Читать книгу: «На грани фантастики», страница 4

– Я сейчас вам всё расскажу, но вы должны пообещать мне выполнить одну мою просьбу, которую я озвучу в конце.

– Обещаю, если это законно и в моих силах, – ответил Степанов.

– Понимаете, я биофизик, – начал заключённый. – Всю жизнь в институте Добровского проработал, больше тридцати лет. И кандидатскую, и докторскую там защитил. Я был настоящим учёным. В последние два-три десятилетия советской власти появились псевдоучёные-карьеристы, которые заботило получение званий и благ, а не наука. Они не гнушались ни подлогом результатов исследований, ни откровенным плагиатом, ни выбором тематик, которые настоящей науке неинтересны.

Так вот, чтобы вы понимали, я был самым настоящим учёным, выполнившим огромное количество экспериментов и получившим потрясающие результаты. А так как на мои достижения, как стая хищников, смотрело всё моё руководство – от начальника отдела до директора института – с тем, чтобы присвоить их и конвертировать в новые блага, я взял в привычку публиковать только часть своих исследований.

По второй части я писал большой научный труд, который, к сожалению, а может, и к радости, остался неоконченным. Он где-то лежит в институте, если его уже не выбросили. Впрочем, теперь-то я понимаю, что его не только не выбросили, но и, скорее всего, нашли и внимательно изучили.

Предметом моих многолетних исследований было влияние ультразвуковых и инфразвуковых волн на живые организмы, в том числе – на человека. Как вы знаете, человеческое ухо не слышит в определённых частотных диапазонах, но это не означает, что ультразвук и инфразвук не вызывают реакцию организма.

По инфразвуку даже была огромная секретная тема, направленная на использование его в военных целях. Так как человеческие органы имеют собственные колебания в низких частотах, кто-то предложил поражать врагов высоким уровнем инфразвука за счёт резонансных явлений. Исследования застопорились на том, что никто так и не предложил, что нужно сделать, чтобы от инфразвука погибала только вражеская армия.

Меня заинтересовал тот факт, что воздействие инфразвука может влиять на психическое состояние человека и вызвать панику, ужас или страх. Я предположил, что акустической волной можно вызвать выброс в кровь определённых гормонов, для чего необходимо провести ряд опытов и выявить набор необходимых частот для каждого гормона.

Двадцать пять лет я проводил эксперименты сначала с животными, потом с людьми. Я подобрал комбинации частот ультра- и инфразвука для вызывания непроизвольного выброса более чем для трёх десятков гормонов и их комбинаций. Это очень интересно, я вас уверяю.

Следующей моей идеей, которую мне сразу захотелось проверить, стала догадка о том, что если в момент какого-то события вызывать акустическим излучением выброс гормона, то организм запомнит это событие и через какое-то время при его повторении будет сам на него реагировать нужным мне образом.

С моими подопытными крысами это сработало на сто процентов. Я клал им в клетку маленькую фигурку Чебурашки и вызывал резкий выброс адреналина. Оказалось, достаточно двадцати дней такой «терапии», чтобы крыса боялась этого Чебурашки до окончания своей жизни.

Следующий эксперимент я решил поставить на человеке. В то время к нам в институт устроилась молодая выпускница вуза Яна, которая мне очень понравилась. Об отношениях с нею я даже не мечтал, ибо разница в возрасте в тридцать два года говорила сама за себя.

Надо сразу сказать, что у меня не было никаких страданий по поводу неразделённой любви. Наука давно сделала меня циником, не верящим ни в какую любовь. Любовь – это биохимия, необходимая для продолжения рода. И когда я её видел, мне было просто приятно, что в мои пятьдесят три во мне эта химия ещё работает.

И однажды мне пришла в голову безумная идея: попробовать влюбить её в себя. Если с крысами метод работает, то чем люди в этом отношении лучше? Если в моём присутствии у неё будут вырабатываться эндофины, дорамин, серотонин, адреналин, окситоцин и вазопрессин и через какое-то время эта реакция зафиксируется, то почему она не сможет полюбить меня – немолодого уже человека, чью профессию государство сделало малопрестижной и низкооплачиваемой?

Я заказал в ювелирной мастерской браслет, в который уже сам вмонтировал генераторы инфра- и ультразвука. По моим расчётам, для появления нужной реакции была необходима комбинация из двенадцати тональных сигналов на низких частотах и семи – на высоких. Вы можете возразить: не существует генераторов низких частот такого размера, чтобы вмонтировать в браслет. Если у вас возникает такое сомнение, вы плохо думаете о советских «почтовых ящиках». В секретных НИИ и не такие проблемы решались. У меня был такой генератор.

Браслет я ей просто подкинул с анонимным признанием в любви. Расчёт на вопиющую бедность научных работников сработал. Она стала носить его, даже несмотря на наличие молодого человека, однокурсника, который иногда встречал её у входа в институт.

Дело было за малым. Она носила браслет. Я носил пульт управления, который при приближении к браслету менее чем на три метра срабатывал и вызывал акустический импульс. Главное, чтобы батарейки в браслете продержались как можно дольше.

Результат был ошеломляющим. Через три недели мы оказались в одной постели, а через три месяца – в ЗАГСе. Весь институт смотрел на неё, как на дуру, и лишь я один знал причины её поведения.

Мне было хорошо. Я не слукавлю, что тот год был самым счастливым в моей жизни. Не подумайте, что из-за появления в ней женщины. Я не создавал семьи до этого не потому, что не нравился противоположному полу. У меня было много женщин, но все они уходили, когда понимали, что я люблю науку больше, чем их. Здесь же я имел не только молодое красивое тело. Я мог упиваться осознанием собственного гения, который позволил мне получить неограниченную власть над Яной. И как только я чуял малейший холодок со стороны молодой супруги, в ход шёл мой браслет.

А потом начались эти убийства. Город им просто ужаснулся. Я тоже был шокирован до глубины души. Во-первых, многих жертв я знал лично. Во-вторых, в половине случаев я был последним, кто видел их в живых. Так как это не могло не вызвать подозрений, меня даже допрашивал следователь со смешной фамилией – забыл только какой. Яне пришлось подтверждать моё алиби и даже врать при этом, так как в некоторые из дат убийств я засиживался в лаборатории один допоздна.

Через несколько месяцев, когда число жертв перевалило за десяток, я приехал в лабораторию с конференции за полчаса до конца рабочего дня. Войдя в помещение, увидел полнейшим погром. Клетки были опрокинуты, крысы с визгом носились по полу. Под ногами хрустело стекло пробирок, а подошвы прилипали к полу из-за разлитых препаратов. Подойдя к своему рабочему месту, которое было огорожено высокими стеллажами, я увидел Яну.

К тому времени меня иногда посещали мысли о возможности побочных эффектов моего эксперимента, так как супруга иногда вела себя странно. В тот раз она была не просто странной – безумной. Она смотрела в пустоту и шептала: «Ты будешь только моим или ничьим!» Подойдя вплотную, я увидел в её руках нож.

Долго пересказывать весь наш диалог, поэтому не буду этого делать. Если вкратце, то сначала я выяснил, что лаборатория пострадала от того, что я люблю свою работу больше неё. А затем она в подробностях рассказала мне, как убивала всех этих женщин из ревности, так как она не могла смотреть, что кто-то разговаривает со мною, улыбается мне или, не дай Бог, прикасается ко мне. Всем этим женщинам она жестоко и безжалостно мстила, основной удар нанося по местам, в которых она, по её мнению, проигрывала жертвам. Как пример: одной девушке, с которой я просто потанцевал на вечеринке в честь Восьмого марта, она исполосовала лицо и отрезала грудь.

После своего ужасающего монолога она внезапно подняла нож и, видимо не в силах жить дальше со всем этим кошмаром, полоснула себя по горлу, перерезав сонную артерию. Кровь брызнула мне на одежду. Я подхватил Яну и, найдя место, не засыпанное мусором после погрома, положил её на пол.

Какое-то время я был в замешательстве. Но быстро понял, что главный преступник – это я, а она лишь одна из жертв. И если я не хочу сесть в тюрьму, никто не должен знать, что я сделал с Яной с помощью своего эксперимента. В тот момент я увидел на её руке свой браслет – главную, как мне казалось, улику. Я попытался снять его, но замок по непонятным причинам оказался испорченным. Так как сам браслет был достаточно массивным и сломать его было невозможно, я схватил её нож и начал отрезать ей кисть руки. В этот момент вошла наша уборщица Петровна, заголосила на весь этаж и хлопнулась в обморок.

Что было дальше, я смутно помню. Арест, следствие, суд, этап. Сейчас думаю: мог бы доказать, что убийца – не я. В любом случае ошибку в эксперименте можно было трактовать как убийство по неосторожности, и я бы не получил «вышку». Но, с другой стороны, считаю, что было бы бόльшим злом отдать результаты моих экспериментов в распоряжение человечества.

Я не готов сделать однозначный вывод, в чём конкретно был мой промах. Кто-то скажет, что браки совершаются на небесах и негоже мне, человеку, влезать в эту сферу. Но всё же мне кажется, что проблема была в том, что в наших отношениях с Яной я мог сгенерировать только страсть и секс: ни общих интересов, ни общих вкусов, устремлений у нас не было. Такие отношения, основанные только на постели, даже если и возникают, долго не живут. А я их целый год старался искусственно продлевать. Это и было причиной патологической ревности Яны…

Так вот, молодой человек, очевидно, что кто-то из обрывков моих научных трудов сделал выводы, аналогичные моим, и, возможно, построил похожий прибор. Вы должны найти этого человека и посадить его в тюрьму, так как он такой же преступник, как и я. Сам прибор нужно уничтожить – разбить, бросить в глубокую реку. Научные материалы, оставшиеся после меня, надо сжечь. Именно это вы и должны мне пообещать.

III

Следователь Степанов изучал повестку в суд по вопросу расторжения брака, найденную с утра в почтовом ящике, когда в дверь постучали. Антон засунул повестку в карман и разрешил войти.

В кабинет вошла ярко-рыжая подвижная девушка лет двадцати пяти с искорками в глазах и конопушками на носу. Она была женою арестованного вчера по подозрению в серии убийств Ивана Сергеева. Вид имела очень озабоченный, так как не совсем понимала, зачем её вызвал следователь. После серии вопросов Степанов внезапно спросил:

– А не дарил ли вам подозреваемый Сергеев за последний год ювелирных подарков?

– Да, вот этот кулон, – посетительница положила довольно массивное украшение на ладонь и развернула его так, чтобы следователь мог рассмотреть изделие.

– У нас есть все основания полагать, что подозреваемый совершал убийства с целью ограбления, маскируя их под действия маньяка, – сказал Степанов и пристально посмотрел в глаза собеседнице. – Вам придётся оставить мне этот кулон, чтобы я показал его родственникам жертв для опознания.

Психологический трюк сработал. Как и предполагал Антон, полная уверенность в том, что Сергеев никого не убивал и кулон не крал, вызвала у его супруги готовность передать кулон следствию, чем Степанов не преминул воспользоваться…

После её ухода, положив кулон на повестку в суд, Степанов достал мобильный телефон и набрал номер своего старого приятеля:

– Здорово, дружище! – громко, чтоб скрыть волнение, прокричал он в трубку.– Ты же у нас физик!.. Посоветуй, кто может сделать пульт управления для одного приборчика… Да, мне для тёщи надо: ультразвуком кротов на даче пугать…

АДАМ И ЕВА

Иван продрал глаза. Будильник на смартфоне звонил в третий раз, а значит, больше его переставлять было нельзя. На автомате добрёл до ванной, почистил зубы, побрился. По шуму на кухне он понял, что его почти бывшая жена Лена тоже проснулась.

«Почти…» Он поморщился. Дата визита в ЗАГС была оговорена и назначена на завтра. Знакомая-риелтор уже два раза приводила в их гнездышко, их двушечку на Каширке, потенциальных покупателей, а самого Ивана свозила в Бирюлёво, где он безразлично побродил по чьей-то однокомнатной квартире.

Удивительно, что в их жизни всё было невпопад: три года жили с тёщей Ириной Михайловной, два, когда та стала невыносимой, мыкались по съёмным квартирам – и всё было замечательно. А как только поднапряглись и купили собственное жилье, через год всё рассыпалось.

Хорошо, хоть детей не успели завести. Впрочем, когда женишься в тридцать лет, мозги уже на месте. Все силы были брошены на приобретение этой квартиры, на евроремонт. Оставалось пару лет не сильно напряжной ипотеки, и только тогда можно было думать о лялечке. Так они планировали, пока… Пока что-то не расклеилось. Иван поморщился и пошёл на кухню.

– Доброе утро! – буркнул он.

– Доброе, – Лена даже не подняла голову от планшета и хлопьев с молоком.

Иван сделал по-быстрому яичницу, налил кофе, уселся на табурет. Молчание тяготило его.

– Знаешь, кто мне сегодня приснился? – попытался начать разговор.

– Дай угадаю, – тон Лены был недружелюбным. – Алсу из экономического отдела. Как провёл с ней ночь?

– Не угадала, – Иван решил не реагировать на отчасти справедливый (эта девушка ему нравилась) выпад супруги. – Мне приснился вот этот парень! – Он указал на икону Спаса Нерукотворного, которая была изображена на настенном календаре на 2025 год.

– Неужели? И что он тебе сказал?

– Он сказал, что мир настолько погряз в грехах, что Он решил начать всё сначала. Человечество обречено исчезнуть. Но по милости Его род людской прерваться не должен. Поэтому Он решил оставить только двух людей на земле – тебя и меня.

– Да ну! Прям два праведника!

– Нет, Он сказал, что не нашёл праведников ни внутри своей Церкви, ни вне её. Всё погрязло в сребролюбии, разврате, предательстве и неверии. И мы с тобой, в принципе, не сильно лучше прочих. И тоже заслуживаем кары исчезновения, но жаль Ему род людской. Поэтому из всех самых плохих вариантов пришлось Ему выбрать просто плохой.

– Да? И как ты себе представляешь это возрождение рода человеческого? Наши дети будут спать друг с другом, братья с сёстрами? Это же отвратительно! Или ты сам, когда твоя «Ева» состарится, будешь осеменять собственных дочерей? Всегда знала, что ты законченный извращенец! Хорошо, что не успела залететь от тебя.

– У меня даже мыслей таких не было, – перебил Иван. – Это просто сон. Сон уже рассказать нельзя!

– Неплохая попытка, Ершов, но нет, – отрезала Лена и снова углубилась в планшет.

– Не было никакой попытки, – озлился Иван. – Теперь с тобой и поговорить ни о чём нельзя. В следующий раз буду молчать.

Он встал с чашкой кофе в руке, нервно прошёлся по кухне взад-вперёд пару раз и подошёл к окну. Какое-то время смотрел на улицу невидящим взглядом, и тут холодок пробежал по его спине.

– А где все?

– Не смешно, Ершов! Твои тупые шутки за семь лет, которые я тебя знаю, меня уже достали, – сказала Лена, но, увидев неподдельно ошарашенный взгляд Ивана, тоже встала, подошла к окну и, вскрикнув, стала оседать на руки еле успевшего подхватить её мужа.

На Каширском шоссе, всегда стоящем в это время в пробке, не было ни одной машины. И людских ручейков, всегда тянувшихся к входу в метро, тоже не было видно…

ФОТОСЕССИЯ

Оля вошла в класс, и в воздухе сразу повисла тишина. Все ребята в один момент повернули головы в её сторону. Когда на её приветствие никто не ответил, в Олином животе что-то сжалось от недоброго предчувствия, а ноги сразу стали ватными. Ситуацию спасла Нина Михайловна, появившаяся в классе следом и тяжёлой походкой двинувшаяся к учительскому столу.

Приход педагога немного ободрил Олю. Она прошла к своему месту и увидела, что её подруга и соседка по парте перебралась к очкарику и «ботану» Игорьку, над которым они вместе нередко посмеивались: он казался им недотёпой.

Оля ничего не понимала. Очевидно, случилось что-то, из-за чего весь класс объявил ей бойкот. Но она представить не могла, чем насолила своим одноклассникам. Она никогда ничем не выделялась среди прочих девочек: училась средне, ни с кем не конфликтовала, не слыла ни уродиной, ни красавицей, ни скромницей, ни оторвой.

Занятия начались, но в глазах этой девятиклассницы стоял туман. В этом состоянии Оля переходила с урока на урок, из класса в класс. С ней по-прежнему никто не общался, а сама она приняла ситуацию и не пыталась заговорить даже со своими подругами.

После окончания учебного дня за школой её поджидали трое одноклассников, закадычных друзей-хулиганов. Она прошла мимо них, но главный в этой троице Сашка Хохлов окликнул её:

– Эй, Серова!

– Чего тебе? – она не ждала ничего хорошего от этого разговора.

– Покажи сиськи! – трое друзей громко и похабно заржали.

– У тебя крыша поехала?! – Оля сразу вспыхнула.

– Да ладно тебе скромницу корчить! Вся школа их уже видела.

– Где? – сердце Оли ёкнуло.

Сашка подошёл к ней и, не выпуская смартфона из рук, с расстояния показал фотографию. На ней обнажённая Оля стояла по пояс в воде небольшого озера, берега которого утопали в тёмной зелени сосновых лесов. Она сразу узнала это место: позапрошлым летом ездила туда с родителями в кэмпинг нудистов, где все загорали и купались без купальников, абсолютно не стесняясь друг друга. Фотографию же сделал дядя Миша, профессиональный фотограф и друг их семьи.

– Где ты это взял? – с трудом выговорила девочка.

– Я – на «Пушки. ру». А вообще вся твоя фотосессия на половине сайтов есть. Так что я не только сиськи видел. Так покажешь или что?

Оля в голос заревела и бросилась бежать в сторону дома…

Следующие три дня она наотрез отказывалась ходить в школу и вообще выходить из своей комнаты, а на четвёртый в квартиру к Серовым явилась полиция. История с фотографиями дошла до директора школы, женщины строгих взглядов, которая сочла ситуацию не только скандальной, но и криминальной. И теперь родителям Оли предлагалось написать заявление на лицо, разместившее снимки в Сети.

Выяснилось, что известный в своей среде фотохудожник, этот дядя Миша, выкладывал свои работы на личном сайте, откуда они и перекочевали на многочисленные развлекательные ресурсы и форумы. Владельцы последних уже активно удаляли фотографии со своих серверов, так как их публикация сулила многочисленные неприятности. А вот дядя Миша наотрез отказался признать свои работы порнографией и прятался от полиции у знакомых.

История даже попала в местную прессу вместе с фотографиями, на которых лицо и пикантные места были заретушированы.

Между тем Оля продолжала своё затворничество, почти ничего не ела и не хотела общаться ни с родителями, ни с приходившим несколько раз школьным психологом. Спустя полторы недели к ней в комнату решительно зашла мама и сказала:

– Тебе придётся со мною поговорить.

Оля подняла на неё красные от постоянных слёз глаза:

– Как? Как вы посмели дать ему меня фотографировать? Я-то дура несмышлёная, но вы!

– Так, Ольга! Ты уже взрослая! И должна прекрасно понимать, что в этих фотографиях нет ничего дурного. Более того, они прекрасны, а ты на них выглядишь красавицей. Во все времена художники рисовали обнажённую натуру, в том числе и с подростков. Нельзя так реагировать на мнение ханжей и всякого быдла. Ты же должна это понимать.

– Я понимаю, что мне теперь в школе житья не дадут! – Оля перешла на крик. – Они все меня видели!

– Успокойся, ты больше не пойдёшь в эту школу. Мы с папой посоветовались и решили отправить тебя к бабушке в Вейск. Окончишь там девятый класс. Поступишь в местный экономический колледж, который при ВЭФИ. Мы всё равно рассматривали этот вариант.

– Но и там все видели мои фотографии!

– Никто там ничего не видел. А кто видел, тот не запомнил. И если они снова всплывут, то ты уже будешь в таком возрасте, когда это только добавит тебе популярности у мальчиков.

– Ты сама-то в это веришь? – Оля зарылась лицом в подушку.

– Уж я-то мужчин знаю. Если б не стадное мышление, которое так и не выветрилось в этой стране, с тобой уже половина парней дружить бы хотела. В Европе точно так и было бы.

Вместо ответа Оля вдруг поднялась и начала быстро одеваться.

– Ты куда? – спросила мама.

– Какая тебе разница? Тебе плевать на меня! Да вам с отцом дружба дяди Миши важнее! Решили избавиться от меня и от моих проблем! В Вейск сбагрить!

Оля выбежала в коридор, накинула пуховик и опрометью бросилась из квартиры мимо вышедшего на шум папы.

– Пусть погуляет, остынет, – философски заметил тот вслед дочери.

Не придумав, куда ей податься, Оля пошла на ближайшую детскую площадку, на которой в этот поздний час никого уже не было, уселась на качели и стала монотонно раскачиваться.

Прошло с полчаса, когда внезапно ей в затылок прилетел снежок. Она обернулась и увидела Сашку Хохлова. Тот случайно заметил её и ещё не решил, что дальше предпринять. Он подошёл вплотную к качелям и встал напротив Оли, насмешливо смотря на неё сверху вниз. Повисла пауза.

Вдруг Оля подняла на него испуганный, но полный отчаянной решимости взгляд и прошептала:

– А если покажу, ты будешь со мной дружить?

ТЕРАКТ

Когда я очнулся, то сразу увидел, что моя палата была оборудована по последнему слову техники. И даже вместо привычного 3D-телевизора в дальнем углу напротив моей койки был установлен новейший генератор голограмм. Он сразу привлёк моё внимание, так как над ним я увидел фигуру Маркоса, мою правую руку в партии консерваторов, и кусок телестудии, где шли предвыборные дебаты.

«Что ты там делаешь? Почему ты не здесь?» – в моём немом вопросе смешалась и желание, чтоб самый близкий друг и соратник был в этот момент рядом, и кольнувшая скрытая ревность, как быстро он занял моё место на телевидении. Последнее я сразу приказал себе выкинуть из головы. Конечно, мне нужно было обсудить свершившееся накануне нападение. Мы бы на пару быстро придумали, как использовать тактику террора, избранную провластными активистами, в нашей борьбе.

Когда мы познакомились, Маркос только начинал преподавать в педуниверситете на кафедре технологий образования. Несмотря на неопытность, он сразу влюблял в себя студентов. Что-то было в этом прямом взгляде, ранних залысинах на лбу и тонкой волевой линии губ. Аспирантки сходили по Маркосу с ума. Уже тогда он завёл свою знаменитую бородку а-ля Троцкий, приобрёл любовь к старомодным очкам с монохромными стёклами и строгим, но обязательно недорогим костюмам. Седина и морщины – это всё, что в очень умеренном количестве добавило ему время.

Пока я был студентом, он как-то мало интересовался нашим студенческим патриотическим кружком. Когда о нём заходил разговор, он пренебрежительно усмехался и неизменно вспоминал афоризм про последнее прибежище негодяев. Но когда случился переворот, и мы, консерваторы, оказались в оппозиции к либералам, его отношение резко переменилось. В тот год я как раз защитил магистерскую диссертацию, а он был моим руководителем. И так вышло, что мы вдвоём встали у основания новой консервативной партии, выбравшей своим лозунгом фразу «Патриотизм без негодяев!».

– Хотите, я включу звук? – голос медсестры вывел меня из воспоминаний. Во рту было сухо и ощущался вкус крови. Не в силах говорить, я кивнул головою.

– …Есть прямая связь! – я услышал густой низкий голос Маркоса. – Навык поиска информации вместо настоящего знания. Тестирование вместо проверки умения творить. Виртуальные лекции вместо живого общения учителя и ученика. Всё это направлено на создание функции, а не личности. Власть хочет иметь послушное стадо. Власть рассчитывает вкладывать в головы граждан, не приученных к размышлению, готовые и нужные ей схемы. Одним из животных этого стада, у меня нет других слов, является Долорес Гарсия, феминистка и член молодежного крыла вашей партии, – Маркос ткнул указательным пальцем в председателя национального совета. – Я не верю, что она бросила бомбу под ноги моего друга и лидера всех консерваторов Мигеля Родригеса по собственной инициативе…

– Как вы себя чувствуете? – отвлёк меня пожилой доктор, незаметно появившийся в палате.

– Паршиво, – прошептал я, сам не услышав своего голоса.

– Мы вам дали сильные обезболивающие. Иначе вы бы могли не выдержать болевого шока, – продолжил доктор. – И сейчас собираемся вводить снотворное. Вы сможете смотреть дебаты не более десяти минут, – он дружески улыбнулся и добавил. – Теперь вы точно выиграете выборы.

Я кивнул головой на его улыбку и снова переключился на Маркоса, который уже спорил с министром образования и науки. Я смотрел и восхищался своим другом.

– … Когда ваше оболваненное стадо повернется против вас, своих хозяев, – гремел он. – Тогда оно использует эти же методы: насилие и террор. И тогда вы будете с удивлением вспоминать ваши дебаты с доктором философии, той самой интеллектуальной оппозицией, которую вы раздавили их руками…

На какое-то мгновение мне показалось, что я провалился в сон. Но, быстро очнувшись, увидел, что дебаты уже закончились. На экране был по-прежнему Маркос, за правым плечом которого маячила тенью Марта, его помощница. Они стояли вдвоём на верхней ступени крыльца штаба партии:

– С прискорбием должен сообщить… – Маркос сделал паузу, его голос неподдельно дрожал. – Только что мне сообщили: мой друг Мигель Родригес от полученных ран скончался…

Я вскочил с койки и закричал:

– Как это скончался? Вот же я! В больнице!

Я посмотрел на свои ноги и с ужасом понял, что не могу просто так стоять на них после того, как их практически оторвало взрывом. Но я стоял. И к телу не тянулась тысяча проводков и трубочек, которые на меня налепили врачи. Страшась догадки, я обернулся и посмотрел на койку.

На ней сидела молодая стриженная под мальчишку женщина в такой же больничной пижаме, как и у меня.

– Долго же ты переходил сюда. Твой труп успели увезти в морг. А вот я испытала ужас встречи со своим мёртвым телом. Очень похоже на то, как описывают в глупых религиозных книжках.

– Вы кто? – мне казалось, что я где-то видел её. Она рассмеялась:

– Короткая же у вас память. Долорес Гарсия собственной персоной. Животное, как говорит ваш друг Маркос.

Она кивнула головой в сторону генератора голограмм. Там всё ещё говорил Маркос:

– …Я ответственно заявляю, что нас нельзя запугать или уничтожить. И у меня хватит сил работать на благо партии и Родины за двоих, за себя и за Мигеля. К счастью, закон позволяет нам заменить нашего кандидата в президенты на текущем этапе. Но я хочу предупредить, что если убьют меня, мои соратники найдут способ ответить взбесившимся либералам…

Вошедшая медсестра удивлённо посмотрела на включённый в пустой больничной палате генератор и оборвала Маркоса, дав голосовую команду на выключение. Долорес смотрела на меня насмешливым и немигающим взглядом. Мне пришла в голову, что теперь не обязательно моргать, и почему-то стало от этого жутковато.

– Что вы здесь делаете? – спросил я после продолжительного молчания.

– Я умерла, не доехав до реанимации, – ответила она. – И моё тело лежит сейчас там же, где и ваше, в подвале этого здания. Мне сказали, что где-то шесть-семь недель после смерти мы будем ходить по земле. А потом провалимся ещё куда-то глубже. Мне некуда идти, поэтому я решила провести эти недели здесь. Да и мне очень хотелось увидеть, как вы склеите ласты. Было бы очень печально, если б вы выкарабкались, а я умерла.

– Посмотрели? Теперь уходите, – мне было неприятно нахождение этой женщины здесь. Она казалась мне уродливой, с кривыми большими зубами, чрезмерно мясистыми губами, но маленьким носом. Ведьма, не иначе.

– Нет, так не интересно, – протянула она. – Да и вам полезно будет узнать, почему я вас убила.

– Полезно?

– Очень. Как вам уже известно, я состояла в феминистском движении и в молодежном крыле либерал-демократов. Вы, наверное, думаете, что я ещё и распутная женщина. Но это абсолютно не так. Я знаю, что такое настоящая любовь.

– Мне наплевать на подробности вашей интимной жизни! – выпалил я раздраженно. Она сбилась с рассказа, из-за чего несколько минут промолчала.

– А вы знаете, что мы с вами один педагогический закончили. Только я совсем недавно, а вы двадцать пять лет назад.

– И что с того?

– У нас с вами был один руководитель по магистерской. И у меня был бурный роман с моим руководителем.

Я ответил удивлённым взглядом, уточнив:

– С Маркосом?

– Да, это был Маркос. Мы любим друг друга, – её глаза потеплели.

– Но у него же жена.

– С ней у него дружеские партнёрские отношения, но страсти нет. Но это и не важно. Важно то, что Маркос ненавидит тебя, как ученика, вознёсшегося над учителем. И ненавидит давно.

– Это он приказал тебе взорвать меня? – если бы я был жив, от этой новости сердце моё бешено бы забилось. Но биться было нечему, и я ощутил лишь слабую дрожь в оцепеневших пальцах.

– Прямо так не приказывал. Он только говорил, что такое ничтожество, как ты, провалит выборы. И было бы лучше для дела, если б ты был убит, а вину можно было бы повесить на власть. Кого ненавидит он, того ненавижу я. Мне было приятно это сделать для него. Теперь он станет президентом страны, лучшим во всей её многострадальной истории.

Там, куда я попал через семь недель, нет ни времени, ни пространства. И единственный способ возвращения в мир живых – это вторгнуться в мозг человека с раздвоением личности. Впрочем, желающих поучаствовать в подобном эксперименте не очень много, так как неизвестно в какой стране и в какой эпохе ты можешь оказаться. Да и соседи по мозгу душевнобольного могут оказаться не самые приятные.

Но я рискнул. Меня охватила идея, что можно изменить судьбу и предотвратить моё убийство. И главное, мне посчастливилось очень быстро, в районе двухтысячной попытки. В первый раз я оказался в голове какой-то нищей англичанки в средние века. Её, то есть нас, повесили на десятый день совместного сосуществования. Следующим был какой-то полуголый дикарь, которого забили палками соплеменники. Затем всё слилось в хоровод лиц, судеб, характеров. Всё это могло стать увлекательным путешествием по материкам и эпохам, если бы это интересовало меня в тот момент. У меня была другая цель, и поэтому я довольно быстро научился либо доводить своих соседей по телу до самоубийства, либо провоцировать их казнь современниками.

И вот наконец мне попался запертый в психиатрической лечебнице испанец Диего, родившийся почти за полвека до меня. Добродушный тридцатипятилетний тюфяк, склонный к полноте, с нелепыми чёрными усиками на лице и длинными жидкими волосами, закреплёнными на затылке в хвостик.

Очевидно, что это был шанс, так как, хоть ни я, ни Маркос ещё не родились, я мог разыскать его мать или отца и не допустить его появления на свет.