Читать книгу: «La Critica (первая книга казанской трилогии)», страница 37
– По-твоему, для чего люди читают книги и вообще приобретают какие-либо знания?
– Чтобы научиться чему-то. Чтобы кем-то стать. Чтобы скоротать время, наконец, – предположила Стальская.
– Да, так и есть, – согласился я.
– А для чего ещё?
– Эта мысль мне пришла совсем недавно, и я даже не уверен, что она моя, – в качестве предисловия сказал я. – Я думаю, что главная цель приобретения знаний – избавление от иллюзий. В какой-то момент ты вдруг понимаешь, что всё, что ты узнал – ничего не стоит, и в этот момент ты становишься свободным отныне и впредь.
Стальская нахмурилась и через несколько секунд спросила:
– А нельзя сразу это осознать, не тратя время на учение?
– Видимо нельзя.
Перетаскав книги в багажник Танка, мы поехали в Вертолётострой, где районная библиотека была с низким крыльцом, на которое удобно выгружать книги прямо из багажника.
Сделав дело, мы отправились обратно. Проезжая мост, я обратил внимание Стальской на каток для автомобилей, – расчищенную техникой площадку на льду реки, чтобы можно было дрифтовать на машинах.
– Всегда хотел попробовать, – сказал я.
– Давай попробуем, – согласилась Марта.
– На Единичке, – она заднеприводная, – сказал я.
Подъехав к моему двору, мы забрали единичку и вернулись на каток.
– Что, девушка, хорошо плаваете подо льдом? – прибегая к образности и сарказму, спросил кассир автокатка.
– Думаете, лёд не выдержит три тонны? – деловито спросил я, подойдя к двери Мартиной машины.
– Милый, лёд даже твоё эго не выдержит, – нежно сказала Марта.
– Так вы вместе, – констатировал кассир и предложил: – Так катайтесь на легковой.
– Мы хотели в догонялки… – сказала Марта.
– Чтобы убиться? – на всякий случай уточнил молодой человек. – Я не беру на себя такую ответственность, – поставил точку в разговоре кассир.
Марта припарковала Танк в сторонке и села за руль «первой».
– Электроника отключается? – поинтересовалась Стальская, настраивая сиденье и руль.
– ХЗ.
– Держись крепче.
Я снял очки и положил их в карман. Марта улыбнулась, показав кончик языка между зубами. Покрутив список песен, я отыскал ту, под которую хотел кружиться на машине на льду. В течении нескольких минут мы скользили по льду реки под «L’amour n’est rien» Milene Farmer, а перед нами и за нами скользили другие люди, сидя в своих машинах и слушая свою любимую музыку. Наверное, сверху эта карусель выглядела ещё более красивой. «А ты ничего не забыл? – неожиданно проговорил мне на ухо голос моего второго (картавого) я».
– А что я забыл?
– Что, милый?
– Ничего, Крошка.
– «У мёгтвых кгаток сгок: они у нас в сегдцах скогее истлевают, чем в глубине могил» – продекламировал мой картавый двойник.
Я тронул ухо плечом и сказал Марте:
– Должен тебя кое с кем познакомить.
Стальская сбавила скорость. Я поспешил сказать:
– Нет-нет, не сегодня. Завтра утром.
*****
По прошествии часа.
Мы присели на скамейку перед Министерством Колхозного Образа Жизни и смотрели на панораму ночного города. Вид, что называется, завораживал: история, на полном ходу столкнувшаяся с будущим, плюс немного иностранной рабочей силы.
– Мы могли бы прожить всю жизнь в этой квартире под стенами тысячелетнего Кремля, – промолвила Марта, прикасаясь своим холодным носом к моей щеке.
– Мы проживём всю жизнь где-нибудь ещё, – ответил я довольно оптимистическим тоном.
Стальская улыбнулась.
– Что ты думаешь о такой пресловутой штуке как «смысл жизни»? – осторожно спросил я.
– Наверное, я, как и большинство людей, оставлю эту загадку потомкам, – не раздумывая, ответила Стальская.
Я был вполне удовлетворён таким ответом, хотя бы потому, что лучшего ответа у меня самого не имелось.
– Пойдём-ка домой. Что-то я замёрз. Ох уж эти русские зимы, – проговорил я, смеясь.
*****
После ужина. В ванной комнате.
– Давно наблюдаю, как ты жужжишь этой штукенцией по утрам и вечерам, и давно хотел спросить.
Стальская посмотрела на меня через отражение в зеркале, выключила зубную щётку и сплюнула.
– О чём милый?
– Действительно этот оральный вибратор чистит лучше, чем деревяшки с пучком свиной шерсти на конце? – я засиял от, по моему мнению, великолепной хохмы.
Стальская улыбалась и обдумывала остроумный ответ.
Мне в голову пришла ещё одна шутка:
– А вот интересно: этим же приборчиком в салонах красоты отбеливают анус?
– Таким же, но с другой насадкой, – смеясь, сказала Марта. – Куплю тебе такую, – проверишь.
– Вернёмся к этому разговору позже, – ответил я и попытался укусить Стальскую за бок.
Она беззаботно смеялась, пыталась увернуться и пугала меня включенной щёткой.
Мы чувствовали себя беспечно.
*****
04.12.
Спустя девять часов.
– Вот, бабуля, познакомься: это моя Марта, – отрекомендовал я бабуле свою Марту.
– Добрый вечер, бабуля, – поздоровалась Стальская.
Я немного подождал, потом сказал:
– Она говорит, что ты красивая.
– Спасибо, – улыбнулась Марта.
– И высокая, – передал слова бабули я.
– Спасибо, – сказала Марта.
– Что? – переспросил я у бабули. – Нет. Не умеет готовить.
Стальская засмеялась.
– Что-что? – продолжил я беседу с бабулей. – На кого похожа? На какую-то актрису?
Марта стояла и улыбалась. Я обратился к ней:
– Бабуля говорит, что ты на какую-то актрису похожа.
Стальская взялась за концы моего шарфа и сделала вид, что собирается удушить меня.
– Она не любит, когда ей говорят об этом, – громким шёпотом обратился я к могиле. – Мы вернёмся к тебе на обратном пути, бабуля.
Я взял Марту за руку и повёл по аллее. Через несколько десятком метров мы остановились перед чёрной кованой оградой, за которой были три могилы. На этот раз Марта первой начала беседу:
– Добрый вечер папа, я Марта…
Я решил понаблюдать за этой забавной сценой со стороны и сделал несколько шагов в сторону.
– Сцена из фильма-нуар-р, – прокомментировал диалог Стальской с могилами двойник с коптящими, как горящие автомобильные покрышки, крыльями.
– Ага, – подтвердил я.
– Здесь бы мог быть памятник тебе; с датами рождения и передозировки.
– Точно, – снова согласился я.
– Знаешь, какая эпитафия должна кгасоваться на твоей могильной плите? – с хитрецой в голосе спросил картавый двойник.
– Ну-ка?.. – заинтересовался я.
– Такая: «Думаете, что я до славы охочий; отстаньте от меня, блин, я пгосто р-р-рабочий».
– Точно, – согласился я.
– Из царя Василича цитата, – пояснил картавый двойник.
– Да знаю я. Ты – поборник авторских прав!.. – подтрунил я над Картавым.
– И ещё немного цитат из великих, – сказал картавый двойник и достал из-за пазухи книгу: – «Сегодня я чувствую печаль не потому, что моя мать и отец умегли таким путём, каким они умегли; я чувствую печаль потому, что они были индейцами. Они жили как индейцы и умегли, как индейцы, и никогда не знали, что они были, пгежде всего, людьми. Д. Х.; К. К.» – закончил чтение отрывка мой двойник и с силой захлопнул книгу.
Мы немного помолчали, потом Картавый вновь заговорил:
– Со спины в этом полушубке с капюшоном она выглядит как смегть, пгишедшая за нами во второй раз.
Я подошёл к Марте.
– «Одиннадцатое июля», – проговорила Стальская, а потом спросила: – Ты был дружен с братом?
– Не знаю. В то время я ещё не знал что такое дружба, – улыбаясь, ответил я.
– Ты плохо помнишь их? – риторическим тоном спросила она.
Я пожал плечами.
– Помню, что папа всегда смешил всех нас. Мама смеялась и целовала папу. Мама носила очки с прозрачными стёклами без диоптрий, – она была уверена, что в очках она выглядит умнее. Может, я что-то сочиняю… – прерывающимся голосом сказал я. – Теперь-то, конечно, кажется, что мы были самой счастливой семьёй на Земле. Сама понимаешь…
Меня взволновал этот момент, несмотря на то, что я искренне верил, что у этих двух людей – отца и матери – нет, и больше не будет, проблем, и не в последнюю очередь потому, что им больше нет дела друг до друга; привязанности и беспокойства – удел «пока ещё живых».
Марта встала сзади и обняла меня; прочитала вслух:
– «Аронов Илья Афтандилович. Двадцать девятое февраля, восемьдесят четвёртый – одиннадцатое июля, девяносто четвёртый».
– Помню точно: Илюшка не выговаривал букву «рэ», и папа называл его «Ленин».
Люблю журналистов! Они способствуют кретинизации населения.
И прекрасно с этим справляются
С. Дали
Глава о последней статье Павлика Баранова
05.12.
Вечер. В Новом Чудино. Глеб отсутствовал. Джессика находилась у себя в комнате.
Марта сидела на своём стуле за стойкой и нервными движениями листала «First Chair». Я уже знал, что она скажет.
– Этот Павлик Баранов снова полил грязью La Critic’у. Никак не уймётся! Ведь главное: всё – мы выпустили последний номер газеты. Попрощались с читателями. Зачем говорить гадости о несуществующем более издании?! Я не пойму. Знаешь, как называется статья?
– Как? – спросил я, нежно поглаживая коленку Стальской.
– Мм… – на мгновение отвлеклась от своего гнева Марта, улыбаясь уголком губ.
– Как? – спросил я.
– «Три вида лжи – ложь, наглая ложь и La Critica»!
– Остроумно. Не находишь? – спросил я.
– Не нахожу. В статье подробно рассказывается про то, где мы живём. Про наш быт (ну, тут только одни предположения). Фото имеется, – вот посмотри. Вот наш дом! – она повернула ко мне журнал. – Вот вывеска «La Critica» на крыше. С какой позиции снимали, не пойму? Надо было вчинить иск этому «Стулу» и Баранову ещё один отдельно. Пускай бы ничего не добились, но настроение этим клеветникам попортили. Зря вы мне не дали это сделать, – покачивая головой в негодующем жесте, проговорила Стальская.
Я решил погасить правозащитный пыл своей Марты крепкими объятьями и щекотанием своим носов в её ухе.
– А-ха-ха!.. Мне щекотно, – засмеялась Стальская, пытаясь высвободиться из моих рук.
*****
09.12.
Пройдя по наполовину опустевшим коридорам телекомпании, я приблизился к двери Дашиного кабинета. Так как секретаря уже не было, я постучался в дверь.
– Ты что ли, Аронов, заходи! – прогремел голос нашего продюсера.
Я вошёл и поздоровался. Моему взору предстала типичная зарисовка девичьих посиделок. Обе дамы сидели на диване, положив ноги на ноги, с бокалами в руках. Перед ними на журнальном столе стояла на две трети опустошённая бутылка шампанского и наполовину съеденная коробка шоколадных конфет, а на полу стояла пустая бутылка из-под шампанского той же марки. Эти две (в обычные дни) умные женщины весь вечер посвятили несению пурги и обсуждению глупостей. Что ещё делать в минуту прощания? Естественно, когда приходит мужчина одной из подружек, она пьяным ласковым голосом говорит:
– Ми-и-илый мой пришёл. Иди, поцелуй свою де-е-евочку.
Милый подходит к своей девочке, и та его целует так, как будто это середина секса. Милый давится языком своей девочки, ощущает вкус алкоголя и шоколада, и бросает стыдливый взгляд на сидящую рядом подружку. Его девочка говорит:
– Мы с Дашей сегодня… ик! выпили не… много, – так что тебе придётся нести свою девочку до машины. Ты согласен?
Я был согласен.
– Я согласен, красавица, – от души подыгрывал я.
Мне было приятно думать, что мы не боимся банальностей. Даша дотянулась до лежащей на столике еженедельной газеты «About Town» и проговорила:
– Ознакомься с новой статьёй «Барана». Теперь и в еженедельных газетах. Он вас «любит», однозначно.
Я изобразил крайнюю заинтересованность с оттенком возмущения. Дарья процитировала несколько словосочетаний из статьи, а я негодующе покачал головой.
– А название-то, название: «Критики и глупцы говорят, что…», – вырвав у меня из рук газету, прочитала название Даша. – Как это понимать?
– Не зна-а-аю… – произнёс я, а потом спросил: – Даша, тебя подбросить до дома?
– Ой, точно, Даша, я и не подумала о том, что тебя нужно отвезти!.. У-у-у… – стыдясь своей беззаботности, промолвила Марта, обнимая подругу.
– Ой, да ладно. На такси доеду. Что вас гонять-то!.. – обнимая Марту в ответ, начала отнекиваться Даша.
– Нет, мы настаиваем, – одновременно проговорили мы с Мартой и с улыбкой переглянулись.
– Давай, вставай, – потянула Марта Дашу за руки с дивана, попутно толкнув ногой, стоящую на полу, пустую бутылку.
– А-ха-ха!.. – засмеялась Даша, поднимаясь, а встав и поправив костюм, зачем-то отчётливо проговорила: – Вадим А-а-ронов и Марта Ста-а-альская – я так и знала. Я только сбегаю в туалет.
Даша вышла из кабинета, а Марта предприняла попытку прилечь на диван, но я успел её подхватить.
– Нет уж, Марточка, до дому, – проговорил я, удерживая свою возлюбленную в вертикальном положении.
– Тогда ещё одну конфетку, ам! – Марта съела ещё одну конфетку.
Мой взгляд скользнул по коробке, и до меня дошло.
– А я-то думаю: как вы так набрались с полторы бутылки шампанского. Оказывается конфеты-то с коньяком. Наверняка это ты полкоробки уничтожила. Попа не слипнется?
– М-м-м… – прожёвывая шоколад начала говорить Стальская, а секунду спустя страстно зашептала мне в самое ухо: – А ты мне на что? Разлепишь.
– О! Решилась-таки! – пошутил я.
– Н-н-нет, – отрицательно качая головой, сказала Марта и предприняла очередную попытку улечься, но я снова пресёк этот порыв.
– Даша называет тебя и братца Усликом и Сосликом. Ха-а-а!..
– Мы не Услик и Сослик. – возразил я.
– А Даша говорит, что вы Услик и Сослик, – озорным тоном настаивала Стальская.
– Нет, это не так, – подыгрывал я.
– А кто тогда, – спросила она.
– Мы – Буч Кессиди и Санденс Кид! – гордо произнёс я.
– Ладно. А ты который из них? – улыбаясь, спросила Марта.
– Я? Я-то?.. Ну, я тот, который Роберт Рэдфорт.
– Ничего не поняла, – смешно зажмурившись, сказала Марта и взяла ещё одну конфету.
Как раз в это мгновение вернулась Дашенька и с порога воскликнула:
– Айда-поехали!..
Как клинки, режут небо крылья,
Улетать – только если к морю,
Золотою дорожной пы-ы-ылью
Покрывая мечты и волю
Мельница
Глава без названия №2
11.12
Я встал на подножку водительской двери, чтобы ещё раз коснуться своей Крошки. Вблизи Марта выглядела ещё более расстроенной. Джессика устраивалась поудобнее на пассажирском сиденье. На коленях у Джессики лежала клетка с Адольphом. Виктор Гюго сказал, что у каждого места есть свой дух, и если бы у нашего дома был свой дух, то им являлась бы Джессика. Теперь, когда они обе сидят в авто, чтобы отправиться в дальний путь, я отчётливо вижу, что настало время перемен.
Дело было так: позавчера вечером Марта позвонила родителям и сказала, что у неё больше нет причин не приезжать к ним; родители прослезились, а отец изъявил желание встретить дочь и её подругу (Джессику-Норму) в Москве, чтобы вместе улететь на новую родину. Родители Стальских проявили уйму такта, не став дознаваться по телефону о причинах скоропостижного приезда дочери (да ещё и с подругой), а вслед за ней сына (да ещё с другом); хотя не исключаю, что родители прекрасно осведомлены обо всех наших делах посредством общения с Бимерзким, – всё-таки Марк «друг семьи». Я не мог слышать весь разговор Марты с родителями, а Глеб вовсе отказался общаться с ними.
Решено было ехать на Танке до Москвы, там его быстро продать за «сколько возьмут» (в столице ещё остались энтузиасты этой марки), встретиться с папой, купить билеты на самолёт и улететь как можно скорее. На всякий случай у Марты был адрес её подруги, с которой она раньше играла в волейбол в одной команде, и которая теперь играет в волейбол в московской команде. Марта настояла на том, чтобы взять кофемашину с собой. «Сколько бы ни стоила транспортировка! Эта машина – как камин, как очаг нашего дома!» Мы с Глебом не стали спорить. Теперь кофеаппарат занимал большую часть багажника Танка, а сумки (от LV, кожаные, на колёсиках, которые нам с Мартой на свадьбу подарил Глеб, и которые доставили из столицы с оказией) с вещами в основном лежали на задних виденьях. Наступил неотвратимый момент прощания. Марта куксилась.
– Скажи, милый, что ты видишь, когда смотришь на меня? – губы Марты приняли трогательное плаксивое положение.
Я на секунду задумался, а потом ответил:
– Что захочешь, то и буду видеть. Ты для меня – «мыслящее неведомое». Навсегда.
– Навсегда, – повторила моё последнее слово Марта.
Пруст сказал: «Самая необыкновенная любовь к женщине – это всегда любовь к чему-нибудь другому». А я говорю:
– Люблю ту жизнь, которую рисует моя фантазия, когда ты рядом, когда я думаю о тебе.
Мы поцеловались. Подошёл Стальский и с лёгкостью снял меня с подножки машины и поставил на землю, сказав:
– Хватит уже. Скоро воссоединитесь. Уёб…йте, чтобы побольше проехать засветло.
Я всё ещё держал руку Марты. Не хотелось казаться банальным, а тем более вторичным, но всё, что можно выразить словами, должно быть выражено словами. Кто я, чтобы пренебрегать словами в этот момент, тем более что слова – неотъемлемая часть моей жизни как человека пишущего. Слова, слова… Каким бы оригиналом я себя ни считал, каким бы оригиналом я в действительности ни был, то, что мой ум должен донести до ума другого живого существа может быть выражено только этим словосочетанием, и это словосочетание:
– Я тебя люблю, Марта Е. Стальская.
– Спасибо, милый, – ответила Марта. – И я тебя люблю.
Наконец наши пальцы разъединились.
Мы стояли с Глебом на аллее и смотрели на удаляющийся Танк, пока он не скрылся за поворотом.
– Пойдём по кофейку вдарим, – предложил Стальский, потянув меня за рукав.
– Ага, «вдарим по кофейку», когда кофемашина уехала в сторону Евросоюза.
– Ах ты, чёрт! Я и забыл.
Мы вернулись в дом.
– Жаль, что сейчас не полдень, а то бы выпил шампанского, – проговорил Стальский, вешая пальто на вешалку.
У меня зазвонил телефон. Я с улыбкой на лице стал доставать аппарат из кармана, будучи уверенным, что Марта хочет мне сказать что-то приятное, но это была не она. «Романоff» – гласила надпись.
Через два часа я передам старому антикварщику трубку Вождя «под честное блааародное слово» и больше Якова Семёновича никогда не увижу. Живым так точно.
Пока наши глаза смотрят в сторону Нирваны,
руки ощупывают пространство вокруг
Б.Г. (не путать с БГ)
Глава о Мастере. Третья и последняя
Пять положений Мастербук:
Цель Мастерелигии – достижение наиболее объективного состояния счастья каждым отдельным человеком, посредством обретения душевного равновесия, путём избавления от сомнений, страхов и навязчивых желаний.
Человечество должно прекратить размножаться.
Образованные и обеспеченные люди должны брать на воспитание сирот (прим.: Не более трёх сирот на одно домохозяйство).
(В разработке).
Автор (он же апостол новой религии – Мастеррелигии) Мастербук должен ездить на Cadillac.
*****
13.12.
Так уж получилось, что была почти середина месяца. Мы с Глебом сидели дома и не знали чем заняться.
– Давай добьём «ромашку», что-ли? – не слишком с большим энтузиазмом предложил я.
– Не-е-ет, – протянул Стальский, качая головой. – Я думал, что мне конец.
– Я же тебе говорил, что это только первый раз так. А уже со второго раза всё «по красоте» становится, – напомнил я.
– Кури, если хочешь. Я пас.
– Ладно. Только сестре не рассказывай, – отправляясь наверх за «ромашкой» попросил я.
– Вот прям сейчас позвоню и расскажу, – пошутил Глеб.
Когда через минуту я спускался вниз, в домофон позвонили.
– Кто там? – на всякий случай испугавшись, спросил я.
Стальский включил мониторчик и ответил:
– Наш сосед – сектант.
Глеб нажал «Открыть».
*****
Через пятнадцать минут.
– Стало быть, ваши дамы уехали? – проговорил Мастер, размышляя над следующим ходом.
Мы играли в карты и пили чай с печеньем. Я пребывал в изменённом состоянии разума и украдкой рассматривал нашего гостя, который мне сегодня казался каким-то уж чересчур интересным и занимательным.
– Терри-наш-Гильям снял новый фильм, – сообщил я.
– Угу… – промычал Глеб в ответ и подбросил карту под меня.
– Пойдём? – отбиваясь, спросил я.
– Куда? – спросил Глеб.
– На новый фильм Гильяма.
– А что новый фильм Гильяма вышел?! – обрадовался Глеб.
– Я тебе о чём?!
– Круто!
– Ну так!.. Тильда-наша-Суитон снимается в это картине. Вроде по сюжету она убивает отца своего отца… лопатой. Это не точно.
– Название?
– «Зеро Теорем».
– Посмотреть бы!..
– Посмотрим. Это не так уж дорого. Мы сможем себе это позволить, когда придёт время, – вдумчиво и проникновенно сказал я.
Мастер прислушивался к нашей беседе, но не участвовал.
– А не ты ли говорил: «Платить за просмотр фильма – всё равно, что платит за секс»? А? – припомнил Глеб моё давнишнее изречение, проявив тем самым недюжинную память.
Я посмеялся. Затем сказал:
– Наверное, я это сказал, когда у меня не было денег ни на то, ни на другое.
Наш гость немного посмеялся. Глеб вышел из игры, а мы с Михаилом сыграли вничью. Я заподозрил его в поддавании.
Мне показалось мало и, перед следующим коном я ещё подкурился.
– Эй, Стальский, мне сейчас в голову пришла интересная мысль, – я посмотрел на Глеба.
Глеб был сосредоточен на игре и никак не отреагировал, тогда как наш гость внимательно посмотрел на меня, видимо, из вежливости.
– Слушаешь? – поинтересовался я.
Глеб покивал и помычал.
– Вот слушайте. Я представил себе время, как верёвку. Простую верёвку. Как бы… А вся человеческая деятельность – узелки на этой верёвке. Слушаете?
– Мм… Да, – сказал Глеб.
– Слушаю, – ответил Мастер.
– Узелки, значит, на этой верёвке. На этой верёвке времени. Все эти узелки рано или поздно развязываются. Но это не такие узелки, которые можно развязать, распутав концы верёвки. Верёвки-времени. Это такие узелки, которые развязываются, когда тянешь за концы верёвки. Ты понимаешь о чём я? Петли словом.
– Кажется, – тихо и медленно проговорил Глеб, не отрываясь от своих карт.
– То есть время идёт своим ходом, – не меняет направления, а узелки человеческих дел или стремления, или мечты, словом всё человеческое, исчезает само собой при натяжении верёвки-времени.
– Интересная аллегория, – отреагировал Мастер.
Видимо, чтобы не слушать мои бредни, Стальский спросил гостя:
– Что-нибудь новое вам пришло в голову?
Конечно, вопрос касался новой религии, постулаты которой Мастер обдумывал на досуге (или всегда).
– Да… – не отвлекаясь от игры, ответил Мастер. – Кое-что имеется…
Ход был под меня, и внезапно мой настрой сменился. Мне стало не по себе. «Зачем я курил вторую порцию?!» Всё-таки какая эта жестокая игра! Смертельно опасная… Чёрт! Ещё карты такие грязные, что я буквально ощущаю, как бактерии карабкаются от кистей рук по запястьям всё выше и выше, – вот их колония заселила мои предплечья, плечи, заполонила подмышки, одновременно продвигается вниз по телу и вверх по шее. Я весь в микробах, они шевелятся на поверхности моего тела.
– Ты будешь крыть или берёшь? – резко спросил Глеб.
Как раз в этот самый момент мой ужас достиг апогея, я вскочил с места и бросил карты на стол, закричал:
– Нет! Нет! Я не хотел играть в эти ужасные карты! А вы меня заставили! Заставили меня! Принудили против моей воли! – я визжал и тыкал пальцами в сторону Стальского и Мастера, а чёрез пять секунд устремился к выходу, чтобы залезть в душ, но передумал и сел на гостиный диван. Внезапная головная боль заставила меня зажмуриться.
– Накрыло, беднягу, – слышал я слова Мастера, когда ложился на диван и придавливал голову подушками.
К головной боли прибавилась боль в глазах.
Мастер начал излагать нюансы своего учения только для Стальского. Я сильнее придавил подушку к голове и звуки стали едва слышны, а в темноте закрытых глаз замелькали розовые вспышки. Я довольно равнодушно подумал: «А не такое ли состояние у тех, кого вот-вот шарахнет инсульт?» Наверное, я на какое-то время отключился. А потом включился.
– Я считаю, что Человечество должно поблагодарить Землю и вежливо уйти. Перестать размножаться, беря на воспитания брошенных детей, – говорил Мастер, и каждое его слово проникало в моё сознание.
– А как люди должны отблагодарить планету? – спросил с дивана я.
– Пока не придумал, – повышенным голосом, чтобы я услышал, ответил Мастер.
Я снова выпал из реальности.
– Вот такая ботва, – было сказано Мастером в тот момент, когда я в очередной раз осознал действительность и выбрался из подушечного завала.
– Блин!.. – восхищённо протянул Стальский. – Я однозначно того же мнения.
Было похоже, что Глеб и Мастер нашли точки соприкосновения. После второго забытья мне немного полегчало, и я, боясь вновь растрясти голову, решил удалиться в свою комнату и лечь на нормальную кровать. Прихватив из холодильника бутылку ежевичного сока и сделав прощальный жест нашему гостю, я вышел из гостиной.
Странный выдался день.
P.S.
Примерно через неделю мы обнаружили в нашем почтовом ящике школьную двенадцатистраничную тетрадку, на обложке которой корявым детским почерком было написано «Мастербук». Самого Мастера мы больше не видели.
Опыт учит, что если хочешь что-то заткнуть за пояс и не получается,
то заболеваешь
С. Дали
Глава о глупости и самобичевании
Неделю спустя. 18.12.
– «Вам придётся полностью довериться мне», – передразнивая голос антикварщика, повторял я сам для себя, когда стоял в пробке в сторону офиса Бимерзкого. – «Я работаю не для живых, а во славу великих мертвецов», – продолжал упражняться я в пародии.
Я чувствовал, что сделал что-то неправильно, когда передал свою «прелесть» аферистическому старику без всяких юридических обязательств с его стороны. «Кажется, я сглупил», – помню, сказал я себе в тот момент. Правда я вытребовал с него расписку в простой форме на символическую сумму в сто пятьдесят тысяч рублей, которые – если он меня кинет – с него смогу получить только через суд. «Кажется меня нае…», – припоминаю, сказал я себе неделю назад, пожимая ручонку Якова Семёновича.
Итак, я ехал увидеться с Марком. Главной темой разговора являлась ситуация с антикварщиком. Что я скажу нашему адвокату? Вернее, как я расскажу ему всё? Как ни расскажи, всё равно будешь выглядеть дураком. Я придумывал слова. Скажу что-то вроде: «Представляешь Марк, кажется я стал жертвой аферы!..» Нет, не годится. Я не хожу быть жертвой. Как написано в учебниках: «Демонстрировать виктимное поведение». Или это по другому поводу написано? Я скажу: «Марк, а ты знаешь Романова Якова Семёновича?»
Спустя пятнадцать минут.
– Этого афериста все знают, – смеясь, ответил на мой вопрос Бимерзкий. – И что с ним?
В следующие десять минут я выложил адвокату всю историю и даже предысторию. А в конце повторил пересказ событий, которые произошли со мной полчаса назад, когда я во второй раз за последнюю неделю приехал в антикварный магазин, чтобы справиться о подробностях нашей сделки. Если в первый мой визит подручная Якова сказала, что её босс за границей, то сегодня магазин вовсе оказался закрыт; на рольставнях висела табличка с надписью «Ремонт». Мобильный он перестал брать уже на третий день после получения «моей прелести», а на пятый день номер вовсе стал отключен.
– И что? Дорогая вещь эта твоя трубка? – покачиваясь в кресле, спросил Бимерзкий.
– Очевидно да, раз старая падла решил съебать с ней за рубеж, – рассудил я.
Марк ещё немного подумал, а потом спросил:
– Это про этот «большой куш» ты мне тогда говорил около нотариальной конторы в Чудино?
Я почувствовал себя полнейший идиотом и, опустив взор, тихо промолвил:
– Да.
Короче, «Богомерзкий» мне сказал, что узнает всё, что сможет и перезвонит. Я поехал домой – за город.
«Идиот, грёбанный идиот. Лошара Пушистый!..» – шептал я себе под нос, руля по односторонним улицам центра города.
Звонок мобильного отвлёк меня от самобичевания. Сицилия.
– Здравствуйте, СициМировна, сказал я.
– …………
– Да, как раз выезжаю из центра.
– …………
– Понял. Сейчас – в течение десяти минут – буду.
Я подгадал момент и развернулся через двойную сплошную. Мне стыдно.
*****
Я подъехал к «Фанерному Пейзажу» и сразу обратил внимание на глебовский Ягуар, припаркованный у служебного входа. Стальский пару дней не ночевал дома, что с ним время от времени случается. Я немного приободрился от мысли, что увижу партнёра.
Не желая расшаркиваться с девушкой-хостесом, которая мне всегда казалась чересчур навязчивой, я, скрываясь за широкой спиной идущего на обед толстяка, прошмыгнул внутрь незамеченным. Пройдя по короткому служебному коридорчику в направлении указателя «Staff only», приблизился к двери кабинета Владимировны, стукнул два раза и сразу вошёл. В поле моего зрения произошло резкое движение, и, когда до моего мозга дошёл сигнал с увиденной информацией, Стальский и Сицилия уже сидели каждый на своём кресле и делали вид, что они там сидят уже давно. «Елочки-палочки, да эти двое любовники!» – блестело в моих глазах. Следующие три фразы были сказаны нами троими одновременно:
А.В.А: Извините. У вас было открыто.
С.Г.Е: О, привет, Аронов. Это Аронов, пришёл.
(Не знаю её фамилии) С.В.: Да-да, заходи. Кхе…
Я чувствовал себя так, как если бы был ребёнком, и мне рассказали о сексе и ещё показали что это такое. Я сел в кресло и (зачем-то) закрыл глаза рукой.
– Клуб «La Critica» возобновляет работу, – донёсся до меня голос Владимировны.
– Слышишь, Аронов? – пробился сквозь шум в моём сознании голос Глеба.
Наш куратор нам объявила, что клуб «La Critica» возобновляет работу, как будто у меня и так мало головной боли. Хотя всегда найдутся проблемы посерьёзней, например, замерзающая незамерзайка.
– Слушаю, – приготовился к подробностям я, проглотив досаду и едва не подавившись.
*****
Согласно плану клуб должен проработать без перерыва с двадцатого по двадцать пятое декабря. Всего пять дней. Без обеда и выходных. Каких-то пять дней. Специальное агентство брало на себя управление заведением. Наш дом больше не был «нашим». Городских квартир у нас больше не имелось, – их выкупило агентство, в котором у нашего адвоката была доля. Почему мы ещё были здесь? «До Нового Года вас уже здесь не будет», – заверила нас Сицилия.
Каких-то пять дней и пять ночей. Плюс-минус.
*****
Я выехал от Владимировны, оставив Стальского там. Зазвонил телефон.
«Ты ещё в городе?» – спросил Марк.
– Да.
«Подскочи в офис».
В офисе у Бимерзкого.
– Официально ни антикварный магазин, ни коллекция, ни ломбард больше не принадлежат Романову, – проговорил Бимерзкий, вводя меня в курс нарытой на мерзкого антикварщика инфы.
– Ломбард? – переспросил я.
– Да. У него был ломбард. Тоже в центре где-то.
– Что я с него получу? – себе под нос пробубнил я.
Марк посчитал, что нужно ответить на мой риторический вопрос.
– Ничего помножь на ноль, – вот что ты получишь. Ха! – весело проговорил он.
Бимерзкий явно наслаждался моим фиаско. Но, справедливости ради, нужно сказать: негативное отношение ко мне не мешало ему делать свою работу на отлично; никогда не мешало.
– У Романова двойное гражданство, а значит его тут более ничего не держит.
– Израиль? – спросил я.
– США, – сказал Марк.
