Читать книгу: «Не надейтесь на князей, на сынов человеческих», страница 10

Командиром полка был полковник Иван Иванович Бабенко. Бравый мужчина. Походил на киношного Чапаева, которого в знаменитом фильме Борис Бабочкин играл. Голос раскатистый, каждое слово команд впечатывал в подчинённых намертво, ломом не вывернешь. В самый лютый мороз ходил в сапогах. На градуснике под пятьдесят, все в валенках, и в них-то не жарко, он в начищенных до зеркального блеска сапогах. Другой обуви не признавал. Биография по-настоящему офицерская, не генерала сынок: Дальний Восток, Забайкалье, Белоруссия… Помотался, как военное училище окончил, по гарнизонам, а жена, Елена Алексеевна, с ним. В штабе заведовала библиотекой техдокументации. Сын учился в Ленинграде в военном училище. Полетит к нему, а меня в библиотеке за себя оставит. Душевная женщина, опекала меня.

Однажды пришёл с синяком. Она сразу:

– Что случилось? Говори, всю роту разворошу!

– Нет, – говорю, – спортом занимался, упал.

Не сказал, что подрался. Был у нас сержант Клопов. Нормальный, в принципе, парень. В тот раз заметил мою хитрость. Взвод, в котором я стоял на вечернем построении, отправили кирпичи таскать. Я был самым последним, сделал шаг и встал в соседний взвод. Я не я и кирпич меня не касается. Клопов узрел мой манёвр. Передо мной якуты низкорослые стояли, это и подвело. Отбой скомандовали, я понёс сапоги в сушилку. Клопов за мной:

– Ты что это, Кузнецов, совсем оборзел! Ну-ка быстро на кирпич!

Я делаю вид, что не слышу, захожу в сушилку и вдруг удар сбоку. На автомате уклоняюсь, вскользь всё же задел меня, я молниеносно даю ответ. Дело усугубилось для Клопова тем, что я в руке держал сапог, пол-лица ему расквасил. Он из сушилки вылетает с разбитой физиономией. Сержанты увидели и как горох на меня посыпались. Я к стенке отскочил, чтобы никто за моей спиной не оказался. Ухожу от ударов, главное устоять. Пару раз кого-то задел. Я и в армии старался тренироваться. Тут мои ребята подскочили. Сержанты дали задний ход. Они оказались в меньшинстве. Нас на следующий день в наказание отправили в гарнизонный клуб делать генеральную уборку.

Как Елена Алексеевна ни допытывалась, не сказал ей о драке.

Один раз едва-едва удалось избежать серьёзной стычки. Нас с Егором отправил капитан Коваленко, геодезист, на свайное поле. Сваи летом забивали, ему надо было их уровни замерить. Мороз жуткий, и ветерок, как обычно, тянет. Капитану самому мёрзнуть не хочется, нас послал. Мы один уровень сделали, второй, к пятой сваи замёрзли до печёнок. А там их не один десяток. Лица полотенцами замотали, бушлаты те самые не северные, танкистские, не для сорока градусов мороза. Закоченели, жить не хочется. Я принимаю решение заканчивать эти работы.

– Егор, – говорю, – сворачиваемся. По остальным на глаз напишем. Кто проверять до лета будет. Это всё для проформы.

Невдалеке вагончик стоял, из трубы дымок, заскочили погреться, смерть как закоченели. Заскакиваем, а там дембеля. Среди них Ефремов, немного знал его, натуральный уголовник. Говорили, ему тюрьма корячилась, в армии от неё скрылся. Потом всё равно в дисбат загремел.

До Егора не он докопался, а Кудряшов – Кудряш. Примерно такой же сволочной тип, как Ефремов. Сидит, развалившись, у печки и спрашивает Егора:

– Якут, как тебя зовут?

– Егор.

– Егорка, иди я тебе щелбан поставлю.

Меня всего перевернуло.

Егор напрягся, стоит. Его начали толкать к Кудряшу.

Я смотрю, у стенки кусок арматуры в палец толщиной. Ну, думаю, если что – будем отбиваться. И говорю:

– Ставь лучше мне!

Они Егора в сторону, на меня переключились, что это за борзость?

– А что это ты за якута впрягаешься? – Кудряш мне. – В школе вместе учились? Или вы родственники?

Все заржали. Что институт окончили, об этом мы не говорили. От зависти, что нам год служить, живьём съедят. Молчали до последнего.

– Какая, – говорю, – разница?

То ли вид у меня был настолько решительный, то ли Ефремову понравилось, я не побоялся пойти на всех за товарища, а их было человек десять. Егор с виду как пацанчик, в нём чуть больше метр шестидесяти роста. Хотя боксёр, повторюсь, был хороший. Спарринговал с ним много раз, силу его кулака знаю.

Ефремов говорит:

– Ладно, пацаны, не трогайте их. Это мои кореша. Пусть греются. При случае, боец, – ко мне обратился, – чаю хорошего пачечку занесёшь мне.

Так мы с Егором избежали драки. Тяжело бы пришлось, навались они на нас.

В штабе, конечно, была лафа работать. Никакой муштры, офицеры по-человечески относились, никто не рявкал на тебя. И свой кайф – в столовую строем не ходили. К сожалению, в столовой роли не играло, штабной ты или нет, ты – гусь, а значит, держи ухо востро. Я однажды зазевался. С Егором поели, посуду понесли, а тут деды. При кухне им хорошо – сытые, в тепле, но самим палец о палец ударить лень. На молодых ездили. Поешь, бежишь из столовой, тебя со всех сторон ловят. Я всегда ухитрялся уходить, чтобы посуду за кого-то не нести или того хуже – в мойке пластаться. Свою тактику разработал, она меня выручала. Момент выберу, когда выскочить из-за стола, и наловчился лавировать при отходе. Дембеля это засекли, заусило их: надо этого борзого поймать! Устроили настоящую охоту. Несколько человек стеной встали на лестнице, я из зала выскакиваю, думал, ушёл, а меня ждут. На других гусей не отвлекаются, только я нужен. Двое схватили, один – за правую руку, другой – за левую. От одного я вырвался бы, но двое и крепкие парни.

Заарканили и заставили посуду со столов, бачки таскать в мойку. Сами караулят, глаз не спускают, чтобы не сбежал. Решили по-настоящему проучить. Ещё и тычками награждают, пользуются, что руки у меня заняты. Потом в мойку завели, двери закрыли – работай. Там таких, как я, гусей с пяток наловили и запрягли посуду мыть. Формально деды дежурят, а по факту, работают гуси. Я уже рассказывал, к вечеру гусь в казарму приходит, у него вся гимнастёрка, брюки засалены. Шутка ли полторы тысячи человек поели, за ними надо посуду вымыть, воду вынести, порядок навести, овощи на следующую закладку почистить. Форма изгажена, сам весь измочаленный, а на него ещё в роте: где ты был? Понимают, где, но запросто можешь получить вдобавок ко всему наряд вне очереди: к примеру, казарму ночью мыть.

Егор увидел, что меня поймали, вернулся в столовую на заклание. Я ему:

– Егорушка, зачем ты-то пришёл? Ладно, я попался, но ты-то зачем?

– Ну как же, Виталя. Как могу тебя бросить!

В душе, конечно, приятно, Егор решил разделить один кнут на две спины.

Дембеля довольны – гусь сам сдался. Ловить не надо. Бывает же такое. Они королями ходят, шапки на затылке, гимнастёрки расстёгнуты.

Один свысока с издёвкой бросил:

– Раз Егорушка на подмогу прибыл, бачок с помоями вдвоём дружненько взяли и быстрым шагом вынесли.

Столовая была так устроена, что на первом этаже кухня – варили, готовили, а на втором – обеденная зона и мойка. Отходы в здоровенный алюминиевый бачок собирают, как наполнится – на улицу его тащат. Берём с Егором бак за ручки, спускаемся на площадку между этажами, я смотрю – никого поблизости.

– Егор, – говорю, – бросай, бежим!

Мы бачок кидаем и вниз по лестнице со всех ног. Бачок переворачивается и катится по лестнице, помои рекой. Дембеля услышали грохот и за нами. Мы во внутренний двор выскочили, а там высоченный забор. Я Егора подсаживаю, он ниже меня, затем хватаюсь за верхний край, подтягиваюсь, и тут какой-то шустряк вцепился в мой сапог. Но у меня их два. Пускаю в ход свободный, обрушиваю его на дембеля, он теряет всяческий интерес к погоне. Мне, само собой, ждать других преследователей не с руки, перелетаю через забор. А дальше держи-лови… Уж что-что, а кроссы мы с Егором десятки раз в институте бегали. Тут, шалишь, нас поймать. Не выйдет! Это вам не столовая.

Закон такой, попался в руки старослужащих – сам виноват, удрал – молодец. На следующий день иду мимо плаца, навстречу дембель, из тех, кто на кухне окопался.

– Ну, ты, гусь, и ловкач! – мотнул он головой. – Молоток!

В штабе к нам как к штатским относились. Можно было в магазин гарнизонный сходить, что-то купить. Меня даже офицеры за водкой отправляли. Был у нас капитан Симонов, иногда слабину давал – выпивал. Вечером офицеры сгоношатся втроём-вчетвером тайком от жён расслабиться. А кого послать? Егора нельзя – провалит дело. Его спроси: что несёшь? Честно ответит: водку. Да и приметный. Выбор пал на меня. Рядовому спиртное не дадут – придумали костюмированный спектакль. Бушлат с капитанскими погонами одеваю, шапку. Сапоги брюки мои – остальное Симонова. Я от себя добавил в маскарад очки Елены Алексеевны. Она домой уходила, очки на столе оставляла. Золотистая тонкая оправа, стильные очки. Наряжусь и молодым капитанчиком иду. Никто не узнаёт. Солдаты наши бегут, ещё и замечание сделаю.

Один раз едва не попался. Возвращаюсь из магазина, а наш ротный, капитан Усманов, заступил на дежурство по штабу. Это случалось крайне редко, но бывало. Я как раз попал в пересменок. За водкой пошёл, один офицер сидел, возвращаюсь – Усманов. Он меня как облупленного знал, раскусил бы в любом наряде, в любых очках. Да я вовремя заметил ротного, захожу в штаб, он за окошком сидит, я задний ход. Не успел он засечь. На крыльцо выпятился, что делать? Тут солдатик молодой выносит из штаба мусор на сжигание. Специальный бачок, а в нём мусор. Парня я знал, был из Никополя. Подзываю:

– Выручай.

Бушлат капитанский, шапку, водку в бачок сунул.

– Это, – говорю, – капитану Симонову передай, а мне тащи мои бушлат и шапку.

Ни себя не подвёл, ни Симонова. В доверии был у офицеров.

Армию, конечно, надо развивать и совершенствовать. У меня старшего сына Витю недавно призвали. Окончил музыкальное училище, можно было в армейский ансамбль, он отказался. «Хочу, – сказал, – как ты, папа, в обычной части отслужить». Отправили в Новосибирскую область. Приедет, расскажет, чем современная служба отличается. У нас говорили: армия школа жизни, но лучше её пройти заочно. Мне лично никакого творческого развития она не дала. Может и зря сын отказался от ансамбля. Долг, само собой, Родине отдать надо. И продержаться. Один в армии не проживёшь, только с друзьями. Особенно в таких условиях, как в Тикси, где люди дичают в оторванности от мира, от гражданского населения, вдали от цивилизации… Ни тебе увольнений (а куда идти?), ни знакомых за пределами части… Хорошо, я себе каникулы устроил, как Василий Иванович Чапаев в академию поступал. Только Василий Иванович в анекдоте поступал, а я чин по чину пытался. Но это особая армейская история, ей посвятим отдельный рассказ.

Академик из межклеточного пространства

В тот день батюшка крестил, договорились встретиться после этого. Я даже припоздал и застал в келье у батюшки незнакомого мужчина. На вид лет сорок. Широкие плечи, крупные черты лица, ранняя лысина, и голос под стать комплекции – басовитый. Представился:

– Александр.

Рукопожатие крепкое.

Батюшка предложил мне чай.

– Александр свежим мёдом угощает, пасека у него.

– Дядя в основном занимается, – не желая чужой славы, сказал Александр, – я, так сказать, в доле, больше на подхвате. Дядя профессор в пчеловодстве. Отец мой тоже соображал в этом…

Мёд был отменным. Тёмный, почему-то хочется сказать, таёжный, хотя не совсем так, не в тайге пасека. Мёд ещё не загустел, растекался по языку, пощипывая его, обволакивая нёбо, горло… Вкусно…

– Расскажи писателю про отца, – попросил батюшка Александра.

Отец Александра, было ему тогда за тридцать, в командировке в Комсомольске-на-Амуре познакомился с женщиной. Недолгая встреча не прошла бесследно, забеременела мимолётная знакомая и родила девочку Ксению. А у мужчины семья в Омске – жена, сын Александр. Семью не бросил, и от дочери не отказался. Не встал в позу: мало ли от кого может быть ребёнок, и вообще – мы так не договаривались. Поступил по-мужски, было дело – было, значит, люби и саночки возить. Помогал по возможности дочери, посылал деньги в Комсомольск-на-Амуре. Жена ворчала, а кому понравится, но терпела. Когда началась в девяностых годах катавасия в стране и на оборонном заводе, где работал мастером, переквалифицировался в пчеловоды, на пару с братом занялись пчёлами. Это помогло удержаться на плаву.

И вот в двадцать пять лет дочь Ксения, оставляет «Город на заре», как назвал в своей пьесе Комсомольск-на-Амуре драматург Арбузов, и приезжает в Омск к отцу. Первая жена у того перед этим умерла, жил один. У сына Александра своя квартира, своя семья. И всё было бы даже и хорошо, как-никак веселее пожилому мужчине, есть кому суп приготовить, порядок в доме навести, да дочь оказалась ветряной. Привела сожителя. А он из пьющих. И любитель шумных застолий. Однажды с товарищами завалился. Одна бутылка, вторая, третья… Душа (эх, разлюлилюли малина, хорошо-то как!) просит продолжить бравый счёт опорожнённым бутылкам, а не на что… Они к хозяину квартиры: подкинь-ка, батя, деньжат! Видишь, у людей масть пошла, аппетит разыгрался, а ты сидишь, как не родной. Хозяину порядком надоели гости, сам не участвовал в возлиянии, сослался на недомогание, и в категорической форме отказался субсидировать дальнейшее веселье. Ах, так, рассердились гости, схватили новый телевизор, и понести аппарат на продажу. Сейчас хорошо, телевизоры плазменные, взял под мышку и неси… Хозяин попытался противодействовать грабежу. Хоть и в возрасте человек, но силушка в нём была. Гости рассвирепели, сначала ударили сзади табуреткой по голове, а потом просто-напросто запинали. За содеянное получил сожитель Ксении десять лет.

Александр выгнал сестру из квартиры отца. Она стала снимать с подругой квартирку в малосемейке, работала в магазине. Нашла себе нового сожителя, собралась за него замуж. Да выяснилось, что тот имел ещё одну возлюбленную. Ксения решила бороться за счастье, пошла к сопернице и сказала, что у неё будет ребёнок от сожителя. Соперница накинулась с кулаками на Ксению. Завязалась драка, соперница ничего умнее не придумала, схватила утюг и ударила Ксению в висок. Та скончалась в больнице.

– Невесёлая история, – сказал, завершив рассказ, Александр. – Не сделай отец добро – жив бы остался.

Он распрощался и ушёл.

– Видишь, какие кружева судьбы, – покачал головой батюшка. – Человек в молодости дал слабину, согрешил, и ведь не подлецом повёл себя, не бросил семью, не бросил дочь, всю жизнь помогал им… По-мужски из ситуации вышел… Александр считает: сработал закон бумеранга. Сестра принесла зло отцу и поплатилась за это. Но опять же – отец по его логике за добро поплатился. Один Бог знает и рассудит, кто здесь больше неправ, а кто больше виноват… Да только как ни рассуждай – двух человек нет… Хотя приняли они мученическую смерть… Как говорят старцы, кто убивает – на себя грехи убиенного принимает…

Я допиваю чай с вкуснейшим мёдом, услышанную историю буду обдумывать позже, а сейчас надо использовать время, пока батюшку не отвлекли. Раскрываю записную книжку с планом беседы. Сегодня у нас продолжение истории службы в армии. И в частности – обещанный батюшкой в прошлую встречу рассказ о поступлении в академию.

***

– Попалась мне в руке газета Забайкальского военного округа, – начал батюшка повествование после моего наводящего вопроса, – читаю: солдат с высшим образованием может поступать в академию имени Дзержинского. Экзамены в Чите сдавать. На носу лето, моя авантюрная душа жаждала перемен. Думаю, вот бы каникулы себе устроить. Съезжу, проветрюсь, сдам, не сдам, там видно будет…

Показал Елене Алексеевне газету. Она говорит: «Езжай. Позвоню нашим врачам, пройдёшь комиссию». Без её поддержки я бы не решился. Врачей предупредила, с мужем согласовала. Не исключено, он был рад моему отъезду, терпеть меня не мог. Ревновал, что жена сочувствие ко мне проявляла. Понимал, это чисто материнское чувство, но раздражался. Елена Алексеевна сама была полной сиротой, тётка воспитывала, и знала, что я рос без матери. В штабе я старался командиру полка на глаза не попадаться. Если вдруг сталкивались, он искал зацепку в моём внешнем виде, а найдя – припечатывал басом:

– Кузнецов, на гауптвахту посажу за разгильдяйство!

Я тянулся перед ним в струнку, старясь выглядеть образцовым солдатом.

Дело с академией закрутилось, медкомиссию легко удалось пройти, можно лететь в Читу, и как раз Бойко в штаб военного округа собрался. Елена Алексеевна наказала взять меня с собой. Проявила полную солидарность. На аэродроме командир полка вручил мне чемоданчик с рыбой, вёз в качестве презента начальству.

– Головой отвечаешь! – предупредил.

Чемодан аппетитно пах копчёной рыбой, захлёбываясь слюнями, таскал его за командиром. В Чите мы расстались, я – с чемоданом и с Бойко, они со мной. Комполка напоследок гаркнул:

– Кузнецов, часть нашу не опозорь на экзаменах! И вообще, не опозорь! Больно ты шустрый как я погляжу!

– Есть, – говорю, – не опозорить!

Дальше попадаю в заоблачные высоты – к генералу. Не сразу с самолёта. Год был экспериментальный, со всего округа военных абитуриентов – солдат и офицеров – собрали в Читу. На её окраине посёлок Песчаный, можно сказать, военный городок. В одной из военных частей отвели место для абитуриентов. Офицеры отдельно, солдаты отдельно. В основном это были те, кто поступал в высшие военные училища. Офицеры со средним военным образованием и солдаты, пожелавшие связать жизнь с армией. Но я-то замахнулся на академию. Среди рядового состава один такой выискался. Вызывают меня к генералу.

Не скажу, что много в своей жизни видел генералов, почему-то попадались или могучие, плечи в двери не проходят, голова потолок подпирает, или наоборот – метр с фуражкой. Сделал для себя вывод: первые за счёт физической мощи пробиваются к генеральским звёздам. Вторых синдром Наполеона заносит на вершину. Коротышка Наполеон, благодаря непомерной гордыне, всю Европу под себя подмял. Кабы поумерил её, так бы и царствовал, да полез в Россию на свою голову. Мой генерал был невысокого роста, круглый, мячеобразный.

– Кузнецов, ты в своём уме? – загрохотал командным голосом. – Какая тебе академия? У нас офицеры не могут поступить, а ты рядовой суёшься! В Тикси у вас что – мозги вконец отмёрзли? Рядового посылать в академию?!

На это у меня был свой козырь в рукаве – газетка с путеводительной статьёй. Нужный абзац, где говорится, что солдаты с высшим образованием могут поступать в академию имени Дзержинского, я чернилами обвёл.

– Товарищ генерал, – докладываю по всей форме, – в газете написано.

Так сказать, что написано пером, не вырубишь топором. Протягиваю газету и окончательно вывожу генерала из себя! Он пробежал глазами:

– Малохольный какой-то написал! Только с высшим военным образованием в академию можно поступать! Напишут же. Эту статью знаешь куда надо употребить?

Вопрос задан, требуется ответ.

– Так точно, товарищ генерал, знаю!

Газету не стал оставлять генералу, решил, может, сгодится. Генерал протянул мои бумаги:

– Иди в своё управление, служи дальше. Академик выискался…

Вышел я от генерала, дух перевёл. Вспомнил слова полковника Бойко: «Не опозорь нашу часть на экзаменах». Не опозорил – генерал возможности не предоставил.

Поехал в штаб Забайкальского военного округа в управление, которому подчинялся наш полк. Документы показываю, газету показываю, говорю, мне надо в Тикси служить дальше, в ответ звучит: ишь чего захотел, Тикси ему подавай, ты от своей части уже откреплён.

Получается, я – отрезанный ломоть: и не там, и не здесь. Из управления меня наладили в комендантский взвод, мол, там определят, где тебе служить.

И начались мои приключения. Вскоре я понял: если ты ни за кем не числишься, специально тебя не прислали – никому ты в армии не нужен. В комендантском взводе тоже чужеродный элемент. На полное довольствие не поставили, в свои ряды не взяли. Кормить кормили, но был я для них – ни пришей кобыле хвост. Форма у них особого образца, мне её не выдали, поэтому был как белая ворона в своём обмундировании. К работе привлекали, на патрулирование, вызовы, но как экскурсанта. Дней десять пробыл в таком статусе, потом один офицер возмутился:

– Зачем он нам нужен? Форма другая, болтается без дела. Раз учиться приехал, пусть в Песчанку отправляется в учебку.

Учебка в Песчанке готовила для армии не академиков, а более конкретных специалистов: радистов связистов, электриков, строителей. Приезжаю туда, докладываю: таки так, вот направили. Поначалу я им понравился – солдат с высшим образованием. Дескать, нам такой кадр нужен.

– Лекции солдатам можешь читать?

– Да запросто, – говорю.

Но чтобы закрепить меня за частью, поставить на довольствие, им надо было это решать с нашим управлением. Так просто взять не могли, это не по блату устроить человека на работу. То есть, дополнительная головная боль. Главный кадровик учебки сказал «надо-надо» и ушёл в отпуск, а его заместителю всё было до лампочки. К тому же служить мне оставалось менее полугода (с высшим образованием год служили), возможно, посчитали – не стоит овчинка выделки.

Я тоже не форсировал события. Куда торопиться, если можно устроить себе каникулы. В учебке лучше, чем в Тикси. Не пыльно, не напряжно, я в роли преподавателя. Лекции время от времени читаю. О каменной кладке рассказывал. Или с солдатами куда-нибудь старшим пошлют. И времени свободного вагон. Занятия проведу, других обязанностей, чтобы с утра до вечера как белка в колесе – нет. И командира, который бы над душой твоей от подъёма до отбоя стоял – тоже нет. Положение лучше некуда. Нашёл своих родственников. Знал, что в Чите живёт дальняя-дальняя родственница по материнской родне – Татьяна Бессмертная из Глухова. Родственница по типу – двоюродного дяди троюродная племянница, но бабушка Анна и отец с ними роднились. Татьяна старше меня на три года, в детстве была скорой на ногу, в лапту играем или в бег-беги, как припустит, не догонишь. Адреса Татьяны у меня не было. Зато фамилия мужа такая, что нельзя не запомнить – Иванов и звать как меня – Виталий. Окончил Казанское танковое училище. Информации для такого разведчика, как я, предостаточно. Пошёл в танковую часть и разыскал его. Татьяна математику преподавала, Виталий был тогда в звании старшего лейтенанта. Жили они всё в той же в Песчанке, люди гостеприимные, приветливые. Приду к ним, накормят. Не один раз ночевал у них. Утром дочь их Светланку отведу в садик. Ездили с ней и Татьяной в зоопарк. С Виталием в шахматы играли.

В то лето в армейской отлаженной машине, где каждый элемент – солдат, сержант, офицер, вплоть до маршала – на ежедневном неусыпном учёте, я оказался свободным элементом. Или полусвободным. Без своей конкретной ячейки. Мне это было на руку, рассчитывал, поболтаюсь в Песчанке, а потом видно будет. Да сработала истина: если кому-то хорошо, обязательно найдётся тот, кому от этого плохо. Был в учебке прапорщик по фамилии Додонов, солдаты звали его Дундук. Он начал ко мне цепляться, недели три пробыл я в учебке, а потом Додонов на меня взъелся:

– Кузнецов, ты прям вольный-привольный партизан! В нашей части находишься, а законы тебе не писаны! То ты на месте, а понадобишься – днём с огнём тебя ищи-свищи. Вроде наш, а в то же время служишь, как тебе заблагорассудиться.

Я плечами жму, дескать, не от меня зависит, что в списки части не до конца введён. Конечно, я пользовался ситуаций сполна. После завтрака покручусь, удостоверюсь, что никому до меня дела нет, махну, к примеру, на озеро Кенон. Солнце, воздух и вода. В черте города километры песчаного пляжа, водичка отличная. Наплаваюсь, накупаюсь, назагораюсь. Дядя Володя мне прислал двести рублей. Я ему написал, что нахожусь в Чите, он на главпочтамт телеграфом выслал. К тому времени дядя перебрался в Харьков, на родину жены. Лето стояло дивное, погода – благодать, тепло, солнечно. К ужину появлюсь в части… А то и в Чите заночую…

– Кузнецов, где ты шляешься? – после каждой отлучки начал вязаться ко мне Дундук.

Начну сочинять: ездил в Читу, в своё управление, узнать, как мой вопрос по возвращению в Тикси решается. Поездкой в управление часто спекулировал, хотя ни разу туда не ездил.

– Давай уже решай, – настаивал Дундук. – Своих балбесов пруд пруди, ещё ты на мою голову. Поди, в институте с тройки на двойку перебивался, а туда же – ромбик нацепил, как профессор какой-то. Да таких профессоров в Чите на рубль пучок!

Его злил факт, что я рядовой, а имею высшее образование, а его вершина – школа прапорщиков. Додонов был из породы въедливых. В конце концов добился – меня спровадили из учебки в стройбат. Их часть тут же в Песчанке стояла.

– Два солдата из стройбата заменяют экскаватор! – сказал на прощанье Дундук. – Полезно тебе, профессору кислых щей, экскаватор позаменять.

В стройбате вообще анархия. В комендантском взводе от меня оперативно избавились, в учебке мой вопрос никто, кроме Дундука, решать не стал, в стройбате и подавно никому ничего не надо. Думаю, ну и ладно, Побуду пока у вас, а там видно будет. Поначалу определили в помощники к Толе Светлову. Он тоже рядовой, после строительного техникума призвали в армию, а служил в самой Чите. В Песчанку прикомандировали прорабом на строительство гаражей для офицеров. Толик парень беззлобный, добродушный, от любой шутки заразительно хохотал, при этом дело своё знал. Ко мне относился с уважением и работой меня не загружал. Обязанности мои были более чем простые, непосредственно строительством гаражей с мастерком в руках, ломом или носилками я не занимался. Толик попросит группу солдат отвести на гаражи, расставить по объектам, дать каждому задание. Они работают, я пойду в Песчанку или с Толиком договорюсь – в Читу смотаюсь.

В Песчанке за забором части шла теплотрасса, в колодце, точнее – в тепловой камере, у меня был тайник, хранил гражданскую одежду. Переоденусь и махну в Читу на пляж, в кино или в гости. Не один я был такой умный, в тепловой камере и другие ребята хранили брюки, рубахи, куртки. Если что – можно было подобрать всегда. А ещё я познакомился в Песчанке с дедком, Игнатием Савельевичем. Один раз вот так же отвёл солдат, а сам пошёл за Песчанку, в сопки. День разгулялся погожий, захотелось побродить по лесу, посмотреть окрестности. Перевалил через сопку и обнаружил заимку. Её часто вижу во сне. Есть несколько снов, которые повторяются в разных вариациях. Уральские горы, окрестности Глухово или озеро Куртугуз, куда мы с мальчишками ходили на рыбалку, а также бывает снится заимка Игнатия Савельевича. Была она недалеко от Песчанки, но будто другое измерение, ты переваливаешь сопку и попадаешь в мир, которого не может быть в наше время – старинный, древний, он не знает грохота машин, гула самолётов, тысячу лет живёт по законам природы. Сопки, покрытые лесом, распадки, несколько рублёных домов, далеко отстоящих друг от друга, подле них заплатки возделанной земли. Огорожены заборами из жердей.

В самый первый раз подошёл к ближайшей заимке, дедок столбушку у забора меняет. Я вызвался помочь. Так с Игнатием Савельевичем познакомились. Столбушку подгнившую заменили, а также несколько жердей ограды, потом Игнатий Савельевич меня накормил, так и сдружились. Жил он в Песчанке, а заимка, это наподобие дачи. Несколько раз гостил у него там, помогал картошку окучивать, малину собирать. К солдатам отношение в народе всегда сердечное. Торгует пирожками женщина, подойдёшь с мелочью, она сунет пару пирожков: «Ешь, солдатик, на здоровье, у меня свой сын в армии». Денег не возьмёт: «Не надо, ты и так копейки получаешь, что там твои три рубля с полтиной на месяц».

Игнатий Савельевич дед был непростой. Из забайкальских казаков. Воевал и за белых, и за красных, а в коллективизацию ушёл в Маньчжурию, в Трёхречье. В сорок пятом с другими такими же казаками вывезли его прямо в лагеря. Отсидел. Бабка у него тоже казачка – Фроловна. Она имела тайные виды на меня, у них была дочь Оксана. Два старших сына ещё в Трёхречье родились, давно жили своими домами, а эта родилась по возвращении отца из лагеря. Фроловна посчитала, я подходящий жених для дочери: образованный, грамотный, с высшим образованием. И не белоручка, надо – топором работает, надо – траву косит, лошадь запрягает, на вино не падкий. Я иллюзий не разрушал, но и особых надежд не давал. Солдат живёт одним днём. Оксана училась в пединституте, филолог. Любила поэтов Марину Цветаеву и Павла Васильева. Читала мне отрывки из поэмы «Песня о гибели Казачьего войска». Несколько раз ходили вместе в кино, в кинотеатр «Ингода». В те времена обязательное дело, если в городе река, значит, кинотеатр её именем назовут – или ресторан, или кинотеатр. По Чите Ингода течёт, купаться туда много раз бегал, и самый центровой кинотеатр в городе – «Ингода». Оксана водила меня в музей декабристов, под него приспособили деревянную церковь, в ней венчался сосланный на каторгу декабрист кавалергард Иван Анненков со своей Полиной Гебль. За полгода до этого вышел фильм об истории романтической любви декабриста – «Звезда пленительного счастья». До Тикси он не дошёл, а в Чите уже прошёл. Оксана вдохновенно пересказывала мне кинокартину.

Оксана была девушкой скромной, застенчивой, домашней. Много читала, много знала. В начале июля она уехала на практику в пионерлагерь. А я задружил с аптекаршей Ларисой. С ней познакомился на озере Кенон. В отличие от Оксаны, Лариса была девушкой хваткой. Тоже, кстати, из забайкальских казаков, из Борзи. Моя ровесница, активно двигалась по служебной лестнице, заведовала небольшой аптекой. Окончила фармацевтический техникум, училась дальше. Энергии на троих. Ей нравилось, что я с детства за себя в ответе, в институте кормил себя сам, и вообще – самостоятельный. Любила слушать мои рассказы из студенческой жизни. Останься я в Чите, не исключаю, могло что-то серьёзное получиться. Месяца два обменивались письмами с ней, как я уехал из Читы, потом переписка сошла на нет. Лариса человек конкретный, а я за тысячу километров.

В стройбате с первого дня не сложились у меня отношения с дембелем Федотовым. Имени не помню, звали Федотом по фамилии. Жили мы с ним, как кошка с собакой. Был он из Хабаровска и строил из себя бывалого – наглый, грубый. Говорят, в молодых ему крепко доставалось от дембелей, гоняли его как сидорову козу, теперь отыгрывался. Федот положил глаз на мою парадную форму. У меня был северный вариант, отличная шерсть. С парадкой стройбатовцев не сравнить. Федот живо представил, как будет в моей парадке красоваться в Хабаровске после дембеля.

– А не жирно тебе такая форма? – оценивающе посмотрел на меня и нехорошо засмеялся.

Сразу не решился отбирать. Намёк я понял, в тот же день спрятал форму. Федот не забыл о лакомом кусочке, несколько раз вспоминал с ехидной улыбочкой: