Читать книгу: «Кукушка на суку. Акт второй», страница 4
Эпизод двадцать первый
В пустыне чахлой и скупой
Я похоронил Сухарецкую в 10 метрах от скважины, на возвышенности у обрыва. Почему «я»? Потому что Виола всё время после нашего пробуждения стояла, как вкопанный истукан, как Родосский Колос. Она стояла у входа в вагончик, и мне приходилось постоянно её обходить. Я не сделал при этом ни одного замечания. К чему слова? Она не шелохнулась даже тогда, когда я протискивался мимо неё с телом Марины на руках. Перед тем, как завалить покойную камнями, я снял с неё лёгкую курточку, в которую она была одета и обувку. Ей они уже были не нужны, а нам пригодятся. Потом я долго стоял над могилой и неотрывно смотрел в то место, где под камнями должно было быть лицо несчастной женщины. Жаль нет музыки, цветов и обелиска. На нём я написал бы: «Здесь покоится Ангел во плоти, Человек-душа, отдавший всего себя без остатка нам, живущим и поныне».
Что делать дальше? Ждать я не хотел. Не хотел изначально, а теперь тем более. Горькое место. Мёртвая пустыня. В прямом смысле этого слова: мёртвая. Не будет помощи. Ждать бесполезно. Чтобы выжить надо отсюда улепётывать. Улепётывать немедленно. Прямо сейчас. Я подошёл к Виоле и попытался заговорить. Бесполезно. Ноль эмоций и реакций. Такое ощущение, что её заколдовала злая ведьма и принцесса в розовом костюме превратилась в соляной столб. По крайней мере, лицо её было совершенно белым. Под кожей не просматривалось ни кровиночки. После нескольких бесплодных попыток, я плюнул на этикет, схватил девушку под локоть и поволок в сторону места аварии. Она послушно вяло переступала ногами, по-прежнему, никак не реагируя на внешние раздражители. Долго мне её пришлось тащить. Но когда мы дошли до «промежуточного лагеря», где на дне оврага покоился сгоревший вместе с Жандаром джип, ватное состояние девушки меня уже просто бесило. Вот, прикидывается же немощью! Прикидывается! Этого ещё мне не хватало. Мы пока даже не вышли в сторону шоссе, а с меня уже градом катил пот, в глазах пелена, в висках стучало что-то непонятное с громкостью курантов на Спасской башне. Вот зараза! Мы так никогда не дойдём до спасительного шоссе. Время близится к обеду, а до назначенной цели такими темпами за один переход не дойдёшь. Придётся ночевать прямо посреди пустыни. Такая перспектива меня вовсе не радовала. Так может переночевать уже в этом вагончике, а завтра выдвигаться, как только начнёт светать? И что, мне сейчас опять переть эту «сломанную куклу наследника Тутти» на своём горбу? Надо было как-то разбудить спящую красавицу. И я не нашёл ничего лучше, как заорать: «Змея-а-а-а!!!» Я так громко крикнул, что сам испугался и машинально подпрыгнул вверх. Девушка взвизгнула и тут же прижалась ко мне всем телом, ища защиту у сильной половины человечества. Вертя непрерывно головой, она спросила:
– Где змея? Где?
– Уползла уже, – ухмыльнулся я в ответ.
– Скотина, врёшь. Вот зачем ты это делаешь? Назло?
– А как я должен был тебя привести в сознание? Ты, словно, дури наглоталась вперемежку с косячком. Вообще невменяемая была. А теперь, вот, – я развёл перед ней руками, улыбаясь и демонстрируя солнцу её прекрасное состояние, – любо дорого посмотреть.
Виола зло фыркнула, сложила ручки калачиком и развернулась ко мне задом. Так-с, начинаются вечные женские штучки-дрючки-закорючки. Вот как с такой по пустыне путешествовать?
– Виола, мы сегодня похоронили дорогого мне человека. Давай, не будем ругаться.
– Угу, – только и услышал в ответ.
– Нам надо отсюда выбираться.
– Я никуда не пойду, можешь не распаляться, – грубо ответила девушка, по-прежнему стоя ко мне спиной.
– Мы здесь сдохнем.
– Не сдохнем. Нас спасут.
– Кто? Никто не знает, где мы.
– Узнают. Это не трудно. В двадцать первом веке живём.
– Ладно, хорошо, – я решил подойти к решению вопроса с другой стороны, – а если не найдут. Хотя бы сегодня не найдут. Где мы будем ночевать?
– Здесь, – в подтверждение сказанному она слегка топнула ножкой.
Прямо топотунья какая-то. Я мотнул головой в досаде:
– Здесь, под открытым небом?
– Ничего, сейчас лето.
– Температура ночью опускается ниже десяти градусов. Этого достаточно, чтобы умереть от переохлаждения.
– Что-то прошлой ночью ты не сдох.
– Зачем так грубо? Прошлой ночью мы в домике ночевали. Он держит тепло. Туда спать пойдём?
Она промолчала. Это скорее всего означало, что туда она не вернётся. Не вернётся по понятным причинам.
– Значит решено: мы здесь ждём, а ночевать пойдём в избушку.
– Можешь прямо сейчас туда валить. Я здесь останусь.
Она по-прежнему изображала из себя обиженную девочку. А возможно и не изображала. Но мне эта бодяга начинала надоедать:
– Ага, значит я сейчас пойду туда, а вечером вернусь за тобой.
– Лемешев, иди в ж..пу.
– У-у-у, опять грубишь.
И тут она отборным матом высказала всё, что обо мне думает и послала меня по известному эротическому маршруту. Хорошо, раз так, делай, что хочешь, а я сваливаю. Я взял бутылку с водой, так как у неё, если что, оставался неиссякаемый источник в виде скважины. И потопал по слабой автомобильной колее, по которой мы сюда приехали. На прощание крикнул:
– Приятного общения с каракуртами, змеями и шакалами! С людьми тебе всё равно не ужиться.
– Проваливай, – голос её был полон раздражения. – Ты хуже шакала.
Минут через пятнадцать я успокоился. Быстрая ходьба всегда на меня действует, как лекарство. Чтобы совсем отвлечься от мыслей о брошенной на произвол судьбы девушке, я стал прикидывать, за какое время смогу добраться до шоссе. Ехали мы по этим кочкам не больше часа – это точно. Но Жандар гнал во всю катушку. Километров 60-70? Да… Хотя нет, это, скорее всего, иллюзия. Мы с Виолой прыгали и скакали на заднем сидении и нам казалось, что шофёр лихачит. Но по таким колдобинам не больно-то и разгонишься. Возможно, скорость вообще не превышала тридцати км в час. Хорошо, примем за основу среднее значение. Предположим, что мы ехали со скоростью сорок км в час. В таком случае за 50 минут мы бы преодолели 33,3 километра пути. Фу! Это сущая ерунда для меня. Я пойду быстро: 6 км, нет 7, даже 8 км в час. Всего лишь через каких-то четыре часа я уже буду на шоссе. Проголосую и уговорю водителя съездить за Виолой. Сейчас, вероятно, часов одиннадцать. Значит в шестнадцать нуль-нуль, в крайнем случае в семнадцать, я уже вернусь за ней. Такие расчёты меня изрядно приободрили, ускорив мой шаг. Я уходил от девушки всё дальше и дальше. А мои мысли становились всё мрачнее и мрачнее. Они лезли в голову нагло и без спроса. Как ты мог так поступить? Одну ты уже бросил и вот результат. Ты хочешь организовать в этом месте массовое захоронение? Она же совершенно беззащитна. А если её, на самом деле, укусит какой-нибудь паук, или прибежит стая шакалов? Или шакалы не бегают стаей? Без разницы. Я себе, если случится непоправимое, этот свой уход уж точно никогда не прощу. Хватит с меня Сухарецкой. Но если Марину я покинул без всякой опаски за неё, то с девушкой всё не так. Она и в подмётки не годится опытной женщине, которая могла легко справиться не только с шакалами, но и со зверями в человеческом обличие. Тем не менее, пустыня сожрала и не подавилась даже таким опытным бойцом, как Сухарецкая. А ведь Марина родилась здесь. И даже ходила в походы в такую же пустыню. Хм, неопытная девушка сгинет здесь в два счёта. Чёрт тебя дери, надо засунуть все свои амбиции в анус и возвращаться. Да пошла она! Нет, не пошла, Федя, возвращайся. Поспорив сам с собой непродолжительное время, я остановился. А затем нервно плюнул и резво двинулся назад. Приближаясь к месту, где оставалась девушка, я увидел, что она стоит и вглядывается в приближающийся к ней объект. Поняв, что это я возвращаюсь, она вновь уселась на камень. Слава богу – жива. И на этом спасибо.
– Виола, давай не будем ссорится, а просто ты встанешь и пойдёшь вместе со мной.
– Зачем ты вернулся? Без тебя так хорошо было: тихо и не воняет.
Я психанул и буквально несколькими словами доходчивого русского языка обрисовал всё, что о ней думаю. Не помогло. Она ответила приблизительно тем же. На паритетных началах мы лаялись до хрипоты никак уж не меньше получаса. В конце концов я влепил ей пощёчину. Нет, конечно, это не дело – руки распускать. Но что мне оставалось? Неожиданно всё переменилось. Она отвернулась от меня и расплакалась. Сквозь рыдания можно было расслышать только слово «мамочка».
Я подошёл сзади, обнял её за плечи и попытался успокоить, как мог:
– Виола, прости меня. Мне нет оправдания. Но я не хочу, чтобы ты осталась здесь навсегда. И сам не хочу в этом месте сгинуть. Поверь мне, только вернувшись к шоссе, мы спасёмся. Здесь идти-то каких-то пять часов, шесть от силы. Сейчас бы мы уже топали в середине пути. А если бы вчера меня послушались, то никто бы не погиб, и ты бы сейчас не ревела.
Она развернулась и уткнулась мне в грудь. Футболка быстро промокла от её слёз. Я осторожно и ласково гладил девушку по волосам и вздрагивающим от плача плечам:
– Ну-ну, всё будет хорошо. Скоро мы будем дома и постараемся забыть проклятую пустыню.
Наконец поток её слёз иссяк:
– Хорошо, Фёдор, я согласна. Пойдём.
Наконец-то! Но не тут-то было. Вслед за первой частью Марлезонского балета, наступила вторая. Сорок км по пустыне – это не пешая прогулка по Тверской улице или Цветочному бульвару. Надо было вновь наполнить бутылку, а главное заставить Виолу надеть ботинки Сухарецкой. С первым делом проблем не могло быть в принципе. Здесь всё зависело от меня самого. А вот со вторым – состоялся полный вынос мозга. Она наотрез отказалась:
– Я не буду надевать чужую обувь. Тем более её обувь.
– Но на своих каблучищах ты и пяти километров не протянешь. Вместо четырёх часов мы будем топать пять дней! У тебя поди и сейчас ноги уже никакущие от этих лабутенов. Обувь в походе – это главное. Тебе любой турист так скажет. Когда мозоли начнут лопаться – тут уж не до ходьбы!
– Всё равно не буду, можешь не вопить и не надрываться!
Только минут через пятнадцать я смог её переубедить. Последним её аргументом стал:
– У меня и размер на три номера выше. Я не влезу в эту обувку.
– Влезешь.
– Как?
– А вот так!
Я поставил ботинки Сухарецкой на большой камень и замял их подпятники другим. Ботинки превратились в сабо.
– Так пойдёт?
– Ну хорошо! – Виола недовольно выдохнула из себя последние капли раздражения и примерила обновку.
– Нормально?
– Нормально! – сердито буркнула в ответ. – Всё, идём.
– Жди здесь, я быстро.
Схватив бутылку, я стремглав умчался за водой. А по пути стал прикидывать в уме ход дальнейших событий. Солнце стояло в зените. Сейчас самое неподходящее время для похода. Тем не менее, идти надо, а иначе какой-нибудь новый её каприз поставит жирную точку на моих планах спасения. Но самое неприятное, что если мы сейчас выйдем, то до темноты уже не успеем добрести до шоссе. А это значит, что нам придётся ночевать посреди пустыни. За себя я не беспокоился. Я был готов всю ночь не спать. Не впервой. А вот, девушка… У неё и наряд совершенно летний и усталость, естественно, свалится на неё мешком, полным цемента. Посреди пустыни даже не присядешь – земля чуть ли не ледяная. Что делать? И я вместе с водой прихватил то самое водительское кресло. В руках эту громадину нести было неудобно. Поэтому я продел рукава своей ветровки через пружины и закинул сидение за спину. А рукава завязал на шее. Кресло было тяжелым, но ветровка – это не верёвка. Она не давила и не резала кожу, мягко распределяя нагрузку. Довольный своей смекалкой я вернулся назад.
– Что это у тебя? Кресло?
– Угу. Пригодится. Можно будет сесть и отдохнуть.
– Хм, понятно. Лёгких путей мы не ищем. Ты бы и домик прихватил, если бы смог его оторвать от земли.
Язви, язви, сколько хочешь. Меня пулей не прошибёшь. Я промолчал, она тоже не стала развивать тему.
В тягучей тишине мы тащились часа два. Тащились по знакомой уже мне колее, в которой хорошо был виден протектор колёс джипа Жандара. Мы не шли, а тащились, так как Виола плелась в улиточном темпе. Она едва передвигала ногами, обутыми в непривычную обувь. Было скучно, нудно и противно. На душе кошки скребли. Хотелось идти быстрей, чтобы весь этот ужас скорее закончился. Но выказывать недовольство темпом продвижения девушки не было ни сил, ни желания. Поэтому я решил заговорить. Болтая, идти всегда легче.
– И всё-таки, ты не расскажешь, как попала в проект?
Она помолчала, но всё же ответила:
– Тебя только это интересует? Какое-то извращённое любопытство.
– Но надо же о чём-то говорить. В беседе забываешь об усталости и мозолях.
– Хорошо, но почему ты опять спрашиваешь только об этом?
– Понятно, «почему». Что тут непонятного? У нас больше нет точек соприкосновения. Мы не знаем друг о друге ничего. Вообще ничего. У нас нет общих знакомых. Нет взаимной истории.
Девушка опять помолчала, как будто взвешивая перспективы разговора, после чего стала говорить вполне спокойным тоном:
– Да, только кино нас и связывает. Странно. Странно, что нас не спохватились в киногруппе. Ведь там знали, что мы должны были приехать ещё вчера.
– Может и спохватились. Но где нас искать? Казахстан большой. Просто огромный. Никто не видел, куда мы отправились. Никто не знает, что Жандар поехал по этому автобану, – я ухмыльнулся, указав на слабую колею, продавленную в пустыне всего несколькими машинами. – Возможно, что про этот короткий путь знали только Жандар и его отец. И никто больше. Кто нас здесь будет искать?
– Наверное, ты прав.
– Ну, так расскажешь свою киношную историю?
– Чего рассказывать?
– Для начала, как ты здесь оказалась и почему. А дальше разговор найдёт проторенное русло.
– Как и почему, как и почему… Хорошо… Нет, давай-ка сначала ты мне расскажешь свою историю.
– «Свою»? Пожалуйста! Я снимался в фильме «Мёртвая петля». Меня там заметили и оценили. Именно поэтому пригласили на этот проект.
Виола немного грустно и устало улыбнулась:
– Врёшь.
– Почему «вру»? Ты не видела фильм с моим участием?
– Видела, видела.
На душе стало приятно от того, что меня, как актёра, знают малознакомые мне люди. Значит, я хорошо сыграл. Слава только вскользь коснулась моего честолюбия своей изнеженной десницей. А мне хотелось признания. Очень хотелось, как, наверное, и большинству людей.
– Тогда чего?
– Тебя на этот проект пригласили вовсе не поэтому.
– Шутишь? С чего ты взяла? Кто тебе сказал?
– Никто не сказал. Просто знаю и всё.
– Погоди, погоди, что за бред ты несёшь? Из-за чего тогда, по-твоему, меня сюда позвали?
Она задумалась, затем вздохнула и произнесла:
– Нет, сейчас не скажу.
– А когда?
– Потом. Посмотрим на твоё поведение, – Виола загадочно улыбнулась.
В этот момент она мне показалась не такой уж неприятной особой, как воспринималась с самого начала знакомства. Она продолжила:
– Но я не про второй фильм говорила. Как тебя в первый раз в кино пригласили?
– «В первый раз»? Да, как, обычно. Я шёл по Дворцовому мосту… Нет, не так. Я шёл по набережной Мойки, а навстречу мне двигалась Марина Юрьевна. Как только она меня увидела, так сразу поняла, что я талант от бога, – в лёгком трёпе быстро забывались все невзгоды, я даже не заметил, что стал болтать так, как раньше болтал: легко и беззаботно. – Сударь, вскрикнула она, ради бога, умоляю, снимитесь в нашем фильме.
– Так и вскрикнула: «Сударь, умоляю!»?
– Да, так. Хотя нет, ты права. Она воскликнула: «Солнце моё, освети своими талантами отечественный кинематограф. Без тебя он загнивает в завале бездарностей!» Пришлось согласиться.
– Опять врёшь.
– Почему ты мне не веришь? На премьере в театре «Россия» зрители тоже задавали мне этот вопрос. Я так и рассказал. Именно так. Сухарецкая стояла рядом и не взяла под сомнение ни одно моё слово.
– Я знаю, что ты врёшь. Точно знаю. Всё было не так.
Оба-на! Даже интересно. Кто ей и чего мог натрепаться? Неужели Марина? Нет, это на неё не похоже:
– Понятия не имею, кто и чего тебе наговорил. Не люблю сплетни. Но всё было именно так, как я рассказываю. Может, без всяких этих восклицаний и эпитетов – но, по сути, так.
– Врунишка. Лемешев, ты патологический врун.
Её слова мне напомнили подобную оценку, звучащую из дорогих мне уст. Кто этой Виолетте и что там про меня наплёл? Я хмыкнул:
– Давай, рассказывай, свой вариант моего вхождения в мир кино. Может, я чего-то не знаю. Неужели обо мне жёлтая пресса писала?
– Нет, не пресса. Об этом мне рассказывал человек, которому я склонна верить. А ты врёшь.
– Ну давай, колись уже. Кто этот человек? Какой-нибудь статист из «Мёртвой петли»?
– Нет, не статист. Я не назову его имя, как ни проси. А история твоего попадания проста, как мир. Тебя пристроила на съёмочную площадку твоя любовница. Лемешев, ты не только патологический врунишка, но ещё и профессиональный альфонс.
Она это сказала насмешливо, пренебрежительно. Надо было обидеться. Но я не обиделся. Смысл? Ничего не изменишь, а разговор прервётся. Надо идти, идти и идти. Идти, пока ноги несут. В этом наше спасение. А ругань забирает силы, которые не беспредельны. Поэтому я просто поправил её:
– В чём-то ты права. Но на счёт альфонса ты ощибаешься. Я сам зарабатывал на жизнь. И зарабатывал очень хорошо. Многое себе мог позволить.
– И как ты зарабатывал? Вкалывал на заводе? Или развозил пиццу?
Ах, ты так! Ну ладно:
– Я, между прочим, был владельцем самой дорогой частной клиники в Питере. Запись в неё была расписана на многие месяцы вперёд.
– Опять врёшь? Что это за клиника такая? Клиника лечения патологической лжи?
– Да, её уже нет. Но сайт до сих пор существует. Потом загуглишь: «Клиника Борменталя».
– Может, Бармалея?
– Если бы она называлась «Клиника Бармалея», я так бы и сказал. Но на сайте «Клиники Борменталя» ты увидишь, что я прав. Там моя физиономия маячит с подписью «Генеральный директор клиники Лемешев Фёдор Константинович».
– Если она была и процветала, зачем же ты её бросил?
– Я не бросал. Это меня бросили. Бросили под танк.
– Кто бросил? Рейдеры?
– Можно и так их назвать. Но я бы назвал их мстители-разрушители. Всемогущие мстители.
– Странная история. Если, конечно, ты не врёшь опять.
– Не вру. На память об этом у меня остались переломанные рёбра и отбитые почки. Ладно, проехали. Не хочу вспоминать. Ты там что-то про меня говорила. А, да! Так из-за чего меня взяли на этот проект?
– Взяли и взяли. Говорю же: не скажу.
– Но почему?
– Потому! Не скажу и всё.
– Вот видишь, я всё честно о себе рассказал, а ты не хочешь поддерживать разговор. Тебе больше нравиться со мной ссориться.
– Мне? Ну ты нормальный или нет? Это я что ли на тебя стала первой нападать?
– Скажешь, нет?
– Нет, конечно. Это же не я стала намекать на постель и прочие стартовые условия для актрис. Это ты стал плести гнусности в мой адрес.
– Даже если и так. Как ты-то попала на главную роль? За красивые глазки что ли? Ещё скажи: за таланты. Всегда удивляюсь, как можно тёмной ночью рассмотреть чьи-то таланты? Под одеялом в лучшем случае можно рассмотреть тату на заднице. Ох, уж эти мне продюсеры! Из-за их протеже уже кино смотреть тошно.
– Никто ничего у меня не рассматривал, – резко отрезала девушка и неожиданно добавила: – Я и есть продюсер этого фильма. Финансовый продюсер. Он снимается на мои деньги.
– Эйч! И кто из нас патологический врун?
– Ты! – она разозлилась. – Это я предложила твою кандидатуру на главную роль.
– Ты? – если сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Я недоверчиво пробормотал: – Ты меня пригласила? Для чего?
– Дура, потому что. Если бы знала, что ты за фрукт такой, никогда бы этого не сделала! Поэтому и наказывает меня боженька, забросив в эту вонючую жуткую пустыню вместе с тобой! Идиотка!
Она психанула, явно вспомнив все невзгоды последних дней. Но я уже не мог остановиться:
– Ты меня пригласила – но зачем?
– Можешь не беспокоиться, не за твою неземную красоту и не за удивительный актёрский талант.
– Пусть так! Тем более непонятно. Тогда зачем? Объяснись.
– Нет, сказала – нет.
– Значит врёшь. Просто сочиняешь. Никакая ты не продюсер и не киноактриса. Ты просто…, – я не находил подходящего слова.
– Да пошёл ты! Думай и говори, что хочешь. Мне плевать.
И она заткнулась. Заткнулась, словно улитка, которая спряталась в своей раковине.
