Читать книгу: «Держись, классный руководитель!», страница 4
Пора утвердить какую-то наиболее целесообразную линию педагогического поведения
25 февраля 1959 года
Я делаю что-то не то и вообще мало что делаю. Все ограничивается пока переживаниями по поводу того, что класс плохой. Иногда эти переживания становятся нестерпимыми, и тогда я бешусь и плачу, иногда – ничего, сносно бывает… Это очень неверно, и пора утвердить какую-то наиболее целесообразную линию педагогического поведения.
Всё, что во мне неверно, я, пожалуй, уже поняла. Прежде всего, я подошла к классу как к «бывшему» 10 классу «В», выпущенному в прошлом учебном году. Подошла с теми же требованиями, с теми же «нюансами», хоть коллективы совершенно разные. Это ошибка. Нынешний 10 класс «А» имеет качественные различия – это производственный класс. Два дня они на заводе, у станков. Иные уже пользуются полной самостоятельностью – выпускают продукцию. Поэтому кроме возрастного болезненного самолюбия и переоценки ценностей, кроме острого чувства собственного достоинства и нежелания позволять взрослым «притрагиваться» к своим душам, у них есть «гордость производственников, умение ладить» со станком, знание техники.
А мы, учителя, не умеем, не знаем того, что умеют и знают наши учащиеся.
Они, далее, общаются на заводе с людьми, которые чаще всего обращаются с ними как с равными, а мы, учителя, «выговариваем», «нудим» по поводу пуговиц, воротничка, прически, двойки, прогула, грубости и т.д., и т.п. – все что мы делали 100 лет назад, пять лет назад и ни шагу вперед…
Но что делать? Каким должен быть классный руководитель производственного класса – я не знаю. То есть я уверена, что нормы столетней давности необходимы и сейчас. Что педагогика Ушинского и Песталоцци, Макаренко и Добролюбова – великая педагогика. Но кто подскажет мне её диалектику, что делать с ней сейчас, сегодня?
Недавно был скандал с Лобановым. Снова. Кончился он «мировой». Я поставила этого довольно сложного юношу в очень тесные рамки своих требований, и он вынужден был извиняться и говорить о своем несносном характере. Мне всегда мало доставляют радости такие минуты. Мальчик извиняется, обещает, он думает, что так никогда не будет, что он может резко, сегодня, изменить свой характер. Мне нужно быть очень внимательной к нему, очень чуткой, не заметить срыва. А он будет, этот срыв. Нужно, нужно, но не всегда возможно.
Разговор по душам с Лобановым кончился очень хорошо. Мы оба решили «попробовать» не допускать больше ссор. Ходит он «шелковым» эти дни. Но почему-то мне не по себе. Самое ведь важное не допустить первой ссоры, как в семейной жизни.
Завтра иду на завод.
Зачем? Какова моя задача? Попробую сформулировать ее для себя.
А) Увидеть у станков тех, кого не видела:
Спросить, что каждого из них волнует, об их претензиях.
Смирнова, Лобанова, Логинова, Колоскова, Воскова, Кузнецова, девочек.
Поговорить о них с мастерами, с руководителями, с рабочими.
Б) Еще раз узнать о «плохих»:
Симонове, Дарьине, Меренкове.
В) Договориться о концерте самодеятельности для рабочих, хорошо бы в день 8 марта для женщин.
Г) Зайти в комитет ВЛКСМ завода:
а) история комсомольской организации завода,
б) встреча с бригадами коммунистического труда.
Пожалуй все. Позвонить в институт теории и истории Розиной.
На заводе была в той же смене, что и в первый свой приход. Это неудача. Но и не так уж плохо. Увидела, как Петя Божинский по чертежу самостоятельно вытачивал шайбы. Изредка его консультирует молодой рабочий Блинов.
– Он на доске почета! – с гордостью представил своего консультанта Петя.
Абрам Семенович в производственную характеристику П.Божинского включает фразу о том, что он «несмелый». Как это получше разъяснить мальчику?
Костю Меренкова встретила за другим станком. Ему дали учителя – рабочего. Цапкин Федор Алексеевич. Вернее, встреча произошла не у станка. Он только подходил к работе.
– Почему ходишь?
– Устал, – ответил Меренков с улыбкой.
Собственная лень вызывает у самого улыбку. Федор Алексеевич говорит о нем не плохо, но и не очень хорошо.
Дарьин на вопрос о том, какие у него есть претензии, говорит:
– Посложнее бы работу, а то скучно…
Говорила с зам. нач. цеха о Дарьине, предала его просьбу, попросила за него. Обещал немного усложнить задания.
У новенького станка выпуска 58 года Нина Пушкова. Она обучается фактически первый год. Рядом с ней – мастер-токарь 7-го разряда Василий Николаевич Тряскин. Это, по-видимому, очень веселый, жизнерадостный человек, любящий свое дело. Это он, любовно поглаживая станок, указал мне на его марку и дату выпуска. Будто хотел сказать, что на таком станке можно любого человека сделать мастером. Он уже обучил шестерых учащихся нашей школы, а Нина у него седьмая ученица. И он уверен, что она будет хорошей ученицей. Нина доверчиво улыбается. Разговор со мной окончен, и веселый мастер сразу приобретает строгий вид, подзывает Нину к себе и кладет руку на станину – начинается объяснение.
Галахов очень недоволен. Ему не по себе.
Он сегодня делает тонкие сверла. Работа простая, однообразная, не требующая мысли. Подходит Барышев, его учитель, и объясняет, что сверла необходимы «до-зарезу», что действительно неинтересно, но ведь надо выходить из прорыва. Галахов молчит. Работает. Понял ли он это «до-зарезу» или снова и здесь считает себя неудачником.
Абрам Семёнович сказал, что «самый смелый» на заводе Смирнов Анатолий. Барышев вносит поправки: Смирнов смел, имеет большую отдачу, то есть большую производительность, но это ещё не главное. Та работа, которая требует внимания, не всегда получается у Смирнова. Он может «загнать» несколько штук (по-видимому, допустить брак). Работа, над которой нужно думать, не всегда радует Смирнова. Галахов – прямая противоположность Смирнову.
С Барышевым договорились о совместном вечере класса и цеха, о самодеятельном концерте. Цех большой, чистый, красивый, и рабочие в нем – высокой квалификации. Они делают инструмент для всего завода.
Беседа с зам. секретаря комитета ВЛКСМ завода шла на ходу, и необходимо более обстоятельно договориться обо всем.
28 февраля 1959 года
На уроке немецкого языка.
Нет: Лобанова, Меренкова, Салосина, Божинского, Смирнова. Божинский и Салосин больны, а остальные?
Кузнецов ужасно отвечает, очень плохо знает.
Иванова у доски. Ничего. Сносно. Посредственно. 3.
Симонов у доски. Посредственно.
Лисицын читал и переводил. Слабо. Посредственно.
Учительница внимательна, но недовольна ребятами и скучна, её можно понять.
Некоторые мысли А.С. Макаренко:
«наша революция имеет свои великие книги, но еще больше у нее великих дел. Книги и дела нашей революции – это уже созданная педагогика нового человека. В каждой мысли, в каждом движении, в каждом дыхании нашей жизни звучит слава нового гражданина мира. Разве можно не услышать этого звучания, разве можно не знать, как мы должны воспитывать наших детей?»
«Книга для родителей»
Законы воспитания вытекают из законов всей советской жизни.
«Истинная логика педагогического средства и системы средств заключается… в широкой общественной жизни Советского Союза, в области тех принципов и традиций, которые уже совершенно ясно отличают наше общество от всякого другого».
Какие традиции нашей жизни вы знаете? (Не обижаться на критику, учиться у передовых, помогать товарищам, подчинять личные интересы коллективу)
Макаренко показывает, как реальные условия и потребности развития советского общества определяют, диктуют путь и содержание воспитания нашей молодежи.
Не всякий труд является средством коммунистического воспитания.
«Воспитательным средством может быть такой труд, который организован определенным образом, с определенной целью, труд как часть всего воспитательного процесса.»
Макаренко доказывает, что труд без идущего рядом образования, политического и общественного воспитания не оказывает должного воздействия на воспитанников.
«… только в производственном процессе вырастает настоящий характер человека, члена производственного коллектива, там именно человек учится чувствовать свою ответственность за деталь, когда нужно выполнить весь промфинплан…»
«Когда вы видите перед собой воспитанника – мальчика или девочку, вы должны уметь проектировать больше, чем кажется для глаза. И это всегда правильно… Педагог в своем воспитательном деле должен брать далеко вперед, много требовать от человека и страшно уважать его, хотя по внешним признакам, может быть, этот человек и не заслуживает уважения»
«Искренние отношения… такие, которые ничего не преувеличивают и не преуменьшают. Когда не обманывают друг друга, когда есть уважение к себе и другому, тогда отношения будут здоровые…
…Если есть забота о жизни и счастье другого, – такие отношения всегда будут прекрасны».
«Процесс обучения в школе и производство продукции крепко определяют личность».
«Труд детей на производстве открывает многие воспитательные пути».
«Разделение труда нам необходимо» – это работа на коллектив.
«… воспитательный процесс совершается не только в классе, а буквально на каждом квадратном метре нашей Земли…»
«Воспитательная работа руководит всей жизнью ученика».
«Чем ярче, определеннее право требования, тем менее приходится требовать, тем естественнее возникает общий стиль».
…не бояться что «личность запищит».
«Стили детского коллектива:
возбужденный, наглый, крикливый, страдающий, пониженный, пессимистический, мажорный».
«Стиль создается очень медленно, потому что он не мыслим без накопления традиций».
«Достойной нашей эпохи и нашей революции организационной задачей может быть только создание метода, который, будучи общим и единым, в то же время дает возможность каждой отдельной личности развивать свои способности, сохранять свою индивидуальность…
… Мы должны хорошо понять положение нового человека в новом обществе. Социалистическое общество основано на принципе коллективности. В нем не должно быть уединенной личности, то выпяченной в виде прыща, то размельченной в придорожную пыль, а есть член социалистического коллектива…
…Школьный коллектив – ячейка советского детского общества… Воспитывая отдельную личность, мы должны думать о воспитании всего коллектива…В каждый момент нашего воздействия на личность это воздействие обязательно должно быть и воздействием на коллектив.»
«О коллективе» стр.77. А.С. Макаренко. Трудрезервиздат 1951 г.
3 апреля 1959 года
Читаю Макаренко. Здорово! Хочу писать о «своих». Хоть до этого педагога мне и не дошагать, но я всей душой согласна с этим умным человеком. И некоторые положения, утверждения, мысли и методы очень близки, понятны и просты, до них можно добраться интуитивно. Но интуиция в педагогике не дает ещё полной победы. Надо еще что-то кроме.
Мечтаю о качественном скачке
10 мая 1959 года
Очень долго не писала. Все было недосуг. А событий в классе было очень много.
Начну по порядку. Хочется восстановить жизнь шаг за шагом. В марте кончилась третья четверть. Я попросила дирекцию и учителей аттестовать класс (я считаю совершенно неверным то, что в нашей школе решили проводить аттестацию два раза в год). В конце четверти началась беготня и волнения. Меренков, Кузнецов, Горбунов, Грачева, Логинов начали сновать по лестницам, догоняя учителей. Неуспевающей осталась Грачева и Логинов. Правда, двойка Логинова была мало оправдана формально, так как это была единственная отметка в журнале. Без троек окончил только Галахов, у Лобанова тройка по математике. В общем итоги оказались более или менее сносными. По сравнению с другими классами – даже отличными. Настроение было хорошее. Мы решили в каникулы отправиться в поход. Была путевка в ДЮТ.
В походе. Было человек 16-17, не помню. Весенний день. 25 марта. Уже проталины вокруг стволов деревьев. Солнце разъярилось, и ребята разделись до маек, катались как мастера налегке. Как всегда мне не понравилась группа. Вечером кричал патефон, все танцевали, кое-кто играл в карты (карты привезли ребята из другой школы, наши соседи). Внутренне я страшно возмущалась и попросила прекратить эту игру (которая, на мой взгляд, немыслима в детском коллективе). Кажется, прекратили, но неохотно, недоумевая, почему я так резко настроена против карт, – очередной психоз! Меренков носился по дому и громко произносил плоские остроты. Ох и развязен парень. Попросила через М.Тужилкову, чтобы он прекратил крик. Перед Мариной он еще долго куражился и прекратил все только после тихой и внушительной моей тирады. Горбунов, Колосков, Восков катались одни, опоздали к обеду, а потом ушли. Уезжали без них. Словом, ничего нового. Товарищества нет. Мне подчиняются со скрипом, без радости, без шуток, без охоты. Девочки беспомощны и малоинициативны, грубоваты, не женственны, подлаживаются под общий грубоватый тон.
Были на художественной выставке в Манеже. Без меня. Остались довольны. И я довольна. Была с ними в Музее изобразительных искусств. Осмотрели искусство больших мастеров Рембранда, Ван Гога, Гойи, Рубенса. Интереса не вызвали эти полотна, может быть, оттого, что я мало разбираюсь в живописи и не могла их заинтересовать. Более оживленно прошел осмотр рисунка и живописи Новозеландцев (там же). Очень устали.
Обратно шли пешком до площади, проходили набережной Москвы, пели, тепло беседовали. Остановились у Мавзолея, подождали музыки Курантов. Все было хорошо за исключением одного неприятного ощущения. Я убедилась, что Симонов на этой прогулке за моей спиной курил. Было страшно повернуть голову назад и уличить его в этом – не хотелось портить прогулку.
(Нарушаю хронологию)
На 8-ое марта они меня любезно поздравили и сделали очень изящный подарок. Что это? Традиция? Ложная необходимость быть в этот день внимательными и нежными? Или истинные признания? Так это и осталось невыясненным. Только помню было в тот день очень хорошо. Чувствовала себя заслуженно обласканной, очень размякла. Получила много писем с радужными открытками внутри, телеграммы. Одну – от бабушки Пети Божинского: «СЕРАФИМА ГРИГОРЬЕВНА ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС ЖЕНСКИМ ПРАЗДНИКОМ МОЕ ПОЖЕЛАНИЕ ЧТОБЫ НАВСЕГДА ОСТАЛИСЬ ТАКОЙ КАКОЙ Я ВАС ЧУВСТВУЮ С ЧУТКОЙ ДУШОЙ И ЛЮБОВЬЮ К ЛЮДЯМ = БОЖИНСКИЕ».
«Бывшие» пришли с шоколадом, с поцелуями, очень родные, милые…
Как нужны учителю внимание и ласка! Да, по-видимому, как и всем людям: маленьким, взрослым, счастливым и несчастным.
Всем родителям – мамам и бабушкам – мы от Совета класса послали открытки со смешными рисунками. Поздравляли, желали здоровья, радостей от их детей, мира и лада в семье. Это важно для классного руководителя – мир дома.
Еще раз была на заводе. Утром. Стояла у проходной, интересовалась, опаздывают ли (очень уж жаловался Абрам Семенович). Опоздала в первую смену только Н.Пушкова (она очень далеко живет). Говорила с мастерами. Они вечно довольны. Даже о Горбунове и Логинове, очень на мой взгляд поверхностных учащихся, и то хорошо отзывались. Относительно разрядов спешить не хотят, трудно здесь что-либо возразить мастерам. Кому эта спешка нужна.
Достала билеты в Большой театр на балет «Бахчисарайский фонтан». Очень обрадовалась сама и обрадовала ребят. Спектакль мне понравился, но не до восторга. В фойье беседовали о музыке спектакля, о балеринах, о костюмах. Не всех увлекал этот разговор. Кузнецов Гера в антракте предпочитал говорить об Ивакине и Родинском – великих мастерах мяча, об удачном голе, и кто как «стоял». Это было очень обидно: в чудесном Большом слушать такие разговоры, снова ощущать нелепость и тщету переживаний своих довольно взрослых воспитанников.
В работе с учащимися я когда-то большое внимание уделяла эстетическому воспитанию. Этому в свое время меня учил Б.И.Леонтьев. Более замечательного педагога-современника я не знала. Он всегда говорил, что эстетическое воспитание – не самоцель. Эстетика должна воспитывать ряд замечательных душевных качеств у наших школьников. Красота должна вызывать хорошие мысли у ребят, наслаждение природой. Они должны уметь ощущение красоты и гармонии переносить на отношения к товарищам, к труду. Это уже воспитание высшего порядка, можно назвать его морально-эстетическим воспитанием. От этого зависит широта взглядов наших ребят, разносторонность мысли, образность восприятия и воспитание уважения, внимания, великодушия, чувства достоинства и других качеств. А.М.Горький говорил, что душевные качества воспитываются путем тренировки как и физические качества, как мускулы.
М.Пришвин, отвечая своим биографам, которые писали, что у него будто бы есть особый «глаз» на природу, говорил, что в воспитании самых возвышенных чувств лежит работа. «“Глаз” на природу, то есть наблюдательность, сосредоточенность, внимание я воспитывал в себе долго и упорно», – говорил Пришвин.
На секрет, что наши учащиеся порой равнодушно проходят мимо красоты, не обращая на нее никакого внимания.
Восход солнца, лунная дорожка на глади озера, красивая группа деревьев, прекрасная картина в музее, изумительное сочетание музыки, красок, танца в театре –
задача учителя показать красоту и силу природы и искусства, жизни и красоту труда. Если учащийся не замечает их, стараться обратить его внимание, вызвать эстетическое восприятие. Иногда руководитель должен заранее провести разведку, наметить места, точки, позиции, чтобы ребята увидели, ощутили красивое.
Слаженность, мощь, сочетание работы человека с машиной, целесообразность организации рабочего места – это тоже исходные позиции эстетического воспитания. В этом же свете важно открывать перед детьми картины будущего, вызывать к действию их мечту и фантазию.
Очевидно, что и сам руководитель должен быть эстетически выразителен (совершенно согласна с этим требованием А.С. Макаренко). И жизнь в любом коллективе должна быть подтянутой, четкой. Эстетика коллектива – великая вещь. Все это ясно. Но как добиться этого? Только накоплением прогулок, походов и бесед такого не добьешься. Не могу себе отказать в упорстве и внимании к мелочам. Может быть, я в некоторых вопросах слишком прямолинейна и не всегда последовательна. Может быть, я игнорирую фактор времени и мечтаю о качественном скачке (ведь мне передали десятиклассников)…
По системе «от противного»
В апреле было несколько событий, которые по своему сплачивали коллектив.
По дороге в Большой театр Е.Симонова задела машина. Было это вечером, мальчик спешил. Его отвезли в институт Склифасовского. Это очень всех растревожило. Ходила с ребятами к его маме, расспросили подробности. Потом ездили в больницу, писали письма. В ближайшее же воскресенье (это было в среду, число не помню) гурьбой отправились навещать Женю. Собрали денег, долго спорили, что ему купить, да что он любит, что ему полезно, а что вредно. Было нас человек двенадцать. Наконец всё было готово, пришли и сунули носы в окошечко регистратуры. «Он уже выписан!» – лаконичный ответ и обрадовал нас, и немного, совсем немного, огорчил. Хотелось тотчас его увидеть. Так гурьбой, с вкусными яствами, поехали к нему домой. Встретил он нас не очень любезно. Мама еле разыскала его во дворе, он уже гулял. В комнате было душно. Нас слишком много для небольшой комнатушки с двумя кроватями, диванами и шкафами. Разговор не клеился, может быть, от тесноты, а может быть, от того, что несколько странным казалась такая уж внимательность к товарищу. Женя выглядел гостем во всей этой компании и смущенно молчал. Словом, не очень-то важно все выглядело.
Вдруг, да, это было неожиданно, страшно и непоправимо, Володя Колосков во всю свою длину грохнулся на пол без чувств… Началась суматоха, начали приводить его в чувство. Он расшиб лицо, и мы отвели его домой, близко – напротив. Испуганные лица девочек, запах нашатыря… Дома – недоумение и тревога на лице Прасковьи Петровны – его матери, учительницы нашей школы. Володя лежал в больнице дней десять, и непрерывные визиты к нему, и нежные письма, и передачи стали основным содержанием нашей массовой работы. Я просто обожала этого больного мальчика (хоть накануне и спорила с П.П. и даже кричала, что сын никуда не годен, что он высокомерен и нескромен, что он грубит и не ведет конспектов по истории). Класс казался мне прекрасным, и я без труда вызвала у ребят необходимость быть внимательными и великодушными. Володя писал из больницы: «Дорогая Серафима Григорьевна! Еще раз прошу извинить за то, что напугал Вас и ребят (не знаю, были ли они напуганы). Как это ни странно, но я тоже, лежа здесь, размяк, раздобрел или, как бы сказал Базаров, «рассыропился». Я вдруг стал любвеобильным, и весь класс стоит перед глазами в бело-розовом свете. Все-то в моем воображении стали ангелочками… Вот как на некоторых влияет падение. Большое спасибо за теплую заботу и удобоперевариваемую снедь. Большой привет всему классу… – Володя…»
Я не могу описать радости тех дней.
Я так упорно добивалась высокого товарищества, гуманности от этих жестких ребят. И мне показалось в тот момент, что найдено искомое: вот эта взаимная симпатия друг к другу в классе, доверие, вера в благожелательность каждого поступка.
До этих дней, до того как нас постигли эти неприятности, я постоянно ощущала настороженность и злую иронию по отношению их друг к другу. Естественно, я преувеличила победу.
11 мая 1959 года
Снова пытаюсь восстановить события. Было общешкольное собрание комсомольцев. Были все кроме Титова и Логинова. Собрание было очень оживленным, активным и даже боевым. От нас выступил Восков. После собрания короткая беседа с ребятами и решение «пропесочить» Логинова и Грачеву, добиться Знамени. Галахов сказал, что он и не предполагал, что больше всего шансов на знамя у нашего класса: «Я думал, что мы на последнем месте, а выходит наоборот…». Потом гурьбой домой, проводы меня до автобуса, улыбки при прощании. Разговоры и на собрании и после собрания были деловыми и «жизнь прекрасна!».
Затем было комсомольское собрание класса. Хуже трудно и придумать. Лида Иванова отчитывалась. И хоть я предварительно разговаривала с девочкой, ничего не помогло. Отчет Лида сделала очень короткий, никого толком не покритиковала, о многом умолчала, потому что «это все знают». И вообще это был не отчет, а нечто короткое и невразумительное. Обсуждение комсомольских дел шло вяло, говорить «вроде нечего». Слегка досталось Логинову и больше, пожалуй, и никому. Главное было впереди.
Нужно было выбрать бюро комсомольской организации. И хоть нам оно и не положено по уставу, решили все-таки выбирать. Одному секретарю невмоготу. Даже собрания не подготовишь. Да и классному руководителю трудно.
И вот на вопросе выборов «скрестились копья». Галахов сказал так: «Есть предложение выбрать сначала секретаря, а он уж сам подберет себе помощников».
Вот с этого и началось. Я вспомнила, что однажды в садике больницы нам Смирнов сказал то же самое: «Я буду секретарем, если мне дадут подобрать себе помощников». Мы выслушали его и посмеялись: «Ишь, дескать, какой премьер…». По-видимому, шло уже предварительное обсуждение, и Галахов взялся осуществлять эту необходимость для Смирнова на собрании. Я не выдержала и возразила, по-видимому, как всегда резко, что такие «выборы» – прямое нарушение демократии. Всех членов бюро должно выбрать собрание, а уж они потом решат кому быть главой. Но Галахов не сдавался. А с ним и всё окружение: Меренков и другие. Затем началось самое неприятное. Начали предлагать кандидатуры в бюро, и Галахов предложил Логинова первым кандидатом. Того самого Логинова, который окончил четверть с двойкой по литературе. Того, который не принимал никакого участия в жизни класса, болтуна и врунишку… Галахову, по-видимому, захотелось сделать бюро беспомощным и смешным (Ах так, вы отказались от Смирнова, ну так получайте!).
Помню себя на этом злополучном собрании: очень красная, очень взволнованная, звонкая до дребезжания, до рези в горле, дрожащая от гнева…
Какая это была острая боль, обида. Казалось, будто все, что год скапливалось по зернышку, что заняло так много времени и сил и вызывало живую надежду, что это накопленное – надежный фундамент добрых дел, все собранные чистые улыбки и слова, великодушные поступки и мечты о будущем хорошем, уважающем себя коллективе – всё полетело к чёрту, развеялось как дым от довольного хихиканья с покашливанием бездельника Меренкова, от наглого пафоса Галахова, от хитро косящих глаз Смирнова. Меня в этот день сразила неблагодарность и жестокость мальчишек, которые разрушали все хорошее. Не хватало только гиканья и посвиста.
В бюро выбрали Колоскова В, Пушкову Н. и Харламову А. Бюро приличное. После собрания домой идти не хотела, да и не могла, ноги не несли. Беседовала с Галаховым. Мальчик так мне был неприятен, что я хлестала его очень колючими словами. Строила тяжелые фразы и не стесняясь, не прячась, сказала, что он испортил всё, что мы так долго строили, что выстрадали и что теперь мы «у разбитого корыта». А мальчик оказался холодным экспериментатором. Он заявил, что ему хотелось проверить, так ли прочен мир в классе, так ли чиста дружба (вернее, ее зачатки), стали ли мы другими. «Оказывается, все на старых местах», – заключил Галахов. Уходить ему тоже не хотелось, он, несмотря на внешнюю расчетливость, монументальность и незыблемость своих убеждений, был по-своему взволнован и нервничал. Беседа очень утомляла и дергала. Мальчишка любит рыться в грязи (пусть меня извинит он за такой анализ его состояния) и извлекать из скверны «жизненные» примеры, как он говорит «от противного». Он делал эксперимент по его выражению. А по моим расчетам он еще и рисовался, и строил из себя этакого нигилиста и попирателя устоев. И вообще показывал свою индивидуальность или «на что способна личность, которая мыслит и никого при этом не боится».
Почему-то хотелось эту личность выпороть самым классическим, дореволюционным способом без скидок на новые времена и на новые производственные отношения.
Но я этому не обучена.
Был поздний вечер. В школе тишина. Ни души. Беседа затянулась. Пришел Восков, Салосин, Марина и Наташа, был и Смирнов. Все по-своему испытывали тревогу, беспокойство. Наверно, и обо мне подумали, ведь все с ужасом наблюдали, как я нервничала и страдала. «Мы очень за вас испугались», – сказала Марина. Домой шли втроем: я, Галахов и Восков. Медленно двигались теплыми переулками, говорили тихо. Рядом с нами шла весна, не допуская волнений по пустякам.
После этого вечера было все: прогулки по набережной Москвы в предпраздничный вечер, стояние у Мавзолея, мечты о летнем отдыхе в лагере и поездка за город. Снова было все, и хорошее, и плохое: угловато-предупредительный Симонов, очень галантно ведущий беседу с девочками, и матерные ругательства на футбольном поле, нежный аромат подаренных мне фиолетовых левкоев и нежелание подчиниться моей просьбе не идти пешком, а поехать к вокзалу на троллейбусе. Никакой логики отношений, ни твердых взаимных симпатий учеников и учителя, учеников и учениц. Всё мимолетно, как на нежной акварели, всё только легко намечено, трогательно и непрочно. И вдруг жирный мазок, очень некстати – акварель теряет смысл и аромат.
Вспоминаю глаза десятого «В». Очень любящие, очень доверяющие, сердитые, когда ругаю, и снова любящие. Вчера был в гостях у меня Володя Попов – один из десятков «любимчиков». Как хорошо и тепло с ним. Рассказывал об институте так горячо, так искренне. Вспоминал ребят из класса – так говорят о родных. Утешал меня, сердился на «нынешних».
А нынешние знакомятся со мной, изучают тоже. Только по системе «от противного». Вот гадкий математический метод. Презираю такой кривой ход.
