Читать книгу: «Пробуждение», страница 6
***
За моим окном – пустырь. Посреди него, словно старая крепость, возвышается недостроенная больница. Черными глазницами пустующих окон она смотрит на окружающие кварталы. На ее территории, огороженной разбитым железобетонным забором, до сих пор громоздятся кучи строительного мусора. Они давно уже поросли травой.
Больница пустует. Территорию облюбовали стаи собак, гоняющие испуганных пацанов помладше, и сами удирающие от тех, кто постарше. Само здание – любимое место местной молодежи. Как-нибудь я возьму хороший фотоаппарат и покажу вам его изнутри. Это стоит того.
Я не буду фотографировать использованные презервативы и шприцы – хотя они там в изобилии – но покажу исписанные посланиями стены.
Что-то в мире кувыркнулось, и мы, как наши тысячелетние предки, рисуем на стенах новых пещер, обозначая свое присутствие, выражая себя. Четыре этажа битого стекла, кирпичной крошки и бесчисленных посланий, криков, картин. Так мы выплескиваем себя в мир. Кто-то раньше писал на полях школьных тетрадей, а мы – в коридорах заброшенных больниц.
Хочешь понять поколение – «поешь» того, чем оно себя выражает. Не брезгуй, не криви душой, изображая эстета. Если хочешь помочь – пойми.
Я помню, давно, мы натащили в эту больницу диванов со свалок, где-то кто-то раздобыл старый стол. Обустраивались. Резались в карты, курили. Вокруг были витиеватые коридоры почти завершенного больничного комплекса, строившегося с масштабом, на средства большого завода. Теперь мы жгли тут костры. Наверное, когда-то, очень давно, точно так же варвары жарили мясо в опустевших руинах античных храмов.
В поисках приключений мы спускались в страшный темный подвал. Наматывали тряпье на ветки – делали факел – и бродили по жутковатым катакомбам, пугаясь собственных теней и шуршащих в углах крыс.
Потом повзрослели все. Стали студентами. Заседали уже по кафе и пивным. Гуляли в центре, где шум, огни, блеск. Затем отучились – разбежались по конторам, зарабатывать деньги. Кто-то уже и женился. Наверное, так и нужно. Так заведено.
Каждое утро я выглядываю в окно и вижу за ним тот самый пустырь и черные глазницы больничных окон. Там всё по-прежнему. Возвращаясь с работы, прохожу мимо огромного здания, и часто примечаю мерцающий в окнах отсвет костра. Оттуда доносится громкий подростковый смех. Там ничего не меняется.
Бывает, днем захожу через усыпанные хрустящей кирпичной крошкой входы внутрь. Прохожу по коридорам, смотрю. Вот мы, сидевшие в этих закоулках, уже выросли, и кто-то из нас ведет детей в школу. А тут всё так же, как и пятнадцать лет назад. Всё те же дикие послания на стенах, окурки, презервативы. Пятно обожжённого бетона на месте костра.
Когда меня зовут в гости иные знакомые, я вижу, как пухнут их квартиры от новой мебели и бесполезного, но яркого хлама. Утопая в мягком дорогущем диване, думаю, что сейчас, наверное, их дети курят бычки в заброшенной больнице.
И становится не по себе.
2015
Пробуждение
1
Летняя ночь была жаркой. Сергей проснулся в душной, липкой темноте, и некоторое время просто лежал, уставив взгляд в потолок. На душе было гадко. Опять приснилось что-то плохое, тревожное. Но что точно, он не помнил. Сон уже улетучился и остались лишь его смутные обрывки: крики, суета, неясные лица. В груди гулко стучало сердце.
Он поднялся и прошел на кухню. В квартире стояла мертвая тишина. Лишь мерно отстукивала в темноте секундная стрелка часов, да покапывала с крана вода. Кухонное окно выходило на огородный участок, за которым начинался дикий пустырь и развалины небольшого старого завода. Оттуда всегда, сколько Сергей себя помнил с детства, доносился отрывистый собачий лай.
Но сейчас было тихо. Темнота на пустыре стояла непроницаемая. Где-то вдалеке одиноко светил прожектор приближающегося состава.
Беспокойство не оставляло его. Он открыл окно, надеясь, что ночной воздух освежит, но на улице была такая же духота. Стоя в тишине погруженного в сон дома, Сергей смотрел в черноту южной летней ночи и думал.
2
В его жизни не было ничего необычного. Дворовое детство, школа, затем институт. Теперь работа. Время неумолимо шагало вперед, оставляя годы позади. Было всякое: дружба и ненависть, драки, любовь. Семейные радости и горести. Лихие студенческие авантюры и бессонные ночи над чертежами.
Да, многое вспыхивало яркими пятнами в памяти. Но странно – неизменным фоном всегда была странная безликая серость. Жизнь полнилась воспоминаниями, но все они тонули в вязком, словно топь, тягостном постоянстве. И это было, наверное, главным воспоминанием. Да не воспоминанием даже, а чувством. Длящимся из прошлого в настоящее ощущением.
И вот юность прошла. Сергей сам не заметил, как переступил порог ветреных лет и вступил во «взрослую жизнь».
Она едва началась, эта «взрослая жизнь», но уже успела лечь на плечи нелегким грузом установленного порядка вещей. Всё было как бы предопределено. В знакомых постарше он видел свое будущее. Работа, свадьба, дети…
Сергей нередко видел вокруг себя этих молодых мужчин с уставшими и какими-то потухшими глазами. Наблюдал их на свадьбах и юбилеях, куда съезжались многочисленные родственники и знакомые. Мужчины, сильно набравшись, вдруг взрывались неугомонным буйством, скандалили, дрались. Или напротив – тихо, скромно сидели, рассеянно наблюдая царящее вокруг веселье.
Это была одна дорога – впрячься в скрипящую телегу жизни и тянуть, тянуть ее, как уставший мерин. Другим известным ему путем было бесконечное и какое-то отчаянное продление молодости, точнее, лишь немногих ее лихих «атрибутов». Были у него и такие знакомые, не вылезавшие из кабаков, саун и уличных передряг. «Долгая молодость» обычно как-то сразу переходила затем в раннюю дряхлость, и гуляка, если дожил и не угодил на зону, пополнял ряды квартальных маргиналов, кучковавшихся с раннего утра у пивных ларьков.
И сколько ни думал Сергей, не выходило никакого третьего пути. А эти два будто смеялись над его юношескими мечтами. Они казались теперь какой-то наивной глупостью. Вот же она, настоящая жизнь. Такая как есть, принимай.
И он смирился. Стал жить, как все живут. Нашел работу, которая не вызывала в нем ничего, кроме скуки, но платили неплохо, и он свыкся. В выходные вместе с друзьями убивал время в развлечениях и выпивке. Встречался с девушками. Расставался с ними как-то даже без драм. Сходился потом с другими, и опять, как-то легко, между прочим. Про любовь, горячую и нежную, «книжную», уже не думалось. Она казалась теперь такой же наивной глупостью, как и юношеские мечты.
В свободное время его куда-нибудь тащили друзья: пивные, бильярд, клубы. Если никакой вылазки не планировалось, он затыкал дыры в жизни просто: блуждал по лабиринтам интернета или щелкал каналы ТВ, перескакивая с модных шоуменов на передачи «кому за 30», а с них на «горячие» новости.
Впрочем, он всё больше отдавал предпочтение именно новостям – по телевизору в то время грохотала война. Она ворвалась в унылую обыденность кровью, огнем и канонадами, проникла всюду. Война захватила всеобщее внимание, взбудоражила многих. Но затем сама стала превращаться в обыденность.
За обедом Сергей с увлечением смотрел горячие сводки, как необычайно реалистичный блокбастер. Закончив есть, он брал пульт, и телевизионная война кончалась. И начиналась жизнь.
Так всё и продолжалось до последнего времени. Когда привычный порядок вещей вдруг нарушился.
3
Его раздумья прервал резкий звук. Ночную тьму пронзил прожектор локомотива, и всё наполнилось стуком стальных колес. Бесконечная цепь товарных вагонов и цистерн с грохотом неслась по железной дороге слева от дома.
Сергей и не заметил, как прошли полчаса. А всего через четыре нужно уже было идти на работу. Но сон всё так же не шел. Он выпил воды, хотел было уже ложиться, но открытое окно снова манило. Вглядевшись в бездонную черноту, он заметил едва уловимую светлую полоску приближающегося рассвета. Сергей так и не лег спать. Ему было над чем поразмыслить.
4
Месяц назад позвонила женщина, оказавшаяся матерью его бывшего однокурсника, и дрожащим голосом сообщила о том, что умер Слава. Пригласила на похороны.
Эта новость огорошила Сергея. Он хорошо помнил жизнерадостного и бойкого Славку. Это был один из тех студенческих приятелей, связь с которыми ослабевает после окончания учебы, но остаются случайные теплые встречи. От таких не хочется скорее убежать прочь, как от некоторых жалобщиков или хвастунов. Вот вы стоите, просто болтаете о былом. Может, и договоритесь еще раз встретиться и обменяетесь телефонами. Но увлекут потом каждого свои дела – и забудете о встрече, и былая дружба так и останется воспоминанием.
Звонили бывшие сокурсники, сообщали ту же тяжкую весть. Мгновенно по знакомым разнеслось: Слава погиб на войне, на Донбассе. Уехал добровольцем в начале лета, и теперь его привезли в Ростов угрюмые мужчины с непривычным говором. Ему было всего 26 лет.
5
Похороны назначили на середину недели. А накануне в скромной квартирке Славиной матери состоялось прощание с погибшим. Сергей, конечно же, пришел.
По традиции, гроб с покойником поставили в зале. Зеркала занавесили простынями. Людей было много, но стояла тягостная тишина. Все говорили мало, а если говорили, то шепотом. Мать в черном платке прильнула к сыновьей груди и застыла так, изредка лишь вздрагивая плечами.
Слава лежал в гробу бледный и красивый. Сергей сперва даже не узнал в похудевшем, остроносом парне своего приятеля. Он долго смотрел ему прямо в лицо, словно пытаясь разглядеть в нем что-то странное, необычное. Но это было просто лицо будто крепко спящего молодого парня.
В зале, полном людьми, было душно. Кто-то проходил на кухню, смочить горло холодной водой. Выходили и на лестничную клетку, курили. Сергей тоже вышел в подъезд, спросил сигарету. Какая-то девушка собирала деньги в помощь Славиной матери, другие просто молча стояли. Смутно знакомый парень попытался завести разговор, произнес что-то, но это прозвучало так неуместно и чуждо, что он сам, почувствовав неловкость, тут же замолчал.
Возвращался домой Сергей один. Шагая по темным улицам, он не то чтобы думал о чем-то конкретном, но в голове его беспрерывно крутились и вспыхивали мысли. Славка, школа, его нынешняя скучная жизнь …война.
Придя домой, он сел ужинать и по привычке включил телевизор. Снова передавали новости с Донецка. Какой-то парень в пыльной горке рассказывал про недавний бой. Сергей вдруг отчетливо представил на месте этого паренька Славу. Отставил тарелку – в горле встал ком. Все эти знакомые сюжеты смотрелись теперь совсем иначе.
После была первая в череде многих беспокойная ночь. Со смутными отрывистыми снами, в которых мешалось многое: его унылый быт, школьные воспоминания, военные сводки и маленькая квартирка с занавешенными зеркалами.
6
На похоронах народу было еще больше. Не выспавшийся Сергей молча наблюдал за траурными ритуалами. После отпевания гроб с телом вынесли из квартиры, и все пришедшие, погрузившись в автобусы, направились на кладбище.
Церемонию вел молодой мужчина из похоронной службы. Перед прощанием с покойным он произнес долгую и торжественную, но лишенную толики искренности речь. Сергей зло смотрел на него красными сухими глазами.
Наступили последние минуты обряда. Люди выстроились в длинную линию по левую сторону от гроба и по очереди подходили к покойнику. Кто-то просто касался руки, кто-то целовал в холодный белый лоб и крестился.
Подошел ко гробу и Сергей. Он коснулся сложенных на груди холодных рук и в последний раз взглянул на Славу так близко. В глазах помутнело, и он отошел, уступив место следующему.
Долго лежала на груди сына мать. Она уже не рыдала. Только тихо, ласково, словно обращаясь к младенцу, повторяла свои причитания. Гладила худой рукой обострившееся бледное лицо сына.
Когда все прошли, возникла небольшая пауза. «Ведущий» уже распорядился заколачивать крышку, но из толпы вдруг протиснулся невысокий угрюмый мужчина, стоявший до того в стороне. Он, немного помешкав, подошел к гробу, наклонился и что-то тихо сказал Славе. Потом поцеловал его в лоб, перекрестился и отошел. Среди людей пронесся шепоток. Это был один из тех мужчин, что привезли Славку домой. Ополченец.
Гроб заколотили, и на тугих, скрипящих ремнях стали опускать в свежую яму. Люди тихо подходили и бросали вниз горсти сырой земли. Комья глины гулко бились о деревянную крышку. Но вот заработали лопатами могильщики, и стук прекратился. Скоро совсем закопали яму. Поставили крест и насыпали невысокий холм. Люди, осторожно ступая, будто боясь нарушить повисшую в воздухе тишину, медленно потянулись к дороге. Лишь двое остались чуть дольше у свежей могилы. Завернутая в черный траурный платок мать, и, немного поодаль, ополченец. Вдруг он подошел к женщине и, сказав ей что-то, низко, прямо в ноги, поклонился. Казалось, поклон длился вечность. Всё вокруг замерло в немой сцене. Оборачивающиеся люди у автобусов, мать, и склонившийся перед ней в поклоне мужчина. Застыло в летнем полуденном зное кладбище.
На поминках в скромной столовой Сергей подошел к матери Славы. Она сидела за столом, у стены, и была уже совсем непохожа на ту убитую горем женщину, что только недавно, причитая, прижималась к мертвому сыну. Произошла сильная перемена. Она была серьезна и задумчива. Взгляд ее устремился на гостей, но в то же время как будто сквозь них.
Он подсел и поздоровался. Мать посмотрела на него, словно только заметила, и, неожиданно тепло улыбнувшись, произнесла:
– Сережа… Ты совсем не изменился. Спасибо, что пришел проводить Славу.
Они немного поговорили о разном: как живет Сергей, как она. Наконец Сергей задал главный мучивший его вопрос:
– Скажите, почему он поехал туда? Почему?
Он особо не рассчитывал услышать правду, просто эти слова рвались наружу, тяготили его. Но она рассказала всё.
7
Оказалось, что еще в начале войны, когда в южных городах начали появляться первые беженцы, Слава занялся сбором гуманитарной помощи – сначала для них, а после и для отправки через границу. Его привлек какой-то университетский знакомый, который, правда, вскоре охладел к этому занятию. А Славка остался. Он не умел бросать свои дела на половине.
Слава загорелся новым занятием не на шутку. Он с энергией вошел в сумбурную, но горячую человеческую среду, взбудораженную происходящим. Носился вместе с новыми друзьями по городу, яростно раскручивая сбор помощи, искал помощников в снабжении, оформлении документов, транспорте. В итоге удалось собрать не слишком большую, но и не малую партию одежды, медикаментов и еды. В интернете установили контакт с теми, кто мог переправить груз по ту сторону границы, и уже было отправили несколько партий, но… В какой-то момент Слава решил сам сопровождать машину – он хотел вживую увидеть тех, кому они помогают, прикоснуться к событиям. Его неумолимо тянуло туда. Слава взял небольшой отпуск и отправился на войну.
Он пробыл там недолго, чуть больше чем через неделю уже снова был дома. Но за этот короткий срок его словно кто-то подменил. Мать не узнавала сына. Что-то произошло с веселым смешливым парнем. Он приехал угрюмым и серьезным. Мало говорил и почти не шутил. Тут же он взялся за сбор новой партии.
Мать не хотела снова отпускать его. И в первый раз она сопротивлялась, как могла, но теперь встала стеной. Ее пугала война – она разгоралась всё сильнее. Но еще больше ее пугал сын. Не то, куда он уезжал, а то, как.
В последнюю ночь она устроила ему страшный скандал. Усадив его на кухне, она не стеснялась в выражениях. Говорила ему, что он бросает ее, как когда-то их бросил отец – а это было страшным для него обвинением. Он ничего не отвечал, просто смотрел на мать спокойным взглядом. А когда она, обессилев, опустилась на стул, подошел к ней и, обняв за плечи, тихо произнес: «Мама, всё будет хорошо. Так надо». И нежно поцеловал ее в морщинистую щеку.
Утром Слава уехал. Через пять дней от него пришло сообщение, что он останется здесь дольше, для того чтобы помогать местным развозить помощь. Но она знала, что это ложь. Что сын остается воевать. Мать чувствовала это.
Последнее сообщение, полное успокоительных слов, пришло спустя месяц после его отъезда. А еще через две недели ей позвонил незнакомый мужчина и причудливым донецким говором сообщил ей тяжкую весть.
Мать закончила рассказ. В ее зеленых глазах стояли слёзы. Она вытерла их краем траурного платка и достала из висевшей на стуле сумочки небольшую фотографию. На ней стоял загорелый Слава и скромно улыбался. Рукава запыленной рубашки засучены, зеленая бандана на голове темна от пота. Снимок был сделан в каком-то поселке на заходе солнца. За приземистыми крышами раскинулись кронами плодовые деревья, и пылало лиловое зарево заката. Войну выдавал лишь край фотографии – на фоне багрового неба хорошо различим покореженный остов сгоревшего дома.
Передавая Сергею снимок, женщина произнесла: «Смотри, как он улыбается. Наверное, там он был счастлив».
8
Что-то странное, происходившее с Сергеем после тех похорон, только усилилось. Он почти перестал спать, а если спал, то снились кошмары. В них часто приходили Славка и тот ополченец. Он просыпался ночами и подолгу лежал в кровати, мучимый какими-то неясными ему самому, невысказанными переживаниями. Что-то постоянно ныло и саднило в груди. Он словно был перед кем-то виноват, и чувство стыда преследовало его день и ночь.
Мучимый бессонницей, он включал компьютер и часами блуждал по сети. Уже не заходил на смешные и пошлые сайты, как прежде – теперь его интересовала только война. Он выискивал видео с мест боев, читал переписки в бурлящих группах, часто натыкаясь на фото добровольцев, простых ребят, так похожих на Славку на той фотографии. «Может быть, кого-то из них уже нет в живых», – думал Сергей.
Однажды он набрел на одно видео, которое надолго выбило его из колеи. Какой-то очевидец снял на телефон последствия обстрела городской улицы. В кадре была женщина: ее трясло, она водила окровавленными ладонями по лицу, пыталась сказать что-то. У женщины не было ног – только мокрое красное месиво на их месте. Сергею было больно смотреть это видео. Но он смотрел. Никак не мог поверить в его реальность – всё хотелось обнаружить, что это фейк, что в конце кто-нибудь объявит, что это подстава. Но никто не объявлял. В трясущемся кадре были только дым, огонь и кровь.
В офисе он сидел не выспавшийся и угрюмый. Сергей и в обычное время не слишком был разговорчив, но теперь ушел в себя настолько, что одетые в аккуратные белые рубашечки коллеги постоянно спрашивали, не стряслось ли у него что. Сергей отвечал что-то односложное, и, борясь со сном, окунался в нудную работу.
В выходные он по привычке ходил с друзьями в заведение: выпить и развлечься. Но былой охоты до пьяного дурмана и безудержного веселья не было. Вместо них внутри поселилось отвращение. Его буквально тошнило от ярких огней, бьющей в уши ритмичной музыки, глупых шуток и смеха. Как-то раз, посидев с каменным лицом и поймав на себе не один удивленный взгляд, он встал, собираясь уходить. Просили остаться, но он даже с каким-то удовольствием наблюдал вытянувшиеся лица хмельных друзей, и, пожав всем руки, вышел.
Он не стал вызывать такси и пошел домой пешком. Завернул сильно влево и оказался на набережной. С темной речной глади дул свежий ночной ветер. Сергей брел по набережной, и ему казалось, что этот ветер смывает с него что-то, очищает. На берегу реки ему было легче. Тяжесть в груди спала и думалось яснее. В душе у него что-то зрело. Здесь, в темноте, у уходящих в воду бетонных плит, он был с собой откровенней. Он жаждал, чтоб это скорее созрело. Чтоб прорвалось. Чтобы что-то наконец изменилось.
9
Утром следующего дня он снова пошел к матери Славы. Он точно не знал, зачем это делает – ноги сами несли.
Она долго не открывала дверь. Наконец отворила – удивленно посмотрела на нежданного гостя.
– Серёжа? Здравствуй, ты зачем?
– Здрасьте, теть Свет, да так, просто, навестить, – он замялся.
– Ну что ж, проходи.
Он разулся, бросил взгляд в залу – зеркала были еще занавешены, на шкафу стояла фотография его улыбающегося друга с черным уголком. Женщина прошла на кухню, пригласила его за собой. Поставила чайник, достала какие-то скромные угощения.
– Как у тебя дела, Серёжа? Как на работе?
– Да ничего, всё нормально…
Завязался пространный разговор.
Женщина налила чаю, придвинула кружку. Когда иссякли стандартные вопросы и ответы, повисла неловкая тишина. Сергей молча сидел, уставившись на паривший из кружки напиток. А потом вдруг выпалил:
– Теть Свет, дайте телефон того ополченца, что на похоронах был.
Она будто была готова к этому вопросу и совсем не удивилась. После долгой паузы ответила изменившимся голосом:
– Нет. Не дам.
Женщина некоторое время просто смотрела на него, слегка покачивая головой. В ее взгляде появилось обвинение, будто даже злость. Сергей смутился, опустил глаза. Но, выждав несколько секунд, тягостно растянувшихся, словно часы, он тихо ответил:
– Теть Свет… Мне нужно спросить у него…
– Нет! – она рывком вскочила из-за стола, ее голос сорвался на крик, в нем появились одновременно слёзы и гнев. – Ты тоже хочешь в гробу заявиться? Мало вам? Вам воевать хочется, герои! А о нас вы подумали? Не дам, и не проси!
Он испугался крика, стало обидно и стыдно. Сергей не хотел этой сцены, понимал, что он ей виной, но из него что-то рвалось наружу. Пытаясь остудить взорвавшийся разговор, он как мог спокойно и вкрадчиво произнес:
– Теть Свет, я клянусь, я никуда ехать не собираюсь. Я просто разобраться хочу.
Она не отвечала. Только часто дышала и строго смотрела ему прямо в глаза.
– Мне нужно знать, почему он там остался. Вы же сами знаете, что не просто так. Вы же гордитесь им, я вижу. Дайте телефон. Прошу Вас.
Она всё так же стояла, с шумом втягивая воздух. Потом быстро вышла из кухни. Из соседней комнаты донесся шум перебираемых вещей.
Прошло совсем немного времени. Мать так же быстро вернулась на кухню, протянула Сергею небольшой листок бумаги:
– Вот, возьми. Возьми и не мучай меня больше.
– Спасибо…
– Не нужно мне твоих «спасибо». Уходи, Сергей. Уходи. Я грех на душу беру. Я перед твоей матерью буду отвечать. Не ты, а я! Вам плевать на тех, кого вы любите, вам подвиги нужны. Не вам потом с ума сходить ночами, не вам от горя волосы рвать! Так что не говори ничего – не хочу слушать! Бери и уходи.
Сергей не стал спорить. Он быстро обулся и вышел.
День только расходился – солнце стояло в зените и поливало землю ярким светом, не оставляя место тени и прохладе. Сергею было стыдно… и странно легко на душе. Он в первый раз открыто заговорил с кем-то о том, что мучило его уже несколько дней. Всё последнее время он чувствовал себя так, словно выныривал с очень большой глубины. Сначала ему казалось, что он не выдержит так долго, задохнется. Что-то непонятное давило на него всё время, как толща воды при сильном погружении. Но теперь он будто увидел блики света над головой. Надо только еще чуть-чуть продержаться. И грести вверх.
В кармане руку ему жег тот небольшой лист бумаги, что дала Славина мать. Он периодически доставал его, пробегал глазами, будто мог увидеть что-то новое в двух маленьких строчках. На первой было написано имя ополченца: «Александр», на второй – номер телефона.
«Александр» – повторял про себя Сергей, снова нащупывая в кармане бумажку.
10
– Алло? Алло? Да, я слушаю, говорите, – из трубки раздавался сухой мужской голос.
Сергей сидел дома, с телефоном в руке, из которого звучала причудливая донецкая речь.
– Алло! Да что ты будешь делать! Кто это?
Сергей сбросил вызов. Голова у него стала словно ватная. Во рту пересохло.
«Ну что, сдрейфил? С теть Светы ты телефон трясти не дрейфил, а тут сдрейфил?»
Посидев несколько минут в тягостной тишине, он снова набрал номер. Когда ему стало казаться, что гудки идут уже целую вечность, на том конце снова раздался мужской голос.
– Слушаю!
Сергей еле смог выдавить из себя слова.
– Александр, здравствуйте.
– Кто это?
– Александр, это друг Славы, помните, мы на похоронах вместе были.
Сергей слушал свой голос словно со стороны.
– Какого Славы, что за похороны? А-а-а, Славы… Понял… Друг, значит. И что нужно?
– Я… я хотел спросить кое-что у Вас.
– Ну, спрашивай.
– Про войну.
– Про войну? – мужчина на несколько секунд замолчал, в трубке слышалось лишь сопение. – Как тебя зовут, парень?
– Сергей.
– Вот что, Сергей. О таких вещах по телефону не говорят. Если нужно, подходи сегодня, я пока еще здесь, в городе.
– Да, конечно. Я приду.
Они договорились встретиться вечером, в небольшом сквере.
11
Сергей не помнил, когда он в последний раз так волновался. Ватные ноги еле слушались, в груди гулко стучало сердце. Но отворачивать было поздно.
Ополченец сидел на скамье и разглядывал прогуливающихся по скверу людей. Он смотрел внимательно, будто пытался в них увидеть что-то для себя очень важное.
Сергей еще только приближался к нему, когда попал в прицел его пристального взгляда.
– Здравствуйте.
– Привет. Ты – Сергей?
– Да.
Мужчина подвинулся на скамье:
– Садись. Ну, давай не будем ходить вокруг да около. Что ты хотел узнать?
Сергей снова почувствовал себя неловко, как тогда, у матери Славы. Говорить ему было трудно.
– Я хотел спросить… Про Славу… И про то, что там происходит. У вас.
Мужчина усмехнулся:
– Что происходит? Ты что, телевизор не смотришь? Не знаешь?
– Нет, я знаю… – Сергей замолчал на несколько секунд, а затем выпалил:
– Понимаете, мне раньше было всё равно, нет, я интересовался, конечно, но так… Новости смотрел. А сейчас по-другому. Я спать не могу, – он потянул ворот футболки, словно он удавкой душил ему шею. Ополченец смотрел на него уже без ухмылки.
– После похорон началось? – спросил он серьезно.
– Да.
Мужчина помолчал немного, всматриваясь в лицо Сергея. Потом сказал:
– Ты на Славу похож. Вылитый. Ему тоже тяжко было, когда первую смерть увидел.
– Смерть?
– Да, когда в первый раз приехал. Это же я их тогда встречал, когда они с грузом гуманитарки приехали. Расспрашивал всё. Суетной. Потом сам решил сопровождать. Интересно ему было, что у нас, как. Правду по телевизору показывают или нет, – мужчина достал пачку сигарет, вытянул одну, прикурил, предложил Сергею. Тот отказался.
– В общем, он прибыл, и в тот же день мы уже по поселкам поехали, развозить. Слава с нами. Полдня промотались по тихим, а потом нужно было в те, что под обстрелами, ехать. Я его отговаривал, опасно там. Но он уперся, хоть и видно было, что боится, нервничает. В двух местах спокойно выгрузились, а в третьем накрыли. Вычислили, наверное. Мы разгружались у комендатуры, ящики носили. Люди вокруг собрались. Это запрещено – опасно скапливаться, но кто их прогонять будет. А эти, суки, если знают, что машина придет – специально ждут, когда народ подтянется – а потом накрывают.
В общем, плохо было. Точно они дали. Нашего одного убило, на месте прямо, осколком. И жителей, несколько человек. Еще ранило немало. Славка растерялся сильно. Стоит, на трупы вылупился. А надо людей в подвал уводить. Я дал ему по морде, чтоб очухался – помогло. «Что делать, – говорит, – показывайте». Взяли мы с ним девушку, сильно раненую. Он под плечи, я за ноги. Пригнулись, понесли в подвал. Когда пришли, она скончалась уже… Слава долго потом над ней сидел… Всё лицо разглядывал.
Сергей слушал тяжелый рассказ, уставившись под ноги. В голове у него звенело.
– А дальше?
– Дальше? Транспорт вызвали. На нем раненых в Донецк увезли, кого можно было. Своего двухсотого мы сами забрали, и следом за ними – хорошо, машина уцелела.
Слава после того обстрела изменился, да. Там вообще люди очень быстро меняются. Те, кто остается. На войне всё просто. Или ты драпаешь, или гибнешь, или солдатом становишься. В общем, после того случая он решил остаться. Сказал только, что домой съездит, мать повидать.
Я думал – не вернется. А он приехал. Привез еще больше гуманитарки, чем в первый раз. Хорошо помню наш разговор, когда он вернулся. Сказал: «Там люди знают, много знают. Но по-настоящему не понимают».
Ополченец затянулся, выбросил в урну окурок.
– Странная штука, парень. Тут у вас спокойно. Ни разрухи, ни крови. Люди, вон, прогуливаются, – он показал глазами на сквер. – Но я бы тут ни за что не остался. Тут что-то… Я всё время как грязный здесь себя чувствую. Тягостно мне.
Он помолчал немного.
– На войне страшно. Горя много. Но как-то… легче дышится, что ли. Там всё по-настоящему. Смерть, значит смерть, жизнь, значит жизнь. А на гражданке… как играют все. Сам до войны не замечал. Я тут у вас как-то вечером вышел, прогуляться. В пивную забрел, а там новости крутят – сводки с наших мест. Дома обгоревшие, женщина причитает… Странно всё это было на экране видеть. Правда, как кино. Народ сидит, пивко прихлебывает. Потом, видно, надоело, кто-то на другой канал переключил, стали комедию смотреть… Сцепился я тогда с кем-то… чуть до драки не дошло.
Он снова замолчал. С минуту они просто сидели, ополченец достал еще сигарету.
– Расскажите, как он погиб.
– Как погиб? Наверное, думаешь, как герой? Нет, по глупости. Там многие так гибнут. Не знаю я подробностей, не было меня рядом. Сам только через день узнал, когда с конвоя вернулся. Ночью опять обстреливали. Может он искал кого-то, может еще что. Славка неопытный был, горячий. Наверное, не пополз, как учили, а побежал. Ну и ему прямо сюда, – мужчина показал себе под сердце, – осколком ударило.
Они говорили еще долго. Про войну, про Славу. На сквер уже опустились сумерки, когда ополченец собрался уходить. Сергей вдруг выпалил:
– Я тоже поеду.
Он сам испугался своих слов. Когда он брал телефон у матери Славы, он не врал, что не собирался никуда ехать. Да, он сходил с ума от беспокойства. Да, он искал вокруг то, что могло бы подсказать ему, что с ним происходит. Но ехать на войну? Нет, он не думал об этом.
Но теперь, после еще одной бессонной, полубезумной ночи, после этого разговора… Его тянуло туда. Сильно тянуло.
Но ополченец не удивился:
– Погоди. Я не хотел говорить. Перед тобой звонила мать Славки, предупредила, чтоб я не дай Бог тебя не утащил, как ее сына. Проклятьем грозилась.
– Я всё равно уеду, не с Вами, так сам.
– Ишь какой. Прямо как друг твой, «я всё равно!». Там не развлечения, понял? Если ты скуку хочешь развеять, или какие там у тебя переживания – не езжай, пожалеешь. Я видел таких, романтиков, быстро мрут, или ломаются.
– Но Вы же сами говорили…
– Забудь, что я говорил. Это всё лирика, сопли. А там война, брат. Там люди гибнут. Много, по-настоящему. Туда едут либо защищать, либо убивать. А не в поисках смысла жизни.
