Читать книгу: «Пробуждение», страница 13

Коренастый уже не улыбался. Видно было, что он пытается представить что-то очень трудно вообразимое. Когда его попутчик закончил, он произнес:

– Так Бог – это тот, кто «капнул» в наш мир Большим взрывом? Так, что ли?

– Примерно. Воля, импульс, проект, называй как хочешь. Греки называли «логос». Помнишь знаменитое «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»? «Слово» – это перевод греческого «логоса». Неудачный, на мой взгляд. Там не о том, что кто-то что-то сказал, а об источнике созидания.

Теперь представь, что одним большим вбросом всё не ограничивается. Что мы чувствуем волны, постоянно приходящие оттуда. Это звучит странно, но в каком-то смысле часть этого «потустороннего ветра» может быть живой и даже разумной. Посмотри на наш, хотя бы земной, мир. Он очень сложно устроен: есть и мертвая природа, и живая, уже и разум появился. Если мы вдруг обнаружили огромный неизученный сектор Вселенной, можем ли мы отрицать его подобную сложность? Никоим образом. Значит, наличие какой-то живой, и может даже разумной сущности, которую мы не видим, не слышим, но таинственным образом чувствуем – допустимо? По-моему, так вполне. Эти сущности и участвуют в появлении в нашем сознании духов, богов, ангелов и демонов. Наравне, конечно, с социальным и психическим опытом. Этот мир не управляет человеком. Но если он есть, то он на нас влияет, а мы на него. Пойми, это не архаичное упрощение, что, дескать, Бог за всё в ответе, это, напротив, новое усложнение, быть может, самое серьезное в истории человечества. Если ты подумаешь над этим хорошенько, то поймешь, что ни с наукой, ни с величием человека это всё никак не конфликтует. Это конфликтует с гордыней человека, возомнившего себя пупом Вселенной и всезнайкой, но не более.

Мы и себя же еще не знаем толком, что мы такое, куда идем и откуда. То мы себя считаем венцом Творения, то подросшей обезьяной. Может быть, мы и рождены природой, как мост между этими мирами. Может быть, мы и развитие свое, и творческий труд должны осознать, как возведение этого моста. Посмотри на наши творения. Ведь в них мы прямо соединяем материю и дух. В любом соборе есть грубый камень, стекло, дерево. А есть таинственное вдохновение архитектора, пришедшее к нему во сне – неясно откуда, непонятно как.

Коренастый с восторгом слушал. Когда худощавый остановился, он проговорил:

– Знаешь, если бы я был физиком-теоретиком, я бы наверное разнес твою теорию в пух и прах. А если бы был христианским богословом, то тебе досталось бы еще сильнее! – он снова улыбнулся. – Ну ты наворотил! Но мне нравится! Это звучит как дикая фантазия еретика, которого утром сожгут на костре – но это меня и восхищает! Масштабно и смело! Одна беда – твои же «коллеги» тебя за эту теорию по голове не погладят.

– Кто-то не погладит. А кто-то ухватится. Среди верующих есть очень разные люди. Но не это важно. Важно другое – чтобы руки протянулись с обеих сторон. Как видишь, я признаю и величие человека, и науку, и, может быть, пытаюсь смотреть дальше, чем многие ваши фантасты. А вот ты согласен пойти нам навстречу? Как тебе пришлось всё то, что я попытался донести?

Коренастый пожал плечами:

– Не знаю. Честно, сказать мне пока нечего. Диспут наш в тупике. Я начал было бить тебя на известном мне поле, однако ты увел спор в такие дебри, где даже нельзя определенно сказать, что ложь, а что истина. По-твоему, Творец со свитой скрывается за ширмой другого измерения, оттуда закрутив всю эту историю с развитием. По-моему, так вообще неясно, что там скрывается. То ли Творец, то ли новое неизведанное, которое еще только предстоит познавать. Полная неопределенность. Загадка! Но, не буду лукавить, многое из того, что ты говорил, мне по душе. Если для лучшего понимания мира и человека потребуется снова вводить в оборот ангелов и демонов, или что-то вроде того – пусть так, – он усмехнулся. – В этом есть своя ирония. А у истории есть чувство юмора – это проверено.

Худощавый выслушал ответ, какое-то время молча посидел, а затем задумчиво произнес:

– Много еще неясного… Когда-то казалось, что весь мир освещен – сначала Богом, затем Разумом. А теперь как будто снова туман всё окутал. Ощущение, словно мы рыбы в мутной воде…

– Да, вокруг темнота. И сами мы – темнота. Но одно известно точно – мы есть. А значит, надо идти вперед. Всё просто. Есть у тебя ноги – иди, пусть пока на ощупь, вслепую. Есть разум – думай. Есть сердце – чувствуй. Есть воля – действуй! Будем жить и расти – поймем больше. Будем сидеть в растерянности – сгнием. Это и есть История – поход в неизвестность. Всё просто.

Сидевший напротив собеседник ничего не ответил, лишь улыбнулся и кивнул.

Оба стали собираться ко сну. Молчали. В кружках покачивался холодный недопитый чай, ритмично стучали колёса. За окном уже совсем стемнело. Небо заволокли густые облака, не оставив взору ни одной звездочки. Попутчики улеглись, пожелали друг другу хорошей ночи и вскоре уснули.

Посреди ночи тот, что лежал слева, коренастый, проснулся. Он поворочался какое-то время, и вдруг его взгляд упал на окно. Грязно-серая пелена облаков разошлась, и в черной полынье неба показались острые, как кончики игл, звёзды. Какая-то новая искорка вспыхнула у него в голове.

– А может и правда… Есть Он? – смутно подумал коренастый, глядя на небо.

С этой мыслью парень снова уснул. Когда утром его поднял проводник, худощавого соседа уже не было – тот сошел на предыдущей станции. Его постельное белье было аккуратно сложено. Лишь одна вещь нарушала порядок. Черная потертая Библия, лежавшая поверх простыней.

2016–2017

***

Интересна одна сцена, которую мне как-то довелось наблюдать в электричке.

Небольшая группа детей лет девяти-десяти под предводительством бодренького седого старичка ехала на соревнования по шахматам. Не желая терять время зря, он решил устроить прямо в электричке очередной шахматный урок. На коленях у него была небольшая магнитная доска, под боком участник партии, которую предстояло разбирать. Напротив – несколько слушателей.

Сам старичок замечателен. Лицо сложено крупными, выпуклыми чертами, кожа иссечена морщинами, голова почти лысая, а оставшиеся немногие волосы полностью седы. Но несмотря на солидный возраст, лицо очень живое, подвижное и немного смешное. Однако я восхитился не одной его внешностью, а более тем, как он вел затеянный на коленке урок. В нем не было ни толики скуки и отчужденности – учитель весь погрузился в разбор партии, искренне удивлялся ошибкам и обижался на непонимание учеников.

– Вот зачем ты так пошел? – старичок с недоумением уставился на мальчишку, что сидел под боком. Тот что-то буркнул в ответ.

– Ясно. Просто пошел. Ну да. Слушай, конкретнее надо играть. Вот куда дальше можно развить? Понимаешь, ты играешь из общих побуждений. Так нельзя, – и он осуждающе посмотрел на мальчугана, а затем перевел взгляд на слушателей – те, видно, тоже того заслуживали.

– Ну тут понятно, тут хорошо, – старичок задвигал фигурками на доске, – а вот это что опять? Зачем тут твой слон? Что он будет делать? – снова едва слышный ответ мальчика.

– Угрожать ладье? Через десять ходов? Так противник увидит и не будет никакой ладьи, – не унимался педагог.

– Погоди, – перешел он, наконец, к позитиву, – давай вместе подумаем, куда было лучше пойти?

Мальчик на какое-то время погрузился в раздумья. Старичок терпеливо ждал, молниеносно одергивая сидящих напротив учеников, которые так и норовили высказать какую-то свою идею.

– Цыц! Цыц! Дайте человеку подумать! – гневным, но не злым шепотом шикал он на юнцов, сгоравших от жгучего нетерпения своих собственных вариантов.

Наконец, мальчик протянул руку, взялся за кончик белого слона, приподнял его чуть над доской, покачал несколько секунд на весу, словно всё еще колеблясь и что-то просчитывая в голове – а затем опустил на иную, нежели в уже сыгранной партии, клетку.

– Так, – тихо сказал он под нос и поднял глаза на учителя. Я заметил, что во взгляде мальчишки не было робости, ощущалась осмысленность хода.

– Почему? Объясни, – тактично попросил его старичок, едва пряча за маленьким сморщенным кулачком довольную улыбку.

– Так я связываю ферзя, и он не сможет никуда сойти.

– Точно! – учитель наконец дал себе волю, – ты его пришпилил к королю, и он уже не боец. Ты просто вынуждаешь его идти на неравный размен – его пальцы обозначили следующий ход, – В итоге выиграл немалое преимущество. Молодец! – старичок в восторге нетерпеливо потер руки.

Мальчишке тоже передалось радостное настроение учителя, он скромно заулыбался и даже бросил на сверстников взгляд триумфатора – «мол, видали!».

– Ладно, не зазнавайся, Алехин, – одернул старичок окрыленного ученика, и, как мне показалось, себя самого, – в реальной партии ты бестолково пошел. Идем дальше. Конь на дэ-пять. Ага, – и он вновь погрузился в анализ, подперев подбородок сморщенным кулачком.

Электричка подъезжала к моей остановке. Я с неудовольствием прервал наблюдения и направился к выходу. Даже когда через десять минут уже вышел со станции и брел по своим делам вдоль гудевшей от автомобилей дороги – затеянный на коленке шахматный урок старичка не выходил из головы. Очень уж вживался в свое дело учитель, воспринимал его частью себя, а не с дистанции «всего лишь работы». Даже мне, наблюдателю, стало стыдно, что мальчик не так, а этак слоном пошел, и вместе с ним я был рад новому удачному ходу. Так меня это увлекло, что я на время бросил собственные размышления и стал возрождать в голове шахматные правила и приемы. Невольно вспомнил, как сам в детстве сидел напротив отца за двумя рядами фигур. Как два года ходил затем в шахматную школу неподалеку от дома. Было интересно, и я неплохо даже научился играть. Однако на память почему-то приходили эпизоды не очень спортивные. Как от зазнайства проигравший противник (выше меня на пару разрядов!) стал от обиды скандалить и в меня бросаться фигурами – а я в него. Схватка юных сверхинтеллектов продолжилась несколько в иной плоскости. Вспомнилось, как один из молодых педагогов однажды пришел на занятия с огромным фингалом под глазом, чем вызвал у учеников небывалое оживление. Как одну выигранную мной партию разбирали для примера перед всеми, но преподаватель с середины заплутал в моих путаных записях, поворчал, плюнул на всё и доиграл партию за обоих соперников уже сам.

Да. Интересные воспоминания вызвали эти юные шахматисты и их тренер, едущие на какие-то состязания. Пусть им сопутствует удача.

2018

Братья

1

Была середина мая. Сергей ехал в гости к младшему брату Володьке. Тот давно уже зазывал его к себе в деревню, и Сергей всё порывался поехать, но… Находились всегда какие-то дела, заботы, проблемы, и он каждый раз откладывал визит. А теперь вот сгреб всё это в сторону, взял билет на поезд и поехал. Повздорил даже с женой немного на этой почве.

«Но это ничего, – думал он, глядя на переменчивый пейзаж за окном, – она у меня отходчивая».

Сергей и сам не знал, с чего это вдруг он так остро захотел побывать у брата. Он любил его сильно, немного отеческой даже любовью, но не так уж по нему и скучал. Однако когда Володька в очередной раз повторил свое традиционное уже приглашение, у Сергея будто что-то екнуло в душе. Как обычно, он пространно обещал подумать, но ночью и весь следующий день мысли о поездке не оставляли его. Наконец он взял на работе несколько отгулов, которые ему задолжало начальство, и начал «обрабатывать» супругу. Не без боя отстояв свое право на свободу передвижений, он обрадовал удивленного Володьку и стал собираться в дорогу. Странно, но, прощаясь с работой и домашними, он будто даже испытал облегчение. Словно тяготила его эта жизнь. Он не задумывался особо о таких вещах, но понимал, что жизнь его, конечно, скучновата. Весь день на работе, приковылял домой, поел, посмотрел с женой что-нибудь по телеку и спать. И так по кругу. А тут эта поездка. Вроде как даже приключение…

Да, странно легко было уезжать. Только с пятилетней дочкой Олечкой расставаться было тягостно. Он даже думал взять ее с собой, но… слишком уж обиделась на поездку жена.

«А ей бы там понравилось, – думал Сергей, – там речка, лес, красота…»

У Сергея была одна догадка, почему ему вдруг так до колик захотелось поехать к брату. Не в Володьке только было дело, и даже не в скучном жизненном колесе, которое сам он устало крутил, а в деревне. Может, это по ней он так истосковался душой? Он ведь не был там сколько… Десять лет?

«Подумать только, десять лет… Жениться успел, ребенок уже подрастает…» – думал Сергей.

В детстве они с братом постоянно гостили в деревне у стариков, дедушки с бабушкой. Помогали по хозяйству: пасли скот, копали и поливали огород, кормили кур и дворового пса. Дом стоял на окраине деревни, и совсем рядом с ним протекала небольшая речушка. По ночам прямо из дома можно было услышать ее манящий шелест. Вместе с деревенскими ребятами они купались в речке, спускались по ней на плотах, строили заводи. За речкой сразу начинался лес. Сперва их встречала просвеченная солнцем приветливая чаща, но чем дальше, тем становился лес темнее, мрачнее и гуще, начинал пугать. Они не ходили в него.

Но в целом летняя сельская жизнь была яркой и бурной. Каждое лето они с нетерпением ждали, когда родители отвезут их в этот удивительный деревенский мир.

2

Сергей смотрел в окно на проносившиеся мимо кудрявые леса. Он вспоминал своего младшего брата. Ему только исполнилось тридцать – это был симпатичный на вид, но в повадках немного неуклюжий молодой мужчина. В детстве и юности они были очень дружны, но потом наступила иная пора, жизнь у каждого закрутилась своя, и они немного потеряли друг друга из виду. Конечно же, регулярно созванивались, болтали о разном, но вот вживую виделись всё реже.

Володька был чудак. Его даже родственники так называли. «Что там наш чудак опять удумал?», «Где там теперь наш чудной?»

Для подобного прозвища были свои основания. Володька отучился в техническом вузе, в армию его не взяли, и он пошел работать на завод, в какой-то административный отдел. Он тогда встречался с девушкой, и дело уже шло к свадьбе, как вдруг… Отношения у них испортились, никто даже не знал толком, из-за чего, и они разошлись. Но это было только началом. Несмотря на увещевания родственников, парень затем уволился с работы и стал перебиваться разными ненадежными заработками.

Около полугода он так мыкался, а потом выкинул еще более странный фортель. Квартиру в городе оставил для сдачи жильцам, а сам уехал в деревню, в дом, пустующий после смерти стариков. Володька находил себе в селе случайные подработки, получал деньги с аренды квартиры – на то и жил. Как он всех уверял, совершенно замечательно жил.

Сергей догадывался, в чем могла быть причина такого резкого разворота, хоть в это до конца и не верилось. Володька хотел писать картины. Он увлекся этим еще в вузе, и у него уже начало неплохо получаться, но окончание студенческой вольницы внесло свои коррективы. Да и невеста его совсем не понимала увлечения живописью.

«Может, из-за этого он всё бросил?» – думал про себя Сергей. Но спросить брата в лоб всё как-то не решался.

Как только Володька совершил свой необыкновенный исход, так сразу начал настойчиво звать его в гости в деревню. Будто знал, на что давить, и заманивал детскими воспоминаниями. Но Сергей всё тянул, отнекивался… Володька, казалось, уже совсем разуверился в визите и повторял свои приглашения просто ради приличия. И когда Сергей вдруг всерьез собрался ехать, то брат немало удивился. Может, он уже и не готовился к гостям, не ждал, а теперь вот допросился, принимайте!

3

Братья должны были встретиться на той самой станции, на которой они сходили в детстве вместе с родителями, когда приезжали летом в деревню. Сергей вышел из вагона, осмотрелся и сразу узнал вдали неуклюжую угловатую фигуру Володьки. Что-то даже подкатило внутри, будто слёзы…

«Что-то я совсем расклеился», – подумал он и направился к брату.

Тот также заметил его и быстро зашагал по платформе. Они встретились, крепко обнялись, постояли немного, глядя друг на друга, и, усмехаясь, закурили. У каждого до встречи была небольшая робость, даже что-то вроде боязни, но теперь всё это улетучилось, и они говорили так, будто и не расставались никогда.

Дорога от станции до деревни занимала около часа пешком. Автобус тут уже не ходил, и если не было своей машины, то нужно было топать ногами. Но братьям это было только в удовольствие. Они шли, болтая обо всём подряд. Володька спрашивал, конечно, про семью: как там их родители, как жена, дочка. Сергей интересовался жизнью в деревне: что в ней осталось из старого, и что появилось нового. Дорога спускалась в низины, потом поднималась немного, и тогда глазам открывались смутно знакомые Сергею пейзажи. Повсюду были свежие зеленые холмы, рассеченные кудрявыми тенистыми балками, а вдали виднелись домишки – деревня. За ней будто мазками художника набросан был густой темнеющий лес. Его верхняя грань четко выделялась на фоне светлого голубого неба.

– Рисуешь? – Сергей кивнул на вид, открывшийся им с пригорка.

– Ну так, бывает, – скромно ответил Володька, словно не желая развивать тему.

Вскоре они подошли к деревне. Издалека она была совсем как прежняя, но теперь, вблизи, Сергей увидел, что жизнь уходила из нее. Дома в большинстве стояли неухоженные и покосившиеся. Многие огороды совсем запустели и заросли травой, видно было, что у хозяев нет сил заниматься ими. От тех опрятных дворов, что когда-то полнились мычащей скотиной и манили плодовыми деревьями, не осталось и следа. Дорога была совсем разбита, клуб посреди деревни закрыт и заколочен кривыми иссохшими досками. Пока они шли через весь поселок, им встретились только двое пожилых уже мужиков. Удручающее было зрелище. Воспряв было духом от встречи с братом, от вида подзабытой уже, но в душе такой родной природы, Сергей теперь погрузился в раздумья.

«Крутимся там как белки в колесе, а тут вот как всё… Мда. Нехорошо…» – душила его досада…

Володька увидел перемену в брате, но что сказать, не нашелся. Так в тягостном молчании они дошли до дома. Тот был в относительном порядке – их дедушка слыл хорошим хозяином и дом построил крепкий. Однако и Володька не терял времени даром. Что-то где-то подмазал, подкрасил, заменил стёкла в окнах. Дом хоть и был очень старым, но выглядел бодро.

Володька ушел в магазин за продуктами, а Сергей стал размещаться. Он положил свои вещи и теперь всё бродил по комнатам, прислушивался к скрипу половиц, вспоминал. Вот тут они спали на соседних кроватях. В это окно братья как-то вылазили ночью, чтобы присоединиться к дерзкой затее деревенских ребят. А тут раньше стоял большой лакированный стол, который накрывали на праздники, когда к старикам съезжалась вся родня…

Взволновалась душа у Сергея. Мысли и воспоминания толкались в его голове, перебивали, теснили друг друга. А он всё бродил по старому, ворчавшему под его шагами дому. Вдруг он набрел на странную комнату. В ней царил неимоверный бардак: холсты, испачканные в красках тряпки, кисти, стаканы с мутной водой – всё было брошено, где попало, куда пришлась рука хозяина. Сергей догадался, что это, очевидно, мастерская Володьки. У дальней стены комнаты стояли рядками готовые и неоконченные картины. Сергей понимал, что нехорошо вторгаться так бесцеремонно, но всё же любопытство взяло верх. Он начал просматривать работы. В большинстве это были пейзажи, хотя встречались и попытки портретов, живых сцен с людьми. Картины Сергею, несведущему в искусствах, нравились, хоть и видно было, что брату недоставало мастерства. Кое-где выходило коряво, где-то наоборот, как-то вычурно аккуратно, так, как в жизни никогда не бывает. Впрочем, ляпы Володька компенсировал чувством и чудными идеями. Одна картина изображала мелкую деревенскую речушку, в которой стоял, согнув шею и припав к воде, грозный вороной конь. На другом наброске можно было различить открытое окно, в котором виднелся лес. Особенность задумке придавала птица – она вспархивала с подоконника, и Володька попытался ухватить ее кистью прямо в движении, хоть и получилось это у него неважно.

Вдруг какая-то, по всей видимости уже законченная, картина привлекла внимание Сергея. Она была зажата меж других, и выглядывал только один ее край, изображавший темное ночное небо. Сергей потянулся к ней, но тут услышал шаги в прихожей. Вспомнил, что он в мастерской без спроса, постыдился себя и поспешно ретировался из комнаты. В расположенной по центру дома гостиной его встретил Володька с пакетами, полными продуктов.

– Я думал, ты ушел уже куда-то. Пойдем, надо, что ли, ужин небольшой сварганить. Не каждый день так встречаемся, – Володька прошел на кухню, и Сергей последовал за ним.

На столе появились небогатые яства и бутылка самогонки. Приступили к стряпне. Пока варили, жарили, резали, снова разговорились. Говорили то о жизни в городе и деревне, то о работе. Вспоминали детство. Наконец всё было готово. Братья уселись за столом у окна, где когда-то давно угощала их блинами бабушка. Выпили за встречу, закусили, принялись за трапезу. Оба проголодались, и еда стремительно исчезала со стола.

4

Хорошо подкрепившись, они вышли на крыльцо покурить. Вечерело. Солнце садилось за лесную чащу, освещая всё вокруг бронзовым светом. С речки им в спины дул легкий прохладный ветер, но небо было чистое, и на нем уже начали проклевываться первые звездочки. Очень хорошо было… Сергей будто даже забыл дневную досаду за умирающий поселок, за свою городскую слепоту. Свежая, распустившаяся во всей своей жизненной силе весенняя природа захватила его. Захотелось вдруг пойти туда, за речку, в лес, в пугающую неизвестность…

– Слушай, давай сюда переместимся, на крыльцо, а? – предложил Сергей, – хорошо тут…

– Давай, – согласился Володька, тоже думавший о чем-то своем.

Вместе братья перенесли на крыльцо остатки еды, бутылку, два стула. Выпили еще. Алкоголь уже немного разгорячил их, и говорили они теперь громче. Сергей всё хотел допытаться, почему Володька переехал в деревню.

– Нет, ты скажи, неужели не жалеешь? Тебя же в начальники прочили, ответственный, мол, умный. С девушкой той, как ее… Почти поженились уже. Семья это хорошо, брат. Неужели не жалко так всё? Ррраз! И с концами!

– Да что я, прям как будто на необитаемый остров сбежал! То же вы все, надоели, «чудак» да «чудило». А то, что старики наши тут жили – ничего? Никто почему-то не возмущался! – кипятился разгоряченный хмелем Володька.

– Дак старики всю жизнь тут пробыли, что ты с собой сравниваешь. Ты городской, молодой. Это правда странно, как монах получаешься, – Сергей немного подтрунивал над братом.

– Ой, да какая разница! Кому-то же надо тут жить! Что, не видишь, что тут умирает всё! Одни пенсионеры только и остались, а скоро уже и их не будет!

– Вижу… – Сергей снова помрачнел немного, когда вспомнил покинутые мертвые дома, встретившие его сегодня.

– Ну так. А я и говорю.

– А рисование? – снова пристал Сергей.

– Ну и живопись, конечно… – в сумерках плохо было видно, но Володька немного зарделся, словно стеснялся этой темы, – но это не главное. Не мог я там работать, ты понимаешь? Ну гадко, душно! Сидим все, как стручки в рубашечках, в компьютеры уткнулись, и только знаем, что доходы, да расходы, да отчеты. Я думал, пойду на завод, строить там что-то буду, не знаю, проекты разрабатывать. А меня засунули в бюрократию какую-то! И не перевестись, ничего, видите ли «профиль»! Да я совсем на другое учился! – Володька увлекся, размахивал у брата перед носом соленым огурцом.

– Ну, я понял, ты потише… Я картины твои сегодня смотрел, – сказал вдруг Сергей и сам удивился внезапно выскочившим словам.

– Да? – Володька опустил разболтавшиеся руки, весь как-то подобрался. У него голос даже изменился, будто он на экзамене перед профессором отвечал, – и как?

– Мне понравилось. Сильно. Я в этом не соображаю ничего, но идеи у тебя классные. Особенно птица та, что с окна взлетает… Молодец! – Сергей говорил искренне, не собирался льстить, он и правда гордился своим немного сумасбродным братом, который назло всему уехал вот так в деревню и рисует картины. Что греха таить, он даже немного завидовал ему. Легкости жизни, самой возможности вот так крутануть руль, и будь что будет. А у него… Всё совсем иначе…

Увлекшись мыслями, он пропустил, что Володька начал ему объяснять что-то про картины.

– …реальный случай, я говорю. Утром открыл окно, а она как вспорхнула перед лицом! Я как будто замершую ее увидел, представляешь? С тех пор из головы не выходит. Мне учиться еще многому надо, как контур вести, тени наносить и прочее. С техникой у меня проблемы, – Володька увлеченно рассказывал про свою живопись. Потом замолчал, посмотрел на брата, спросил:

– А у тебя есть что-нибудь такое?

– Какое? – не понял сперва Сергей.

– Ну, как у меня картины. Увлекаешься чем-нибудь? Ты, помню, в вузе всё схемы, механизмы новые разрабатывал. Как там оно? Живет? – Володька задал этот вопрос негромко, осторожно, словно ступал по тонкому льду.

– Да никак. Не нужны никому эти новые схемы. Всё и так работает, без них. Главное, деньги капают, а все эти модернизации… – Сергей вздохнул тяжело, добавил:

– Жалеешь меня, значит? Да, скучно я живу, не то, что ты… – ему вдруг захотелось всё сказать, излить душу. Кому еще это делать, как не родному брату, с которым вместе с самого детства?

– Я и приехал-то сюда, Володь, потому что устал от скуки этой. Всё одно и то же, одно и то же. И вроде всё на месте, жилье, семья в порядке, дочка подрастает, умненькая. А одна суета, беготня, день за днем по кругу! Достало. А у тебя тут вроде как приключение, да? – он горько усмехнулся, помолчал немного. – Черствеет как-то душа. Даже к Ленке черствеет. Страшно, как подумаю. Дочка одна моя радость. Как солнышко, всегда светит… – грустно улыбнувшись, он замолчал. Сидел, тяжело опустив голову, курил.

Брат не отвечал. Он не знал, что сказать. Чувства эти были ему смутно знакомы, но он убежал, как только почуял их тогда, на прошлой работе… А брат его живет так уже годы… Годы! А он убежал. И сидит тут, в деревне, и правда, как отшельник. В такие минуты Володька начинал сомневаться, правильно ли поступил он со всем: с работой, невестой, деревней, картинами своими. Может, нужно было сжать зубы и жить, как его брат? Была бы уже жена, ребенок, на работе бы, наверное, продвинулся. «Да, может, так и надо было. Вот только тошно было до жути. Не мог я это терпеть. Или не хотел…» – думал он.

Некоторое время они просто сидели. Вокруг сгущались сумерки. Сергей молча наполнил их рюмки, они выпили, тоже молча. Сергей наконец решился прервать тягостное молчание:

– Ладно, ты извини, что я тут расклеился. Нормально всё, – он снова болезненно как-то, через силу, улыбнулся.

– Да ты чего, я понимаю, – Володька хотел сказать что-то ободрительное, но не знал, что именно. Вдруг он весь вздрогнул разом, будто ток его ударил, и шлепнул себя ладонью по лбу.

– Вот дурак, забыл! Самогонка всё! Я сейчас! – он, чуть не упав, соскочил со своего стула и рванул в дом. Оттуда послышался шум перебираемых вещей. Сергей удивленно наблюдал эту сцену. Через минуту Володька выбежал из дома, держа в руках картину в раме, ту самую, что Сергей не успел сегодня рассмотреть, с черным краем. Володька включил тусклый свет на крыльце, показал картину лицом.

– Подарок! Это я нарисовал, когда тебя ждал. Я же не думал, что ты и правда приедешь, думал, опять отложим. А идея давно уже появилась. Ну, я и… – замялся Володька.

Сергей молчал и, не отрываясь, смотрел на картину. На ней были изображены двое мальчишек, сидящих на крыше деревенского дома. Они смотрели вверх, на черное как смоль небо, усеянное сотнями мерцающих звезд. Один из них, тот, что постарше, указывал рукой, должно быть, на какое-нибудь созвездие…

– Это же мы… – произнес Сергей осипшим вдруг голосом. Внутри у него всё как-то приподнялось, натянулось. Он давно уже не чувствовал такого, чтобы сердце так трепетало, а душа волновалась.

– Да. Это ты, рукой показываешь. Помню, ты тогда все созвездия выучил, и каждый раз, когда мы на крышу тайком забирались, находил какое-нибудь и мне про него рассказывал.

– Да, помню, – у Сергея защипало в уголках глаз, и он быстро-быстро заморгал, чтобы брат не увидел, как выступят слёзы. Он понял вдруг, его словно по голове ударили, что он уже много лет просто не любовался звездами. А когда-то он так любил небо! Увлекался космосом, физикой, оттого и пошел в технический, на инженера… Где теперь всё это? Неужели пропало, ушло из него? Не может быть, ведь он так горел этим в юности! А, может, так и есть – всё ушло?

«Что же со мной случилось. Как же я так живу…» – как-то отстраненно, будто не о себе, а о ком-то другом, думал Сергей. Голова его словно опухла, отяжелела, какой-то далекий звон слышался в ушах. Но Володька будто не замечал странного состояния брата. Или всё видел, но не показывал этого…

– Слушай, а давай сейчас влезем, а?

– Куда? – не понял сперва Сергей, голову которого наполняли мысли, одна темнее и тяжелее другой.

– На крышу! – Володька рассмеялся, потащил Сергея за руку, – пойдем, я уже разведал, не провалимся.

Он достал откуда-то фонарь, провел брата в дальний угол дома. Там была лестница на чердак, про которую Сергей уже и забыл. Они влезли, отворили люк в потолке, оказались в пространстве под покатой крышей. Володька включил фонарь, нащупывал его лучом выход на крышу. У Сергея в голове разом вспыхнули воспоминания, связанные с этим местом: как они прятались тут от бабушки, скрывали щенка и воровали отсюда банки с вареньем…

Наконец они нашли двустворчатые большие ставни, закрытые на простой ржавый крючок. Младший брат отворил их, вылез первым, подтянул за собой старшего. Они оказались на крыше.

Стояла уже ночь. На крыше было прохладно. Свежий ветер с реки обнимал дом и уносился дальше, в сторону полей. Слышно было, как шелестит в реке вода, как дом под ними издает странные и непонятные звуки, поскрипывает, будто ворчит.

– Совсем как в детстве… – произнес пораженный Сергей.

– Да-а-а-а, – протяжно отозвался брат. Он уже растянулся на крыше и смотрел в небо. Сергей последовал его примеру.

Небо ошеломляло. Он не помнил уже, когда видел такое. В городе всё время ночью освещение, и звезд почти не видно, так, тусклые белые плевочки, а не звёзды. Тут же это была густая мерцающая россыпь серебра на черном бархатном фоне. Видно было и Млечный Путь, и созвездия, и далекие, едва уловимые звёзды.