Читать книгу: «Держись, классный руководитель!», страница 3
Произошло нечто, ошеломившее меня
Сегодня было общее собрание, которое мы посвятили предварительному итогу нашего соревнования. Перед собранием был короткий совет. Решили, что итоги будет подводить Галахов. С самоотчетами выступят Логинов и Салосин. Немного посидела с Галаховым, беседовали о предстоящем докладе. Взяли наши заповеди. Галахов настроен неважно, пессимистически. Он не видит или почти не увидел положительного.
О чем он говорил.
– Нужно хорошо выполнять заповеди.
– «Один – за всех, все – за одного». Кое что есть.
О «бригаде» Воскова:
– Стал шпаргалить и подсказывать членам бригады.
– Логинов не организовал группы. Колосков (ничего о нем, у него болеет мать).
О требовательности:
– В классе так дело поставлено: «Делай что хочешь. Никто не помешает, лишь бы ты не помешал».
О «правде в глаза»:
– Сегодня на собрании увидим, есть ли у нас правда.
О «внимании друг к другу»:
– Мы с Дарьиным внимательны друг к другу и в беде помогаем, а делиться нам нечем.
О дружбе:
– Стало лучше.
– Девочки и мальчики – товарищи, это так, но девочки ещё плохо учатся.
О сквернословии:
– Есть ещё, конечно, не в школе, а вне школы, но есть.
О двойках:
– Меренков получил двойку по немецкому языку. Как он будет «вывёртываться»? Исправить, во что бы то ни стало, ведь мы из-за него не поедем в поход, мы проиграем сражение.
«Учиться так, чтобы принести еще больше пользы своему народу»:
– Чувствуем ли мы народ, общество? Нет, мы не знаем, что такое народ. Мы изредка видим хороших или плохих людей, но понятия о силе народа у нас нет. Предлагаю эту тему сделать беседой одного из наших собраний.
– Задания домашние выполняем, но не творчески а «от сих до сих».
Сознательная дисциплина:
– Есть у нас теперь. Если сравнить с 9-ым классом – небо и земля. Класс стал порядочным, приобрел осанку.
О наших производственных делах:
– Мы старательно овладеваем профессией, но не все. Вот пример плохой – Горбунов. Плохо у нас со 2ой сменой.
– Нет станка, подождем пока Пушкин придет, – смех, очень дружный смех.
О Колоскове, Горбунове, Логинове:
– Они считают себя по-прежнему самыми культурными людьми. Это они сами думают, а этого что-то не видать(!). Культура внутренняя обязательно видна снаружи.
О Меренкове:
– Его стоит здесь «пропесочить» так, чтобы он вышел отсюда другим.
О Грачевой:
– Не поняла наших задач и менее внимательна, чем необходимо. Шансы «вытянуть» на «тройки» есть.
О поведении дома:
– Прочитала моя мама этот пункт и говорит: «Вы бы это вычеркнули из ваших заповедей» (не верит в возможности его выполнить).
О Лобанове:
– Взялся за ум, работает в полную силу.
14 января 1959 года
Уже 1959 год. Декабрь кончался очень напряженно, и я не сумела закончить запись о собрании. Продолжу, то что вспомню.
Горбунов возмущен характеристикой Галахова:
– Мы не считаем, что мы самые культурные. Ты нас так можешь оскорбить(!).
Галахов:
– Факты: твое поведение в библиотеке. Поведение на уроке английского языка: «выторговывание» отметок. С урока английского языка выгнали. Поведение Колоскова: грубость Лидии Андреевне. Вам тоже нужно лучше учиться.
На середину выходит Меренков. Класс доволен: что-то сейчас он скажет. Меренков говорит спокойно, размеренно, он ничуть не взволнован, слова подбирает четкие и ясные – в этом есть определенный «шик», бравада.
– Немецкий я не учил весь прошлый год и не сумел наверстать упущенное.
Спрашиваю:
– Почему отказался от помощи Ф.М.?
Нагло:
– По семейным обстоятельствам!
С места кто-то:
– Тебе дороже драм кружок?
Меренков громко и с возмущением:
– Что ты на меня усмехаешься!
Кто-то:
– Почему тебе не дороже честь класса?
Меренков упрямо:
– Я занимался.
Мягче, нежнее:
– Я класс уважаю. Мне неприятно, что я подвел коллектив. Если бы я изучал немецкий язык в том году…
Восков:
– Сколько занимает у тебя времени драмкружок? Да разве это главное? Учиться главное. Нужно было бросить драмкружок. Ты не справляешься и с тем и с другим.
Меренков грубо Воскову:
– Мог бросить драмкружок, но не бросил. Почему ты мне раньше не сказал до собрания…
Идет словесная перепалка. Симпатии на стороне Меренкова. Он почти герой. С задних столов слышатся реплики Симонова, Лисицына… Шумно, бестолково.
У нас на собрании снова Геннадий Павлович. Он спешит. Берет слово. Говорит убедительно, мягко о том, что его неприятно поражает, что в классе есть двойки. Говорит о Меренкове, останавливается на вопросах, затронутых Галаховым. Ребята слушают внимательно. Когда ушел Геннадий Павлович, страсти разгорелись. Ставим два самоотчета. Выступает Шура Салосин. Улыбается от смущения. Явно чувствует себя обнаженным от того, что говорит искренне:
– Пришел я после того собрания, по заповедям. Решил жить по-новому. Но… (улыбается) ничего не получилось.
Затем он уточняет, что у него не получилось.
Я начинаю «закипать»: вижу мальчишка не «в себе», волнуется, а Меренков, Симонов, Лисицын улыбаются ехидно, переговариваются. Им явно противно, что Шурка так разоткровенничался.
«Закипаю» и «закипаю», чувствую, сейчас «взорвусь»…
И встаю к столу. Уже покраснела от злости. Говорю резко о самом плохом, о равнодушии. О том, что Шурке никто не желает помочь. О наглости Меренкова, который сегодня не получил должного урока. О том, что мы решили соревноваться «на бумаге». Резко кончаю выступление тем, что формально таким делом заниматься нельзя. Что лучше пойти и взять из сейфа директора наши высокие обязательства. Так будет честнее. А если продолжать – то по-настоящему. То есть помогать друг другу быть настоящим человеком.
Сказала и испугалась. В классе произошло нечто, ошеломившее меня. Встал Симонов и, смотря в сторону, сказал, что с соревнованием у нас не получается и что «пора кончать», что «это трудно». Чувствую, что Симонова поддерживают, по глазам вижу, по улыбкам облегчения, по репликам.
Ну, думаю, крах, всё кончено. Председатель собрания собирается голосовать… Десятки мыслей пролетают, хочется еще выступить, сказать, что это для нас очень важно, соревноваться во что бы то ни стало! Но не встаю, не говорю, молчу и жду. Только бы оттянули голосование… Напряженные минуты. Внутренне ругаю себя за опрометчивость, за резкость. Ведь знала, что нет тыла. Зачем предложила опасную дилемму. И вот просит слово Л.Лобанов. Он начинает размеренно и твердо:
– Представим себе, что машинист однажды взялся довести до определенного пункта тяжелый состав. И вот на одном из подъемов ему стало тяжело, невмоготу… Что делать? Остановить состав на подъеме нельзя, он поползет вниз – это катастрофа. Можно по селектору попросить облегчить состав, но тогда сорвется режим движения, и где-то не получат необходимого груза. А не лучше ли превозмочь усталость и довести состав до конца?
Класс притих, все сосредоточенно смотрят на Лобанова. А он продолжает.
– На прошлом собрании, где мы утверждали заповеди, я вел себя реакционно. А пришел домой, поразмыслил и решил попробовать! У нас наметился явный подъем, нам тяжело. Остановиться – значит поползти назад к безобразным событиям 9-го класса.
В классе благоприятная, одобряющая тишина. Лобанов говорит о подъеме среди молодежи страны.
– А мы будем плестись в хвосте? А что скажут в школе? Бахвалились, вызвали соревноваться 9-ые классы, а сами – в кусты?
– Нет, – заявляет он непреклонно, – соревноваться надо!
Трудно передать мое состояние. Я счастлива и чуть не плачу от радости. За много лет работы в школе я ни разу не слышала такого нужного и верного выступления, такого политически отточенного и простого по мысли и чувству.
Класс, по-моему, вздохнул (или мне это показалось), и Горбунов в своей артистической манере выразил благодарность Лобанову. Голосование было снято, оно показалось мелким и смешным. Голосовать жить или умереть – смешно! Глупо!
Есть, продолжать трудное дело!
Конечно, я не выдержала и, заключая, назвала выступление Лобанова большевистским.
Долго не могла уйти домой. Всё крутилась вокруг Валентины Григорьевны. Всё говорила, говорила ей. И столько нашлось для «моих» хороших слов, уйма. Словом, я была на «седьмом небе». И все вокруг радовались и улыбались: и директор и завуч и учителя…
Здесь я пока остановлюсь. Дальше писать трудно. Во-первых, сейчас второй час ночи, а во-вторых, события последние не для радостного пера. Нужно ещё чуть-чуть отодвинуться от них, посмотреть «издали».
Вы – наша смена
15 января 1959 года
Пишу на заводе. Обошла цеха. Сижу в заводском классе. Сейчас должны начаться теоретические занятия. Почти все пришли. «Могучая кучка» «режется» в домино, делают вид, что меня не замечают.
В цехах.
Божинский Пётр – на токарно-винторезном станке. Ему дает характеристику зам. нач. цеха т. Амелин (Мы знакомы, его дети были со мной в лагере). Он говорит о Пете как об аккуратном рабочем, который чётко и самостоятельно выполняет задания цеха. Говорит о его вежливости. Сам Петя у станка выглядит довольно уверенным, а в классе у него постоянно недоумевающие глаза и (простит он меня) несколько глуповатый вид.
Лида Иванова работает на 2-х станках: на долбёжном и фрезерном. Ею руководит рабочий Волчков. С ним не пришлось встретиться – он во второй смене. Ей дают очень положительную характеристику. Она и сама гордо вскидывает голову и говорит, что работу знает и любит и о том, сколько минут обрабатывается деталь… На ней чистый выцветший халат и косыночка. Она совсем не похожа на ученицу – молодая рабочая, уверенная и гордая, чувствующая свою плакатную неотразимость.
В отделе технического контроля работает Марина Тужилкова. Я увидела ее внимательно слушающей соседку Марию Фёдоровну Калинцеву. Соседка учила девочку, хоть официально она совсем не обязана это делать. Марина с улыбкой объясняет: «Здесь кого не спросишь – всякий объяснит». Нина Ивановна инструктирует Марину постоянно. Она говорит, что Марина «послушная девочка», «усидчивая». «Если возьмётся – сделает!» Очень приятно слушать такое, даже если это немного и преувеличено.
Очень интересно о Жене Симонове. Он работает на револьверном станке – занимается сверловкой и зенковкой.
Рассказывал начальник бюро технического контроля Иван Андреевич Крутицкий. Он 31 год работает на производстве, знает технологию, читает чертежи, знает инструмент.
Иван Андреевич говорит о Симонове не совсем лестно. Поляков, Макаревич из 11го класса ему больше нравятся. «Неплохой парнишка», но малоинициативный. Надо прийти до начала работы, зайти в кладовую к планировщику, заявить, что пришел, взять технологию, наряд, инструмент и приступить к работе. Часто бывает и так, что не придёт, не заявит, нет работы – и не надо. В прошлом году Симонов обучался у токаря высокой квалификации Федотова, работал прекрасно. В этом году – «не то». Не берут марки. Почему? Взять марки – значит взять инструмент, а значит отвечать за него. Ребята эти не чувствуют производства, не интересуются порядками на производстве. Почему тумбочка пустует? Нужно взять замок и держать там инструмент, как это делают Макаревич, Кузьменко, Донченко. Женя Симонов жалуется, что у него одна и та же работа.
– Но на другой работе вы делаете брак, – парирует мастер.
О Косте Меренкове еще определенней и хуже. Тот же разговор о «марках» и «тумбочках», но и такое: «приходит, шатается по цеху», «в девять придут и в курилку!». «А ведь мы на вас рассчитываем. Не придет к планировщику – мастер увидит: станок пустует, надо перестраиваться, а у ребят нет работы». «Ухарское отношение».
Встретилась с рабочими, которые обучали Меренкова и Симонова. Чуриков Леонид Николаевич – токарь 5-го разряда, и Федотов – токарь 7-го разряда. Федотов рассказал очень интересную штуку. О том, что вчера Женя Симонов был у него в гостях – «фотографировал моих детей». Когда-то он его попросил об этом и забыл, потому что в этом году он и не обучал Женю, и мальчишка вспомнил и вчера удивил токаря своим вниманием и любезностью. Токарь сказал, что учительнице его дочери-первоклассницы понадобился для детского праздника баянист, но Жене об этом сказал токарь много позднее, и Женя сказал, что он обязательно бы сыграл для дочки своего бывшего учителя-рабочего. Очень хорошо рассказывал молодой рабочий о своем ученике, с удивлением и большой нежностью, будто о родном. «Женя все хочет делать сам».
В одном из цехов меня подвели к станку, за которым работает Галахов Володя. Володя стесняется. Рядом с ним его инструктор – Павел Иванович Барышев. Аккуратный, подтянутый, с быстрыми глазами и открытой улыбкой. Доволен своим учеником: «Серьезный, внимательный, ответственный» и т.д.
– Как идет обучение? – спрашиваю Барышева.
– Теперь в основном я занимаюсь только наладкой. Налажу – ухожу: у меня станок рядом. А сейчас убедился, что мой ученик способен на полную самостоятельность.
– Мы дружим с Володей, – говорит Барышев, – я учусь в техникуме, и Володя помогает мне в решении задач. Словом, по учебе я обращаюсь к нему.
– А как Толя Смирнов?
Барышев уклончиво, с улыбкой отвечает:
– Живой парнишка…
Короткая беседа с Черкалиным Ильей Александровичем – начальником бюро труда и зарплаты одного из цехов, в котором работают Смирнов, Галахов, Колосков, Восков.
Точная фраза: «Они у нас просто как удачные, вполне серьезные и ответственные». Он организует, контролирует производственное обучение в цехе. Барышев – председатель цехового профсоюзного комитета.
На теоретических занятиях «Технология корпусных деталей» читает квалифицированный инженер Чубарь. Опоздали: Колосков, Горбунов, Тужилкова, Кочерыгина (30 мин.). Говорят, что опаздывают впервые.
Понравилась одна деталь. Инженер, говоря о каких-то непонятных мне деталях, сказал, что один из цехов «буквально каждый месяц решает этот вопрос. Ищут виновных. Литейщики кивают на рабочих. Рабочие-токари показывают на литейщиков. А ведь здесь сказывается элементарная неграмотность. Вот вы – наша смена, грамотное пополнение рабочего класса – не допустите таких ошибок…» (оживление в классе).
Моему возмущению нет конца
15 февраля 1959 года
Вот запись от 3-го января (Записываю 15 февраля. Вернее переписываю со своих листочков).
Станция Турист.
Мы в походе. Нас 14 человек. Не пошли шестеро. Очень боялась «выхода». Хотелось отоспаться в каникулы, почитать, побездельничать, но я обещала поехать и не могла не сдержать слова.
Два дня живем в хате, на краю деревни. В хате тепло, свободно. Ребята в приличном настроении. Кругом чудесная зима, просторы и тишина… Ребята с удовольствием катаются на лыжах, промокают, устают и приобретают катастрофический аппетит.
Я уже устала, а ведь поход только начался. На лыжи еще не становилась – некогда. Хозяйство одолело. Варю пищу. Хоть помощников и много, а порядка маловато.
Несколько неприятных и приятных наблюдений. Вчера 2-го января. Едем. За плечами – тяжелые рюкзаки, в пальто, жарко, снег липнет. Петя Божинский везет тяжело нагруженные санки. Они то и дело заваливаются в снег. Удержать их очень трудно. Рядом лихо проезжает на лыжах Лобанов. Он возбужден – это его первый «выход». Когда Лобанов поравнялся с Петей и увидел, как тот выбивается из сил, он разулыбался и весело спросил:
– Кряхтишь? Ну, давай, давай!..
Это возмутило. Но по дороге я ничего не сказала. Высказалась только сегодня.
Вечером. Укладываются. Каждый старается выбрать место поудобнее, потеплее. Один Восков спокойно ждет, когда все улягутся, чтобы и ему нашлось место где-нибудь. Ждет слишком спокойно. Даже несколько демонстративно, будто укоряя всех за корысть и эгоизм.
Дежурство приходится «толкать». Колосков и Горбунов фактически 2-го не дежурили. Только вечером заставила их мыть посуду после ужина. Сегодня взорвалась. Пришлось много поработать с печкой, с самоваром, с керосинкой. Нужно было вычистить ведро картошки. Попросила девочек. Отозвался Галахов… Девочки невозмутимо продолжали играть в домино, потом пошли гулять. Рассердилась. После ужина «выговаривала». Ни Марина, ни Наташа работать не любят. Избалованы, а в классе вряд ли они чему-нибудь научатся. Горбунов бегает за ними по пятам. Колосков делает то же самое, только с грубоватой маскировкой. Их лень и безделье вполне оправдывают Восков и Логинов, остальные – не реагируют. Лобанов работает неплохо, но в нём очень развито индивидуальное начало:
– Эх, завтра будут работать другие дежурные, ну и погуляю же я завтра!
Снова, как и прежде, я на линии огня…
4 января.
Самое неприятное в этом коллективе:
1) отсутствие домашнего воспитания;
2) маловато чувства меры;
3) взрослых, учителя, классного руководителя они абсолютно не стесняются.
В хате стало грязно. Валяются вещи. Заставляю подбирать, сушить, вешать на вешалки. За столом невероятно шумно, сыпятся «остроты», которые раздражают своей пошловатой простотой и обилием. Скучно. Тесно. Грязно. «Группочки» в походе не только не исчезли, но явно откристаллизовались: Лобанов, Смирнов, Лисицын, Симонов, Салосин и Горбунов, Колосков, Логинов, Восков плюс девочки. Галахов один. Жалуется, что его преследуют неудачи, резонирует. В походе категорически неприятен. Вносит какую-то тягучую скуку. Много без удовольствия ест и ходит одичало на лыжах в темноте. Слоняется на горах, одолевая сложный «слалом». Тяжело.
Лобанов матерно ругался, и Наташа Кочерыгина пришла возмущенная, жаловалась. На требование извиниться и прекратить ругательства оправдывался:
– Я не на нее ругался, а просто. В лесу это было. Я в «атмосферу»…
Галахов был рядом и не остановил. Симонов оправдывает Лобанова:
– Мы все ругаемся. Мы слышим постоянно ругань. И от этого отвыкнуть чрезвычайно трудно. Да и зачем?
Моему возмущению нет конца. Ругань как случайность я допускаю, но такое циничное оправдание доводит до бешенства. Ругань – норма, явление неизбежное, которое должно сопровождать нашу жизнь.
Идет собрание. Я доказываю. Мне доказывают. Грубо. Без стеснения. У Лобанова много «защитников». И он восклицает в результате «прений»:
– Мы сюда приехали отдыхать, а не воспитываться!
И точка. Собрание окончено. В «кулуарах» продолжается «перепалка». Восков окончательно ссорится с Лобановым. Салосин переходит на сторону Воскова и других. Это возмущает Смирнова. Скандал. Грубости.
Так проходили дни…
Мы не совсем точно подсчитали наши материальные возможности, и сейчас я тщетно пытаюсь сводить концы с концами. Может быть, это ложная тревога, но в деньгах мы явно стеснены. Ребята находятся много на воздухе и вечно голодны, и никто не стесняется высказывать эти необходимости. А я очень волнуюсь и снова мысленно считаю и прикидываю, раскладываю, меняю, экономлю и т.д. Очень тяжело и тоскливо.
Если бы меня спросили, жалею ли я об этой зимней поездке, я, не задумываясь, сказала бы, что жалею. Очень. По-видимому, вопросами воспитания в 10-ом классе заниматься почти невозможно. Дело может ограничиться только простой задачей – заставить их стесняться в моем присутствии. Привычки, навыки уже созданы до меня, а с ломкой ничего у меня не получается.
15 февраля 1959 года
Вместо своих записей привожу текст заметки в газету Шуры Салосина (без правки).
«В конце ноября 1958 года наш класс решил жить и учиться по-коммунистически. Этому решению предшествовали большие споры, было много сомнений, сумеем ли мы претворить в жизнь наши решения. На классном собрании мы обсудили наши заповеди, наметили свои обязательства. На этом собрании весь класс был разбит на группы совместной подготовки уроков. С этого собрания ребята ушли с верой в свои силы, что они сумеют выполнить заповеди. И потекли дни…
Вскоре последовали и первые успехи, и первые неудачи. Некоторые ребята не хотели заниматься в группах. Правда, их было несколько человек, но все же радость первых успехов была омрачена. Лобанов заявил, что он не может готовить уроки вместе с ребятами. Смирнов, Титов и Дарьин находили всегда всяческие отговорки.
Остальные ребята успешно занимались в группах. Занимаясь, лучше узнавали друг друга. Класс сразу рванулся вперед. Весь декабрь прошел в упорной и трудной борьбе за выполнение заповедей.
Но вот в конце декабря появилась первая трещина. Часть ребят после первого порыва остыли, стали уже безразличными ко всем событиям. Над некоторыми висела угроза четвертной двойки. И снова начались споры: нужно ли продолжать соревнование, не лучше ли бросить всё. Споры продолжались до выступления Лобанова, который убедил всех колеблющихся в необходимости продолжать соревнование. Опять в классе установился мир и согласие.
Первое полугодие было закончено успешно. Ничто в классе не предвещало бури. Но буря разразилась…
Зимние каникулы мы проводили в деревне. И там произошел первый этап разрыва. Часть ребят не захотели мириться с теми порядками, которые царили там. Произошел скандал, а вместе с ним и разрыв. Класс раскололся на две группы, разные по своим интересам. Разрыв усилился дракой, которая произошла в первые дни после каникул. Двое наших ребят Смирнов и Лобанов «посчитались» с Восковым, за то что он открыто выступал против их поведения. Все в классе пошло насмарку. Класс начал катиться вниз по учебе и по своим культурным делам. Появились двойки. Была сорвана работа на строительстве. Группы развалились. С горечью приходится признавать, что коммунистическое соревнование в нашем классе провалилось и что в провале виноваты все члены нашего класса.»
