Читать книгу: «Как из бильярдных шаров вылупляются лейтенанты», страница 6

ХХХ

Скрип открывающихся училищных ворот и команды младших командиров возвещают о начале утренней физической зарядки.

– Бегом марш!

Сотни каблуков застучали по асфальту городских улиц.

Дивенская, Малая Монетная, Большая и Малая Посадская, Каменноостровский проспект… Жителям домов по этим улицам не нужен будильник – ежедневно (кроме воскресенья) в 6.30 утра их будит топот по пояс раздетых курсантов.

Именно во время этих пробежек мы впервые увидели красоту старинного архитектурного ансамбля Петроградской стороны.

Вновь скрип открывающихся училищных ворот, и сотни человек, просачиваясь сквозь них, не останавливаясь, взбегают по мраморной лестнице в свою казарму. Необходимо сразу занять место в умывальник.

– Я за тобой!

– За мной уже заняли.

– Кто?

– Гавриков.

– Тогда я за ним.

– За ним Луняка.

– Тогда я за ним. Скажешь ему? – Хорошо.

За то время, пока впереди стоящие принимают водные процедуры, необходимо заправить кровать. Да не абы как. Все должно быть прямоугольным – матрас и подушка. И везде должен быть кантик. Для этого имеется приспособление для отбивания постели, сконструированное военными Кулибиными из поломанных лыж. Но тут тоже необходимо занять очередь – ноу-хау всего одно на взвод.

Кровать заправлена. Хватаешь из тумбочки мыльно-рыльные (умывальные принадлежности) и бежишь в туалет. Очередь не пропустил – значит не придется заново занимать. Кажется, что сегодня вода особенно холодная – аж зубы ломит во время чистки.

Построение на завтрак – занятия – обед – самостоятельная подготовка – ужин – свободное время (чтобы подшить подворотничок и поболтать с зёмой).

12 СЕНТЯБРЯ 1993 ГОД

«Не ты выбираешь присягу, а присяга выбирает тебя! Прапорщик, запишите эти простые, но в то же время, великие слова». к/ф «ДМБ»

Пожалуй, самой основной и трудоемкой задачей накануне присяги стала подготовка парадного мундира к торжественному мероприятию. Колючие куски металла вонзались в нежные юные руки, когда они пытались проткнуть погон и приспособить его на плече кителя. И если удавалось худо-бедно пришить правый погон, то левый неизменно слезал на спину или на грудь. Шеврон не хотел «дружить» с курсовкой – мало кому удавалось провести параллели между этими нашивками. Не помогали тут и кусочки мыла, которыми мы обрисовывали контуры этих военных атрибутов.

Раз в час-полтора взвод строился в расположении для осмотра. Карась обходил строй и со взглядом умудренного военным опытом человека говорил, что все плохо и надо все переделать. Мы расходились и начиналось все заново: отпарываем – пришиваем – строимся – отпарываем… С другой стороны нас подначивали ребята, которые до этого служили срочную службу: они-то уже приготовили свою «парадку», хоть и на присягу идти им было не нужно, так как они уже в войсках присягнули на верность Родине. Их насмешки были лишь защитной реакцией: они уже знали, что те, кто в ближайшее воскресенье примут присягу, пойдут в первое увольнение, а им же придется сидеть в казарме, а то и стоять в наряде.

За день до присяги меня вызвали на КПП. На крыльце училища стоял отец со своим братом. Удивительно, но в те лихие годы Почта России работала удовлетворительно, поэтому мое приглашение на присягу родителям пришло вовремя.

Когда отец увидел меня, у него потекла скупая мужская слеза по небритой щеке. Позже он мне признается, что когда ехал ко мне на присягу, у него было неодолимое желание свои слова подкрепить действиями – на пороге Рязанского училища он пообещал мне свернуть голову, когда встретит, за то, что я сбежал в Санкт-Петербург. Но взглянув на меня после месяца КМБ, он не смог это сделать: как можно было свернуть лысую голову со впалыми щеками, улыбающуюся широкой улыбкой во все 32 зуба?

Отец сразу начал доставать какую-то снедь из котомки, пытаясь в одночасье откормить меня, но времени было мало (меня отпустили всего на десять минут), поэтому ему это не удалось. Прихватив остальную провизию в казарму, договорившись о встрече на завтрашнем торжественном мероприятии, я побежал восвояси.

ХХХ

Накануне присяги всю ночь мы гладили свою парадную форму. Утюгов было два (может три) на всю батарею, поэтому мы создали виртуальную очередь в борьбе за электронагревательный прибор. После отбоя, когда будущий защитник Отечества уже спал, к нему подходил впередистоящий гладильщик и тихо на ухо шептал:

– Вставай, вот и твоя очередь пришла.

Еле продрав глаза, не досмотрев десятый сон, наспех напялив прикроватные тапочки (если их уже никто не умыкнул), зевая, продираешься по полутемному коридору в бытовую комнату. Здесь ожидает конструкция, именуемая гладильной доской, – каркас, сваренный из арматуры, а сверху – ДСП, обтянутая старой шинелью.

Наспех погладив «парадку» (главное, чтобы стрелки были), идешь досматривать десятый сон. Главное, не забыть разбудить следующего, иначе цепочка разорвется и часть взвода будет на присяге в жеваной форме. А за это можно получить по фуражке от командира. Но это было не столь страшно, сколь появиться перед родственниками в таком виде, ведь у каждого из нас было огромное желание показать своим мамам-папам, что их сын стал самостоятельным и что усилия родителей, которые они прилагали 17 лет для воспитания своего чада, не были напрасны.

ХХХ

С утра напряжение витало в воздухе. Наши офицеры пришли все в парадной форме: белые рубашки, желтые ремни – одно загляденье. Да и мы были им под стать: отутюженные брюки (кто как смог), блестящие петлицы с перекрещивающимися пушками, кителя, затянутые коричневыми ремнями со звездными бляхами.

Контрольное построение. Командир батареи лично проверил каждый взвод (кажется, остался доволен). Получив оружие на складе, мы отправились на Петроградскую набережную, где должно было произойти действо.

Проходя в строю, я в очередной раз любовался красотой Питера и убеждался, что поступил правильно, променяв учебу на родине Есенина на учебу на родине Даниила Хармса. Красивые величественные здания окружали меня, и даже обшарпанность их в те годы придавала особый шарм. Ничто не мешало любоваться красотой города, разве что команды отцов-командиров, которые то и дело отвлекали от романтических нот. Впереди в акватории реки (я сразу понял, что это Нева) возвышался огромный корабль с тремя трубами. Открыточный вид. «Аврора» – главный символ Октябрьской революции 1917 года. Аж до мурашек пробрало. Еще каких-то пару месяцев назад, если бы мне кто сказал, что я буду принимать присягу возле легендарного крейсера, я бы тому в лицо рассмеялся.

Торжественное мероприятие прошло без каких-либо эксцессов. Я в своих ботинках 43 размера прошкандыбал к пюпитру, где пообещал все то, что впоследствии выполнил.

Во время зачитывания текста присяги я краем глаза заметил своих родственников, поэтому, когда нас распустили для поздравления близкими, я ринулся в их сторону. Отец был горд мной – это было заметно по его лицу. Еще бы – династия военных продолжается во втором поколении. Ушли в прошлое обиды из-за моего дерзкого поступка – побега из Рязани.

Позже мы вернулись в училище, где нам устроили праздничный ужин. Котлеты, картофельное пюре (не порошковое) – объедение! Но, честно говоря, мысли у всех были заняты другим. Когда же мы пойдем в наше первое увольнение в город?

И вот долгожданная команда к построению в увольнение. Командиры взводов еще раз осмотрели внешний вид. Хотя, что его осматривать, если последние дни мы только этим и занимались. Всех проинструктировали, как надлежит вести себя в городе курсанту Вооруженных Сил РФ: про курение на ходу, про воинское приветствие старшему по званию, и, конечно, про употребление алкогольных напитков…

Но главное правило было таково: бойтесь военных с красными повязками на рукаве. Они ходят по трое и хватают без разбору всех военнослужащих. Это трехглавое чудовище способно не только записать твою фамилию в черную книгу, но даже увести в свое логово, именуемое комендатурой. Сопротивляться ему запрещено – это аксиома. Выход есть только один – бег в противоположную сторону. Но и тут есть оговорка, что если будешь пойман, то наказание увеличивается в разы. Примерно в таком ключе нам рассказали о нежелательной встрече с гарнизонным патрулем.

И вот мы были отпущены на волю до 22.00. По ту сторону КПП нас терпеливо ожидали родственники. За это время для них провели экскурсию по казарме. Отец по достоинству оценил наши спальные места и по-военному сказал, что жить здесь можно.

Не теряя времени, мы выдвинулись к моей тете на Дыбенко, где уже ждал накрытый праздничный стол. Увидев мой случайно брошенный взгляд на запотевший графин, отец с ходу заявил, что у меня нынче сухой закон. А я и не стал возражать, ведь на столе и без алкоголя было столько всего вкусного.

Вдоволь наевшись, я разомлел… Разбудили меня к тому времени, когда необходимо было возвращаться в училище. Попрощавшись у метро с родней, я нырнул вниз и вынырнул на «Горьковской».

В училище принимал увольнительные записки Карась.

– Товарищ лейтенант, курсант Вольченко из увольнения прибыл. За время увольнения происшествий не случилось.

Карась тщательно изучил мою физиономию. Слегка пригнувшись ко мне, втянул своими ноздрями воздух и, оставшись удовлетворенным, заявил:

– Идите готовьтесь ко сну.

Так прошло мое первое увольнение и встреча с отцом, которого я увидел в следующий раз уже через год.

ПЕРВЫЙ РАЗ – В ПЕРВЫЙ КЛАСС (КУРС)

Недавно рассматривал свой школьный фотоальбом – поностальгировать захотелось (наверное, старость уже у порога). Первые страницы с фотографиями. Начало восьмидесятых. Толпа детворы. Мальчики все в одинаковых синих костюмчиках с эмблемой на рукаве – раскрытая книга, из-за которой выглядывает яркое солнце, белые, отутюженные мамами рубашки, нелепые сандалии. Девочки, в накрахмаленных передниках с рюшками, коричневых платьях, белых гольфах и тех же нелепых сандалиях. В руках зажат букет ромашек, астр или хризантем. Все улыбаются, у каждого на лице застыл немой вопрос: что будет дальше?

Листая страницы, добрался до общей фотографии 11 класса. За десятилетие, что мы учились в школе, многое изменилось. В первую очередь, бросается в глаза то, что канула в лету школьная форма, а на ее место пришли свитера «Бойз» и цветастые спортивные костюмы «Адидас» («Абибас», «Аидас») вместе с джинсами «Мальвинами» и цветастыми лосинами. Девушки с высокими начесами на головах, парни с длинными патлами до плеч или ежиком. Все улыбаются, у каждого на лице застыл немой вопрос: что будет дальше?

Перелистываю страницу. Люди в военной форме. К чему бы? Все просто – в школьном альбоме оставались свободные листы, которые я заполнил фотографиями с первого курса военного училища. Вот я, как у Валерия Брюсова: «Юноша бледный со взором горящим». Песочная «афганка» с иголочки, белый подворотничок, поясной ремень, затянутый так, что талии позавидовала бы Мая Плесецкая. Вот я с земляком Вадиком «Абреком» Лемешко в обнимку. Вот почти весь взвод, что вместился в кадр фотопленки, на самостоятельной подготовке. Все улыбаются, у каждого на лице застыл немой вопрос: что будет дальше?

А дальше будет все хорошо… По крайней мере в ближайшие четыре года…

ХХХ

В первый день обучения нас строем отправили в учебный корпус, что находился на пересечении улиц Мира и Малой Монетной. Представлял он собой так называемый двор-колодец – многоэтажные здания, в которых находились учебные кафедры, обрамляли огромный плац, разлинованный художниками-кубистами. Нас сразу предупредили, что для перехода из одного здания в другое недопустимо одиночное передвижение. Плац необходимо пересекать в составе строя, чеканя шаг или бегом. Ох, сколько раз мы потом нарушали это дурацкое правило.

Альма-матер радушно приняла нас в свои крепкие объятия. И стиснув, словно тисками, наши еще неокрепшие плечи, бросила в омут знаний.

Преподаватели в основном относились к нам благосклонно: первокурсники желторотые, еще не обстрелянные, только вчера оторванные от мамкиной сиськи. Особую заботу к нам проявляли гражданские педагоги, которые занимались с нами по общевузовским предметам. Военные же преподаватели, обучающие нас основам специальности, нередко обращались к нам с подковыркой – сказывались годы, проведенные в войсках. Кто-то строил из себя солдафона, кто-то наоборот – своего парня. Иные откровенно говорили: мол, что вы забыли в настоящее время в армии, когда нет ни нормального обеспечения со стороны Министерства обороны, ни уважения со стороны гражданского населения.

ХХХ

С четвертого класса у меня в школе начались уроки по английскому языку. Наш класс разделили на две группы, в которых были назначены разные педагоги. И если первой группе досталась молодая амбициозная учительница, недавно окончившая вуз, то второй (в которой состоял я) – старая маразматичка Валентина Васильевна, которая кроме топиков «Фемели Стогов» ничего не могла преподать.

Обычно ранним утром (занятия у нас начинались в 8.15) ее можно было застать на крыльце школы. Сморщенными губами она жадно втягивала дым беломорины, не обращая внимания на школяров. По-видимому, данная процедура была необходима для того, чтобы перебить запах перегара. За эту забавную привычку ее все называли «Пепельница».

Периодически я мог наблюдать своего педагога на кухне коммунальной квартиры, в которой жил мой сосед по парте. Приходя к нему в гости, я видел, как Пепельница с соседкой одноклассника – старой алкоголичкой – о чем то спорили за бутылкой водки, не замечая присутствующих на этой кухне несовершеннолетних.

Исходя из сказанного, можно понять, какие знания английского языка она вложила в наши юные головы.

На какой-то тусовке я решил блеснуть своим инязом перед присутствовавшими.

– Донт плэжа! – Че?…

Я начал объяснять, что с английского я зыка это переводится, как «не стоит благодарностей». Оказалось, что в нашей компании находились девушки, которые оканчивали иняз. За все годы в школе с углубленным изучением иностранного языка и несколько лет в вузе они впервые услышали это выражение. Меня подняли на смех… Я же про себя костерил по чем свет стоит Пепельницу, которая научила меня этой фразе.

ХХХ

Придя в училище, я думал, что поднатаскаюсь по инязу, но оказалось, что этому событию вряд ли дано было случиться.

На вводных занятиях нам объявили, что весь наш взвод будет изучать лишь английский язык. Тщетные попытки противиться тех, кто семь лет в школе изучал немецкий и даже французский, были пресечены на корню:

– У нас нет сейчас педагога по немецкому языку, а английский язык несложный, поэтому освоите.

Во-первых, нам надлежало выучить доклад преподавателю о готовности к занятию:

– Комрад тиче, зе стади секшин оф платун ванхандрит твенти ту из реди фо зе лессон.

Примерно с такой транскрипцией наши «немцы», которые сдались в плен «англичанам» начинали каждый урок.

В середине второго курса преподаватель английского уволился, и я остался наедине со своей мечтой – за годы обучения в училище подтянуть свой иностранный язык. Хотя несколько слов отложились в голове во время занятий:

«Энтиэакрафт дефенс» – противовоздушная оборона;

«Хеликоптер» – ветолет;

«Лефтёнант-кёнел» – подполковник.

ХХХ

Появились у нас предметы, о которых я до этого и не слышал: военная этика, военная педагогика и психология, философия… Преподаватели-офицеры по листочку, словно пономари, читали нам лекции по этим дисиплинам. Думаю, они понимали, что когда мы лейтенантами придем в войска, вряд ли нам пригодится вся эта заплесневевшая теория – мы сами станем платонами, аристотелями и конфуциями своего времени, своей жизни.

Единственное, что мне запомнилось из курса философии, это цитата, написанная над доской: «Культура ума есть философия. Цицерон». Что она означает, я по сей день не знаю.

ХХХ

Занятия по специальным предметам мне нравились куда больше, чем общевузовские дисциплины. На таких предметах, как «Основы радиолокации», «Теория радиоэлектронных схем», «Приемо-передающие устройства» можно было не только услышать что-то новое, но и своими руками осязать приборы и устройства.

Кстати, с большим удовольствием мы приходили на лабораторные работы по ППУ (приемо-передающие устройства). В этом кабинете постоянно пахло копченным мясом или рыбой. Нам (вечно голодным курсантам) было приятно вкушать копчености хотя бы обонянием. Позже мы узнали, почему здесь витал столь божественный запах, – преподаватель, дабы не прованивать дымом свою квартиру, собрал у себя в лаборантской электростатическую коптильню и периодически готовил деликатесы для своей семьи.

СИНХРОФАЗОТРОН

Армейский (как и флотский) юмор однообразен и предсказуем. Почему-то в этом своеобразном фольклоре всегда умный – солдат (матрос) «срочник», и тупой – офицер, а то хуже какой-нибудь генерал (адмирал). Вспоминается анекдот.

Заходит в казарму генерал и видит, что дембель на кровати лежит. Генерал спрашивает:

– Ты кто?

– Я дембель! А ты кто? – А я генерал!

– Тоже нихерово!

Вот что-то вроде того.

Чем-то навевает нетленное произведение Михаила Салтыкова-Щедрина «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил».

В девяностые годы появился такой забавный анекдот.

Солдату велели выкрасить ракету. А она высоченная. Это надо за стремянкой бежать, затем лезть на верхотуру. Неохота…

Он поддел ведро, со всего размаху закинул на оконечность, а оно сверху уселось на ракету, краска стекла, вроде все нормально. Солдат докладывает командиру:

– Так, мол, и так, все покрасил. – Ну пойдем, проверим.

Пришли.

– А что это у тебя сверху ракеты?

– Синхрофазотрон!

– Сам вижу, что синхрофазотрон, но почему не покрашен?

Этот анекдот стал основополагающим в дальнейшей истории.

ХХХ

На каком-то из начальных курсов командиром отделения нашего замечательного взвода стал изумительный человек – Славик Бельцин из деревни Воронцовка Воронежской губернии.

Как-то на занятиях по ППУ нам довелось совместно делать лабораторную работу. На столе присутствовал какой-то электрический стенд, провода, транзисторы, резисторы, диоды и другие радиоэлектронные компоненты. Нам необходимо было сделать из этих железно-керамических запчастей какой-то приемник (или передатчик).

Славик, как младший командир, повел меня по проторенной дорожке, которая была указана в брошюре, именовавшейся «Лабораторное задание». Я предложил ему отступить от написанных инструкций и, как великий Владимир Ильич Ленин, «пойти другим путем». Тем более идеи у меня были, да и навыков в паянии и создании всяких мультивибраторов и метрономов мне было не занимать.

ХХХ

В классе пятом мне довелось попасть в заведение под названием СЮТ (Станция юных техников). Уж не помню, кто меня туда привел и зачем. Педагог у нас был там Эльгиз Альгамович. Думаю, что он был татарским евреем, потому как никогда не мог пройти мимо бесхозной рухляди, и всю ее нес к нам в класс. А еще он был действующим капитаном 3 ранга и служил неподалеку в ртвшной части (радиотехнические войска).

В свободное от занятий в СЮТ время (да и не в свободное) мы выходили в рейд на помойку воинской части, где воины выкидывали платы, радиодетали и другой хлам, а мы их подбирали. А потом, приходя в свою обитель под названием «Кружок радиоэлектроники», обжигая пальцы, выпаивали эти резисторы и конденсаторы, которые находились под огромным количеством лака. Из них мы собирали злосчастные мультивибраторы и метрономы. Вот это детство!

Как-то отец презентовал мне четыре тиристора (очень редкий элемент радиоэлектронной промышленности), на которых в те времена были сконструированы цветомузыки всего Советского Союза. Для корпуса была приспособлена пластиковая коробка из-под шахмат, на крышку которой были выведены переменные резисторы для регулировки яркости каждого цвета. Сами же разноцветные лампочки пришлось красить, смешивая гуашь с клеем БФ-6.

Когда я сконструировал эту светомузыкальную установку, отец не без гордости показывал ее всем соседям и знакомым.

ХХХ

Когда Славик отвернулся в сторону, я не пренебрег своей традицией – на тетрадке после буквы «Б» поставить жирную точку. В итоге получалась его фамилия, как «Б. Ельцин» – первый и тогда действующий Президент РФ. Но Слава уже не обращал на это внимание, а я настырно продолжал ставить точки при каждом удобном случае. Сделав вид, что не заметил мою выходку, он углубился в изучение лабораторного задания.

– Слав, а че это всем синхрофазотроны выдали, а нам нет? – спросил я у комотда.

Честно говоря, я не ожидал такой резкой реакции.

– Товарищ полковник, а почему всем выдали синхрофазотроны, а нам с Вольченко не дали?

Надо было видеть лицо преподавателя. Он не знал, как себя вести в этой ситуации. Сейчас я понимаю, как ему было смешно, услышать слова Славика, а также понимаю, что в этот момент рассмеяться он не мог. Зато все, присутствовавшие в аудитории, от души загоготали, словно сивые мерины.

Слава понял, что сморозил что-то несусветное, впал в краску и сел за рабочий стол…

Два месяца он со мной не разговаривал. Но, тем не менее, надо отдать должное ему, он не гнобил меня по нарядам и работам, хотя мог…