в полные свои права. Это была только подготовка, прелюдия. Гасли последние следы прошедшего дня. Настраивался, как в оркестровой яме, укрытый в высокой траве ансамбль насекомых.
А я всё шел и шел. И думал о разном, о жизни своей, о будущем и прошлом. Вспоминал друзей, родных, девушек, что когда-то любил. Удивительно, как раскрепощается в такие моменты мысль. Как легко и свободно она порхает в пространстве твоей жизни: уже прошедшей, настоящей, и только грядущей.
Но вот наконец и ночь наступила. Время бежало быстро. Я посмотрел на телефон и удивился, узнав, что прошло уже несколько часов с того момента, как я покинул станицу. Оглянувшись, я увидел ее далеко позади себя. Она мерцала едва приметными теплыми окнами-огоньками. Если бы не знал, что там живут люди, я бы подумал, что это звёзды отражаются в каком-то далеком тихом водоеме.
Вокруг была ночь. Но не та пугающая черная ночь, что наступает, когда нет вокруг никакого света, и мозг начинает сходить потихоньку с ума. А та ночь, которую любят люди – когда можно долго разглядывать разбросанные по небу звёзды, и яркая луна заливает всю округу серебряным светом. И томящей тишины нет – заводят свою песню сверчки и другие их подпевалы. И свежий ночной ветер подует вдруг, освежит тело и мысли, и начнет высокая трава ходить волнами по степи, словно вода на море.
