Читать книгу: «Офицер по связям с реальностью», страница 4

8.

Предсвадебный месяц прошёл как во сне. Она слышала, что это месяц огромной суеты: и то надо сделать, и это, а ей ничего как будто и не надо. Даже перевезти свой небогатый скарб в квартиру Богдана она не решалась. Почему – сама не знала. Может, боялась сглазить. К тому же следовало купить платье, но почему-то не хотелось, и она откладывала.

Каждое утро она получала нежные послания от Богдана, в которых ей иногда чудилось что-то выдуманное, литературное. Она отвечала по законам жанра: люблю, жду с нетерпением, скучаю. И чуть-чуть о своей жизни: выдали дипломы, её группа устроила выпускной банкет, до августа разрешается жить в общаге. Ей неожиданно предложили работу, в понедельник пойдёт знакомиться; контора какая-то непонятная, новая, только организуется. Рекомендовал её тот самый смешливый доцент, её научный руководитель, чего уж она совершенно не ожидала. Вроде как предлагал кое-кому ещё, но те оказались: это считалось вроде как ведомством по промывке мозгов населению, что горделивые москвичи, само собой, презирают.

От Богдана пришла открытка с изображением Спаса-на-Крови, опущенная в Питере: «Люблю, люблю, ты каждую минуту со мной». Она впервые увидела его почерк. Почерк был очень разборчивый, даже элегантный, среднего размера, с сильным нажимом. В графологии это, кажется, означает ясность и последовательность мысли, а также склонность к доминированию. Орфографических ошибок не было. Почему-то стало тревожно: как они встретятся? Скорей бы уж… Глупо как-то быть невестой, ждущей суженого. «…женихом быть очень скучно, гораздо скучнее, чем быть мужем или ничем. Жених – это ни то ни сё: от одного берега ушел, к другому не дошел; не женат и нельзя сказать, чтобы был холост…»  Чехов. «Любовь».

На вечеринке в честь окончания университета Прасковья всё хотела объявить, что выходит замуж. Но так и не объявила, что-то ей мешало. Только когда выходили, сказала Рине:

– Рина, ты будешь первого июля в Москве?

Рина вытащила смартфон и сверилась со своим расписанием:

– Ну, кажется, буду. А дальше, со второго, буду занята, у меня съёмка. – Прасковье показалось, что всё она врёт: и про необычайно плотный график, и про съёмку. Просто привыкла врать и постепенно втянулась, и поверила сама. Но Прасковья тут же устыдилась своих мыслей.

– Дело в том, что я выхожу замуж и приглашаю тебя в свидетели.

– Ну ты даёшь, Прасковья из Подмосковья! И ни сном ни духом! Девочки! Девчонки! Прасковья замуж выходит. – Но согруппницы уже ушли вперёд, и никто не отозвался.

– Что ж, поздравляю, первая ласточка! – Рина чмокнула Прасковью в щёку. – И охота тебе губить молодость?

– Охота! – ответила Прасковья с несвойственной себе категоричностью. Ей почему-то хотелось противоречить Рине.

– Ого! Любовь что ли?

Прасковья не ответила. Тогда Рина перевела обсуждение в практическую плоскость:

– Надеюсь, москвич? С квартирой?

– Угу, – кивнула Прасковья.

– И кто же этот счастливец? – с обычной своей иронией осведомилась Рина.

– А что тебя интересует?

– Ну, основные данные резюме.

– Звать Богдан, 25 лет, военный переводчик, ранее не судим, в браке не состоял, зарегистрирован в Москве, район Басманный, проживает по месту регистрации, – отбарабанила Прасковья с той же иронией, с которой спрашивала Рина.

– Военный! Двадцать пять лет! – воскликнула Рина с комическим ужасом. – Что за деревенские вкусы! Ему что, нужно срочно отъезжать в Забайкальский военный округ?

– Да нет, вроде не нужно, – пожала плечами Прасковья.

– Тогда нафиг жениться? – продолжала Рина. – В двадцать пять-то лет? Какие-то затеи сельской простоты.

– Ну я и есть сельская, – согласилась Прасковья.

– Ты чего – беременная что ли? – догадалась Рина.

– Ни в одном глазу! – покрутила головой Прасковья.

– Тогда я вообще ничего не понимаю, – развела руками Рина. – Мне даже хочется увидеть твоего… этого… как его?

– Увидишь. Так ты придёшь?

– Так точно! – дурашливо вытянулась Рина. – А что тебе подарить? Полотенца там какие-нибудь, скатерти, утюги?

– Книга – лучший подарок, – ответила Прасковья, как Богдану накануне своего дня рождения. («А как давно это было!»). Я же дочь и внучка учительниц литературы.

– Ну и какую же книгу?

– Подари мне хороший атлас мира. У меня нет, а иногда хочется что-нибудь посмотреть на бумаге.

– Забайкальский военный округ?

– Ты угадала, – кивнула Прасковья.

– Ты всё-таки деревенская. Тебе только за военного замуж.

– Вот я и выхожу, – сухо ответила Прасковья.

Платье купить всё же было надо. Прасковья зашла в несколько салонов свадебных и вечерних нарядов: дорого и глупо. Неожиданно решение нашлось само собой в родном городке.

Она заехала на два дня к родителям. Почему-то было тревожно и как-то не по себе. Надо было говорить о предстоящей свадьбе, рассказывать что-то о женихе, обсуждать бытовые мелочи, играть роль счастливой невесты. Главное, деньги надо было оставить родителям на организацию свадебного пира. Сделать это просто и прямо было невозможно: надо как-то сунуть их Зине, в крайности – отцу, чтобы мама ни в коем случае не была оскорблена получением денег от Богдана. Всё это было нелепо и тягостно, и Прасковья пошла побродить по городу.

Набрела на магазин льняных изделий, где продавались вышитые фартуки, цыганские юбки и петухи на чайник. Магазина этого вроде как прежде не было. Не думая о свадебном наряде, зашла: лён ей всегда нравился.

Вошла – и тут же увидела то, что нужно: серовато-голубой комплект из жакета и юбки с вологодским кружевом в цвет ткани. Костюм был в единственном экземпляре. Жакет мягкий, с защипами вокруг талии, рукава чуть ниже локтя, юбка-годе, до середины икры. Цвет – идеально подходящий, только бы размер подошёл! Подошёл и размер, ничего ни ушивать, ни подшивать не надо. Бывает же такое везение! Её синевато-серые глаза сразу стали синее в этом костюме. Она тут же его купила. И в ста метрах от льняного магазина нашлись идеально подходящие синие туфли на каблуке средней высоты, как она любит, так и не научившись ходить на шпильке. Всё вместе двадцать тысяч – вполне бюджетно. Могла потратить и побольше: Богдан скинул на карточку «на обзаведение», как он выразился. Но тратить не свои деньги ей было как-то неловко, а деньги Богдана она ощущала как не свои. Она даже возражала: «Что у меня своих что ли денег нет?». Наверное, Рина права: она закомплексованная и несовременная.

Дома покупку оценили, но слегка разочаровались, что не белое платье. Но тут же практично рассудили, что так, пожалуй, даже лучше: комплект подойдёт для будущего – и на работу можно, и в театр; её родные были уверены, что она, живя в Москве, то и дело ходит в театр. Опять же можно отдельно носить юбку и жакет. Жакет отлично смотрится с джинсами. И стирается хорошо: мама почему-то всегда оценивала вещи с точки зрения будущей стирки, хотя стирала и гладила по большей части тётя Зина.

Тётя Зина, умевшая шить шёлковые ридикюли и вообще умелица на все руки, тут же извлекла из своей заначки кусок скользкого блестящего шёлка и принялась мастерить маленькую сумочку к Прасковьиному костюму. Сумочка тёмно-синяя, под цвет туфель, а на ней мастерица-Зина вышила шёлком очень натуралистические незабудки. Невеста получилась хоть куда. Потом на её ридикюль, переживший несколько исторических эпох, обращали внимание на самых престижных сборищах и в самых торжественных обстоятельствах.

За два дня до бракосочетания выяснилось: Богдан приедет только утром в день регистрации. Регистрация назначена на 16 часов, он постарается быть не позднее трёх. Свидетель по имени Родион, друг и сослуживец Богдана, заедет за свидетельницей, потом они вдвоём – за невестой, а жених примчится прямо в ЗАГС.

Прасковья отвратительно спала две последние ночи: ужасно боялась, что задержится какой-нибудь рейс, что-нибудь там не стыкуется, он опоздает и выйдет ужасный конфуз. Богдан звонил ей, уверял, что всё будет отлично, но ведь всякое может быть. Ей почему-то казалось, что она ужасно и непоправимо опозорится, Рина будет над ней смеяться всю оставшуюся жизнь. Зачем ей вообще была нужна Рина и нельзя ли было пригласить кого-нибудь другого – это ей как-то не приходило в голову.

Накануне вечером ей позвонил свидетель и проговорил с оттенком едва заметного ёрничанья:

– Прасковья Павловна! Меня зовут Родион Чернов, я сослуживец Богдана и ваш свидетель. Мне приказано эскортировать Вас к месту Вашего бракосочетания. Но прежде я должен забрать свидетельницу. Благоволите сообщить её имя и телефон.

Прасковья сообщила. Через несколько минут он позвонил опять:

– Разрешите доложить: с mademoiselle Риной достигнута договорённость, в четырнадцать ноль-ноль мы будем в холле вашего общежития. Честь имею.

– Погодите, Родион. Я очень беспокоюсь: вдруг Богдан не успеет? Что тогда получится? Мы окажемся в дурацком положении.

– Разрешите доложить план Б, – с готовностью произнёс Родион самым деловым тоном, словно и в самом деле докладывал начальству, – на Вас женюсь я. Богдан говорил о Вас с таким восхищением, что я готов жениться в любой момент: я совершенно доверяю его вкусу.

– Родион, ну что Вы такое несёте! – невольно рассмеялась Прасковья.

– Если Вас не устраивает план Б, предлагаю положиться на благодетельную фортуну. Со своей стороны уверен, что Богдан сделает всё возможное и невозможное, чтобы прибыть своевременно.

Странным образом, разговор с этим насмешником её ободрил. «Как-нибудь обойдётся!» – с этой мыслью она легла спать.

9.

Утром она вскочила в семь, потому что боялась опоздать. Куда – она сообразила не сразу. Потом сообразила – в парикмахерскую, куда была записана на десять. Слава Богу, время есть, салон рядом. Ни есть, ни пить не хотелось.

В парикмахерской сделали довольно нелепую, на её взгляд, причёску: лицо обрамляли то ли колбаски, то ли штопоры из волос. Она было попробовала возражать, но ей сказали, что именно такова должна быть свадебная причёска, и она не решилась спорить с профессионалами: вдруг и впрямь так надо? Но что было придумано неплохо – это мелкие голубые цветочки, вплетённые в волосы. Они удачно перекликались с незабудками на ридикюле, и это примирило Прасковью с колбасками. Макияж она делать не стала: покрасит губы и ладно, а то, не дай Бог, нарисуют какие-нибудь колбаски. Или штопоры.

Богдан успел. Он выскочил из такси, за десять минут до назначенного времени, на ходу натягивая светло-серый пиджак, оказавшийся тоже льняным, что Прасковье показалось добрым знаком. Красивый и загорелый, словно вернулся с пляжа, а не из командировки. Только совсем вблизи было заметно, что он устал: вокруг глаз появились морщинки. Прасковья бросилась к нему и, не обращая ни на кого внимания, прижалась к груди.

– Ты приехал, ты здесь!

Чего тут было больше: любви или облегчения – трудно сказать.

– Любимая моя, солнышко моё, прости, что тебя встревожил. Поверь, по-другому не получалось. Но зато я так много успел, что мы можем спокойно провести наши каникулы. Теперь всё, мы вместе. Познакомь меня со своей подругой.

Рина меж тем стояла поодаль, скептически улыбаясь. Она была стройна и стильна – сорок второй размер, зелёное маленькое платье с оголённой треугольником спиной, чёрные лакированные туфли на высочайшей шпильке, совершенно незаметные колготки, изящный лакированный мини-рюкзачок и надо всем этим – элегантное свежеуложенное каре, выкрашенное в три цвета с преобладанием рыжего. Прасковья привычно почувствовала себя жирной и провинциальной со всеми своими незабудками и колбасками.

Прасковья, держа за руку Богдана, словно боясь потерять, подошла к ней.

– Познакомься, Рина: это Богдан, мой муж (она почему-то сказала «муж», хотя формально он мужем ещё не был), а это Рина – моя однокурсница и одногруппница. Рина протянула руку с лёгким изгибом, намекая на поцелуй. Однако Богдан изгиб проигнорировал и гендерно нейтрально пожал руку, почтительно наклонив при этом голову. Прасковья поняла: Рина не понравилась. И ей Богдан, похоже, не понравился.

Тут выяснилось ужасное: они забыли купить пресловутый букет невесты. Родион рванул на улицу и буквально через пять минут вернулся с двумя плотно увязанными проволокой букетами незабудок. С них капала вода: наверное, торговка держала букеты в ведре с водой.

– Быстро носовой платок! – обратился он к жениху. Богдан, не рассуждая, протянул ему пачку бумажных одноразовых платочков. Родион вскрыл зубами упаковку, промокнул цветы и нецеремонно сунул оба букета Прасковье.

– Тётка сказала, что незабудки какие-то особые, – пояснил он. – Растут обочь студёных ключей, что струятся в реку. Как тебе, Богдан, мой древнерусский? – обратился он к жениху, вышучивая, как догадалась Прасковья, склонность Богдана к словарю Даля и подобным источникам. Богдан не отреагировал.

– На моей родине такие незабудки тоже есть, правда. И растут они по краям ручейков, что питают реку, – почему-то обрадовалась Прасковья. – Везде незабудки уже закончились, а там цветут всё лето.

– Дай сюда! – Рина категорически отобрала незабудки у Прасковьи.

На подоконнике раскрутила проволоку, соединила букеты в один и аккуратно разместила по краям ландышевые листья, которыми были окружены букеты, ловко обернула объединённый букет проволокой и возвратила Прасковье.

– Держи! Бедная Лиза нервно курит в сторонке. Да не внизу держи, а у талии, – проговорила она с едва заметной брезгливостью. – Тебя ж фоткать будут.

Незабудки на фотографии вышли отлично, даже отдельные цветочки различить можно. А уж как подошли к её наряду! Так что не было б счастья, да несчастье помогло. В этом Прасковье тоже почудился добрый знак.

Тут их вызвали.

– Является ли ваше намерение вступить в брак свободным, осознанным и взаимным? Отвечайте сначала Вы, Прасковья Павловна.

– Да, – почему-то хрипло ответила Прасковья.

– Отвечайте Вы, Богдан Борисович.

– Да.

Расписывались они, потом свидетели. Невесть откуда взявшийся фотограф фотографировал; наверное, он служил при Дворце бракосочетания, а может, его заказал Родион. Рина на своих каблуках напоминала цаплю, которая поселилась пару лет назад у них под горой в болотистой заводи.

– В знак любви и верности обменяйтесь кольцами.

Служительница принесла кольца на подносе. Прасковья удивилась: кто и когда позаботился о кольцах? Богдан надел ей на палец кольцо, в котором по всей окружности были вделаны маленькие бриллиантики. Откуда он знал её размер? А ему она надела традиционное обручальное.

Она посмотрела на Родиона и Рину. Родион глядел серьёзно и доброжелательно. Рина – с привычной иронией.

Так же она глядела и в стейк-хаусе, куда они отправились обедать. Прасковье, впрочем, было всё равно, куда идти. Есть не хотелось, хотя она не ела с утра. Утром она только выпила в общаге чаю из пакетика. Они крепко держались за руки, словно первоклассники на экскурсии. С того дня у них образовалась привычка ходить, держась за руки.

Сели на диван у стола, всё так же не расцепляя рук. Всё окружающее было далеко и неважно, она со сладким испугом думала о том, что случится с ними, когда они наконец окажутся дома. Испуга было больше, чем сладости. Богдан, казалось, думал о том же, а может, и не о том, а о чём-то постороннем и тревожном. А может, он просто устал.

Родион понял, что друг его отключён от реальности, и взял роль хозяина застолья на себя.

Долго не могли найти вазу для незабудок: в ресторане, как она поняла, были только высокие вазы под длинные цветы. Наконец официант принёс какой-то странный сосуд, возможно, соусницу и разместил в ней незабудки. Получилось неожиданно красиво. Разлили шампанское.

– Ого! Ruinart. Душки-военные заказали приличное шампанское, – похвалила Рина, скорей всего, для демонстрации собственных познаний в бомонде и хайлайфе. Прасковья не различала сортов шампанского, потому оценить не могла.

– А почему не «Вдова Клико»? – спросила Рина с той же целью.

– «Вдова» слишком популярна, высока вероятность нарваться на польскую подделку, – пояснил Родион.

– А Вы, Богдан, какие напитки предпочитаете? – не унималась Рина. – У неё почему-то была выраженная потребность прикапываться к Богдану. Что-то в нём было такое, что вызывало в ней не проходящее и даже возрастающее раздражение.

– При потребности надраться – безусловно водку. При отсутствии потребности – хороший цейлонский чай, – без выражения ответил Богдан.

Рина улыбнулась, как человек получивший подтверждение своих предположений.

– И часто у вас появляется такая потребность? – спросила кокетливо.

– Не часто, – ответил Богдан по-прежнему без выражения.

Прасковье вдруг стало ясно, что ему противно всё происходящее и он жалеет, что женился на ней. Да, определённо жалеет, это видно. «Господи! Зачем всё это?»

– Тогда сузим вопрос, – продолжала меж тем приставать Рина. – Какое шампанское Вы, Богдан, предпочитаете? Именно шампанское. Поскольку я работаю в журнале «Ways of Living – русская версия», мне это чисто социологически интересно. Даже я бы сказала – антропологически.

– Антропологически – Bollinger, – ответил Богдан, произнеся название напитка на французский лад и с отменным прононсом.

Рина изготовилась сказать ещё что-то ехидное, но Родион опередил её и поднял бокал.

– Будьте счастливы, друзья. Вообще – будьте. В наше время это главное. Остальное – приложится. В том числе и сорта шампанского.

– Душки-военные не слишком красноречивы, – заявила Рина. – Тогда мне придётся выступить более развёрнуто. Итак, я знаю Прасковью с ДВИ. Кто не в курсе, что это такое – это «дополнительное вступительное испытание». У нас в МГУ, помимо ЕГЭ, полагается сдавать ещё один письменный экзамен по профильному предмету. Вот там мы с Прасковьей и познакомились. И надо сказать, Богдан, Ваша жена сильно превзошла меня в баллах за это самое ДВИ, хотя я училась в крутой московской школе, а Прасковья – в обычной подмосковной. Потом Прасковья замечательно, просто лучше всех, училась в МГУ и читала всё задаваемое подряд. Едва зададут, а она уже прочитала. Мало того, она даже конспектировала – искусство, которым я, признаюсь, так и не овладела. Возможно потому, что с самого первого курса работала по специальности. А что делать? Журналист – профессия практическая. Не отказываться же, когда зовут. И вот добрая Прасковья даже шпаргалки для меня изготовляла – самой-то ей они были без надобности, она и так всё знает. В том, что мне удалось получить законченное высшее образование в лучшем вузе страны – есть и заслуга Вашей жены – мадам… как теперь твоя фамилия, Прасковья?

– Я не меняла фамилию, – ответила та.

– Странно, странно, непорядок какой-то. И Вы это допустили, Богдан?

– Допустил, – слегка кивнул Богдан.

– Ну что ж, – вздохнула Рина, смиряясь с непорядком. – Я хочу пожелать моей подруге большого личного счастья. Даже если наши профессиональные пути разойдутся, мне бы хотелось, чтобы мы навсегда остались подругами. За тебя, Прасковья! И за твоего мужа Богдана, – добавила она.

– А пути-то почему разойдутся? – поинтересовалась Прасковья, смутно чуя подвох.

– Ну, мало ли… Журналистская профессия хлопотная, часто связана с разъездами. Душки-военные таких жён не терпят. Вот я, например, завтра уезжаю на съёмки, приеду невесть когда. И какой муж-военный это бы потерпел? Вот Вы, Богдан, потерпели бы такое безобразие?

– Работа есть работа, – скромно ответил Богдан.

– Ну вот Вы лично разрешили бы вашей жене уехать на съёмки на неопределённый срок, как я сделаю завтра? («Господи, умеет же она пиарить себя прямо на автомате!» – подумала Прасковья).

– Я не понимаю, как я могу разрешить или не разрешить человеку выполнять его профессиональные обязанности, – проговорил Богдан с едва заметным оттенком раздражения. «Достала!», – подумала Прасковья.

– Вы, Богдан, какой-то нетипичный душка-военный, – заявила Рина. – Хотя по вам видно, что вы военные, – добавила она.

Вероятно, для её моно-спектакля ей требовалось, чтобы муж Прасковьи был военным, притом типичным.

– Спасибо, – проговорил Богдан. – Вы незаслуженно добры к нам. Мы оба очень мало военные и ещё меньше – душки.

– Военные-военные! – настаивала Рина. – Это видно.

Этот увлекательный разговор прервался появлением плотного брюнета лет тридцати с небольшим кавказской внешности. Он подошёл к их столу, почтительно поклонился и представился:

– Здравствуйте, дорогие гости! Меня зовут Гасан Гасанов, я хозяин этого заведения. Хорошо ли вам у нас, нравится ли кухня, обслуживание?

Родион от имени всех присутствующих заверил, что всё нравится, а Гасан продолжал:

– Я уже видел вас однажды тут, а теперь, как мне сказали, вы отмечаете торжественный день вашего бракосочетания. Это большая честь для меня. Я пошлю в подарок уважаемым молодожёнам бутылку вина, которое не продаётся в Москве. Это вино моей родины, моей родной деревни. Буду рад видеть вас всегда. – Он ещё раз поклонился и уплыл в подсобку. Через некоторое время официант принёс подарочный пакет с бутылкой.

– Он явно запал на тебя, – уверенно заявила Рина Прасковье. – Просто слюна до пола. Оно и понятно: ты – в их вкусе. – Она показала руками, в чём именно состоит их вкус: нечто пышное и корпулентное.

Богдан неодобрительно приподнял левую бровь.

– Рина, – проговорил он сухо, – прошу меня извинить, но Ваши предположения не кажутся мне уместными. Ещё раз прошу меня извинить.

– О! – радостно воскликнула Рина. – Вот и солдафон подъехал! Я говорила, что каждый военный в глубине души солдафон. (– А ещё дуболом, – вполголоса вставил Родион). Вот Вы, Богдан, себя и проявили! Вы ревнивый солдафон. И не вздумайте возражать!

Богдан неожиданно расхохотался, продемонстрировав свои сплошные зубы.

– Рина! Вы прелестны. Вы даже не представляете, какой потрясающий комплимент Вы мне отвесили. Я всю сознательную жизнь мечтал стать хоть капельку солдафоном. Старался. Упражнялся. И вот, оказывается, мне кое-что удалось. Огромное Вам спасибо. Я буду носить Ваш комплимент, как медаль. Честное слово.

– Не знаю, чем уж тут гордиться, – пробормотала Рина.

Некоторое время все жевали. Еда, в самом деле, была отменная.

Богдан успел шепнуть на ухо Прасковье:

– Ты невероятно красивая, люблю тебя безмерно. – Прасковья не поверила. Это он сказал нарочно, чтобы она не огорчалась Рининой выходкой. Ей хотелось встать и уйти куда глаза глядят.

10.

Подкрепившись, Рина снова пошла в атаку.

– А вот скажите, господа офицеры, как вы относитесь к регулярной похвальбе по телевизору насчёт какого-то там вундерваффе, которое якобы у нас изобретено? Это что – правда? Враньё? Промывка мозгов? – спросила она, обращаясь почему-то преимущественно к Богдану.

– А что такое говорят про вундерваффе? Я, видимо, отстал от актуальных трендов, – проговорил Богдан.

– Ну, что изобрели какие-то ракеты, беспилотники, я в этом ничего не понимаю, да и понимать не желаю, но они всё вокруг якобы разят наповал, и нигде в мире такого нет. Это вообще как – чистая промывка мозга населению?

– Вряд ли это совсем беспочвенно, – ответил Родион, заметив, что Богдану совсем не хочется говорить. – Я думаю, разведки основных игроков работают исправно, а потому всё, что надо, друг про друга знают. Так что чистый блеф про вундерваффе, скорее всего, невозможен. Значит, что-то есть. В каком количестве и в какой степени готовности – тут трудно что-то сказать. Про конкретные характеристики и вообще детали – мы вам ничего сказать не можем: не наш профиль. Да и никто Вам этого не скажет.

– «И на вражьей земле мы врага разобьём малой кровью, могучим ударом», – продекламировала Рина издевательским тоном. – Тогда тоже бубнили пропагандоны, как мы сильны и вооружены. А потом еле ноги унесли. Всё повторяется, господа офицеры – я так понимаю.

– Пропагандоны, Рина, – это по Вашей части, – взглянул на неё Родион с лёгкой насмешкой. – А другие делали своё дело.

– И какое же, позвольте узнать? – иронически осведомилась Рина.

– НКВД организовывал спящие ячейки партизанского подполья в Белоруссии, строились промышленные площадки для эвакуации промышленности на Восток. Готовились к долгой и тяжёлой войне. Ну а пропаганда – это для публики.

– НКВД, в первую очередь, пересажало полстраны, – авторитетно заявила Рина.

– Наверное, это была цена, заплаченная за отсутствие серьёзного предательства во время войны, – предположил Родион.

– Родион, ужасы Вы какие-то говорите! – Рина прижала пальцы к вискам. – Это же жизни человеческие! Лучше уж о вундерваффе. А Вы, Богдан, верите в эти чудеса военной техники? – обратилась она прямо к Богдану.

– Это не Пресвятая Троица, чтоб в неё верить. Вы, безусловно, правы в одном: пока оружие не испытано реальным боем, даже не просто боем – войной, – он произнёс это слово неожиданно жёстко, – судить о качествах этого оружия в полной мере невозможно, – ответил Богдан.

– Значит, по-вашему, всё это враньё, что говорят об этом вундерваффе? – настаивала Рина. – Или Вам неймётся испытать оружие реальным боем? Признайтесь уж!

Богдан слушал Рину, как человек, у которого сильно болит голова, слушает громкую музыку, которую невозможно выключить. Но он всё-таки сделал заметное усилие над собой и начал говорить:

– Сейчас, как мне видится, происходит испытание новых видов оружия, даже не так – новых средств борьбы. И ваше, медам, оружие – пропаганда – играет всё более важную роль, – обратился он к обеим дамам; Рина поморщилась, Прасковья согласно кивнула. – И ваши коллеги и товарищи по оружию не показывают блестящих результатов, к сожалению, – уколол он Рину. – Во всяком случае, история свидетельствует, – продолжал Богдан, – что накануне большой войны обычно случается малая, на которой испытывается новое оружие. Вот и сейчас возникает всё больше локальных конфликтов, и, наверное, неспроста. Перед Первой Мировой, например, была Англо-Бурская война. Кстати, эта война ровно за сто лет до операции НАТО в Югославии была первым конфликтом, мотивированным защитой «прав и свобод человека» и «ценностей цивилизованного общества». Это была новость, вернее много новостей. Не зря туда слетелись военспецы со всего мира. Там было множество интересных технических новинок: бездымный порох, шрапнель, пулеметы, униформа цвета хаки. Бронепоезда в нашем сознании ассоциируются с нашей Гражданской войной, а ведь они появились там. Специальные подразделения снайперов. Потом сама тактика буров – действия мелкими мобильными отрядами – стала основой для формирования спецназа. Что ещё? Родион, я ничего не упустил?

– Ещё был изобретён формат концлагеря, – мрачно добавил Родион. – Потом сильно пригодилось.

– Для Вас, Богдан, – прекрасная вещь – это пулемёт, – поджала губы Рина. – А для меня в убийстве людей нет ничего вдохновляющего. Я ненавижу войну и не понимаю, как ею можно восхищаться. Я люблю поэзию. И для меня эта самая Англо-Бурская война, на которую слетались, как Вы выразились, военспецы, как на выставку, это была та самая война, на которой погиб сын Киплинга, – явила эрудицию Рина. – Вот вы любите Киплинга? – обратилась она ко всем разом.

– Я – нет, – ответила Прасковья. Разумеется, о нём нельзя судить по переводам Маршака. Переводы Маршака – хороши, оригиналы – несравненно хуже, очень слабенькие оригиналы. – Прасковья была раздражена и ей хотелось возражать.

– И Вы, Богдан, разумеется, тоже не любите Киплинга, как Ваша филологически продвинутая жена?

– Напротив, очень люблю, – вспыхнул Богдан, словно подросток, изготовившийся сказать остроумную гадость взрослым. – Очень ценю его цикл про Томми Аткинса, безвестного английского солдата. Вот это, например:

While it's Tommy this, an' Tommy that, an' "Tommy, fall be'ind",

But it's "Please to walk in front, sir", when there's trouble in the wind,

There's trouble in the wind, my boys, there's trouble in the wind,

O it's "Please to walk in front, sir", when there's trouble in the wind.³

Дамы не ловили с лёгкостью английский на слух, тем более киплинговские казарменные баллады, а потому в полной мере не сумели оценить изысканную колкость Богдана. Родион усмехнулся: его английский был несравненно лучше.

– У Вас превосходное произношение, – похвалила Рина Богдана, – но Ваши идеи – ужасны. Вот из-за таких, как Вы, в мире и происходят войны.

– Такие, как мы, это всего лишь мелкий подручный инструмент могущественных сил, Рина, – поморщился Богдан, – да и идей у меня особых нет, да и войны происходят совсем не поэтому.

– И почему же? – с вызовом произнесла Рина.

– Надо полагать, такова падшая природа человека, – ответил Богдан. – Войны занимали гораздо больше времени в истории, чем мир.

– Значит, война неизбежна по-вашему? Мировая? – обратилась Рина к Богдану, одновременно настойчиво и кокетливо.

– Рина, – проигнорировал Богдан кокетство и ответил тоном терпеливого учителя, вразумляющего двоечника, – война уже идёт, и идёт постоянно. Возможно, нынешняя мировая война чем-то похожа на Тридцатилетнюю XVII века – отдельные очаги, меняющиеся коалиции.

Рина предпочла не углублять разговор о Тридцатилетней войне: знала она об этом чуть меньше, чем ничего. А Богдан – Прасковья заметила – упорно не хочет говорить о современной войне и уводит разговор в историю.

– Ну а наши-то когда влезут в какую-нибудь заварушку? – раздражённо проговорила Рина. – Чтоб господам офицерам без дела не сидеть.

– Через полгода, думаю, громыхнёт возле наших границ, – сказал вдруг Родион без привычной иронии. – Всем мало не покажется.

– А Вы почём знаете, что через полгода? – повернулась она к Родиону.

– Интуиция. Чуйка. Распознавание образов. – Он говорил уже с обычной иронией.

Рина нервно вытащила из своего рюкзачка пачку тонких и очень длинных сигарет и объявила, что пойдёт покурить. Курить тут было положено на улице. Роман без особого энтузиазма пошёл за ней.

Молодожёны остались вдвоём.

– Прости моё идиотское поведение, – сказал он, целуя её руку. – Я почти не спал в последние трое суток. Отсюда весь тот вздор, который я тут напорол. Кстати, я мимоходом совершил литературоведческое открытие.

– Вот это да! – изумилась Прасковья. – И в чём же оно состоит?

– Я понял, почему Чацкий нёс всю ту обличительно-поучительную чушь, которой все восхищаются уж двести лет.

– Совсем даже не все восхищаются. Пушкин считал его дураком, потому что он не понимал, что за публика перед ним, и рассыпал бисер перед свиньями, – возразила Прасковья.

– И он был не прав.

– Кто не прав? – удивилась Прасковья.

– Пушкин не прав.

– И почему же?

– Чацкий просто устал, – объяснил Богдан. – Ну вот как я. Мы оба с ним попали с корабля на бал. И поэтому оба не могли найти верного тона в разговорах. И оба говорили не то, не так, не там и не тем. И оба выглядели совершенными идиотами. В этом моё литературоведческое открытие.