Читать книгу: «Не надейтесь на князей, на сынов человеческих», страница 11
– Зашибись у тебя парадка, ой зашибись!
Другой дембель, по прозвищу Кувалда, попросил продать парадку.
– Виталя, продай. Всё одно у тебя утащат. Не Федот, так кто-нибудь другой, ребята тут оторви да брось – стройбат, что ты хочешь.
Думаю, а вправду, что за неё держаться, и Федот успокоится, не на что будет претендовать. Он наоборот – обозлился, как узнал про нашу сделку с Кувалдой. Нашёл другой повод, начал докапываться, что он дембель, так вольготно не живёт. Я на самом деле чувствовал себя свободно. Офицерам до меня дела не было. Этим пользовался сполна. То ночую в казарме, то меня нет. Никто по-настоящему не контролировал.
Кувалда Федота осаживал, дескать, какая тебе разница. Федот ворчал, но с Кувалдой не конфликтовал, во-первых годки, во-вторых, Кувалда не зря звался Кувалдой. При моей комплекции он обладал завидной силой, тридцатидвухкилограммовую гирю поднимал раз восемьдесят, никто в роте не приближался к его рекорду. Прозвище получил после одного случая. Солдаты, будучи на строительном объекте, в перекур соревнование устроили, кто дальше орудие труда – кувалду – зашвырнёт… Кувалда с большим преимуществом выиграл…
Один раз прихожу в роту, в ту ночь на стороне провёл, смотрю, у Кувалды кисти перебинтованы, а у нескольких кавказцев – головы. Ночью случилось побоище. Кавказцев в роте было больше, они старались славян подчинить себе. В тот поздний вечер славянская чаша терпения лопнула… Пошла стенка на стенку. Кувалда поработал так, что все кулаки сбил, несколько табуреток было сломаны о головы кавказцев. Дня через два я был свидетелем сцены, Кувалда подошёл к одному из них и раза три-четыре постучал эмалированной кружкой по голове:
– Ты ещё не понял, кто тут главный?
Нравы царили в стройбате ещё те.
Пока я был приписан к Толе Светлову, никто до меня не докапывался. В том числе и Чебурашка. Был такой старший лейтенант по фамилии Масюк. Маленький, квадратненький. Ходил с задранным носом, к солдатам относился свысока. И уши у него топорщились. Светлов свои гаражи построил, отбыл в Читу. Я по инерции поначалу был предоставлен сам себе. В столовой царила анархия, стройбат есть стройбат, поротно кормить обедом далеко не всегда получается. Одна бригада с одного объекта раньше приехала, другая, наоборот, позже. Я этим пользовался, то к одним пристроюсь, то к другим. Появились знакомые. Через неделю после отъезда Светлова я не вовремя попался на глаза Масюку, он определил меня на бетонные работы. Работы тяжелые и как привязанный целый день. Август, тепло, хорошо, а я как на галере… В стройбате была санчасть. Кувалда мне пояснил, если есть желание полежать там – говори, что расстройство желудка. Верное дело. Медики как огня боялись дизентерии. Я отправился в медсанбат. Там был капитан Гвоздь. И вправду – гвоздь. Но не новый, бывший в употреблении, погнутый. Капитан был длинный, худой, сутулый, с уставшим лицом, на язык острый. Любимая его шутка при обходе:
– Ну что, бойцы, павшие за родину есть? Опять никого! Плохо я вас лечу, ой, плохо!
Первое что сказал мне, как пришёл к нему. Я рта не успел открыть, он мне:
– Что, боец, с воспалением третьего глаза пожаловал?
Я вроде как больной, не до шуток медицинских. Пожаловался на расстройство желудка. Работа тяжёлая, на бетоне, а тут не до работы.
– Не продолжай туфту гнать, я всё понял – закосить решил. Ну да ладно – сегодня я добрый. Помещаю тебя в стационар. Сдашь анализы, потом посмотрим.
С капитаном мы сошлись на спорте. Увидел у него в кабинете на подоконнике шахматы.
– Играете, товарищ капитан?
– Хочешь сказать, ты тоже? Поди, на уровне Е2-Е4.
– Не мастер спорта, но кое-что умею.
В шахматы научил меня играть отец. А институте в общаге в шахматы играли постоянно. Казанцев и здесь был в лидерах.
– После обеда заходи, сгоняем партию, – сказал Гвоздь, – посмотрим, что ты за гроссмейстер.
Играли с ним на равных.
– У тебя, Кузнецов, оказывается, есть масло в голове, – проиграв первую партию, сказал Гвоздь. – Это хорошо. Мне тут подвигать фигурами не с кем.
За шахматами выяснилось, он в волейбол за институтскую команду играл. Учился в Красноярском мединституте. Короче, наш человек, спортсмен.
Медсанбат был огорожен от части забором. Да разве это помеха. Я прихватил с собой джинсы, рубашку, футболку. В коридоре стоял массивный шкаф, под него прятал «сменку». При любом удобном случае доставал её, выбирался из палаты через окно, дальше перемахнёшь забор – и вот она свобода. В тот период с аптекаршей Ларисой встречались.
Десять дней пролежал в медсанбате, а потом мы с капитаном решили, пора меня выписывать. И он больше не мог держать, да и я решил – настало время думать, как жить дальше, без того загулялся.
С Кувалдой у меня сложились нормальные отношения, но в тот вечер, это было вскоре после моего возвращения из медсанбата, его в роте не было, ушёл в самоход. Федот нагло начал требовать деньги:
– Слушай, Кузнец, дай-ка рубликов пять, а то у дедушки деньга кончилась, а дедушке винца хотца! А лучше сгоняй в Песчанку, принеси дедушке пузырь и сигарет. Ты у нас парень крученный, поди, знаешь, где взять! А?
– Ага, разбежался! – огрызнулся я и пошёл в свой угол. – Просто бегу и падаю!
Затылком почувствовал – летит плюха. Увернулся от кулака и дал ответку. Отправил Федота в нокдаун, ноги у него подкосились на кровать сел. Несколько его приспешников ринулись на помощь…
Нет, Кувалда к тому моменту ещё не ушёл. Он встал в проходе перед дружками Федота.
– Чё вы кодлой на одного? Пусть один на один решают.
Кувалда недолюбливал Федота за его вороватость, тому ничего не стоило обшарить любую тумбочку в роте.
Федот сделал вид, что не услышал предложение Кувалды «пусть один на один решают», но отправляясь в свой угол пригрозил мне:
– Ладно-ладно! Даром тебе это не пройдёт.
Мне бы тут же и уйти. После инцидента с Федотом твёрдо решил: надо эпопею со стройбатом заканчивать. Но поленился уйти сразу, не откладывая ни на минуту. Вечер поздний, дождь накрапывал. Татьяна и Виталий уехали в отпуск. Это, в принципе, не беда, нашёл бы, где переночевать в Песчанке. Даже знал чердак, где солдаты в самоходе спали, бывало и такое. И всё же решил, утро вечера мудренее, переночую в казарме, а после завтрака подорву.
И тут приходит Масюк-Чебурашка. Федот ему настучал:
– Товарищ старший лейтенант, этот не наш в корень оборзел. Через день да каждый день в самоходе, по Песчанке по гражданке рассекает, ночами не ночует. Волосы отрастил, чтоб под штатского косить.
На что Чебурашка хмыкнул и приказал:
– А ну-ка, хлопцы, остригите его наголо! Лысым будет отовсюду заметный. Мне он и самому надоел. На бетон его поставил, его тут же понос пробил, в медсанбат побежал. Возьмусь я за него!
Не успел я сообразить, как на меня человек пять навалилось. В этот момент Кувалды уже не было, он улизнул в самоволку. В Песчанке у него была девчонка, к ней ушёл. Да, собственно, навряд ли он бы против Чебурашки пошёл. Меня силком машинкой остригли. Сделали лёгкую причёску.
Сижу на кровати, во мне всё кипит.
– Голова не мёрзнет? – хихикал Федот из своего угла.
Хотелось ввязаться с ним в драку, но сдержался. Надо убегать, пока не поздно. Одежда вся на мне, документы, кое-какие деньги в кармане. Встал и пошёл из казармы. Дождь стих. От казармы пару шагов сделал, два чеченца окликнули, я с кавказцами нормально жил. Кого-то водил гаражи строить… Парни, в принципе, нормальные, горячие только. Спрашивают меня, может, помочь. Не понравилось им, что со мной обошлись, как с бараном. Спасибо, говорю, сам разберусь. Только они отошли, Федот меня догоняет. Самоуверенность его погубила. Во мне были всё те же институтские шестьдесят три килограмма, в нём поболе. Он и подумал… Я себя не стал сдерживать, никого поблизости не было. Выдал серию ударов, послал Федота в нокаут и бежать.
В Песчанке на чердаке переночевал, а утром решил идти в комендатуру – сдаваться. И проситься обратно в Тикси. Срок пребывания в Чите в непонятном статусе перевалил за два месяца, а если два месяца болтаешься, могут приравнять к дезертирству, в дисбат посадить. Пусть по лесам не бегал, в землянках не прятался, да всегда можно придраться, а заступиться за меня некому.
Возвращение в Тикси
О том, что умер Александр, старший брат батюшки Виталия, я узнал из видеоролика «ютуба». С некоторых пор батюшка стал размещать видеоролики на популярном сайте. Старшему сыну Вите, когда учился в музучилище, крёстный (Виктор Краско) подарил видеокамеру на день рожденья, Витя предложил отцу использовать технику в миссионерских целях. Батюшка, отзывчивый на всё новое, сразу наметил ряд тем:
– Несколько роликов надо посвятить «Ветхому Завету». У нас в институте говорили: сдал термех – можешь влюбляться, сдал сопромат – можешь жениться. Викентий Викентьевич Варнелло читал сопромат. Его «сесение, крусение, врасение» по сей день слышу. Дед героический! Кронштадтский мятеж подавлял. И строгий, за красивые глазки не сдашь. Я и тройке был бы рад, повезло с билетом – получил «хорошо», но жениться не стал. У технарей сопромат разрешал жениться, а в семинарии «Ветхий Завет» под стать сопротивлению материалов. Сдал, можно матушку заводить.
Батюшка предложил во славу Божью записать серию лекций по «Ветхому завету» для неофитов. В девяностые годы по заданию владыки Феодосия вёл воскресную школу для взрослых, наработки остались.
– Назовём «Ветхий Завет для чайников»! – тут же отреагировал сын, посчитав, соседство серьёзного и ироничного заинтригует пользователей интернета.
Снимали следующим образом: батюшка садился перед камерой в рясе, камилавка на голове, наперсный крест на груди и читал лекцию или рассказывал о святых, о своём соборе, о том, как прошёл день в церкви, интересных церковных событиях. Подписчиков было немного, но были – в основном друзья батюшки, прихожане.
Я, познакомившись с батюшкой, тоже подписался на канал. В тот раз с месяц мы не виделись с батюшкой, и вот обнаруживаю ролик «Умер брат Александр».
Брата батюшка не проводил в последний путь. Племянник понадеялся на мать, а та посчитала – сын оповестил дядю. Сообщили за сутки до похорон. Это при том, что до Минусинска более суток на поезде. Авиакомпании те края Сибири не охватили своим коммерческим интересом. А на поезде батюшка не успевал.
– Загнал себя Саша, – сказал батюшка при нашей встрече, – сколько раз говорил ему: ты должен работать головой, она у тебя светлая, устройся куда-нибудь преподавателем или инженером. Он упрямо гнул своё: на этих предателей мозги тратить не буду, не дождутся.
Александр раз и навсегда не принял новую власть России. «Разрушители! – передавал батюшка слова брата. – У них все извилины в голове в форме доллара». Александр твердил: в России установилась диктатура предателей! Не мог спокойно говорить о лидерах перестройки в Советском Союзе, демократии в России, сразу заводился. Считал, Рыжего Бог умышленно хранит. Никакая болезнь к нему не цепляется, а без малого тридцать лет миллионы шлют проклятья в его адрес. Для чего Бог хранит? Люди должны стойко испытывать неприязнь ко злу, видеть его носителей.
«Разве можно нейтрально относиться к апостолам сатаны? – говорил Александр. – Они исходят ненавистью к своему народу, исходят ядом цинизма, сребролюбия! Пусть живёт, как Вечный жид. Пусть родившиеся в девяностых и позже лицезрят архитектора воровской идеологии. Чмокающий его коллега-подельник быстро кости свои на место положил, сегодня он для двадцати-тридцатилетних пустой звук. Сдулась память о нём, будто не было вовсе. Покрылся исторической плесенью. Не говорят о нём в телевизоре, в «фейсбуке», «инстаграме», «твиттере», «ютубе». Был бы жив, движуха шла – брали интервью, засвечивался в коррупционных скандалах, придумывал покушения на себя. А нет – и никто не помнит сытую физиономию. Рыжий живее всех живых. Божье Провидение ещё и кончину достойную уготовит. Математик-кибернетик с шулерским уклоном какой лихой был орёл-стервятник, на всём грел руки, даже на войне в Чечне, а позорно сгинул на чужбине, и могила как у бомжа заброшенная. Лидера троцкистов не расстреляли вместе с его подельниками, с которыми бросал народ в топку революции. Расстреляй его в тридцать седьмом, в пятидесятых возвели бы в мученика-революционера. Ходили бы по улицам, набережным и площадям его имени. Не пуля была ему уготована, а ледоруб, коим упокоили пламенного преобразователя России!»
– Саша рвал сердце, – рассказывал батюшка, – что мы позволили предать идею социализма – человек человеку друг, товарищ и брат. Идею, идущую от завета Христа: «Нет больше любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Запад, с его «человек человеку волк», боялся советской власти. В открытом бою не взять было Советский Союз. Взяли, под наши аплодисменты с помощью преобразователей-предателей. Те вцепились в страну мёртвой хваткой. Такой был Саша. У меня и племянник Олег, сын Сашин, политизирован. Когда узнал, что я решил баллотироваться в Горсовет, горячо поддержал: «Правильно, дядя Виталя, надо идти во власть, брать её в свои руки! Влиять на неё в городе, области, стране. Только так можно победить жуликов и воров».
Когда предприятие, на котором работал Александр, в начале девяностых стало дышать на ладан, он сказал себе: «На эту власть работать не буду», – и пошёл в кочегары, кочегарка самая настоящая – на угле. Кроме этого таксовал, ремонтировал квартиры. И надорвался, организм не выдержал нагрузок.
– Потаскай-ка тяжести в кочегарке и на стройке, – говорил батюшка. – Ему за шестьдесят, дед, а он всё пахал, не щадя себя. Не работал лишь, когда заболел и обессилел. До этого как ни приеду в гости, то ему в кочегарку на дежурство идти, то таксовать, то ремонт кому-то подрядился делать… Поговорить толком было некогда. Ко мне приезжал, на пару дней не больше. Загнал себя… Мог с его головой найти интеллектуальный труд, не захотел.
В видеоролике, что нашёл я в «ютубе», батюшка рассказывал, что брат хорошо рисовал, отец видел в нём будущего художника, настраивал на поступление в художественное училище. Александр поначалу готовился в архитектурный институт, потом резко передумал, убедив себя, что должен быть технарём, инженером, того требует эпоха технического прогресса, развивается космическая отрасль, атомная энергетика, авиастроение, там нужны молодые светлые головы и поехал поступать в МГУ.
– В эти дни перебираю в памяти встречи с братом, – рассказывал мне батюшка, – прихожу к мысли, самая душевная, когда он после армии приехал ко мне в институт, жил со мной на институтской базе в Мочище. Два года перед этим не виделись. Повзрослели оба. Он увязался со мной на кирпичный завод в моё дежурство, ночь напролёт проговорили. Такого откровения между нами не случалось никогда больше. Впервые кольнуло меня – насколько одинок брат. Если у меня всю жизнь полно друзей, что в школе, что институте, у него обратная картина. С особой теплотой вспоминал и тогда и всякий раз позже парня, с которым поступал в МГУ. Брат быстро в Москве поиздержался. Деньги, что дал отец, закончились в первую неделю. Оказался без копейки, а попросить у отца, чтобы прислал, постеснялся. И вдруг совершенно незнакомый парень, который жил в соседней комнате, заметил, Саша не ходит в столовую, и дал ему денег, силком заставил взять. Дескать, не ставь меня в дурацкое положение, я ем, а кто-то рядом голодает. Саша своего первенца Олегом назвал в честь того парня. Тогда на кирзаводе Саша много про армию рассказывал. Служил в ракетных частях. В Плесецке. Это не Тикси. Когда я через шесть лет рассказывал ему о своей службе, не верил, что так может быть. Слушая о моей армейской эпопее, то и дело повторял: «Ну, ты, брат, авантюрист! Рассказывал бы кто другой, не ты, посчитал – пули льёт, разве такое может быть в армии!»
Так батюшка плавно подвёл наш разговор к своей службе в армии. Мне оставалось только напомнить, что в последний раз он рассказывал, как поздно вечером ушёл из стройбата.
– Я тогда, – начал он, – убежал из стройбата с твёрдым намерением вернуться в Тикси. Для чего, решил про себя, лучше всего сдаться патрулю. Пусть заберёт меня, а там видно будет. Раньше бегал от патруля, только бы не поймали, тут специально на глаза попался. С меня потребовали увольнительную. Ей взяться было неоткуда. Повели в комендатуру. И уже начали оформлять привод, да тут стало не до моей персоны. Лётчиков из ресторана привезли. Те ничего лучше не придумали, как устроить пьяный дебош в злачном месте. Обмывали звёзды своего младшего товарища и перебрали. Сам виновник торжества, так наобмывал своё превращение из лейтенанта в старшего лейтенанта, что был ни петь, ни свистеть – куда положат, там и лежит. Зато старшие его товарищи оказались более стойкие и закалённые в питейных баталиях – они раздухарились.
Пока их усмиряли, я загрустил. До момента доставки летунов, мне успели нарисовать в комендатуре безрадостную картину моего ближайшего будущего: для начала посижу несколько дней в камере, клопов покормлю, подумаю о своём безответственном поведении, а только потом будут решать, что со мной разгильдяем делать. На эпитеты в мой адрес не скупились: и дезертир я, и раздолбай – столько времени дурагонил. Психологическую обработку провели, а вот документы мои, как и ремень, не забрали. Не успели перевести в разряд по-настоящему арестованных, буквально секунд не хватило. Летчики вовремя появились на горизонте и отвлекли внимание на себя. Я принимаю решение: сегодня не мой день, можно запросто попасть вместе с летунами под раздачу, посадят в одну камеру с ними, да ещё клопы в придачу… Встаю и с индифферентным видом иду на выход, дескать, у вас здесь без меня дел непроворот, не буду вам мешать. Пора и честь знать… И по-английски молча ухожу. Слышу, меня окликают:
– Эй, ты куда?
Делаю вид, будто окрик меня не касается, иду спокойным шагом, но стоило сбежать с крыльца и завернуть за угол здания, рванул на пятой скорости. Сзади раздалось нешуточное:
– Стой!
Ага, сейчас! Несусь во весь дух. Заскочил в пятиэтажку, тогда железными дверями с домофонами не отгораживались от внешнего мира, на последний этаж влетел, там, как положено, лестница к люку, что ведёт на чердак. На люке никакого замка. Вот раньше беспечно жили… Взлетел на чердак, посидел там, вроде, тихо. По чердаку прошёл до крайнего подъезда, спустился к входной двери, выглядываю, девчонки на лавочке сидят, курят. Спрашиваю:
– Патруля не было?
– Какие-то двое военных пробегали.
– Я из комендатуры удрал, – честно признался. – У вас на чердаке посижу часик-другой, пусть там уляжется. Не сдавайте меня, если снова появится патруль.
Девчонки само радушие:
– Чё на чердаке, пошли к нам, мы тут день рождения отмечаем.
Первый этаж, трёхкомнатная квартира, большая комната полна людей. На семейный праздник собрались три поколения родни. Бабушка с дедушкой, дяди-тёти, молодёжь. Застолье в полном разгаре. Мне:
– О, солдатик. А у нас Витька в мае пришёл из армии, в десантуре в Прибалтике служил. К девчонке своей убежал, полчаса побыл с нами, да там слаще, наверное.
Тарелку еды с верхом организовали. Только что зайцем на заячьей охоте был, и уже гость дорогой. Отсутствием аппетита в армии не страдал, перипетии в комендатуре на него не повлияли, на еду накинулся. Жую, мне со всех сторон вопросы про армию. Как да что? Витька их служил в Каунасе. Уходил увалень увальнем, а пришёл – куда с добром бравый. И выправка, и вещи свои почём зря не разбрасывает по квартире, как раньше. Каждая на своём месте, ещё и родителей строит, то не там стоит, это не так лежит. Я им красочно врал рассказывал про Тикси…
Погуляли, кто-то ушёл, кому-то на полу постелили. Меня тоже оставили на ночь:
– Отдохни, а утром позавтракаешь и пойдёшь.
Так и сделал. Ещё неделю погулял на свободе. Думаю, пусть в комендатуре мою личность забудут, я тем временем со всеми в Чите попрощаюсь. К Ларисе заехал. И вовремя, она собиралась на субботу-воскресенье в дом отдыха, взяла меня с собой.
– У меня же путёвки нет.
– Всё сделаем, – заверила.
Хваткая была девушка. Мечтала, я отслужу, и мы поедем в Нижнеянск, я буду работать на реке, она – в аптеке. Лет десять поработаем, накопим денег и поедем в Ленинград, купим кооперативную квартиру. Хотела жить в Ленинграде и нигде больше. Мы с ней столкнулись через двадцать лет в Троице-Сергиевой лавре. Стою на площади перед Успенским собором, в подряснике, и боковым зрением вижу, женщина на меня пристально смотрит. Поворачиваю голову – Лариса. Если и пополнена, то немного. Заулыбалась, тоже узнала. Получается, и я не сильно изменился.
Подошла:
– И как тебя прикажешь называть?
– Отцом Виталием или батюшкой Виталием, как душе угодно.
– Это что, я могла бы стать матушкой? Удивил ты меня.
Мечту она осуществила, седьмой год живёт в Питере. Во втором браке за ленинградцем. Лариса с её энергией не могла остаться в стороне от рыночных перемен, вместе со вторым мужем занималась аптечным бизнесом. В лавру заехала по просьбе матери.
– Отец год назад умер. Маму из Борзи забрала к себе. Сказала ей, что в Москву еду, наказала Псалтырь по отцу в лавре заказать. Я ведь Сергеевна, если помнишь. Мама захотела, чтобы в лавре Сергия Радонежского поминали отца. Жаль, ты не в Питере живёшь, был бы у нас свой батюшка. Мама захочет причаститься, попросит батюшку пригласить и каждый раз получается, новый приходит, предыдущего или уже наладили куда-то из Питера, или не может. Мама человек консервативный, ей такая чехарда не по нраву…
А тогда в Чите мы с Ларисой на прощанье съездили в дом отдыха. Попрощался я и с Игнатием Савельевичем, дня три-четыре у него на заимке жил. Помог печку в бане переложить, пол перестелить. Потом попарились славно. Дочь его Оксана всё ещё была в пионерлагере.
Во второй раз сдаваться в комендатуру поехал от Игната Савельевича. Почистил форму, х/б была, брюки, гимнастёрку отутюжил, сапоги отполировал, на пилотке звёздочку начистил и отправился снова в парк. Не на качелях-каруселях кататься. Парк такое место, где на патруль проще всего нарваться. Издалека увидел, идёт троица с красными повязками, сел на лавочку, будто задремал солдатик, разморило на солнце. Они меня под белые рученьки…
Опять я в комендатуре. Повезло, никто не узнал во мне недавнего клиента-беглеца, офицеры были другие. По-доброму отнёсся подполковник, навсегда запомнил его фамилию – Бобков.
– Солдат, как ты сюда попал?
Я по струнке вытянулся, ладонь к виску, каблучки стучат, доложился чин по чину:
– Товарищ подполковник, я как солдат с высшим образованием приехал поступать в академию имени Дзержинского, не поступил…
Показал газету со статьёй об академии, рассказал о своих мытарствах, про художества, естественно, скромно умолчал. Давил на жалость, стоило от своей части оторваться, начались проблемы. Отправили в комендантский взвод, оттуда, ничего конкретного не решив, отфутболили в учебку. Дескать, раз учиться приехал, вот тебе учебка. Там тоже чужим оказался, переправили в стройбат. Всюду не исключали возможность со временем отправить в Тикси, но никто ничего не делал. В стройбате ещё и силком остригли…
Если прапорщику Додонову-Дундуку мой ромбик об окончании института колол глаза, подполковнику Бобкову наоборот понравилось, и у него ромбик, и у меня. Коллеги, можно сказать. Ко мне как к пострадавшему от армейской машины отнёсся.
– От своей части, Кузнецов, лучше в армии не отрываться. Какие-никакие офицеры, но свои. И сослуживцы – твой коллектив. Отец мой в войну, артиллеристом был, не долечившись, из госпиталя сбежал, чтобы от своей части не отстать. Едва в дезертиры не записали. До Праги со своими дошёл… Что делать с тобой, солдат, сходу не решишь. Насчёт Тикси постараюсь узнать, но не обещаю. Тут, скорее всего: умерла, так умерла. Армия есть армия. Кто тебе будет организовывать туда доставку. Это ведь не через дорогу…
Поместил меня в нормальную камеру. Бобков сам лично препроводил, там двое уже сидели. Наказал им:
– Смотрите мне, чтоб пальцем его не тронули. Иначе небо с овчинку покажется!
Неделю в комендатуре просидел. Потом приезжают за мной прапорщик и капитан. Никто в Тикси меня отправлять не собирался, тут уж точно – умерла, так умерла. Мало ли где ты служил. Такие сентиментальности никого не волнуют. Кому нужна головная боль: оформлять мне проезд, сопровождать, как нарушителя. Зачем с нерадивым солдатом в Тикси лететь, если в Чите и вокруг неё сплошные военные части. Офицеры меня из комендатуры забирают, а по дороге весело и красочно рисуют мое светлое будущее, в котором назначено мне лес валить. В отличие от подполковника Бобкова, они сразу записали меня в разгильдяи. А кто же, если два месяца болтался в Чите вместо несения службы. Объяснили, пока ехали в ГАЗ-69, что в тайге не подурагонишь, дембеля научат родину любить.
Я почему-то сразу вспомнил залив Неелова. Несколько раз из Тикси направляли туда в командировку, там тоже часть стояла. Вообще труба. Зимой солдаты лёд растапливали и пили. Снег бесполезно было на территории убирать. Постройки заносило выше крыши. Начало мая, а от казармы к столовой тоннель в снегу. Идёшь по нему, над головой бело – снежный свод. Условия – жесть, как говорят мои старшие дети. Дембеля сатанели до скотства. Почему-то подумал, в тайге подобное не исключено.
Застращали капитан с прапорщиком. Из тайги, смеются, не убежишь. И в академию поступать не отпустят. Полушутя говорили, но я понял, вранья в их шутках мало. Прапорщик по дороге сошёл, капитан, привёз поначалу к себе домой. На обед заехал, только и меня пригласил за стол. Не сказал, посиди, подожди, не стал один есть, по-человечески к солдату, пусть и разгильдяю, отнёсся. Хорошо поели. Да настроение у меня от этого не улучшилось. Капитан в завершение обеда налил крепкий кофе в большие бокалы, прошли в зал, включил музыку. Кофе под музыку употребили и поехали в стройбатовскую часть, тут же в Чите. Там из ГАЗ-69 пересаживаемся в кабину бортового ЗИЛ-131. Солдат за рулём, капитан меня сажает рядом с ним.
– Пусть так сидит, – бросил водителю.
Сам у дверцы разместился. То есть, меня записал в разряд склонного к побегам, которого надо держать под неусыпным контролем. Правильно решил, только и я не лыком шит.
Машина шла на лесоповал. Вот только я забыл: направлялись мы или в посёлок Оловянная, или в Борзю. Оба названия прозвучали в разговоре капитана и водителя. Тронулись, думаю, всё – еду почти за колючую проволоку. Игнат Савельевич рассказывал, как он лес валил в Красноярском крае и однажды едва с голоду не умер и не замёрз – пурга застала зеков на делянке и неделю не прекращалась. Но он по 58-й статье попал на лесоповал, меня без оной отправляли.
Метров сто по территории части проехали, капитан приказал водителю:
– Тормозни на минутку. Бумаги надо передать.
У двухэтажного кирпичного здания остановились. Капитан взял папочку, соскочил с подножки. Водитель тоже свою дверцу открыл, выпрыгнул, поднял крышку капота. Ситуация лучше не придумаешь. Капитан молодцеватым шагом в начищенных до блеска хромовых сапогах (прежде чем выйти из дома, прошёлся по ним щёткой и бархоткой) зашёл в здание, я, ни секунды не медля, из кабины выскользнул, вдоль высокого борта прошёл, нырнул за угол здания и дёру. На пути встал забор, через него перелез и дай, Бог, ноги.
Была ли погоня, не знаю. Скорее – нет. Когда её организовывать. Снова я на свободе. Только была она тупиковой. В комендатуру путь закрыт, засветился и охарактеризовал себя дальше некуда – законопатят в дисбат. Позвонить бы в Тикси к Елене Алексеевне, её помощи попросить, но телефона Елены Алексеевны не знал… Кошки на душе начали скрести… Я на положение дезертира… Был вариант поехать к родственникам, Татьяне с Виталием, они должны были вернуться из отпуска, и посоветоваться с Виталием, как мне в Тикси улететь, и до своей части добраться. Попросить его помощи, может, что-то придумает.
Приезжаю в Песчанку. А там праздник – спартакиада Забайкальского военного округа. Дай-ка думаю, загляну на стадион, всё равно к Татьяне с Виталием рано идти, они
ближе к вечеру будут дома. Захожу на стадион и сталкиваюсь с капитаном Жердевым, помощником начальника нашего штаба по строевой части. В переводе на гражданский язык – начальник отдела кадров. А я кадр, которого он давно списал со счетов. Он-то списал, я ему как родному обрадовался, каблуками щёлкнул, браво козырнул:
– Товарищ капитан, разрешите обратиться?
Лицо Жердева вытянулось от крайнего удивления:
– Кузнецов, ты откуда такой взялся?
Докладываю жалостным голосом:
– Товарищ капитан, поехал поступать в академию…
Дальше расписываю, как попал в заколдованный круг – комендантский взвод, учебка, стройбат, медсанбат, снова стройбат… Два дерзких побега из комендатуры скромно опустил… Остановился на стройбате. Дескать, им тоже оказался не нужен. Никто по-настоящему не берёт, на довольствие не ставит.
– Да мне они и не нужны по большому счёту, – говорю, – хочу только в мою родную часть в Тикси.
Дескать, ничего в жизни не надо, только бы к своим офицерам, своим ребятам. Рисую себя горячим патриотом части. Тикси и только Тикси, больше ни на что не согласен.
– Да тебя не в стройбат, Кузнецов, тебя под трибунал мало!
– Виноват, товарищ капитан! – соглашаюсь (повинную голову меч не сечёт). – Больше такого не повторится.
– Кузнецов, ну ты и намолол мне сорок бочек арестантов. Хоть понимаешь, что на самом деле дисбатом твои художества попахивают. И не просто попахивают – разит дисбатом. Больше двух месяцев дурагонил, вместо того, чтобы Родине служить. И какая мы тебе родная часть?! Я думал, ты в Москве в академии…
Ругать-то он меня ругает, но чувствую, не категорично.
В штабе Жердев к нам, солдатам, кто был в подчинении главного инженера, ревностно относился, не нравилось ему наше особое положение. Придёт к подполковнику Королёву, главному инженеру:
– Можно ваших писарей взять у штаба снег почистить.
На что Королёв обязательно скажет:
– У меня не писаря, а инженеры. Пусть твои писаря снег кидают, а мои специалисты заняты настоящим делом – готовят отчёт.
Жердеву с главным инженером спорить не по чину.
Жердев, столкнувшись со мной в Песчанке, мог усугубить моё положение. Это было в его власти. Однако не один я обрадовался встрече, он сразу увидел выгоду для себя. Я оказался в незавидной ситуации, но и у него была не из приятных. Пусть не такая криминальная, как у меня, но не красила кадровую службу Жердева.
– Кузнецов, – сказал Жердев, – есть возможность искупить кровью свою вину. Выполнишь моё поручение – прощу все художества. Ты Патюкова Сашу, старшего лейтенанта, конечно, знаешь.
