Читать книгу: «Прощание с Ленинградом», страница 2
Когда он ушел, ему было всего 66 лет. Скорее всего, покончил с собой. Хотя это не так. Он не смог бы этого сделать с его жизнелюбием. Но никто не знает, потому что вскрытия не делали из уважения к нему. У меня с ним был разговор по этому поводу. Он говорил, что у него всегда под рукой цианистый кал (калий). Он был матерщинником и все переделывал на этот лад. И на его выступлениях и лекциях он использовал этот лексикон и при этом без всякой пошлости.
Маленькой тонкой, острой пилой вам распиливают грудь точно посредине. Потом с помощью приспособления кость груди раздвигают и появляются легкие, пораженные туберкулезом. Алла тоже была на его операциях, когда в молодости гастролировала в Алмате вместе с театром. Она была сильная женщина и никогда не теряла сознание, глядя на открытую грудную клетку с бьющимся сердцем. Я, надо сказать, почувствовал себя плохо после примерно двадцати минут. Кажется, что человек, лежащий на операционном столе, вытягивает из тебя всю энергию, чтобы выжить. Если одну половину легких, где все еще не так плохо, ее оставляют, другую половину, которая более поражена туберкулезом, всю или ее часть удаляют. Особенно если это легкие курящего человека. Они черные. И если все совсем плохо, грудную клетку закрывают, и человек просто потом постепенно умирает.
Алла и Марковский жили в одной и той же квартире, хотя уже не были больше парой. Когда пьяный Марковский с его новой подругой начинал храпеть, Алла по старой памяти свистела тихонько в дырочку в стене, которая разделяла квартиру пополам, и он успокаивался в постели с любовницей.
Вечеринки на даче в Сестрорецке. Алла занимала половину старого финского дома наверху. Другую половину внизу занимала Ирина Колпакова. Балерина и народная артистка. Это был большой финский дом с двумя разными входами и участками. Они не очень ладили между собой. Пьянство затягивалось иногда на несколько дней с большим количеством разного приходящего и уходящего народа. Когда наконец все это заканчивалось, мы с Аллой собирали бутылки (много) и сдавали их в магазине неподалеку, где ее очень хорошо знали. На эти деньги опять покупалось вино. Я помогал ей убирать дом после ледового побоища. Потом мы уже вдвоем так и продолжали.
Аллин сын занимался валютой и кончил плохо. Эта трагедия останется с Аллой навсегда.
Позже, уже в 2000-х она преподавала балет в Италии и Франции. Не помню в каком году я узнал, что она во Флориде, и удалось узнать телефон.
– Сережа!
– Алла, я приеду.
– Не надо, я улетаю завтра домой, ведь у меня там две кошки, которые меня ждут.
ЛГПИ Герцена. Мой дед преподавал там тоже, в 30-х, на литературном факультете. Я учился на факультете физики. Это начало 80-х. Только с третьего курса нас начинали учить, что мы учителя. До этого сплошная высшая математика, физика, химия, психология, литература и прочее. Зачем все это, чтобы учить оболтусов? А преподаватели! Нищие, но какие! Я помню, как преподавательница математики, конечно еврейка, умница и неплоха собой, шла по направлению к троллейбусной остановке на Невском в тапочках, зимой, по ленинградскому снегу, перемешанному с солью, потому что у нее украли ботиночки в ЛГПИ Герцена. Я помню их всех. Мои учителя в университете, как и в детстве, в 141-й школе на Охте. Они все были настоящие, преданные своему делу. Не такие, как в Канаде, с которыми я столкнулся на собраниях, когда мои дети учились здесь в школе. Они те, на которых держалась Россия. Но их уже мало осталось.
Школа 187. Но это так, ничего серьезного. Мне просто надо было доказать себе, что я могу. Бабский персонал и бесконечные склоки. Надо сказать, что во всех школах, где мне довелось работать, у меня всегда были проблемы с администрацией за мое вольнодумие. Школы были в то время последний оплот консерватизма. Подруги как всегда заведутся. В одной из них было две – литераторша и француженка. Они на переменах забегали на перекур ко мне в лабораторную комнату, где была вентиляция, иногда пили вино у меня на квартире. Директриса об этом знала, и это ей не очень нравилось. Мы с ней гуляли иногда после работы и обсуждали литературу и прочие вещи. У нас были абсолютно противоположные взгляды на все. Она не любила Булгакова и считала, что «Мастер и Маргарита» это тяжелая вещь. Худенькая, в очках с сильными линзами. Но при этом строгая коммунистка, не терпящая возражений. Было еще в этой школе несколько женщин с такими же убеждениями. И я их люблю и уважаю сейчас. Но не в то время. Она уволила меня позже по собственному желанию.
Эллочка была моей ученицей, когда я был руководителем 9 класса Б (были классы А, Б, В).
Я ставил ей четверки только за то, что она симпатичная и страдает искривлением позвоночника, что ей ни как не мешало. Но она этим пользуется, притворяясь иногда.
Прошло несколько лет. Она стояла на перекрестке, с поднятой рукой, в куртке, с нахлобученным на голову капюшоном, и немножко пьяная.
Кстати, так охарактеризовала моя бедная мама Эллочку: «Очень красивая, только очень пьяная».
Такова была Эллочка в действительности. Она была бы в принципе неплохой женой для кого-то, если все бы у нее выветрилось из головы.
Я остановился. Она залезла в машину, я еще не знал, что это она.
– ООО! Это вы? Я об этом мечтала всю жизнь, – сказала она, памятуя наши взаимные симпатии еще в школе, и прижалась ко мне щекой. От нее пахло вином, сигаретами и какими-то духами. Так все и началось.
– Ты знаешь, с кем ты связался? Ты с проституткой связался, – заявила она позже.
Эллочка поселилась в моей квартире на некоторое время. Вернее сказать, проводила время между ее похождениями. Она могла заявиться в любое время, иногда среди ночи или утром после ее приключений. Мудрая Раечка, моя подружка на всю жизнь, сказала, когда познакомилась с Эллочкой:
– Только не давай ей перевозить мебель. Ты ее потом не выживешь.
И это было действительно так. Та уже намеревалась это сделать.
Несмотря на эти нюансы, мы все очень хорошо дружили. И вообще, женщины – довольно интересные существа. Начиная с моей бывшей жены и кончая Танькой, Эллочкой, Раечкой и прочими. Они все знали друг друга и в какой-то степени сосуществовали и даже дружили. Бывшая жена знала, что все это несерьезно, она уже родила двоих детей, но это, вероятно, был только способ, чтобы все контролировать. Дружила с моей первой женой, московской еврейкой Ленкой Вейцман, и добилась того, что мы с ней развелись через год.
И дело не в этом. Эллочка, конечно, не была проституткой, а просто была хитрющей девчонкой, которая использовала всех и вся для своих личных нужд. На вечеринках она всегда имела с собой талмуд – толстую книгу с предсказаниями судьбы. По этой книге она предсказывала судьбу всем, кто хочет, таким образом развлекая публику.
Мы после дембеля и нам примерно по 20 с лишним. Это конец 70-х. Нас трое: я – Сергей, Витя и Саша (их уже нет), клички Ус (Белоусов), я – Жорик, не знаю почему, так прозвали в армии и Витька. Ус – Саша Белоусов – высокий и худой, я ни то ни се, Витька немножко толстоватый, что и сгубило его потом вкупе с алкоголем. Мы все шофера и бывшие мотогонщики. Саша бывший кроссовик, я занимался гаревыми гонками, то есть спидвеем. Помню всех, кто служил в 23-й спортивной роте. Гена Моисеев, чемпион мира по мотокроссу в классе 250, у него очередной «Мерседес», который ему подарили в Австрии за то, что он выступал на мотоциклах КТМ. И много других. Была такая пара, фигуристы Смирнова и Сурайкин, чемпионы мира в парном катании. Сурайкин приезжал служить на своей «Волге», подаренной правительством за услуги перед Советским государством. И много-много других, о которых никто давно уже не помнит. Легендарные хоккеисты, которые проиграли Канаде на последней минуте. Я знал многих из них. Я знал их всех, потому что возил их всех на автобусе на сборы, в аэропорт и куда им надо. Ленинградский СКА и Московский ЦСКА были армейскими клубами, однако между ними была большая разница. Ленинградский СКА располагался на Ломаной улице, что у Московских ворот и которая примыкала к текстильной фабрике «Большевичка». По этой улице в три смены идут работницы туда и обратно. И КПП как раз на средине, где на ступеньках сидят солдаты и флиртуют с ними.
Если в Советской Армии была хоть какая-то дисциплина, то это совершенно не относилось к 23-й спортивной роте Ленинградского СКА. Солдаты, то есть спортсмены, ходили по гражданке и отращивали волосы. Никто ничего не контролировал. Прапорщики и офицеры, те же бывшие спортсмены и алкаши, как командир, он же бывший вратарь хоккейной команды Ленинградского СКА капитан Володяев, пили каждый день. Солдаты не возвращались на службу неделями. Но вскоре этому пришел конец.
Было лето 1974-го. В Мойке выловили труп, который оказался солдатом 23-й спортивной роты. Он не появлялся в части около двух месяцев, и это никого не волновало. Как его труп оказался в Мойке, никто не знал.
После этого командование Ленинградского военного округа, что на Дворцовой площади, решило, наконец, что с 23-й спортивной ротой надо что-то делать. Дело в том, что для офицеров и высших чинов 23-я спортивная рота и полный бардак в ней были очень удобны. Высшее командование использовало автомобили и автобусы роты для своих личных нужд, выезжая на рыбалку, на дачи с девушками легкого поведения, со своими женами и детьми. Солдат использовали как рабочую силу для работ на их частных владениях. Так было.
Летом 1974 года они нехотя решили навести порядок. В роту был прислан подполковник Коротков с Севера. Это был настоящий строевой командир. Первые несколько дней он спокойно сидел в скверике на территории роты и общался с солдатами (если их так можно было называть) конспиративно, не надевая формы. Никто не догадывался, что грядет. На третий день Коротков оделся по протоколу и выстроил всех на плацу. Надо было посмотреть на эту армию. Длинные волосы, бородки кое у кого, джинсы вместо униформы. Непостижимо, что такое было в Советской Армии в 1974 году.
С этих пор в 23-й спортивной роте начались тяжелые дни. Никаких увольнений в город, хотя раньше никто и не спрашивал. Всех одели в форму, которая кстати нашлась на складе роты у коптера. Всех выстригли. Подворотнички чистые и стираются каждый день, Коротков сам за этим следил.
Он обосновался жить в самой же роте, в своем офисе, куда поставил кровать. Офицеры и прапорщики загрустили. Коротков после пяти вечера переодевался в спортивный костюм и даже смотрел телевизор вместе с солдатами, вроде как он с ними друг, но все чувствовали напряженность и большую. Особенно старший лейтенант Володяев. Не выпить ничего. В прошлые хорошие времена они уже почти с утра начинали. Но порядок есть порядок и дисциплина.
Надо сказать, что подполковник Коротков в принципе был неплохим офицером. Он вызвал меня в свой кабинет, когда получил бумагу из Ленинградского мототрека от тренера команды по спидвею «Нева» Лемберга и при этом еще с подписью некого Дубяги из Спортивного комитета Армии. В документе значилось: «Командиру 23-й спортивной роты подполковнику Короткову. Прошу отпускать члена команды по спидвею „Нева“ рядового Городецкого для тренировок в дни и часы, указанные в графике». Но Коротков уже использовал меня в качестве шофера на «кавзике» – гробовичок Газ-651 армейского зеленого защитного цвета. ГАИ в то время оставляла армейские машины в покое и никогда не останавливала их.
Этот автобус был очень удобен и использовался для вывоза офицеров и высшего командного состава Ленинградского военного округа по их пьянкам и гулянкам с девицами и женами. Мертвых солдат мне приходилось возить тоже и грузить их, хватаясь за их ноги. Хотя, чтобы быть честным, среди офицеров были и очень порядочные люди. Я встретился как-то после с одним из них в Кировском театре. Помню, еще в армии я перевозил ему вещи на дачу, и он заставил свою дочку, наверное лет 12, вымести весь автобус, когда я сам хотел это сделать. Так настоящие офицеры воспитывали своих детей.
Коротков вызвал меня к себе.
– Если ты хочешь заниматься спортом, то будешь заниматься им в Кандалакше или Варкуте.
«Санаторий северное сияние», как называли среди солдат Воркуту, Кандалакшу и прочие удовольствия. Мне это естественно не очень светило.
Коротков был не дурак. И очень быстро начал обделывать свои дела в Ленинграде. Первым делом он выбил себе квартиру, что было очень просто с его связями в Министерстве обороны. Завел знакомых среди директоров продовольственных магазинов. Мой «кавзик» при этом использовался ими в личное пользование для поездок на их дачи и вечеринки. В очередной раз, когда все были развезены, оставшаяся жена одного из них, которую я должен быть доставить домой, на одной из забытых дорог приказала мне остановится. И разлеглась на заднем сидении, пухленькая блондинка. Ей было отказано. Я был честен и не мог переступить порог. Ничего не случилось. По всей видимости, муж ее не особенно удовлетворял. После этого я больше ее никогда не видел.
Директора продуктовых магазинов всегда были на высоте в то время и очень уважаемы. В этом тоже была культура Петербурга.
Такова была спортивная 23-я рота СКА на Ломаной улице. Но скоро это все кончилось. В один прекрасный вечер Коротков выстроил всех на плацу. Все уже знали, что произойдет. Своим спокойным в этот раз голосом он заявил:
– Приказом командования Ленинградского военного округа я направлен в Германию и передаю полномочия командованием роты старшему лейтенанту Володяеву.
И сразу же покинул территорию части. В тот же вечер все прапорщики и офицеры напились. Володяев уснул в его офисе. Звонит в роту в 3 часа утра.
– Сережа ты уже не обессудь… – он еще полупьяный, чтобы я его отвез домой.
Он, кстати, потом повесился у себя дома на водопроводной трубе. Я узнал об этом несколько лет спустя.
Итак, мы сидим в ресторане и это конец 70-х. Нам под 20 с лишним и мы дембеля. Рядом за соседним столиком две девицы, им под тридцать. Мы переглядываемся, и они в конечном счете перемещаются за наш стол. Официанты недовольны, но все улажено. У нас машина, хотя все пьяные. Все едут на квартиру к Рае и зависают там на три дня. Раечка со мной. Ус спит с другой, Витька не у дел, что не совсем так. Он ездит в вокзальный ресторан, чтобы прикупить что-то перекусить, с водкой в Ленинграде ночью никаких проблем, любой таксист имеет под сиденьем, стоит 10 рублей.
Моя Раечка. Потом мы будем долго вместе по вторникам каждую неделю. Мы будем любить друг друга навсегда. Моя девочка Раечка, где ты? Еще жива ли ты? Когда последний раз я видел тебя? Тридцать лет назад.
Как обычно по вторникам я у моей Раечки. Мы немножко выпиваем, и слушаем музыку, и говорим. Ее комната обставлена разными иностранными бутылками, банками и прочей дребеденью, на полу стоит ваза, из которой торчат длинные сухие камыши. У нас с ней день рождения в один и тот же день, только с разницей в 10 лет. Мы водолеи. Она худенькая, небольшого роста, ее нос с горбинкой. Она парикмахерша со своей клиентурой, среди которой много жен влиятельных людей.
Звонок в дверь. Раечка с настороженным видом. По звонку она знает, это Анна. Дверь открывается, и появляется Анна. Нет, сначала появляется ее грудь, которая гораздо большие, чем на картинах Рембрандта. Но с этим ничего не сделать. Она еще принесла бутылку вина. В то время не надо было предупреждать, что ты придешь в гости. Просто звонок в дверь.
Ничего страшного. Все продолжается своим чередом, и в конечном счете все трое укладываются спать на полу на матрасе, поскольку места на кровати на троих нет. На утро между Раечкой и Анной на кухне происходит разговор. Совершается сделка. Я это все слышу краем уха, еще в полусне, мы все-таки были не очень трезвые той ночью.
– Отдай мне его, – заявляет Анна тоном, не требующим возражений. Я в этом случае просто предмет сделки. Раечка соглашается. Мы пьем кофе, и Анна усаживается в мою машину. У нее какой-то подвальный продуктовый магазин, и она позже пытается сделать меня своим партнером. Она ко всему прочему еще и гадалка со своей клиентурой. Она уехала в Израиль потом и занималась тем же там. Мне попалась как-то под руку израильская газета с ее фотографией и статьей. Рая не возражает ничего по этому поводу. Мы все равно друзья и это навсегда.
Моя бедная мама. Она, конечно, натерпелась со мной. Мать-одиночка. Работала много. Преподавала журналистику в Ленинградском университете. Когда я был в детском саду, меня забирали последним. Я завидовал другим детям. Позже просто рос беспризорником, потому что мать приходила домой с работы поздним вечером. Безотцовщина на ленинградской почве. Она кончила плохо. Ее шведская сестрица закончила гораздо лучше. Получилось все плохо у них. Ее сестра уехала в 59-м, вышла замуж за секретаря компартии Швеции и уехала туда. Она ненавидела Союз и все, что связано с ним. Они долго ругались по поводу наследства. Их отец и мой дед был профессором литературы и директором Пушкинского дома во время Блокады, заведовал архивом, в котором хранились рукописи Пушкина, Лермонтова и других. Занимал одно время должность директора института Театра Музыки и Кинематографии в Ленинграде. Написал множество научных трудов. Он был коллекционером и скупал произведения искусства. Но после его смерти все пошло прахом. Светлана вывозила картины в Швецию, прилепив скотчем у себя на спине. И я ей в этом помогал. Хорошо помню ее спину. И ее ненависть ко мне и моей маме. Она считала, что все несправедливо по отношению к ее детям, Марии и Петеру. Но они родились и выросли в Швеции, а я жил в Ленинграде, и мой дед в какой-то степени заменял мне отца.
В 80 х Ленинград был заполнен шведами и финнами. Финны приезжали сюда напиваться. В Финляндии сухой закон, полтора литра в месяц на человека. Тем более что финны самые алкаши. Тетка этим пользовалась, вывозя антиквариат в Швецию. Автобусы с милыми шведками и финками почти не проверяли на выезде. Но это неважно. Мама ушла. Она использовала валокордин в качества снотворного и умерла с передозировкой. В России все можно без рецепта. Бедная мама. Я ей звонил каждую неделю, чтобы она прекратила это. А ее сестра просто заснула в кресле дома для престарелых в Стокгольме под присмотром медсестёр. Так вот бывает.
Шепетовская улица, дом 3. Это еврейский рассадник, построенный в 60-х годах Институтом Русской Литературы, то есть Пушкинским домом, который тоже еврейский рассадник. Во всяком случае так это было.
Юра из соседнего подъезда. Мы с ним быстро сошлись. Он старше меня лет на десять, но у нас много общего. Он инженер и одно время работал где-то на номерных заводах, которых в Ленинграде сотни. Ему даже иногда в голову приходили разные идеи по улучшению обороны страны. Обычно все гениальные идеи приходили к нему, когда он сидел на стульчаке в туалете. Он утверждал, что мозг чувствует себя более раскрепощенным в таком положении. Однако позже он сообразил, что гораздо лучше торговать кассетами в Апраксином, чем решать проблемы военного ведомства за 120 рублей в месяц. Для этого он завел всякого рода аппаратуру, чтобы делать копии, и даже цветной телевизор.
Охта в то время была окраиной Ленинграда. Деревянные дома, почерневшие от времени, из прошлого века и без удобств. Дровяные сараи, голубятни. Проспект Металлистов – сплошная грязь и колдобины. Грузовики едут медленно, переваливаясь с боку на бок, по ямам. Мы в детстве после школы цеплялись за них сзади, чтобы прокатиться таким способом. В конце проспекта Металлистов располагалась Тентелевка. Это громадная территория, где огромное скопление вагонов, складов с разного рода грузами, начиная с военных и кончая вином. Вино из Грузии доставлялось цистернами. При каждой цистерне был грузин. Это вино естественно предназначалась для разлива на ликеро-водочном заводе, что на Охтинской набережной. Однако не все вино туда попадало. Торговля шла полным ходом. Грузины с удовольствием давали всем желающим попробовать вина, с тем чтобы потом они его купили. Вино наливалось в канистры, трехлитровые банки и другую посуду. Всех это устраивало. Охрана там тоже получала свою долю. И вино было очень неплохое по сравнению с тем, когда оно потом разливалось на ликерке, где его с чем-то смешивали. Мы это вино с удовольствием пили на Юриной квартире.
Юра, надо сказать, был уникальный человек. Он ничего не принимал всерьез. На все вопросы у него один ответ: «Ну, что дальше?». Это когда разливалась очередная порция вина или водки. Болгарские сигареты «ВТ», «Стюардесс», «Опал». И тем не менее, он был интеллектуалом. С ним можно было разговаривать на любые темы. В старой церкви на Охтинском кладбище, что в конце Шепетовской улицы, Юра всегда ставил свечку Николе Угоднику. Никола Угодник там на иконе очень веселый, как он считал. Я обычно ставил свечку Деве Марии или еще кому-то по настроению.
На всех пьянках у него на квартире естественно присутствовали разного рода женщины. Однажды Юра обнаружил, что у него появились мандавошки. Была такая песенка «Мне подружка подарила четыре мандавошечки, чем же буду их кормить – они такие крошечки». Для борьбы с мандавошками существует ртутная мазь, которая есть в любой аптеке. Однако Юра решил, что этого недостаточно. Он купил баллончик для уничтожения насекомых и опрыскал себя и даже свою лысину. Я его встретил на улице потом. Он сообщил, что случилось, и в доказательство приподнял кепочку, показывая свою лысину, которую он опрыскал тоже. Она была красная.
Юра периодически уходил в запои. Он завешивал окна темным покрывалом, чтобы не было видно дневного света. Ни ночь ни день. Но при этом иногда выползал на улицу, чтобы запастись спиртным. В одну из таких вылазок среди ночи он приобрел бутылку с денатуратом, в народе называемый «синеглазкой» за его нежный голубой цвет. Но это было еще хуже. Жидкость была темно-синего, почти черного цвета. Ему объяснили, что это, мол, настойка черноплодной рябины. Юра, конечно, это выпил и посинел. Кстати говоря, в то время на улицах Питера очень часто можно было встретить синего человека. Был горбачевский сухой закон и люди пили всякую дрянь.
Как то, возвращаясь домой, я увидел в предвечерних сумерках Юру и насторожился. Что-то в его облике было не так.
– Ну что, синий – сказал он, видя мое замешательство. И он действительно был синий, нет, скорее фиолетовый. Надо сказать, что потом синева со временем начала исчезать и через месяц Юра уже приобрел естественный цвет лица, только уши еще оставались нежно-сиреневого цвета ввиду более слабого кровообращения.
Прошло много лет. На другой стороне земли я вдруг неожиданно просыпаюсь среди ночи. Юра! – как будто стрелой через мозг. Мама звонит через несколько дней и сообщает, что Юра умер.
Такие вещи случались со мной много раз. Кстати, Булгаков писал об этом в его гениальном романе. Например, таким же способом я узнал, что Шерри родила дочку. Сон, похожий на реальность. Хотя после того, когда мы разошлись, я больше никогда не видел ее и мы никогда и не общались даже по телефону. Она уже давно была замужем и жила во Флориде. Потом случайно встретил ее сестру, это подтвердилось.
Эти сны настолько похожи на реальность, что все предметы, например, можно трогать, брать в руки, физически ощущая их. Можно летать, если наберешь достаточно потенциальной энергии. И все вокруг настолько реально, что потом не можешь понять, что это, сон или явь.
И часто события, которые были там, повторяются в точности в реальности, и после осознаешь – я ведь это уже видел, это уже было со мной там. Все как и было предсказано. И много других подобных странных вещей, не поддающихся объяснению.
Вообще, не обязательно умирать, чтобы узнать, что там, на другой стороне. Я это знаю точно. Мне было показано много раз. Это параллельный, зеркально отраженный мир, где существуют копии. Этот мир похож на наш, только совсем другой. Иногда более привлекательный, а иногда более страшный. И они дают нам сигналы оттуда. Только надо прислушаться.
Дом номер три по Шепетовской улице был полон уникальных личностей. Доктор Мозель жил в третьей парадной на первом этаже. Он был врачом-проктологом и имел клинику в Сестрорецке. Проктолог – это если у вас проблемы с задним проходом, или грыжа, или язва желудка, или вылезают кишки – вам всегда поможет доктор Мозель. Он сделает вам операцию, чтобы вы себя чувствовали лучше. Но это еще не все.
Больница в Сестрорецке, где он заведовал, была на все случаи жизни. Вам помогут со всеми болезнями, вплоть до хронического простатита. Так и случилось, когда мне надоело посещать лекции в ЛГПИ Герцена и мне нужен был академический отпуск. Доктор Мозель естественно мне с этим помог. Он поставил мне диагноз «хронический простатит», которого конечно не было, и поместил меня в его больницу на некоторое время, чтобы все было законно и я бы мог получить академический отпуск по состоянию здоровья.
На территории больницы находилось также общежитие медсестер. Мы с некоторыми пациентами неплохо проводили там время. У сестер всегда был медицинский спирт, настоянный на травах и от этого зеленого цвета. Он предназначался для лечения разного рода заболеваний. Сестры называли его «проктологический коньяк».
У доктора Мозеля и его жены никаких комплексов. В его квартире на Шепетовской постоянные вечеринки со множеством разного народа. Все просто. Его жена хорошая большая баба, вдвое младше его, но с блестящим чувством юмора и без предрассудков. Все веселятся. У доктора Мозеля тоже случались всякого рода ситуации. Один раз он, например, забыл своего пациента, распятого на экзаменационном кресле, и уехал домой на своих «Жигулях». Потом через несколько лет его хватил удар и у него отнялась левая половина. Его жена отнеслась к этому с юмором, копируя, как у него отвисла челюсть. Это были веселые 80-е. Времена застоя, как тогда выражались, хотя на самом деле было совершенно противоположное. Над Брежневым смеялись, члены политбюро мерли один за другим.
Кошка на столе. Ей скучно, и она трогает меня лапой, чтобы я проявил внимание. Кот спит, развалившись на полу. В Оттаве плюс 30 в сентябре. И вообще, весь сентябрь и начало октября такие всегда. Оттава на широте Южной Франции. Но зимы иногда минус 25 и горы снега. Бедные зайцы, их наплодилось в этот год, прошлая зима была относительно теплой. Я не стригу траву на участке, и зайцы этим пользуются. Мне жалко зайцев и белок тоже. Они не понимают, что скоро наступят холода. Как они переживут следующую зиму, а их уже даже маленьких наплодилось много, а зима надвигается, даже если в январе тепло. Но это юг Онтарио. На Ниагаре выращивают персики, груши, яблоки, сливы и виноград, из которого делают прекрасное вино, намного лучше всяких испанских, итальянских и французских. Оно продается в четырехлитровых коробках, чтобы было проще.
В конечном счете человеку очень мало нужно. Немножко еды, немножко вина и чтобы никто не диктовал тебе условия, вроде жены, подруги или партнёра по бизнесу. Все это в прошлом. Я свободен. Но я в тюрьме. Я в тюрьме своего тела. Куда бы я ни ездил, с кем бы ни общался, я везу свою скорлупу с собой, как улитка или черепаха. И от этого никуда не деться, где бы вы ни жили и где бы вы ни искали своего счастья. Счастья нет. Это иллюзия.
Здесь демократия. Ее пропагандирует так называемый коллективный Запад. Но это все вранье. Те, кто прожил половину сознательной жизни за границей, знает, чего все это стоит. Нужно только приехать и посмотреть. West side Ванкувера или подобные районы других американских. «Америка – это красивый фасад, за которым большая помойка», – так сказал мне однажды пилот American Airlines, когда я работал в аэропорту.
Это блеф. Людям, как и животным, нужна стабильность, крыша над головой, немножко поесть и выпить немножко. Людям нужна диктатура, чтобы быть защищенными. Америка – это страна третьего мира, страна-банкрот, которая и манипулирует своей валютой, чтобы хоть как-то поддержать себя. Она грабит другие страны, разрушая их. Проедетесь по Америке и вы увидите все. И она умудряется убивать миллионы людей и своих солдат тоже (мальчишек, которые идут в армию, потому что все не очень хорошо в одноэтажной Америке). Преступное государство с преступным правительством. Буша-2 надо судить за его преступления. Наверное, самые счастливые люди живут в Северной Корее, у них есть все и нет бездомных. Но это демократия. И что творится в Европе. Но это их дело. Америка – страна идиотов, как и Европа тоже. Они верят всему, что им говорят через СМИ. CNN is the best! The best Liars in the world. Они могут все перевернуть с ног на голову и представить как будто это все правда. Один еврей Волф Блитсер чего стоит. И все идиоты здесь в это верят. Во мне всегда жило чувство справедливости. Оно подразумевает неприятие вранья. Как и в Союзе тогда, так и здесь, но здесь оно в разы больше.
Кстати говоря, я тоже еврей, скорее всего. В семье это скрывали, хотя стоит посмотреть на наши семейные фотографии. Но может и нет.
Кстати, про отца. Он был хирургом, доктором наук, под его руководством сделано много прорывов в медицине. Последнее время он жил в Алмате и заведовал клиникой в институте туберкулеза. О нем написано несколько книг. Я узнал его, только когда мне было14 лет. Безотцовщина на ленинградской почве. Мой дед по его линии был командиром крейсера «Октябрь» и был репрессирован в 37-м. Его жена, детский врач, отсидела полжизни в сибирских лагерях как жена врага народа. Знакомо многим, не правда ли? Но она тем не менее сохранила любовь к Родине и считала всегда, что так было нужно в то время. Она была лагерным врачом и лечила заключенных. Когда ее арестовали, отца забрала ее сестра. Ему еще повезло, что не отправили в детдом или в Гулаг. Позже отец стал связным между этими двумя мирами – свободой и лагерями. В то время в лагерях находилось много больших людей, в том числе артистов, писателей, поэтов, художников. Он был актером и играл в основном героев-любовников. Занимался балетом. На этой почве был связан с этим кругом. Знал Вертинского и многих других. В то время этот круг был довольно узким и все так или иначе знали друг друга. Но его любовью всегда был балет. Книга Плисецкой с дарственной надписью моему отцу до сих пор сохранилась у меня. Кстати, несмотря на то что он стал известным хирургом, профессором, доктором наук, он остался актером на всю жизнь. Выступал с лекциями, на которые собирался весь институт туберкулеза вплоть до уборщиц. Он делал их так, что вся аудитория покатывалась от смеха. На каждой вечеринке, которые кстати почти каждый вечер происходили в его доме, где бы он ни был, он всегда был во главе стола, водка и медицинский спирт лились рекой. Он имитировал Брежнева так, что люди покатывались со смеху. И когда вечеринки происходили в ресторанах, даже люди за соседними столиками переставали пить и есть, а слушали и смеялись.
