Читать книгу: «Тёщины рассказы», страница 4
– Вот, корову отдай, тёлку продадим, Ванины вещи…
Я молчу, – …присудют, приходи забирай.
Не дай Бог сиротой быть. Не к кому голову приклонить.
ПОХОРОННЫЕ ДЕНЬГИ
Военкомат меня вызывает. Комиссар: "Почему не берёте деньги? Вам полагается три с половиной тыщи за мужа."
– Так я думаю, что живой.
– Если живой, ещё дадим. Развяжите нам руки этими деньгами. Избавьте нас от них.
Какую-то девчонку стали бы сейчас упрашивать…
– Я не возьму.
– А что нам Сталин скажет?
– Я всё равно их не буду держать, все раздам.
– Это ваше дело. Сходите в контору подпишите.
Послали в одном месте бумажечку заверить. Захожу. Двенадцать часов было:
– У нас обед.
– Мне возвращаться далеко, пешком около двадцати километров, там мои детки остались. Прошу. Подпишите. Минутное дело.
– Ещё указывать здесь будет.
Вышла от них, слёзы текут. На крылечке сидит раненый. Выписывался. На костылях, здоровое лицо, только из госпиталя.
– Что, гражданочка, не приняли. Ну, пойдём.
Зашёл и давай этими костылями махать. Чернила все перелил.
– Чо не подписываете? Я вам щас наобедаю. Мы ноги оставляем. У ней две малюточки. Всех залуплю.
Кто соскочил, кто под стол…
– А ты держи двери. Будете подписывать?
Сели, все в чернилах, подписали, я убежала. Прибегаю в военкомат: "На такой грех вы меня послали". Взглянули, улыбнулись: "Получайте деньги." Получила. С такими деньгами такую дорогу идти… до деревни. Уже темняет… Эх, пойду в мясокомбинат. Прихожу. Вот так и так. Как бы меня доставить на второй участок? Только зашла, всё объяснила, один мужчина вышел распорядился, – Ду-ду-ду! Машина к окошку подкатывает. Шофёр и усадил, и привёз, – вот как по-настоящему обращаются с людьми…
ТАБАКУ ПОПРОСИЛ
Пока Ваня в Шадринске стоял, собрала ему посылку, утку пожарила да всякой сдобы положила. Он ел-ел… и с голоду чуть не умер. Надо было вместо сдобы чёрного хлеба послать. Пишет мне: "Пришли табаку".
Побежала в Помяновку за табаком. Двенадцать километров бегу ночью, столбы наставлены, один, два,.. – думаю, сейчас остановлюсь отдышусь, сама всё бегу… И табаку отправила, и хлеба, и валенки. Ваня потом говорит: "На фронте лучше было. В Шадринске день и ночь гоняли. Жиров никаких, семьсот-восемьсот граммов хлеба, ешь и голодный, все отощали. Всё что было меняли на еду. И валенки ушли…".
Люди от новобранцев и полотенчики, и обмотки брали, всё за еду.
НА ЗАВЕТ
В Кропанях в столовой и суп мясной, и каша каждый день, люди и тянулись сюда. Из трудармии, из тюрьмы, и так люди шли… подкормиться. Придут к столовой и лежат целый день. Без сил. Идёшь мимо, они глазёнки поднимают. Или ползают по помойке, выковыривают палочками… Кому рубль дам, кому два. Без денег в столовой не кормили.
У меня крыльцо большое было, крытое. Лягут на крыльцо и лежат. Дожидают, когда я выйду. Рано стали ходить. Я вижу, что они все голодные. Картошки наварю, натолку, сливками разведу, в муке обваляю, шанег наделаю, – и в печку в русску. А протвини большие. Потом как маслом их улью, – бежит с них, потом вынесу, – берите-берите… Один протвень вынесу, другой. Они ещё стесняются, а сами за этим и придут.
Обыгаются, ещё раньше придут на крыльцо.
Вот бежит эта Ариша, агрономша: "Ух ты, язви вас, вы чо тут повадились?" А сама только приехала из города, сколько мешков увезла туда, торговать… Кричит: "Ланя, гони ты их"
– Ирина Григорьевна, я ведь не вашим кормлю.
У меня всё своё. И в огороде работала, человек шестьдесят на мне, – хожу, поливаю, всё делаю, и вот сколько людей кормлю. Дак пришла на "Борозду", они кучками так все и сидят, мои рабочие. "Вот она, наша миленькая-дорогая пришла." Вот надо как заслужить от людей. Наша миленькая да дорогая.
Когда отелилась другая корова, решила: сделаю её на завет – чтобы муж вернулся и дети выросли. Не возьму с неё ни копейки. И не брала.
Квартирантка приходит (почту разносила): "Семья у Меньшиковых вся опухла". Он изранен, на коленках ползает. Пять ребятишек да самих двое. Жили под озером в земляночке. Темно, вот така пиколка зажжена, – тряпка шает. Я навешала на коромысло и картошки, и молока, и масла, – припёрла им.
– Да милая ты наша, да Ланечка ты милая, да как ты… За тебя Богу молить будем.
Все ребята лежат опухли. Меньшиков: "Чем тебя отблагодарить?"
– Да чем, ты весь израненный.
– Ничего, говори.
– Мне бы соломы привезти на подстилку.
– Привезу.
Бубнов идёт: "Ты почему Меньшикова позвала, а не меня?
Стали молоко собирать на армию, кто в поллитровой баночке несёт, кто в литровой. Явилася в контору, на коромысле два ведра, так все глаза и вставили.
Пришло письмо с военкомата: собрать посылки для армии.Собрали общее собрание совхоза, всех заставили стряпать. Черемихин: "Дадим муку, сахар, молоко, только спеките". Соседка: "Ой у меня мальчишки всё съедят, что спеку". Я говорю: "Мне муки мешок, сахар, молока не надо."
Пошла в мастерскую к плотникам. Сбахали мне ящик, пуд накласть можно. "Андрей Григорыч, это Чигриной такой ящик сделали?" – "Нет, тебе." – "Неужто я в совхозе всех богаче?" – "Эх, только подошёл к твоему крыльцу, по запаху уже понял…" Они же её (посылку) в городе оставили (нестандартная).
Тоня: "Бакулиха сырое мясо отправила… Сырого мяса наклала, разит от её посылки…"
В войну старались поддержать дух у солдаток. Часто устраивали собрания. Я приходила нарядная. "Вон она какая приходит, не то что мы." А у меня плохих нарядов не было. Организовали женсовет. Вот меня и выбрали ответственной за чистоту. Ну, я и взялась. Поехала в город, купила на свои деньги извёстки, щёток. Разварила извёстку, раздала щётки, чтоб женщины навели чистоту. Назначили срок. Пошли с обходом. Все постарались навести порядок. Только одна бабка всех насмешила. Мы зашли к ней, вроде бы чисто, но что-то мне не поверилось, – нигде не видно посуды. Заглянули в подполье, она там вся грязная валяется. Ну мы и посмеялись. Долго вспоминали, как бабка Ульяна навела у себя порядок…
БУДУ ВСЯКИХ ПОДБИРАТЬ…
Морозяки были в войну невозможные.
Тоня-квартирантка пришла:"Коло угла девчонка стоит, замерзает".
– Что ты её не завела?
– Ну, буду всяких подбирать.
"Всяких", а сама живёт у меня, ничего. А кто она мне. Не родня, никто…
Оград не было, дома и всё. Ограды разломаны. Сожгли. Стоит там, от кухни, боится ночью идти, стала и спит, уже окоченела, ноги не гнутся, голые, юбчошка на ней.
– Бери её под руку.
Повели с Тоней, у неё ноги не идут… Заволокли на печку, захрапела. Слава Богу, живая. Проснулась, где я? Ты на печке. Есть хочешь? Она заплакала.
Целую неделю я её не отпускала домой.
– Тётечка, пойду, милая. Отец раненый ждёт.
Юбчонка на ней, кофтёнка. Пошла продукты отцу добывать, за кофту ведро картошки, за юбку – хлеба.
– Как бы ты без юбки в город шла?
Только проводила, заходит мальчишка лет двенадцати. Зашёл, помолился Богу.
– Что, мальчик, тебе надо?
– Да я тятькины ботинки пришёл променять.
– А где они у тебя?
– Да там, в мешке, на санках.
Наречие мне знакомое. С моей деревни оказался. Послали менять ботинки тятькины. Ваня Гаврилин. Со Строева. С родины с моей.
Лезь на печку. Разувайся. Ни варежек, ни одежонки. Вот твои ботинки, на голбчике стоят. А он ещё следит, куда я их поставила. Отогревайся, потом накормлю. Он как уставил шарёшки на меня. Залез на печку, да как он спал, даже слюнка изо рта. Проснулся, поел.
– Теперь опять спи.
Вот он давай спать. День живёт, вот живёт два. Отъелся немного. Осмелел: "Тётечка, пойду поменяю… пройду по вашей-то тут… по деревне…"
– А сколько тебе велели наменять?
– Ведро картошки.
– Как бы ты ведро картошки пёр?
– На санках.
Это 70 километров прошёл, такие морозы, за ведром картошки. Шёл и никто не взял эти ботинки, вот куда завернулся, в Кропани.
Насыпала ведро, собрала ему всего, – хлеба, масла, сметанки, творогу и родным гостинцев дала. Ремком закрутила, к санкам привязала, его ремками всякими закутала, проводила за деревню.
– А ботинки вези, тятька сносит. Жаль, картошка замёрзнет.
– Да мы и морожену съедим.
– А это тебе на дорогу. Пойдёшь-пойдёшь, поешь, – и скажи, наказала, у кого ты был.
Вот являются ещё с нашей деревни, тоже менять пошли, на Кропаниху на соседку вышли. Та им: "Вот она доит, вон красный сарафан". Подходят ко мне. Говорю: "Отойдите". Галька не любила чужих, сразу заколет. Спрашиваю:
– Тётя Рая , ты откуда взялась?
– Мне тётя Ирина про тебя сказала.
Подоила Гальку, сразу блинов завела.
Тётя Рая: "Два блинка съем, больше не буду."
Вот с этой Раей я письмо написала своей сродной сестре, и Луня мне пишет: "Дядя Лёша тебя маленькую признавал умницей, така ты и вышла".
ДВА ВЕДРА КАРТОШКИ
Зекранец появился. Сестра с ним и жена, племянники, племянницы… Сестра нацарилась в столовую заведующей. Где-то форму достал, офицерские ремни, ремень так, ремень этак. Ему наколют скота, дадут хлеба, масла, – "Зекранец доставляет фронту продукты".
Вот варила башка? Вечером уехал, утром опять приехал. А жена стала разодетая, а то в одних ремках была.
А рабочему шестьсот граммов паечка, сжуёт насухую, какой из него работник. Работаем в поле. Говорю им:
– Варите два ведра картошки.
Обрадовались. Худые, голодные.
Хоп, Черемихин с Зекранцем подкатывают на лошадке. Дым увидали. Рабочие все спрятались. Черемихин соскакивает: "Это что такое?"
– Картошка варится, Тимофей Петрович.
– Этого нельзя делать.
– Вам жалко. Я завтра же утром принесу лично своей два ведра.
Рабочие из-за кустов выглядывают.
– А вот я газету почитаю, что на фронте делается, – газетку достаёт. – Зовите рабочих,
Зекранец расхаживает, тут наган, тут планшетка. Ох, не дай Бог быть голодным людям.
Приедет, Черемихин его нагрузит.
С Мотей Дырочкиной разговариваем:
– Мотя, ты как его считаешь?
– Как считаю? Подлец. Жену как нарядил. А сестру.
Сграчили вскоре. Черемихин: "А как вы правы оказались… Попался Зекранец. Аферист".
Вон как. А вот вы кто?
УЙДУ В ЗЕМЛЯНКУ
Ваню взяли, я в комнате ничего не изменила. Занавесочки висят. Окошки, как двери, весь дом в окошках. Всё начальство лезло в квартиру. На постой.
Вот ставят и ставят ко мне. Написала Ване на фронт: "Разреши перейти в землянку. Простыни рвут, наволоки рвут…" Черемихина в военкомат вызвали. Перестал водить.
Ну, и слушались его. Этот умел. И плутовать умел, и совхоз держать. До Кропаней был председателем Юргамышского райисполкома. Как врага народа взяли в тридцать седьмом, с партии сняли, дали наказание – этот совхоз. В сороковом году ему было пятдесят пять лет. По годам был стар, седой-преседой, плохо видел. Полный был. Давно умер.
Сгорела конюховка. Весь скот сгорел, жильё как-то не сгорело. Приехали семь человек кагэбэвских. Опять пришёл Черемихин просить, чтобы я готовила на них: "Товарищ Сарычева, мы вам всё-всё будем доставлять. Только готовь…". Пришёл с бутылкой. Всё меня товарищ Сарычева звал.
Прислал пильщиков.
–Дядя Гурьян, идите обое с Колей, садитесь завтракать, тогда будете работать.
Колька голодный, ест-ест, на меня посмотрит да опять ест.
Две коровы, что мне? завтрак не приготовить? Когда ещё всё доставят.
Вот обед поспел, кагэбэвские пришли обедать. Пообедали. Курить на крыльцо вышли. Один ко мне подошёл: "Вас никто не обижает? Если обижают, скажите." Говорю: "Соседка кур ворует".
– Я с ней побеседую.
Побеседовал. Соседка бежит, кричит: "Ланя, забирай свою курицу".
Я выхожу на крыльцо, вижу что не моя курица…
– Твоя… твоя… Твоя в сарайку забежала, сейчас выгоню…
Не может не плутовать, даже тут схитрить хотела.
Приезжает агроном. Опять Черемихин: "Товарищ Сарычева, пусть он пока здесь на кухне поживёт… мы скоро ему подыщем жильё…"
– Тимофей Петрович, хоть бы женщину. Ни одеться, ни раздеться.
– На кухне… день-два…
Я ушла корову управлять, агроном схватил шмутки и с кухни в комнату на диван…
– Ой, мне так удобно, я нисколько не помешаю.
Неделю живёт. Вторую. Жильё дают, комнатку, он не съезжает. Черемихину говорит: "Вы Сарычеву переведите в мою комнатку, мне здесь очень понравилось". Мою квартиру настаивает! Я замок на дверь повесила. Сами (опять) в створку лазим. Целый день дом на замке. Смотрим – едет. Багаж везёт. Володя (Ремнёв) правит к крыльцу. У агронома сопли так висят. Подъехали. Агроном: "У ей замок!"
Володя: "Давай садись, долго я буду ждать." (Черемихин за Володьку мешок сеянки в город отвёз. Бронь наложили.)
Избавились от агронома…
Тоня за почтой ездила. Лошадь была специально выделена. Пришла запрягать, агрономишка сидит в кошеве. Она поматерилась-поматерилась, он не вылазит. Поехали. Он в кошеве, она на беседке. В поле раскружнула, он и выпал. Так и замёрз бы, ладно Черемихин из города возвращался. Что за кочка тёмная ползает, остановил лошадь. Ты чего тут?
– Это Сеец со мной устроила.
Черемихин допрашивает Сеец:
– Ты почему агронома в поле вывезла?
– Мне надо кошеву запрягать, а он не даёт. Мне хоть чья кошева, мне за почтой ехать. Выпал. Пусть бы сам и шёл. Думала, получу почту, чорта с два его посажу.
Тут народу в конторе, хохоту. И Черемихин хохочет.
Агроном в столовой кусок маслом намажет, творогу наведёт со сметаной, в обед – мясное. Не расчитывался.
Однажды на поле подошёл к женщинам. Книжка в руках. По книжке заставлял садить, окучивать, всё делать… А тут Физа оторви да брось. Казачка. "Отойди. Щас голову отрублю. Вон топор, в балагане." Озеро рядом. Схватила топор. Он в воду забежал… вот так уж по горло зашёл… Бабы кричат: "Физа, он же утонет".
– Пусть тонет, раз пошёл купаться.
Тут Ариша подходить стала, жена, увидала и на него: ты что такой-сякой…
ПРОСТАЯ СМЁРТНАЯ
Николай с финской вторую жену привёз да с ребёнком шестимесячным, Сеец фамилия, из Прибалтики, Тоней звали. Первая-то в Митино осталась, а эту куда девать? К Сарычевым… Вот она у меня и прожила всю войну.
Решила я второго квартиранта взять. Пришла к одним, у них с окошек течёт, он спит голова на льду, и дверь не закрывается, обледенела.
– Михаил, как ты тут спишь?
– О, чай-чай, ничего. Да, чай, не на улице.
– Айда ко мне жить.
– А чем платить?
– Никакой платы, дров привезёшь и всё.
На конюховке работал. Объяснила ему, как мой дом найти, фамилию свою сказала.Те, у которых он живёт: "Куда идёшь? Там на одну половицу стань, на другу – стыдно". Пошёл.
Тоня в окно смотрит: "Это не твой квартирант бегает?" Он фамилию мою не запомнил, бегает с чемоданчиком по деревне, спрашивает Сорокину… Нашёл.
Поставил чемоданчик, взял быков на базе и за дровами уехал. День проходит, нету. Полночь – нету. Тоня говорит: "Замёрз твой квартирант". А ночь светлая. Слышим, заскрипел воз, сухостою такую возину прёт. Сбросил, откидал, угнал быков на базу, пришёл, постучал. "Вот, хозяюшка, привёз."
– Видела, видела, садись кушай.
Ест.
– Поел, ложись спать, хочешь – на полати, хочешь – на печку.
Полез на полати.
Живёт наш квартирант. Вот давай за Тоней ухаживать. Тоня почту возила. Приду, говорит, он лошадь запрягает, – квартирант какой услужливый, – вожжи подаёт, кнут подаёт. Что в столовой получит, мальчошке даёт. "Да не давайте, он же сытый." А тот: папа, папа… Привязался Тонин мальчишка. Михаил по вечерам игрушки вырезает…
Теперь давай этот Михаил Тоню сватать. Тоня: "Лане надо сказать". Вот он ко мне:
– Чай-чай, Ланя.
– Что?
Замолчит. Опять:
– Чай-чай… да вот я Сеец говорю давай поженимся.
– Она тебя лупить будет. У неё муж на востоке.
– Чай всё будет хорошо.
Оженились: сёдня живут, завтра она его выгоняет. Он: "Я б давно сам ушёл, да Лани стыдно".
Скота много нагнали на участок. Мясокомбинат не успевал обрабатывать. Возле сарайки канава, утром встала, полная овечек. В озеро полезли. А мороз сильный ударил, холодина. Замёрзли. Люди их и кололи, и ели… Квартирант катИт навершних, ведро под рукой: "Вот, хозяюшка, жарьте, варите да и мне немножко…"
А курдюк такой лежит в ведре, его топи, дочего он вкусный.
– Не-ет. С кем кололи, с тем и жарьте, и ешьте.
Там одна придёт, хоть Лиза Жданова, разговоры по всему совхозу пойдут.
Приходит однажды под вечер военный, большой чин, – "Кто хозяюшка? Покушать бы творожку, сметанки… Имеется?" – "Имеется, только хлеба нет." – "Нет-нет, хлеб свой"
