Читать книгу: «Пробуждение», страница 14
«Господи, как красиво!» – повторял про себя Сергей. Он забыл обо всём на свете, о проблемах своих, о работе, городе, семье, даже о брате, лежавшем тут же рядом. Он весь словно улетел в это звездное небо. Давно забытое, но живое внутри чувство вновь прорвалось и захватило всего его. Он просто лежал и смотрел, и лишь одна мысль тихо маячила где-то в сознании.
«Когда в последний раз я просто любовался небом?» – этот вопрос не находил ответа. Он не помнил.
Володька тоже восхищался, но по-своему, не так жадно и страстно, как его брат. В конце концов, он живет тут и часто лазает на крышу, посидеть вечером, посмотреть на закат, подумать. Наконец ему надоело просто лежать, он повернулся к своему брату. Тот безотрывно смотрел на звёзды, глаза его блестели, и всё лицо будто очистилось, посвежело. Володька удивился такой перемене, хотел сказать что-то:
– Серег, слушай…
Но брат перебил его:
– Подожди. Дай помечтать, а?
Володька замолчал и всё глядел на удивительно преобразившегося брата. Вокруг расцветала теплая майская ночь. Впереди у них были еще три замечательных дня.
2018
***
Мы сидели в небольшом столичном привокзальном кафе и ожидали свой поезд. Супруга всё суетилась вокруг нашего сладко зевавшего малыша, а я оглядывался по сторонам. Вдруг до уха моего долетели неожиданные для подобной обстановки слова:
– Я разделила западную и русскую литературу…
Произнесены они были женским голосом, медлительным и томным. Словно автор высказывания неспешно оценивала важность и вес каждого слова, каждого звука. Я интенсивнее завертел головой в поисках того, кто говорил.
Оказалось, что чуть позади нас, у противоположной прозрачной стеклянной стены расположился небольшой кружок из трех человек. Две дамы: одна помоложе, лет тридцати, с пышной рыжей шевелюрой, и постарше, лет пятидесяти, с аккуратной чопорной стрижкой. Кампанию им составлял мужчина, которого я отчего-то сразу принял за художника. Должно быть таков властный эффект берета, который он носил. На вид ему было около сорока. Итак, говорила сама молодая, рыжая и пышная. Остальные внимали.
– Я собрала настоящую библиотеку, – она немного тянула слова, невольно или нарочно понижая голос. От этого сказанное казалось очень солидным, – разделила русскую и заграничную, в основном западную литературу… Затем расставила в алфавитном порядке…
Она продолжала что-то говорить, но я отвлекся – сын извернулся и ткнул меня пальчиком в глаз:
– Агу!
Он был не один – за ним с подозрительным взглядом надвигалась жена.
– Ты на кого засмотрелся?
Я улыбнулся, хотя внутри, признаюсь, немного оробел от подобного натиска:
– Да, нашлись тут ценители литературы…
– Знаю я твоих ценителей! – у жены уже плохо получалось изображать ревность, она улыбалась. Малыш попытался снова атаковать меня с боевым кличем, но я перехватил его пухленький кулачок и, взяв на руки, защекотал негодника. Мальчик закрутился, залился звонким смехом. Вдруг до уха снова донеслись томные растянутые слова. Я отогнал их прочь – подходило время нашего поезда, мы стали проверять вещи.
Вспомнил это случайное наблюдение только поздно вечером, когда засыпал на верхней полке плацкартного вагона. Внизу еле уместились жена с сыном. Свет уже выключили, оставив лишь тусклое желтое освещение в проходе. По вагону разносились сопение пассажиров и мерный стук колес.
Я не знал, чем меня так задели те слова. Вроде и не было в них ничего особенного. Не хорошие, но и не плохие. Слова как слова. Задел скорее сам целостный образ – содержание, интонация, внешность автора и собеседников. Всё это легло на фон моего собственного отношения к литературе. Вот и «зацепило». А чем? Тем, что дама эта походила скорее на коллекционера, чем на читателя? Своей глупой спесью, образованием на показ? Всё это мелочи. Тут другое. Мертвенность. Слово для меня чего-то стоит, только если оно живо – если связано с живым бытием, служит ему. Отчужденное, оно начинает смердеть – и лучше бы его не было вовсе. Лучше уж голая, бессловесная, безъязыкая, немая жизнь, чем безжизненность, облачающая себя в пышные наряды высокой литературы, цепляющая медали изящной словесности и прочей культурной бижутерии, так любимой иной нашей публикой. И пусть в описанном наблюдении этого было на самую малость, на грамм – и он бьет в нос так, что ни с чем не спутаешь.
«Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь» – точнее не скажешь.
2019
Случай на дороге
1
Около года назад нескольких парней от нашего цеха направили учиться на нештатных газоспасателей. Это те люди на производстве, что при аварии должны оказывать помощь прибывающим профессионалам. Провести в нужное место через нагромождения аппаратов и труб, перекрыть неисправную линию, принимать пострадавших в штабе – всё это задачи «нештатников».
Учеба проходила на базе заводской пожарной части, что была недалеко от проходных. На неделю нас освободили от работы, и вместо цеха мы ездили туда.
Программа в сущности представляла из себя сильно сокращенную версию полноценных курсов газоспасателей. То, что профессионалы прорабатывают месяцами, мы пробегали за пару дней. Всего вышла неделя. Медицина и полевые навыки. Примерно пополам.
Учили нас преподаватели «Центра подготовки спасателей»: мужчина и женщина примерно одного возраста, лет под пятьдесят. Мужчина спортивного вида, сам бывший спасатель, обучал работе с дыхательным аппаратом, поведению в загазованной зоне и другим важным навыкам.
А женщина, в прошлом врач «Центра медицины катастроф», вела теорию и практику оказания первой помощи. Ее звали Елена Ивановна. Несмотря на свои уже немолодые годы она сохранила свежесть лица и подтянутый, бодрый вид. Лишь в глазах ее чувствовалась… нет, не подступающая старость, а… словно усталость. Этот нелегкий спокойный взгляд словно принадлежал какой-то совсем другой женщине, а не той моложавой и подтянутой, что была перед нами. Сильно разнились эти глаза и вся остальная её внешность.
История, которую я хочу рассказать, началась как раз на одном из её занятий.
Это была лекция на тему «Сердечно-легочная реанимация».
Класс был полон разновозрастных мужиков со всего нашего немалого завода. Рабочие молча усердно писали, рисовали таблицы и схемы. Было тихо, лишь раздавался мерный голос Елены Ивановны, негромко стукал о доску мел в её руках, да шуршали тетрадные листья.
Я, скорее по привычке, нежели по умыслу, сел на задний ряд. Старался всё слушать и писать. Но накануне я спал мало, и, чем больше проходило времени, тем сильнее мной овладевала дремота. Я честно и самоотверженно с ней боролся, но сон брал верх. Поднимался во мне, как властная, медленно прибывающая вода. Наконец я почувствовал, что сознание моё тонет.
Вот я сижу, смотрю на доску и усердно пишу. А вот всё вокруг заволокло тьмой, и из неё уже начинают проступать смутные образы. Но вот я снова вернулся в реальность. Словно вынырнул из глубины на поверхность. Пару секунд непонимающе гляжу вокруг, трясу головой. Оклемался. Но проходит немного времени – и снова сонная вода прибывает и топит в себе сознание.
Наконец, я уснул окончательно. Отяжелевшая голова моя упала на стол, а сам я улетел куда-то в неведомое.
Не знаю, сколько проспал. Думается, что немало. Разбудил меня стук. Что-то билось в деревянную парту прямо над моим ухом. «Дятел?» – подумал я во сне, и в темноте возникла знакомая с детства остроносая птица.
В темноте раздался голос:
– Типичный случай. Человек без сознания. Что делаем? Что? Верно – проверяем дыхание и пульс. Может, он просто спит себе, а вы ему начнете сердце насиловать!.
Снова стук. Слишком громкий, он буквально выталкивал меня прочь из сна. Я разлепил глаза.
Елена Ивановна стояла прямо передо мной и своим маленьким сухим кулачком стучала по парте.
Я не сразу понял, что произошло. Несколько мгновений тупо озирался вокруг. Увидел фигуру преподавателя, десятки устремленных на меня глаз. Весь класс замер в ожидании бури. Но ее не случилось.
Убедившись, что я проснулся, она хитро улыбнулась, будто готовила какую-то шутку. Глаза при этом остались прежние – уставшие и бесстрастные. Странная улыбка.
Стукнув еще пару раз по парте, она произнесла, громко, на весь класс:
– Итак, мы его откачали, – в классе раздались смешки, – но в награду за свою жизнь вы на нас немного поработаете. Тоже кое-кого спасете. Пойдемте.
И она неторопливо, но уверенно направилась к доске.
Сгорая от стыда и пытаясь пригладить взъерошенные после сна волосы, я понуро поплелся за ней. Буквально кожей я ощущал со всех сторон прикованные ко мне взгляды. «Что-то сейчас будет…» – думал я обреченно.
На первой парте лежал манекен – усеченный по пояс мужской торс без рук. Это был тренажер для оказания первой помощи. Раньше он лежал в углу на стульях, а теперь оказался в центре внимания.
Елена подошла к доске, указала мне рукой встать у головы манекена. Я повиновался. Она снова обратилась к классу:
– Никто больше в обморок не упал? Нужен еще один доброволец. Кто? Ну, смелее, смелее!
Несколько рук поднялись в ответ на призыв. Елена выбрала одного, и рядом со мной встал высокий незнакомый мне мужик.
– Итак, запоминайте. Вы – она указала на меня, – второй номер. Как вас зовут? Алексей, отлично. Ваша ответственность – дыхание и пульс. А Вы, – она посмотрела на моего напарника, – будете «первым». Ваше имя? Борис, хорошо. Вы качаете сердце и даете команды, Вы – главный в паре. Второй номер подчиняется, Вы руководите.
Елена подошла к манекену, обратилась громко к классу.
– Внимание всем! Сперва я показываю, затем ребята делают. Вы внимательно смотрите. Завтра будет практика, и в их шкуре побывает каждый.
После этих слов она положила два пальца одной руки под подбородок манекену, два пальца другой подняла вверх.
– Пульс прощупываем в двух местах. На сонной артерии и у запястья. Это делает первый номер, – она посмотрела на моего «коллегу», – дыхания нет, пульса нет. Даем команду приступить к реанимации. Но перед этим обязательно прочищаем полость рта. «Первый» кладет пострадавшего на бок. «Второй» чистит рот. От одного угла к другому. Глубоко, не боимся зубов. Лучше обмотать салфеткой, но если под рукой нет, можно и просто двумя пальцами.
Елена уверенно повернула манекен на бок, жестом обозначила прочистку рта. Вернула манекен в прежнее положение.
– Далее. Наполняем легкие пострадавшего своим воздухом. Два вдоха. Следим за поднятием грудной клетки. Это делает «второй», – она взглянула на меня, затем на Бориса, – «первый» в это время находит мечевидный отросток грудной клетки, – она ловко провела указательным пальцем по силиконовой коже куклы, нашла нужный бугорок, уперлась тыльной стороной ладони чуть выше, сверху наложила вторую руку.
– Давим точно в это место – выше отростка. На прямых руках, работаем корпусом, два нажатия в секунду, сорок раз. «Второй» всё время следит за пульсом. От толчков должна появиться пульсация. Затем снова два вдоха, и снова массаж сердца. Постоянно смотрим пульс!
– И долго так? – спросил кто-то из класса.
Елена тут же несколько резко ответила:
– Пока не заведете, – по аудитории пробежал удивленный шумок.
Елена продолжала:
– Если мотор заработал, вентиляцию легких не прекращаем. Если задышал – кладем на бок и укрываем в тепло. Помним про пульс!
Она закончила, обвела аудиторию своим усталым взглядом.
– Вопросы? – вопросов не было, – тогда ребята потренируются. Сегодня на парте, завтра на полу, как в жизни. Давайте, я буду подсказывать.
И она указала нам на манекен. Мы подошли – я к голове, мой «командир» к груди.
«Командир» сымитировал замер пульса, произнес необходимое «дыхания нет, пульса нет, приступить к реанимации». Точно как и Елена до него, он повернул куклу на бок. Я пошерудил рукой, будто прочищал рот. «Командир» снова положил манекен на спину.
Теперь дело было за мной. Еще не отойдя от позора с публичным пробуждением, я волновался. Мне всё казалось, что сейчас надо мной начнут смеяться. Что все просто ждут чего-то, какой-то команды.
«Еще роль такая, рот в рот мужика целовать. Ему, вон, проще, знай, жми на грудь» – думал я, немного раздраженно глядя на напарника.
«Приступаю к вентиляции легких», – произнес я и наклонился к манекену. Меж силиконовых губ было специальное отверстие – даже грудь у куклы поднималась от вдоха. Только я собрался вдыхать, в классе раздался смешок. Что-то внутри у меня натянулось. Я сдержал раздражение и сделал первый вдох.
– Давай, Леха, с язычком, – негромко, но отчетливо произнес кто-то, и по помещению прокатился гогот.
То, что натянулось во мне, лопнуло. Я вспыхнул. Резко поднялся и зло уставился в класс. Мне было и обидно, и словно стыдно за что-то.
Елена спокойно смотрела на рабочих. На лице ее не отразилось никаких эмоций. Только в уставших глазах появился недобрый блеск.
Возникла пауза. Я снова наклонился к манекену, глазами стараясь держать класс в поле зрения. Но это было невозможно. Только я оторвал взгляд, как тот же негромкий голос произнес:
– Ну же, нежнее.
Снова смех, уже громче. Я рывком выпрямился, лицо у меня горело:
– Кто сказал? Кто? – бросил я в класс с надрывом. Никто не ответил мне, но смех поутих.
Я быстро, торопливо обратился к преподавателю:
– Я не буду. Что я, клоун, что ли?
Она посмотрела на меня спокойно, будто спрашивала: «Ты уверен? Подумай хорошенько».
Я выдержал ее взгляд и вместо ответа лишь больше насупился. Она всё поняла без слов. Теперь уставший холод ее глаз был устремлен на кого-то в классе. Несколько секунд она будто сканировала его, а потом неторопливо, спокойно подошла к молодому чернявому парню, сидевшему во втором ряду. Парень попытался изобразить глупую улыбку, но, как он ни старался, на лице всё равно проступил испуг.
– Встаньте, – негромко, но властно сказала она. Парень поднялся.
– Теперь Вы вместо него. Давайте, быстро, – и она указала глазами на манекен.
Шутник продолжал размазывать по лицу будто бы невинную улыбку.
– Я пошутил просто. Ну правда смешно же…
– Идите. Ну?
– Нет, я не буду.
Она некоторое время молча смотрела на него. Я вспомнил своих вспыльчивых школьных учительниц. Те всегда начинали кричать, могли даже садануть кулаком по парте для устрашения. Но ее в такой роли я не мог представить. Она вся была противоположность открытой импульсивности. Ее голос ничуть не повысился, но в речи появился холодный металл. И без того тяжелый взгляд ее налился свинцом. Это сочетание пугало больше, чем любой крик.
– Выйдите вон из класса. Завтра не приходите. Я доложу вашему начальству. До свидания, – с этими словами она подошла к двери и широко отворила ее.
Шутник, всё сохраняя образ невинного шалопая, глупо улыбался, как бы говоря: «Ну ладно Вам. Ну пошутил, что в этом такого?».
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Наконец, его глупая улыбка увяла. Не знаю, что он прочел в ее взгляде, но парень опустил глаза. Елена продолжала стоять у открытой двери. Шутник бросил тетрадь и ручку в небольшой пакет, покачал головой, попытавшись этим выразить что-то вроде: «Нет, ну видели дуру?». Получилось вымученно и жалко. Он вышел из помещения. Елена закрыла за ним дверь. Вернулась на свое место.
Некоторое время в воздухе висела тишина.
– Продолжайте, – наконец сказала она.
Я сперва и не понял, что это адресовано нам. Меня бросило в краску. «Снова на посмешище? С язычком, Леша? Нет уж, спасибо!» – с жаром подумал я про себя, а вслух лишь негромко сказал:
– Простите, но я не буду. Пусть кто-нибудь другой.
Она удивленно посмотрела на меня – видно, не ждала этого.
– Алексей, продолжайте реанимацию.
Но я заупрямился. Внутри у меня всё горело. Позор с пробуждением, потом эти поцелуи. Нет уж, хватит!
– Нет.
Она не стала повторять. Молчала. Лишь взгляд ее снова налился чем-то тяжелым и жестким.
С минуту висела тяжкая тишина. Наконец, она произнесла:
– Ваш пациент мертв, – и добавила, – Вы убили его.
«Ну, сейчас начнется…», – подумал я, и эта мысль не испугала, а обнадежила. Хотелось, чтобы грянула буря, чтобы разрядилось напряжение, от которого едва не вибрировал воздух.
Но ничего не началось. Так же негромко, но уже всему классу, а не мне, она произнесла:
– Игрушки. Всё играетесь. Надеюсь, вам не придется никого спасать. На сегодня всё. Учите таблички, теоретики, – и в одно мгновение мы словно перестали существовать для нее. Она собрала свои вещи, приказала вытереть доску и ушла.
Некоторое время царило гробовое молчание. Мы с «командиром» вернулись на свои места. Наконец по классу пошло движение.
«Ну чего сидеть, пойдем!», «Обиделась!», «Ишь, нежная. Ничего, отойдет», «Домой, давай, давай, двигай!» – раздавались со всех сторон голоса.
Зашуршали куртки, загремели стулья. Через минуту в классе не осталось ни души.
2
Возвращался домой я на автобусе. Время было зимнее, темнело рано, и когда толпа заводчан грузилась в салон, уже смеркалось. В массе людей я мельком заметил и своего недавнего обидчика. Мысль подойти и учинить разборку вспыхнула было в голове, но быстро угасла и упала в темноту, как прогоревшая спичка. Страсти уже поутихли. Даже глупо казалось всерьез говорить о его шутке.
«Всё равно учеба эта – ерунда. Так, формальность, как и всё у нас», – думал я, усаживаясь на сидение. Обида на «юмориста» улетучилась, но вот что-то другое – осталось. Те слова Елены – «надеюсь, вам не придется никого спасать» – не выходили из головы. Для нее это не было ерундой. Для нее всё было всерьез. Эти ее глаза, спокойные, усталые, как будто прогоревшие – видели многое. Долгая жизнь. Тяжелая работа. Пожары, землетрясения, теракты. Передо мной возникли пугающие образы окровавленных людей, порванного, как бумага, железа. Груды изломанных кирпичей, слепящее пламя, едкий, удушающий дым, тела пострадавших… Сколько нужно увидеть смертей, чтобы такими стали глаза? Мои вопросы не находили ответов…
Весь образ Елены: лицо, поведение, слова – всё отрицало мою убежденность, что «учеба наша ерунда». Но я внутренне стоял на своем. Этот конфликт не давал мне покоя, и я занялся тем, что сочинял убедительные аргументы в свою пользу. Автобус шел ровно, слегка подрагивая на кочках, за окном окончательно воцарилась темнота, а новое занятие мое было так увлекательно, что я снова, как и на лекции, задремал.
Не знаю, сколько прошло времени, думается, что немного. Очнулся я от резкой остановки. Завизжали тормоза, всех пассажиров бросило вперед, кто-то закричал от неожиданности. Автобус встал, и с минуту в салоне стояла тишина. Потом один за другим зазвучали робкие голоса: «Авария!», «Вон стоят, помяло как. Смотри, и лежит кто-то…», «Человека сбили!». Люди не отлипали от окон, но сквозь них различимы были лишь холодные огни фар да смутные силуэты. Кто-то подошел к водителю: «Открой, а? Может, помочь чем надо? Чего тут сидеть?». Двери открылись, и народ стал выходить.
Я тоже покинул салон. Сам не знаю, почему. Наверное, потому что слишком тяжко было оставаться в неизвестности – что там случилось, что происходит? Нужно было увидеть, понять.
На улице дул пронзительный холодный ветер. Мы стояли на трассе в пустынном районе города, где по одну сторону – хлипкие домишки частного сектора, а по другую – обширные пустыри, поросшие камышом. Сейчас этот высокий камыш с шумом склонялся под ветром, словно тоже переживал за что-то. За что-то плохое, что случилось здесь.
Водители на этом участке дороги всегда разгонялись очень сильно – так, как только позволяли знаки, а многие и превышали скорость, снижая ее лишь перед радарами. Аварии происходили тут часто. Но никогда я не видел их так близко. Внутри поднималось волнение.
Всё случилось только вот-вот, еще не было ни полиции, ни «скорой». Посреди трассы, развернувшись на девяносто градусов и преградив движение, стояла иномарка с сильно помятым задним бампером с левой стороны. Вторая машина, «девятка», улетела дальше и оказалась в кювете, откуда торчал, задравшись вверх, зад машины. На асфальте разбросаны были осколки стекла и красного пластика. Аварийная сигнализация обеих машин часто мигала, отражаясь в сотнях осколков и мокром асфальте. То тут, то там стояли люди. Некоторые говорили по телефону, прижав к лицу светящиеся экраны мобильников.
«Наверное, на обгоне «поцеловались». Иномарка обходила справа, но когда перестраивалась обратно, то резко тормознула, он в нее сзади…» – начал я думать, но вдруг мысль моя осеклась. Увидел лежащего у обочины человека.
Это был мужчина в темной, запачканной грязью, куртке. Он лежал на животе, подмяв под себя руки и разбросав неестественно ноги. Никто почему-то не шел к нему. Люди в растерянности стояли чуть поодаль, кто-то произносил вполголоса: «Готов… «Скорую» ждут».
«Неужели мертв?» – спросил я себя, – «А вдруг нет?».
Я не принимал никаких сознательных решений. Но мысль о том, что человек может быть жив, сдернула какую-то тайную чеку в душе, и не было больше возможности устоять на месте. Рвануло что-то изнутри и потащило к лежавшему. Один из зевак робко взял меня за плечо – «Парень, не тронь его, пусть «скорая» разбирается» – но я и не заметил этого, вспомнил лишь после. Я подошел, под ногами хрустнуло битое стекло. Всё так же действуя будто по какому-то тайному инстинкту, перевернул мужчину на спину. Руки его плетьми раскинулись по асфальту, голова упала на бок. Это был бродяга – небритый, с исхудавшим лицом, спутанными нестриженными волосами – темная вязаная шапка слетела с него при ударе и лежала поодаль. На нем была старая грязная куртка, такие же грязные, мешковатые джинсы. Ноги в нескольких местах чернели влажными пятнами. Грязь это была или кровь, понять было сложно.
Я нажал двумя пальцами на шею под подбородком – там было тихо. Но не убирал руку, смещая пальцы глубже под подбородок – мне всё казалось, что я никак не могу найти заветное место. Вдруг я почувствовал легкое биение – может, это был самообман, но во мне всё просто вспыхнуло в этот момент. «Жив!». Однако слабый пульс пропал также быстро, как и появился.
Возбужденные мысли яростно бились у меня в голове.
«Что делать? Реанимация? Как показывали? Сам? Нужен второй!»
Я быстро окинул взглядом людей вокруг. Кто-то по-прежнему молча стоял, кто-то вполголоса разговаривал. Краем глаза увидел сидящего на обочине мужчину, в отчаянии обхватившего ладонями голову. Почему-то я решил, что это был один из водителей, тот, который сбил человека. Вдруг мои глаза наткнулись на знакомое лицо. Тот самый парень, что так зло пошутил надо мной на лекции. Теперь он стоял среди зевак в каком-то оцепенении. Я позвал именно его – просто потому что знал хоть немного, в отличие от всех остальных.
– Эй, парень! Да, ты! – он тоже узнал меня и понял, что я обращаюсь к нему, – нужна помощь, иди сюда! Быстрей!
С секунду он колебался, но затем подбежал. Он ближе увидел сбитого мужчину, и я заметил, что лицо его исказило отвращение.
– Нужен «второй». Я качаю сердце, ты вдыхаешь, понял? – я говорил возбужденно, быстро, почти тараторил. Он отлично услышал меня, но, кажется, не совсем понял. Мгновения тянулись мучительно долго. Он всё что-то медлил, смотрел на лежащего. Наконец, лицо его снова исказилось – до него дошло, чего я хочу.
– Что? Его, в рот? Нет, нет – я не буду! – произнес он поспешно.
Внутри у меня вспыхнула ярость, но на препирания не было времени – каждая секунда была на вес золота, я буквально чувствовал убегающее время кожей.
– Ладно, я вдыхаю. Всё – садись! – я схватил парня за руку и с силой потянул вниз, заставив сесть. Сам быстро переполз к голове. Подложил под шею бродяге свою сложенную валиком шапку – голова его откинулась, рот приоткрылся, обнажив желтые зубы.
Вдруг вспомнил, что на груди нужно найти верное место, куда давить – иначе мой напарник мог просто сломать рёбра бедняге. Расстегнул куртку на сбитом мужчине. Старая изношенная майка обтягивала дряхлое тело. Я быстро провел пальцем по грудной клетке, нашел тот отросток, что показывала сегодня Елена. Положил туда руку парня. Секунды неумолимо убегали. Опускаясь над лицом мужчины, я увидел, что кожа его приобрела цвет серого воска – когда я присел к нему, такого не было. Это была гипоксия, последняя стадия. Жизнь вместе с кислородом покидала тело.
Время уходило. Я набрал воздух в грудь и прижался своими губами к его – в последний момент почувствовал гадкое зловоние, меня уколола грубая щетина. Что-то брезгливое и жалкое вскричало внутри, но оно не управляло мной. Я вдохнул пострадавшему в легкие воздух – правую руку при этом положил на грудь и почувствовал, как она медленно поднялась. Закончил вдох – грудь опустилась, воздух с еле слышным звуком вышел из человека. Я повторил всё еще один раз – снова жалкое и брезгливое существо взбунтовалось внутри, и было даже немного забавно наблюдать за его корчами.
Грудь снова поднялась и медленно опустилась – я взглядом подал команду напарнику. Он торопливо, лихорадочно кивнул и, упершись прямыми руками в грудную клетку бродяги, начал качать. Раз – два – три… Десять… Я прижал пальцы к сонной артерии в надежде почувствовать желанную пульсацию. Но там было тихо. Двадцать – я не отпускал пальцы, внимательно наблюдая за тем, как напарник ритмично упирается руками в прогибавшуюся под нажатиями грудь. Тридцать – ничего… Сорок. В самом конце я вдруг почувствовал что-то – раз, раз, раз. Едва заметный трепет словно какой-то скрытой в артерии жилки.
«Есть пульсация!» – едва не закричал я и не напарнику только, а всему вокруг, целому миру. Меня охватила дрожь волнения. Одна мысль вспыхнула и получила полную власть в сознании – «Он умирает, а мы его спасаем. Он умирает, а мы его спасаем. Он не умрет – мы его спасем!».
Я вновь припал к колючему подбородку – сделал два вдоха, рукой следя за тем, как поднимается грудь. Затем снова напарник качал сердце. В этот раз пульсация появилась раньше, и какое-то время удерживалась сама – так, словно сердце завелось. Но вскоре опять затухла. Мы повторяли снова и снова. Каждый раз пульсация появлялась чуть раньше и задерживалась чуть дольше. С облегчением я видел, как у мужчины меняется цвет лица – он перестал быть землисто-серым и стал просто бледным. Я помнил из лекции, что это хороший признак. Это значит, что в ткани поступает кислород. И жизнь возвращается в тело.
Мы повторяли снова и снова. Вдох, массаж, пульсация. Опять и опять. Забыли про время, слились со своими ролями – я вдыхал в мужчину воздух, мой недавний обидчик заводил ему сердце. Я уверен, если потребовалось бы сидеть так всю ночь – мы просидели бы.
Мы не услышали, как приехала «скорая». Просто какие-то люди в синих куртках оттеснили нас от нашего пострадавшего. От того, за чью жизнь мы теперь отвечали. Слабая жилка пульсации на его шее стала для нас всем в эти минуты. Не было в мире ничего важнее этой робкой трепещущей жилки.
Не отойдя еще от долгого марафона, мы наблюдали со стороны, как врачи включали пострадавшего в кислородную маску, как уже сами качали ему сердце. Затем они быстро, во время малой паузы между подходами положили его на носилки, занесли в машину. «Там должен быть дефибриллятор» – подумал я. Двери «скорой» закрылись, но за ними продолжалась какая-то суета.
Мы сидели рядом на обочине и молчали. Напарник предложил мне сигарету, и я, хоть давно бросил, с радостью согласился. Мы обменялись парой коротких фраз и снова притихли, молча вдыхая и выдыхая табачный дым. Я узнал, что его зовут Денис.
Подошел тот мужик, что сидел на обочине, обхватив руками голову. Он, как я и подумал сперва, оказался водителем, сбившим бродягу. Он что-то путано и быстро говорил нам, тряс наши руки – должно быть благодарил.
«Парни, спасли! Спасли! Я-то думал, ему всё – каюк! Смотрю, он лежит там, не дышит, ну и что я… Он же сам выбежал, прям под колёса! Бухой, наверно! Я и подумал, что он всё… А вы… нет вы просто! Спасли!».
Меня подмывало спросить, кого он имеет в виду, когда говорит «спасли» – сбитого им мужчину, или себя самого. Но я был уверен, что заранее знаю ответ, и не стал спрашивать. Водитель был почему-то неприятен, противен, и я облегченно вздохнул, когда он отошел.
Потом нас опрашивал полицейский. Мы рассказывали, как всё происходило, сотрудник быстро фиксировал в протокол наши слова. Потом еще быстрее, чем писал, он зачитал нам свой конспект, и мы расписались, там, где нужно было. Сотрудник сказал, что нас еще вызовут для чего-то – и мы без сомнений дали свои телефоны.
Оба они, и водитель, и полицейский, казались мне какими-то назойливыми мухами, а то, что делали они – чем-то совершенно бессмысленным и странным. Но я терпел, ожидая, когда можно будет узнать то, что действительно важно.
Как только полицейский отвязался от нас, я подошел к машине «скорой» и постучал в дверь со стороны шофера. Он увидел меня, улыбнулся, видно, сразу понял, что мне нужно. Приоткрыл дверь – из салона пахнуло теплом. «Откачали», – сказал он, и улыбка еще шире расползлась по его лицу. Не могу сказать, чтобы я обрадовался. Это не то слово, и совсем не то чувство. Я испытал облегчение и даже некую слабость – словно после завершения сложной, ответственной работы. Так чувствует себя мастер, созерцающий плод своих трудов, не должный ни начальнику, ни потребителю, а чему-то неведомому в себе и над собой.
Я передал новость Денису – он посмотрел на меня странным взглядом – наверное, минутой ранее, также на шофера глядел и я сам.
На этом всё кончилось. «Скорая», вереща мигалками, уехала. Иномарку, перегородившую дорогу, отогнали в сторону, освободив проезд. Полиция и водители еще оставались на месте, заполняя какие-то документы. Время было позднее, и мы пошли пешком на ближайшую остановку. Пока добрели по обочине, обгоняемые редкими машинами, наконец-то толком познакомились – поделились, кто чем живет. Денис оказался нормальным парнем. Только шутки любил дурацкие.
3
На следующий день мы вдвоем до занятия караулили Елену. Не знали, что скажем ей, но оба были уверены, что что-то сказать нужно. Я заметил ее первым, когда она своей твердой походкой ступала по коридору. Увидев нас, она изменилась в лице – простое задумчивое выражение сменилось суровой маской. Глаза кололи льдом. Казалось, что кололи даже сильнее и больнее, чем вчера.
– Ну, я слушаю, – резко произнесла она.
Сперва мы замялись. А потом оба наперебой стали рассказывать. Сумбурно и сбивчиво, но она, конечно, всё поняла.
На какое-то время я забылся рассказом и не замечал перемены в ней. Но когда мы приближались к концу, я посмотрел-таки на нее украдкой… и сперва не поверил увиденному. Эта была всё та же Елена. Худощавая подтянутая фигура, словно не подвластная годам, то же суровое лицо. Но глаза… В уставших, холодных, колких глазах загорелся вдруг огонек. Она с участием смотрела на нас, как смотрит мать на сына и сестра на брата. Эта малая, но такая удивительная перемена заставила нас замолчать. То, что произошло далее, поразило еще больше. Она, с тем же материнским участием в глазах сказала:
