Читать книгу: «Фрилансер», страница 4
– Закрой глаза, Джонни. Тебя ждет сюрприз.
Джонни садится на стул и закрывает глаза.
– Только не подглядывай.
Для пущей темноты Джонни закрывает глаза ладонями. По звуку спадающей одежды всё ему про сюрприз понятно. Джонни опускает руки.
Силуэт Лизы на фоне ночного окна прорисован четко. Ну и что, что темно. Когда влюблён, глаза не нужны. Люди любят в темноте не потому ведь, что стесняются друг друга. В темноте влюбленные зорче соколов.
Любовь меняет местами свет и тьму.
День и ночь.
Вечность и скоротечность.
А Лиза, скинув одежду, растерялась. Она впервые разделась перед парнем, хоть и в темноте. Глаза Джонни открыты, Лиза видит их отблеск. Лиза в нерешительности. Лезть обниматься – грубо. Стоять голой – глупо.
Джонни протягивает Лизе руку, подтягивает к себе, сажает на колени.
Лиза, что есть силы, обнимет Джонни и утыкается мордочкой в его шею.
Губы Джонни касаются её плеча. Она свежая, как ранний огурец. Лиза прижимается вся-вся. Она дрожит. Дрожь ожидания. Отличается от дорожи в мороз иной чистотой колебаний. Чистоты не перепутать, если ты человек, конечно. Это как перепутать пол и потолок. Хотя, пол и потолок в сознании Джонни уже начинают путаться и меняться местами.
– Ты обещал научить меня ловить души, – шепчет Лиза.
– Одну ты уже поймала, – то ли слышит в ответ Лиза, то ли ей кажется.
***
Прошлого нет. Своё прошлое Джонни запер в непреступный для преступников Тауэр. Прошлое преступно перед настоящим. Прошлое предъявляет настоящему права. В Тауэр! Ключ от темницы под слоем глинистого ила.
И лишь подсознание неуправляемо иногда, выбрасывает вдруг неуместные картинки.
Первые поцелуи в школьном саду, тайные свидания и клятвы. Записки на уроках передавали под партой, через Тёму. Две «кукушки» взмыли на высоту, которую обычным кукушкам познать не дано. Первая любовь ведь.
Её звали… какая разница. Он дал ей новое имя, тайное, их личный код. Джонни назвал её Никой в честь богини победы.
Ника оценила сходство со статуей.
– И статуя без кукушки. Значит, и у богини Ники был свой Джонни.
А потом Ника резко, вдруг, отвернулась от Джонни.
Рвала его записки и избегала на переменах. Из школы уходила в кольце подружек. Джонни ничего не понимал. Назло Джонни, она заигрывала с другими ребятами. Что случилось? Джонни не находил себе места.
Настроение подавлял с трудом, чтобы мама не догадалась. Буквально, из последних сил давил. А, когда становилось совсем плохо, закрывался в своей комнате и говорил маме, что делает уроки.
– Ника перестала звонить. У вас всё хорошо?
– Да, мама. Просто скоро выпускные экзамены. Ты же понимаешь.
– Да, да… Правда, не понимаю, но … да, да… Все хорошо?
– Да, мама.
– Тогда наливай!
Джонни наливает чай. Быстрее выпить и уйти к себе.
Так тяжело ему ещё не было никогда.
Готовиться бы к экзаменам, но какие физики, математики, когда в голове Ника. Джонни делал попытки объясниться. Отчаявшись, в коридоре, на перемене, при всех, попытался обнять Нику и поцеловать, но она оттолкнула его больно, со всей силы и убежала.
Одноклассники завидовали Джонни, а когда Ника его бросила, обрадовались, принялись ухаживать за ней, бесхозной. Все девчонки взяли сторону Ники. Они старательно унижали Джонни взглядами: так тебе и надо, красавчик Джонни. Попробуй только поухаживать за одной из нас. Получишь от ворот поворот. Ты нам теперь тоже не нужен!
Контакт с Никой, которая на уроках сидела на параллельной парте в соседнем ряду, поддерживался только через Тёму. Хотя, какой там контакт.
– Джонни, она просила оставить её в покое.
– Но, почему?
– Нам с тобой женщин не понять!
– Спроси, что случилось.
– Говорит, больше не хочет тебя знать.
На уроках Джонни пытался перехватить её взгляд.
Ника пересела за последнюю парту.
***
Картинки вспыхнули и погасли. Мгновенный укол и только.
Реальна только Лиза. Её тело, с каждой встречей наполняется жизнью.
Но, не слишком ли всерьёз Лиза входит в его жизнь, сейчас, когда он знает о своей миссии всё. Он получил допуск. А думает о Лизе. Его желание сильнее его логики. Его логика должна подчинить себе желание, но логика, отступая, сдает аргумент за аргументом.
Она облизывает его лицо, как котенок. И пахнет она как котенок.
– Лиза.
– Что, Джонни.
– Пожалуйста, оденься.
Лиза замерла, но и только. Она все варианты продумала заранее. И такой поворот ожидала. Не слышать, не слушать, не реагировать.
– Иди сюда, ну давай же.
Лиза тянет Джонни к дивану.
Ремень на его джинсах поддался сразу. Лиза тренировалась на папиных. Справиться с ремнем для нее теперь секундное дело. Тоже мне, форт Боярд, усмехнулась Лиза, достигнув совершенства в скорости расстегивания ремней, болтов и молний. Джонни хочет перехватить ее руку, но не успевает.
Электрический разряд. Джонни закрывает глаза и откидывает назад голову.
***
Так детей учат водить машину. Сажают к себе на колени. Ребёнок упирается в руль руками, но рулит не он. И до педалей ребёнок не достает. Автомобиль разгоняется и тормозит без его участия. Лиза, конечно же, не ребёнок. В шестнадцать лет она взрослая девушка. И ниже Джонни всего на полголовы. А когда сидит у Джонни на коленях, почти вровень. Перед глазами монитор. Рука Лизы на мышке, рука Джонни сверху и рулит: водит мышью, давит на правую кнопку, как на правую педаль автомобиля с коробкой автомат.
– Соединяй звёздочки. Это глаза. – Джонни наклоняется чуть вперед, прижимаясь грудью к спине Лизы.
– Какие звёздочки соединять? – Лиза отклоняется назад, вжимаясь спиной в грудь Джонни.
– Видишь себя, Черепашка.
– Вижу! Вижу! Глаза, нос. А здесь не вижу.
– А здесь тебя нет. Я попросил, и тебя вернули на Землю.
– И я улетела.
– Прилетела. Ко мне.
– К тебе, только к тебе! У меня на этой планете кроме тебя теперь никого.
– А Капа?
– Я же сказала – никого.
– А мама с папой?
– Никого…
Лиза развернулась к Джонни и прижалась к его лицу щекой. Джонни откинул с её лица волосы.
Тррррррррр! Звонок в дверь! Посреди ночи!!!
– Ты кого-то ждал? – Лиза замерла, побледнела, отстранилась.
– Нет…
– У тебя кто-то есть? – глаза увлажняются, увлажняются…
– Без истерики. Иди и посмотри. Я никого не жду. Оденься же …
– А мы не откроем, кто бы ни пришел.
Хитрохвостой лисицей Лиза прошмыгнула в прихожую.
Звонок повторился. Наглость несусветная! Лиза прилипла к глазку.
– Джонни, Джонни, – прибежав в комнату, она стала нервно натягивать джинсы. – Твоя бабушка приехала.
– У меня нет бабушки.
– Ну, не знаю, старуха какая-то.
Джонни понял, но в глазок посмотрел.
Ярославна! Ночью!
Забрав заколку, старуха выронила кошелек. Но, припереться ночью! И звонит, звонит. Свинья старая. Старая свинья! Джонни отщелкнул задвижку и распахнул дверь.
– Прости, Джонни, прости! – Ярославна перехватывает инициативу. – Я бы не решилась, но утром в поликлинику, а кошелек у тебя, а в нём талончик, деньги. Прости, прости…
Джонни стоит голый по пояс, да ещё с распущенным ремнем на джинсах. Ярославна предполагала, конечно, что без рубашки он хорош, но не думала, что настолько! Да, ещё чуть расстегнутые джинсы, и полоска Tommy Hilfiger чуть выглядывая, манит, зазывает.
Ярославна частенько заходит в магазины мужского белья, как будто для внука трусы выбирает. Покупает редко, но ощупывает прилично. По колеру резинки и структуре ткани может безошибочно отличить Calvin Klein от Tommy Hilfiger и Dim от Diesel, как никакая другая бабушка.
Протянув руку, Джонни снял с полки туго набитый кошелёк. Ярославна вставила в него две пенсии мелкими купюрами. Пусть знает, она не церковная мышь какая-нибудь, и не сядет приятному ей мужчине на шею.
– Ну, раз пришла… Чаем угостишь, а Джонни?
– Я не один, извините.
Что?! Взгляд-бросок вправо. Джонни отбил. В пол! А там кроссовки небольшого размера. Баба!
Джонни захлопывает дверь перед самым её носом.
***
Ярославна бредёт по безлюдному ночному двору и хочет, чтобы её убили.
Она движется близко-близко к кустам, по газону. На случай, если убийца поленится выходить на асфальт. «Ну, где ты, дорогой, – взывает к преступнику Ярославна, – у меня с собой деньги, много денег, две пенсии».
Её так и не убили.
По квартире развешаны, разложены, разбросаны фото Джонни в формате А4. Соседский сын распечатал. Джонни в комнатах и на кухне, на подоконнике, в кровати и в серванте между стёклами. А в это время оригинал …
Лишь в красном углу нет изображения Джонни, там икона сверху. Дело не в иконе. Не дотянулась, стремянка нужна, чтобы поменять. Хотела Джонни видеть-видеть-видеть, но сейчас не может. Ни видеть! Не смотреть!
Ярославна вошла в красный угол и уткнулась в стену лбом.
«Нет! Не хочу! Нет!».
Ну, почему так несправедлива к ней жизнь. Она же живая, хоть и старая. Она тоже хочет любить, а казалось, отлюбила. Чтобы тело её сжимали сильные руки, чтобы ради неё улетали в ночную высь, срывали там все-все звёздочки и ссыпали на неё нескончаемым звездопадом.
Как когда-то… Обнаженные догола, они стояли под водопадом между Алуштой и Судаком, держась за руки и закрыв глаза. Вода смывала прошлое до последней грязинки.
И, чтобы довеском, в подарок – весь земной шар. Ярославна вновь онемела от желания, как раньше, но с учетом возраста: до дрожи в тронутых ревматизмом коленях, до мушек в подёрнутых катарактой глазах.
«Почему не я, Джонни? Я умею любить, как никакая не сумеет! Я знаю баб, Джонни. Эта предаст тебя. Они все предают. Эта подставит тебя. Они все подставляют. Я одна не предам и не подставлю. До гробовой доски не предам! Знаю, есть молодые мужчины, которые любят женщин постарше. Я постарше, ты молодой, ты мужчина, чего ещё? Для тебя, ради тебя, Джонни я сделаю всё! Ты только скажи, намекни, прикажи». Заклинает Ярославна молитву, ввинчивая голову в стену. Сильнее, ослабит, давит, обратно.
И то, что означается проклятьем «любовь»: страшная, неконтролируемая, термоядерная реакция мозга вдруг бабахает в её черепе в полную силу. Череп взрывается изнутри. Ярославна зажмуривается, сжимает виски руками и, что есть силы, бьет головой о стену, вдавливает, отводит и вновь бьет.
– Джонни! Я люблю тебя! – хрипит она, стиснув вставную челюсть.
И снова взрыв в мозге. И снова головой в стену.
– Я люблю тебя! Джонни! Будь моим, Джонни!
Она долбится лбом, в надежде потерять сознание и прекратить страдания хотя б на полчаса, пока не очнется. Но сознание не теряется, только захлюпало. По стене расползается липкое красное пятно.
– Забери меня отсюда, господи! Забери! – Ярославна отводит голову для удара и вновь удар. В ушах не звон: перезвон. Окровавленное место увеличивает размеры. Ярославна мочит себя всерьёз. Перезвон не только в ушах. Слышны и другие удары. Это разбуженные соседи колошматят по трубам.
Очнулась. Развернулась, вжалась спиной в красный угол, сползла на пол. Голова разламывается от боли. Боль везде, но в душе больнее всего.
– Так тебе и надо, старая блядь! – Стонет Ярославна.
Слёзы бессилия, так напоминающие звёзды, падают из её глаз. Звездопад.
Из расквашенного лба струится кровь. Водопад.
Кровь изо лба догоняет слезы и, кажется, будто Ярославна плачет кровавыми слезами.
Так кажется, и есть.
Встала, добрела до кухни, нащупала самый острый нож, сжала в руке.
Она готова изрезать то, что осталось от ее, некогда беспроигрышного тела. Не жаль. Не больно. Совсем недавно. Ещё вчера. Стоило приоткрыть лодыжку, приспустить чулок, оголить плечо… и ни одного отказа. Никогда. Стоило захотеть. Ни грамма лишнего тела. На зависть моделям.
Рожала, абортировалась, снова рожала. И, ни грамма.
Мир несовершенен. Он устроен против человека. Человек расплачивается за то, в чем абсолютно невиновен. Всегда. Как несправедливо! Она же просила, чтобы её ни старили. Она же упрашивала, она же умоляла не стареть! Почему жизнь презрела её, так любившую жизнь. За что?
Ярославна всегда выглядела на 5+. В пятьдесят – на тридцать. Думала, и недели не проживет без любви. А потом рассосалось. Лет десять как…. И вдруг накатило! Снова. Да так, что воздуха нет. Задыхается. И, ни грамма надежды. Без вариантов. Всё. Конец.
Мерзятина. Стоит перед зеркалом в полный рост и не может поверить: это не я! Эта гадость – не я! Эта пародия не должна жить! Жить должна я, а не это…
Изрубить. В мелкую крошку. Уничтожить. Без жалости.
Нагнувшись и кряхтя, Ярославна выудила из-под стола топорик.
Скинула одежду, что б совсем не жаль было. Стоит перед зеркалом голая, сжимает древку, и, не задумываясь, как будет рубить, всем видом своим презирает развалины Помпеи в их последний день.
***
– Смотри, Джонни, свет в окне. Кто-то не спит. Как и мы сейчас.
Джонни провожает Лизу. Её подъезд слишком быстро. Пора.
– Прощай, Джонни. Но, я скоро вернусь.
– Три минуты ничего не решат. Подожди.
– Три – нет, не решат.
Джонни гладит ее волосы, плечи, ниже… Лиза перехватывает его руку.
– Оставь что-нибудь на потом.
– Черепашка-то у меня с характером!
– А то!
Лиза чмокает Джонни в нос и убегает по лестнице вверх.
***
Всё прозрачнее намек на рассвет. Рассвет ближе и ближе. В четвертый раз за ночь Джонни идет по двору. И каждый раз новый свет. И каждый раз новый двор. Началось. Светает. Как и жизнь Джонни сейчас. Главное в его жизни случилось, сразу, одновременно, вдруг: Души и Лиза. Джонни знает, что сделает сейчас… Он сейчас один. Вообще. В этот час город не надо делить. Ни с кем.
Ну, а звёзды… Не дождались, когда Джонни уснет и пошли пропадать. Конечно, звёзды обиделись. Они же выполнили его просьбу – вернули Лизу. А Джонни их обманул.
Джонни смотрит вверх:
– Ну, простите! Вы же видите, как я счастлив.
Но, звёзды не ответили. Джонни помахал рукой, хотя махать осталось некому. Наступило утро нового дня.
***
– Мама, они дразнятся "Джонни", "Джонни"….
– Дурачок, это же здорово! Как я сама не додумалась.
– Мама, я – Жора.
– Ну, какой ты Жора? Посмотри на себя. Ты – Джонни! И я буду называть тебя Джонни. Джонни, любимый мой Джонни!
– Мам, и ты тоже…
– Так! Быстро утер сопли! Выше голову. Отныне ты – Джонни!
***
Влад Перепелкин лысел неимоверно как. Никакие средства не помогали.
– Стресс, собака, реализуется, – резюмировал усталый, убеленный сединой трихомонолог.
Ну, и черт с вами, с волосами, вздохнул Влад. Вышел от доктора, выхватил расческу и со всего размаха причесался. К зубьям поналипло. Влад решил постричься на лысо. Долго к такому решению шел. Но, подошел к парикмахерской, а решимости никакой, стоит снаружи, дальше не идется.
Вот. А в остальном Влад Перепелкин очень решительный человек.
На столе разложены фото в распечатанном виде.
Фото из репортажа «Душа» произвели на Влада сильное впечатление.
Сильное – слабо сказано! Влад почесал затылок. Под ногтями заволосилось, а Влад даже внимания не обратил, при том, что каждая волосинка на счету.
Влад смотрит на лица и не видит лиц. Вернее, лица видит, но не замечает. Влад будто считывает судьбу каждого, читает мысли всех. Читает и не верит, что читает, думает – выдумывает. Все хотят секса. Поголовно. Но!
Поголовщина попахивает уголовщиной.
Не репортаж, а явка с повинной, кричащие желания сиганули за рамки УК РФ, как прыгун с шестом Бубка – далеко-далеко. Педофилия, зоофилия, геронтофилия, плюс тяга к однополости и жгучее желание измен.
Фоторепортаж Джонни ломает скрепы как копья.
Невероятно, но Джонни удалось выудить из людей их вторые «Я». А если это их первые «Я», из глубоких глубин подсознания выуженные?
Влад рассматривает фото пристально и переходит к мыслям о себе.
Если признаться честно-честно-честно. Ещё честнее. Ещё!
О, боже! Стоящий Влад опускается в кресло. И становится ему нестерпимо стыдно, да тошно. В детстве, он мечтал изнасиловать и съесть бабушкину козу.
Нет! Нет! Нет!
Маленький Владик рос исключительно мстительным ребёнком. А коза беленькая. Увидев козу, Владик обомлел, и полез обниматься, а коза боднулась, Владик упал, ушиб ножку и был травмирован козой. А как раз по телевизору шел старый сериал «Вечный зов» про раскулачивание. Владик во все глаза глядит, как кулак Кафтанов насилует дочь, оторваться не может. И решил малыш отомстить козе по-кулацки, но пошел дальше Кафтанова – изнасиловать и съесть. И эту психологическую травму-мечту Влад пронес через всю жизнь. А, так как парень он ещё молодой, нести ему травму, да нести, ведь … Невозможно, но… встретиться с той козой он не прочь и сегодня. Коза была старой, молока не давала. Её давно и в помине нет, а Влад продолжает о козе думать.
Выходит, он – отец пугливых близняшек – некрозоогетерогерантофил?
Все ли? Нет же! Он бы не отказался, и даже мечтал оказаться в пассивной близости с администратором интернет сайта «Мегаполиса» Игорем. Эх… где-нибудь в белорусской полесье…привяжи его Игорь к поваленной берёзе на опушке смешанного леса солдатским ремнем, и, что б запах разнотравья вскружил им голову… Так, он ещё и …
Нет! Нет! Нет!
Перепелкин тихо взвыл, благо в кабинете хорошая звукоизоляция, вой вволю. Обхватил голову руками и уронил сию конструкцию прямо на фотографии. Потрясенный страшными признаниями, в которых он ранее никогда себе не признавался, Влад скрежетал зубами. Глаза его увлажнились, но от чего: от презрения себя или от несбыточности своих желаний?
Или …
Проинспектировал он свое порочное честно. И облегченно выдохнул! Говорят, все, кто совершает coming out затем облегченно выдыхают.
Влага в его глазах сконденсировалась и укатилась несколькими штучками. Влад поднял голову. Штучки окропили фотографию мужчины в возрасте. Мужчина теперь тоже в слезах. Но, плачет светло и с хитрецой.
Не отрывая от мужчины взгляда, Влад дотянулся до свежего номера «Мегаполиса», и прихлопнул им фото, как муху.
А теперь главный вопрос: кто есть Джонни. Дьявол или Бог?
Это, если пафосно. А, если попроще: с репортажем-то что делать?
Репортаж рождает низменные чувства, размышляет Влад Перепелкин. Уместно ли провоцировать преданную аудиторию «Мегаполиса». Или, если взглянуть шире, возможно ли выпускать Душу на всеобщее обозрение. Имеет ли право человек так оголяться даже перед самим собой?
Теперь Влад знает всю подноготную «космонавтов», героев репортажа. Девять человек во вселенной отныне не являются загадкой Бога. (Влад атеист, но, когда нагоняет пафосу, обязательно треплет слово «Бог»). Только Бог имеет подобную власть над людьми. Выходит, Джонни – Бог?
Мир жив, пока каждый из нас загадка, которую хочет разгадать другой.
Человек, лишенный тайны разоружен, безопасен, пуст. Не случайно одетый загадочнее раздетого, знает Влад.
Если человеческое мясо сравнить с отварной свеклой, по цвету, то все люди на Земле – компоненты винегрета, распоясался в своих размышлениях Влад ближе к обеду. И в этом винегрете убийства, футбол, секс – перец, соль и оливки. Убери из винегрета приправы, оставь одну свеклу, и, кто его станет есть? Свекла, конечно, хороша, но преснятина невообразимая.
Репортаж рождает чувства возвышенные, продолжает размышлять Перепелкин. Уместно ли открывать перед аудиторией «Мегаполиса» ворота и пускать её в рай земной. Кто сказал, что береза, поваленная на землю, это низменно. Ещё не привязанный к стволу, но лишь живо это вообразивший, Влад открыл в себе такую свободу, что ой-ой-ой!
Это как самолет: ещё на земле, но команда «на взлет» получена.
Самолет может лететь, а может не лететь. Волен выбирать. Это и есть свобода. Ценность свободы – не надо тратить силы на ее обретение. А, обретя свободу или – что одно и то же – лишившись зависимости, человек способен реализовать божий замысел по максимуму.
И здесь мысли Джонни и Влада сошлись на 100%.
Влад продолжает размышлять, так его захватило.
А если оголить все-все-все Души в мире, что тогда?
С одной стороны, все потеряют интерес ко всем. Каждый превратится в ещё не открытую, но уже прочитанную книгу. С другой стороны, если люди выпустят из клеток-тайников свои Души-птицы, все станут равны. И, вновь интересны друг другу.
И случится то, что происходит с современным человеком. В новый дом он въезжает, оставив в старом мебель, грибок в ванной, обиды.
Новый дом чист и свеж, как и человек, если без хлама.
Но, 99,999% новоселов въезжают с хламом.
Шкаф набит старой одеждой, которую мы никогда не будем носить, но, не выбрасываем. То на дачу отвезем, то обратно. Кажется, и заляпанная майка непременно пригодится, и без покоцанных джинсов не проживем. Но, выкиньте их, и вы не вспомните о них ни-ког-да.
Выкидывая старое, очищается один.
Открыв Души, очистятся все.
А там и до поваленной березы рукой поддать.
В печать!!!
***
А может стать фотографом? У Дениса получится. Его тонкие пальцы работают умело. Неужели на кнопку не нажмут как надо. Ему нравятся фотки Джонни. Денис просил и его научить. У Дениса теперь времени полно и денег навалом. Он может стать по-настоящему свободным фотографом, который о заработке не думает. Джонни учит Дениса честно, но улыбка его хитра. Денис старается хватать на лету. Композиция, экспозиция… На лету всё и путается. Летит и путается. Но, чем больше путается, тем больше уроков Денису потребуется.
– Дэн, сосредоточься!
– Сам сосредоточься.
– Не хочу.
Джонни не прост, как думают все, кто видит его впервые. С каждой встречей открываются новые возможности его улыбки. Денис как открывашка: всё открывает и открывает. Денис знает, Джонни с пути не сдвинуть. Ни просьбой, ни обманом. Что хочет, то и сделает, когда придет время.
Фотоаппарат на штативе. Джонни сзади.
Светом можно нарисовать практически любое лицо. Свет может заменить эмоцию. А если добавить грима, чуть-чуть. Но, Джонни не использует грим. Он работает светом, как пластический хирург скальпелем.
Меняются местами. У Дениса получается неумело. Но, он очень хотел!
Портретная съемка дело тонкое, непростое. Требует частых повторов, чтобы научиться. Большой монитор говорит: учиться ещё и учиться. Монитор на стороне Дениса. И на стороне Джонни, но Джонни не показывает вида. Дениса это заводит. Того и гляди, фотографом станет.
Вазелином можно смазать фильтр. Художественный прием – размытое изображение. Впрочем, вазелином фотографы давно не пользуются.
– Вазелин заменили лубриканты? – интересуется Денис.
– Нет, фотошоп, – смеется Джонни.
Уф… Вспышка ослепила на мгновенье. Денис даже прикрыл глаза. А это не вспышка, а солнечный зайчик. Кто-то пускает в окно Джонни солнечные зайчики.
– Это мои друзья, Дэн.
Друзья? Денис подходит к окну. Вид из квартиры Джонни ни тот, что из новой квартиры Дениса на втором этаж. Зимой крыши за окном Джонни в снегу как в сказках Андерсена. Летом – будто волны в океане. По любому фотографом сделаешься. Или писателем по сказкам, думает Денис. В квартире Джонни каждый становится другим, как всё, к чему прикасается Джонни.
Джонни подошёл к окну, стал рядом, коснулся плеча. Порыв ветра. Зайчик вновь слепанул Дениса. Форточки мотнуло туда-сюда. А это окна машут Джонни ладонями. Солнечные зайчики резвятся по квартире.
– Зайцы по стенам прыгают, – Денис прищурился. – Здорово!
– Здорово, если лапы чистые.
– Чего?
– Следы на стенах оставляют.
– Прикалываешься.
– Показать?
По звонку Джонни узнал Лизу.
***
Лето – самый проносящийся мимо сезон года. Как на железной дороге: есть поезда почтовые, а есть литерные. Зима – почтовый. Лето – литерный.
Вот и августу конец. И ты понимаешь, что не успел. Ничего не успел. Не надышался зноем, не насладился прохладой, ни рухнул в одуряющее лето весь. Теплые и дождливые, солнечные и пасмурные по-летнему дни, с ранними рассветами и поздними закатами, волшебные дни, схлопнулись холостыми выстрелами.
Задержать бы его, лето! Все пробовали. Ни у кого не получилось.
– Ключ от моей квартиры. Приходи в любое время. Можешь без звонка.
– … знаешь… я не хочу без тебя…
– … я тоже…
***
Кэрол не обедала со вчерашнего дня. Вчера пообедала, а сегодня не лезет. Закурила. Курит она не часто, но с удовольствием. Нервы успокаивает. Включила компьютер. Кэрол никому не может открыть душу, засмеют. Только себе. Да компьютеру. Да, сигарета друг.
Денег на фотостудию нужно немерено. Заработать их не-воз-мож-но. Ограбить банк? Ха-ха-ха. Выйти замуж за миллионера? Ха-ха-ха. Получить наследство, как Денис? Ха-ха-ха. Короче, не смешно.
Тупик.
Пока она сочинит бестселлер – пойдет на поводу у Голливуда – столько воды утечет. И не только воды: Лиза залетит от Джонни и все отсюда вытекающее. Кэрол потеряет Джонни навсегда.
А вдруг Лиза бесплодная. В этом случае нельзя терять ни дня. На бестселлер надо месяца четыре, меньше, чем у Лизы на ЭКО, если она бесплодная. А если не бесплодная. Посмотрим, что возьмет: большие деньги или большой живот. У Кэрол тоже большой живот, Кэрол его кисло погладила.
Чушь. Кэрол понимает, её мысли – чушь, но и её чушь – надежда.
Итак, сюжет бестселлера. Кэрол докурила. Сюжет… Кэрол закурила…
Если развить сюжет про стройку. Как вариант… Парень, прижавший балерину Люсю к кирпичной кладке – вор, домушник. На стройку он проник сквозь оконный прогал. Балерина влюбляется страстно. И, готова выполнять все его противозаконные поручения. Но, чтобы лазить по форточкам, Люсе надо усиленно заниматься у балетного станка, развивая гибкость и связки. И она начинает заниматься, да так, что становится фаворитом, и попадает на престижное состязание: балетный конкурс имени Майи Плисецкой. Люся выигрывает Гран При. И её берут в Большой театр без конкурса. Она появляется у театра в назначенный час и понимает, что забыла временный пропуск. Большой театр объект режимный. Опоздала – вышвырнут! И она пролезает в Большой театр через форточку второго этажа, потому что на первом решетки.
Кэрол застонала. Чушь! Даже вслух проговорила медленно: К-а-к-а-я ч-у-ш-ь. На мягком знаке раздался телефонный звонок.
«Не отвечу! Пошли все в мою толстую задницу». Кэрол представила комикс-очередь и скосилась на дребезжащий мобильник. Номер незнакомый.
«В задницу!». Кэрол закрыла глаза. Но трубку сняла.
А если бы не сняла, её жизнь не сложилась бы иначе.
– Иванова!
– А, это ты…
– Дело есть.
– Ну.
– Отдохнуть хочешь?
Владелец журнала вывозит редакцию на Кипр. Спецрейс. Есть свободное место. Кто-то вспомнил про Кэрол. Отлично! Кэрол промоет извилины водой соленого моря. И такой бестселлер замутит, под солнцем лежучи!
– Иванова, алло! Летишь?
– Лечу.
***
Так у Кэрол появился ухажёр. Липучий, будто двусторонний скотч.
Да, не просто ухажёр, а заводчик, недропользователь, промышленник-горноруд, владелец глянцевого журнала «Недропользование и горнорудная промышленность».
Глянец он держит для души, а Кэрол угощает пирожными ручной выделки по 20 евро за штуку. Говорит, любит полненьких и весёлых. Между ними разница 18 лет. И у Коллонтай с Дыбенко 18 лет, только в другую сторону. И у Пугачевой с Киркоровым 18 лет в другую. У Кэрол с Петром – в эту.
Серебров – золото. Это на рудниках он не сдержан. На приисках ведет себя неподобающе. Хотя, в шахты не спускается, пьет чай в здании заводоуправления и разносит сотрудников для профилактики. Правды ради, в Норильске он редкий гость. В Норильске хотят, чтобы он появлялся ещё реже. Он всё чаще в Сен-Тропе, Монако, на Лазурном берегу и в Лас-Вегасе, подальше от рудников и горно-обогатительных комбинатов. Серебров полюбил Кэрол бескорыстно, как только и может любить журналистку олигарх. Он её не понимает. Вот как он её любит. Он хочет её впасть в зависимость от себя, а она брыкается. Серебров называет Кэрол «сладенькая моя» и добивается, как ребёнок добивается сладенького, спрятанного под замок. Какой же Серебров всё-таки ребёнок, хоть и взрослый человек. Понапридумал себе. Он задумывает, вернувшись, выкрасть Кэрол, как ребёнок хочет выкрасть конфетку. Выкрасть, умчать в горы и отпустить, пусть сама выбирается, если с ним не захочет. А если захочет – горы Швейцарии к её ногам.
На Кипр редакция «Недропользования и горнорудной промышленности» выехала в полном составе. На полных Серебров начал коситься ещё в зале ожидания. Ранее Петр никогда не бывал на Кипре, да и свою редакцию целиком видит впервые. Он всё в Сен-Тропе, в Монако, на Лазурном берегу, да в Лас-Вегасе.
Чувство скосило его на небесах, когда самолет пролетал над Средиземным морем, а Серебров ходил по салону и предлагал конфеты с коньяком. Самолет сел, а Петр, будто ещё в воздухе, нет почвы под ногами.
Разместились в отеле и сразу на вечеринку.
В тот вечер Петр был молчалив и исчез в самый разгар веселья. Просто сбежал. Сбежал искать ветра в лицо. И, хотя в тот вечер Серебров де факто являлся самым богатым человеком Кипра (как однажды в Маврикии и на Карибах), кобениться не стал. Схватил ключи от раздолбанного гостиничного Сеата, и пришпорил зажигание, как жокей кобылу: с проворотом.
Он мчался по встречке, распугивая нищеблудов на Bentley. Он убегал от того, от кого не убежать – от себя. Ну, и не убежал. Вернулся в гостиницу человеком, безвольным от любви к Кэрол. Все спали.
Петр вышел к морю и побрел по его краю. Если б не галька, мокасины Петра наглотались б песка по самые гланды. Как и глаза его наполнились чувством по самые уши. Люся!
Вернувшись в гостиницу, он нашел её номер, уткнулся лбом в дверь и шептал:
– Люся…. Люся…
Кэрол спала. Но «Люсю» сквозь сон услышала. И стало ей сниться, будто зовет её умерший отчим. Он один упорно называл её «Люся», даже когда родная мать сдалась и перешла на Кэрол. И Кэрол громко застонала.
Серебров услышал стон, и у него перехватило дыхание:
– Люся…Люся…
На завтрак Кэрол вышла с предчувствием грядущей обороны. Ни от кого конкретно, оборону ей навеял мертвый отчим. Странное воспитание чувств…
– Валяйте за мой стол. Ведь вас зовут Люся?
И она узнала голос отчима из сна. Этим голосом говорил сам Серебров.
Судьба? Как страшно она подкатила.
На Кипре Серебров ничем не выделился среди сотрудников редакции. Только суперлюксом на последнем этаже. Но к себе никого не звал. Только Люсю позвал. Кэрол забыла про гордость – так интересно ей стало.
Пришла в суперлюкс, а там кипрские пирожные, белевская пастила.
Падкая на сладкое, Кэрол пала. Но, только на сладкое. Серебров вёл себя по-джентльменски, и Кэрол это даже немного задело. Из люкса они двинули на пляж. Серебров, конструктор-дизайнер холодильных установок по образованию, решил сначала внимательно изучить наружное строение Кэрол. По Душе она ему походила. На пляже они нашли «Недропользование и горнорудную промышленность» в полном составе.
– Поплыли! – Предложил Петр.
Плавал он так себе, но с полненькими девушками далеко заплывать не боялся, они ведь как буйки из пенополиуретана. За них цепляешься, а они не тонут. А Серебров теннисист, жира нет, на воде его ничего не держит, так что повод зацепиться за буёк есть всегда.
– Только я плохо плаваю, – намекнул Петр.
